Аромат скромности

Морозное и мрачное утро встречало горожан день ото дня. Каждый раз температура понижалась еще ниже, превращая снежную зиму во что-то отвратительно-холодное. Как только поднимался ветер, прохожие плотнее прятались в капюшон, шапку или шарф, лишь бы избежать нового потока снега и метели. И за всем этим мракобесием изо дня в день наблюдал Звездоцап, все чаще оставляя дела пылится на столе. — Ты меня вновь не слушаешь, да? — устало выдохнул Частокол, бросив папку на стол. — Извини, не до тебя сейчас, — покачал в ответ головой мужчина, даже не обернувшись. — Кого ты постоянно высматриваешь? — хмыкнул недовольно он. — Горелый не вернется, и ты прекрасно это знаешь. — Закрой рот! — рявкнул Звездоцап, напрягая плечи. — И пошел отсюда прочь. — Послушай, я не настолько глуп, чтобы притворяться. У Горелого явно были на то причины, а ты свои и сам знаешь. Я предупреждал тебя, чтобы ты вел себя более открыто и в своем стиле, но нет, ты решил поиграть в школьника. — Ты мне мать, чтобы читать нотации? — глухо зарычал Звездоцап, резко обернувшись. Недовольство алым огнем вспыхнуло вокруг, создавая незримую ауру озлобленности. — После ухода Горелого кабинет все в таком же мракобесии, в котором он его оставил в порыве эмоций, — напомнил Частокол. — И ты все еще хранишь надежду, что он может вернуться. Не это ли… — Еще слово слетит с твоего языка, и это будет последнее, что ты скажешь, — угрожающе выплюнул мужчина, подходя к столу. Пальцами он прошелся по трещине, которая теперь портила всю эстетику кабинета. Парень повторно издал тяжелый вздох. В тот день не только Горелый устроил вакханалию в собственном бывшем уже кабинете. Тогда и Звездоцап одновременно с ним устроил хаос в своем. Документы, папки, пустые листы и файлы заполняли весь кабинет в порыве эмоций, которым он позволил выйти наружу. Ручка с пером лежала на полу с остальными канцелярскими принадлежностями, а удар по столу чем-то твердым оставил отпечаток в виде трещины, которая хранила в себе воспоминания того дня. Ярость, злость и разочарование заполняли все тело, желая заглушить единственное чувство, которое мужчина поклялся никогда больше не испытывать по отношению к кому-то — боль. Когда слишком долго оттягивал и не заметил, как потерял. Частокол и Остролап были не просто поражены произошедшим. Они впервые не нашли слов и нужных фраз, лишь молча наблюдая, как их начальник сидит на полу и смотрит одиноко в окно, полностью погруженный в собственные мысли. Это был первый раз за слишком долгое время, когда они стали свидетелями подобного поведения, уже успев позабыть, каким на самом деле был Звездоцап, который спрятал все свои чувства под маской строгости, холодности и отчуждения. Частокол тогда бросился в кабинет Горелого, но застал лишь бардак, который он оставил в порыве чувств и эмоций, а капли крови, засохшие на документах, встревожили сознание еще больше обычного. Остролап же в тот день присел рядом с Звездоцапом, молча поддерживая, и так они провели время до глубокой ночи в своих мыслях. Частокол же пытался наладить контакт с Горелым, который заблокировал везде свои страницы и исчез, словно никогда и не был. С тех пор прошло чуть более двух недель. Новый Год вот-вот готовился постучаться в дверь и перенять обязанности бывшего года, а желанный корпоратив вызывал лишь отвращение. Звездоцап зарекся больше никогда не брать тихонь, а Частокол каждый день беспокоился о состоянии Горелого, боясь однажды увидеть в новостях. — Звездоцап… — Послушай, Частокол, — перебил его мужчина, — то, что было в тот роковой день, засунь в самые глубокие недры памяти. Моя слабость, которая заимела свидетелей. Я больше не хочу об этом говорить. — Если бы выпал шанс что-то исправить, ты бы… — на этом моменте Частокол резко запнулся, мотнув головой. — Забудь. Я и сам не понимаю, зачем лезу в то, во что не стоит. Звездоцап в ответ промолчал, отвернувшись обратно к окну. Частокол проследовал к выходу, закрыв плотно дверь. Напряжение с того дня не спадало ни на грамм, лишь укрепляясь в стенах офиса. Даже работники стали менее раскованными, боясь лишний раз вдохнуть. Парень догадывался о причине сложившейся ситуации, и одновременно не мог переживать сразу за двоих, ведь не имел двойника. Пытаться как-то угомонить сердце Звездоцапа и выйти на связь с Горелым было той еще непосильной ношей. «Это так утомительно, — обреченно вздохнул он, следуя в собственный кабинет. — Два придурка, которые сломали свою жизнь.» Каждый раз, проходя мимо закрытого на ключ кабинета Горелого, сердце сжималось от тоски. Они так и не успели пересечься в тот злосчастный день, мальчишка слишком быстро убежал и бесследно исчез. «Привязываться к людям — это же не про меня, — продолжал ругать себя по сей день Частокол. — Но тогда почему я так переживаю за него?». Неожиданный телефон звонок в кармане пиджака заставил дернуться. На экране высветился абонент, заставивший сердце трепетать от волнения, — Горелый. — Я думал ты уже в формалине плаваешь. Ни вестей, ни сообщений, — начал сразу причитать Частокол, не давая оппоненту и слова вставить. — Прости, — тихий хриплый голос заставил даже замереть от неожиданности. — Горелый? — чуть тише спросил парень. — Это точно ты? — Не признал? — смех вышел на редкость наигранным и слишком плохо скрываем. — Кажется, я попал в переплет. — Господи… — испуганно выдохнул Частокол, прислоняясь спиной к двери. — Что случилось? С кем ты уже связался? — Это не столь важно, — фыркнул в ответ Горелый. — Я хотел узнать… хм-м… Но стоит ли спрашивать? — Я так долго ждал о тебе хоть весточки. Говори. — Звездоцап еще никого не нашел на мое место? Сердце пропустило удар, останавливая на мгновение весь мир. Вопрос был без подвоха, открыто намекавший на последующие действия. «Я не могу позволить тебе себя убивать. Просто не могу. Ты ведь мой друг. Как и не могу позволить Звездоцапу так себя вести». — Да, — умело солгал парень. — Твое место занято, а кабинет полностью приведен в порядок. А что? Ты что-то хотел? В ответ повисло молчание, послышались непонятные, тревожащие душу, звуки. А после раздался голос, такой дрожащий, пробирающий до самых костей, еле сдерживаемый от слез: — Было глупо звонить и надеяться. Прости, и пока. — Горелый, по- Связь оборвалась, неприятно пикнув в ухо о завершении вызова. Неприятное и одновременно пугающее чувство осадком выпало в самую душу, сжимая до основания. Частокол шумно выдохнул, размашистым шагом покидая кабинет. «Я не привязываюсь. Не привязываюсь. Нет. — упорно твердил и убеждал себя он, отрицая перемену собственного поведения. — Слишком глупо. Я не привязываюсь.» — Ты чего вламываешься? — ошарашенно спрашивает Звездоцап, достаточно парню было чуть ли не залететь внутрь кабинета, споткнувшись. — Отпусти меня, — взволнованно произносит Частокол, выпрямившись. — Что? Куда? — плохо скрытое удивление проскользнуло в голосе. — Это по поводу Крутобока. Прошу тебя, это не требует отлагательств. Частокол был искусным лгуном, и научился этой пагубной привычке у самого Звездоцапа. Он превзошел наставника, превратив собственную жизнь в умело выдуманную ложь идеалов, в которой живет по сей день. Даже перестал распознавать, где правда, а где искусная ложь, которой никогда не будет место в этом мире. И обвести собственного брата вокруг пальца никогда не составляло труда: напуганный взгляд, обеспокоенные интонации в голосе, тяжелое дыхание — первые признаки волнения. И пусть парень испытывал его на самом деле, но не до такой степени сильное. Звездоцап сомнительно повел бровью, но игра Частокола была бесподобной, чтобы не повестись. — Ладно, беги, — сдался мужчина, махнув кистью руки. Частокол довольно мурлыкнул, закрывая дверь, и быстро скрылся за одним из углов. Сбросив с себя лживую маску, он посмотрел в экран собственного телефона, где неспешно загружалась карта местности. Красный флажок отметил место звонка — именно оттуда звонил Горелый минут пять назад. «Гостиница? — удивился увиденному парень, просматривая маршрут. — Та самая гостиница.» Спрятав телефон в карман пиджака, Частокол поспешил покинуть офис. Но перед этим заглянул в кабинет, где переоделся. На улице все еще бушевала лютая зима, и за пять минут в одном пиджаке не добежать такое приличное расстояние. Появился вариант вызвать такси — с такой работой можно себе позволить. — Частокол, пока! — крикнули хором сотрудники, моментально возвращаясь к своей работе. Частокол невольно повел плечами, сбрасывая все напряжение и панику, которая крепчала с каждым днем в стенах офиса. Перемены были слишком быстры и осязаемы, и это не могло не тревожить. Пробив пропуск на выходе, он попрощался с охранником, и прытко спустился с лестницы, юркнув во внутрь подоспевшей машины. Тяжелый выдох сорвался с губ, оставляя все заботы снаружи. Водитель подтвердил маршрут и тронулся с места. Флажок успешно стоял на месте гостиницы, но полной надежды не вселял. Хоть Горелый и звонил со своего телефона, но мог вполне успешно бросить в номере и сбежать. Мальчиком был не глупым, хоть и совершал ошибок даже больше желаемого. Расслабляться было некогда, и Частокол нервно смотрел в окно. Впервые дорога казалась такой долгой, утомительной и муторной, что захотелось выбежать из машины и отрастить крылья, лишь бы сократить расстояние и драгоценное время. Но оставалось лишь терпеливо сжимать в ладони телефон, встречая каждый раз красный свет светофора. — Спасибо и до свидания! — бросил поспешно Частокол, как только пункт назначения был достигнут. Водитель и слова не успел вставить, как дверь закрылась. — И что я только делаю? Данное поведение было не свойственно и казалось совершенно инородным, чужим. Свои мотивы и действия парень до сих пор не мог объяснить, но чувствовал, что должен сделать это. Переступив порог гостиницы, Частокол огляделся вокруг, быстро оценив обстановку. «Меня никогда в жизни не пропустят, как и не скажут номер, где он поселился, — размышлял он, продолжая наблюдать. — Но я могу предполагать. Или сделать проще.» — Я сегодня занят, Частокол, — резкий голос Долгохвоста показался даже на мгновение чужим. — Да я не по этому поводу, — заверил Частокол, присаживаясь на диван, и расстегнул куртку. — Мне нужна небольшая услуга. — Попроси Звездоцапа. Он же у нас фанат по оказыванию тебе услуг. — Ха-ха, кто тебе такое сказал? Он меня первый пошлет на все четыре сорта вина. — Ты ведь знаешь, как я занят в последние недели декабря, — обреченно выдохнул мужчина, чем-то стукнув. — Что ты уже успел натворить? Из тюремной камеры пускай заберет сам знаешь кто. — Я лучше сразу застрелюсь, — покачал головой Частокол. — Но речь не об этом. Ты не знаешь, кто заправляет гостиницей «Сияние»? — Я не буду твоим сообщником, — довольно резко отозвался Долгохвост. — У меня серьезная проблема, а ты помочь не желаешь, — рыкнул раздраженно парень. — Горелого помнишь? Так вот, у мальчика совсем состояние уехало. Как бы не вскрылся в номере. — А, да, слышал, что он уволился, наговорив много хорошего Звездоцапу, — задумчиво протянул мужчина. — Что, собственно, произошло? — Я теряю время только с тобой, — пошел в обход Частокол. — Ладно, извини, что потревожил. Пока. Вызов завершен. Экран телефона высветил журнал последних действий, и парень скучающего начал просматривать всех, кому когда-то звонил. Или кто звонил ему. Через пару минут телефон оповестил о новом сообщение: «212 номер. Горничные говорят, что дверь постоянно плохо закрыта». — Всегда работает, — довольно проговорил он, поднимаясь с дивана, и, подобно змее, проскользнул мимо гостей в лифт. Второй этаж коридора остался таким, каким его запомнил Частокол при знакомстве с Ячменем. И эти раздражающие красные розы на каждом углу навеяли скопу воспоминаний, заставляя поежиться. Снятый номер вызвал чувство ностальгии, заставляя сознание встревожиться. «В этом же номере в прошлый раз поселился Ячмень. И как я сразу не догадался?». От одной мысли, что этот парнишка вернулся после всего, что произошло с Горелым, даже согрело душу и заставило сердце трепетать. Частокол невольно улыбнулся, что у этого мальчика есть кто-то настолько верный и преданный. «Теперь я могу быть спокоен, что он в надежных руках». Ячмень понравился с первых минут знакомства, но и одновременно он находил этого парня скрытым, не до конца себя проявившим, скрывающий истинные мотивы и секреты за милой улыбкой и добрым сердцем. У Частокола был хороший, даже идеальный наставник, который не просто лишил детства. С корнем отобрал, научив выживать в этом взрослом, страшном мире, и читать людей по самым простым привычкам: соринка на плече пиджака, или выбившаяся прядь из волос. Поэтому проанализировать названного брата Горелого не составило особого труда, пусть и не до конца. «Ячмень хороший друг, и я ему доверяю. Но за проведенное с ним время я также прекрасно видел, что он не совсем тот, за кого себя выдает, — проскользнули не очень хорошие мысли. — Но это не отнимает его преданности Горелому. Я все-таки счастлив, что эти две недели он был не один.» Волнение неприятно покалывало в подушечках пальцев, и Частокол скривился. Ему было чуждо такое поведение. «Чувствую себя нелепо». Дверь, как и писал Долгохвост, оказалась и правда плохо закрыта. Даже уместнее сказать: приоткрыта. В сердце закралась тревога, и парень уверенно толкнул ее вперед. Ни скрипа, ни шума, ни малейшего шороха. Паника сжала горло, перехватывало поступающий кислород, и Частокол настороженно переступил порог номера. Веяло прохладой, но ощущалась явная душность. В воздухе царила не самая приятная атмосфера, больше напоминавшая полное отчаяние и безнадежность. Парень тихо снял куртку с шарфом, повесив на стоящую у входа вешалку, и быстро прошелся взглядом по всему, что было. Свет, исходивший из-под двери ванны, заставил заострить внимание. Частокол плотно закрыл дверь номера, уверенным шагом подойдя к ванной комнате. Полная тишина стояла по ту сторону. «У меня дурное предчувствие». Глубокий вдох — медленный выдох, и он резко открывает дверь, не успевая даже близко представить, свидетелем чего может стать. Картина, которая предстала перед глазами, даже в самых психологических фильмах была бы представлена менее мягко, чем она есть в реальной жизни. — Господи, Горелый! — испуганно выкрикнул Частокол, подбегая к сидящему на полу парню. Он обхватывает его лицо ладонями, поднимая голову. — Эй-эй-эй, ты живой? Горелый вяло издал непонятный звук, похожий на застоявшийся хрип от долгого молчания, и приоткрыл глаза. Взгляд был осоловелым, разум совершенно не соображал. Он пару раз моргнул, пытаясь разбудить недры сознания, и даже поморщился. Частокол опустил взгляд на руки мальчика, приходя в еще более жуткий ужас, чем мог себе представить. — Ты совсем дурачок? — обеспокоенно начал причитать он, подрываясь с пола. Голова Горелого безвольно упала, а рука потянулась к волосам. Частокол схватил полотенце с вешалки, обматывая им вторую руку. — Что произошло? — Что произошло? — повторил Горелый, оглядываясь. Взгляд оставался таким же мутным, растерянным. — Который час… или правильно спросить: день? — Горелый, твою мать, что с тобой произошло? Их взгляды встретились, и сердце Частокола готово было остановиться от боли и сочувствия, которое оно испытало. Опухшие, красные глаза, которые без устали рыдали ночи напролет, утратившее свой здоровый вид лицо, сильные синяки под глазами и даже на самом лице, словно Горелый ввязался с кем-то в драку. Искусанные в кровь губы, исхудавшее сильно тело. Частокол зажмурился, стиснув зубы, и схватил его за запястья, развернув. Изувеченные, изрезанные и незажившие — так можно смело описать руки мальчика. Мелкие шрамы от слишком глубоких и неосторожных порезов, на еще свежие порезы нанесены новые. На некогда прекрасной коже сложно было найти нетронутый участок острым лезвием, которое изуродовало прекрасно тело. Состояние Горелого было не просто плачевным — оно достигало самого возможного дна этого мира. Его личность, внутренняя борьба с собой была вдребезги раздроблена. — Где Ячмень? — спрашивает вдруг Частокол, не желая верить, что друг мог допустить настолько ужасное состояние. В ответ глаза Горелого в миг наполнились слезами. Такими горькими и отчаянными, спешно стекавшими по щекам. Он болезненно сглотнул, прикусив губу. — Горелый, пожалуйста, не молчи, — взмолился парень, крепче сжимая запястья. — Не смей произносить… произносить… хнык… — сквозь слезы прошелестел он. — Произносить это имя. — Что произошло за эти две недели? Что с тобой случилось? — продолжил сыпать вопросами Частокол. Горелый хрипло выдохнул, заходясь в неприятном кашле, царапнувшим горло. Он забрал собственные руки, прижимая нижнюю часть ладони к глазам, и горько взвыл. Боль, терзающая душу и сердце, отзывалась в каждом всхлипе, разбитое психологическое и эмоциональное состояние отражалось в каждом порыве прорваться новой истерике наружу, захлебнуться в собственных слезах от бессилия. Он резко потянулся к лежащему лезвию, которое перехватил Частокол, сжимая в ладони. — От… отдай! — выкрикнул Горелый, словно истеричный ребенок, которого лишили конфетки за плохое поведение. — И вообще проваливай! Я тебя не звал. Уходи немедленно! — Даже не мечтай, что я оставлю тебя, — глухо зарычал Частокол, недобро сверкнув глазами. — Ты же на грани суицида, Горелый. Как ты довел себя до такого состояния? — Отстань! — в отчаянье всхлипнул он, закрывая уши руками, и зажмурился. — Уходи… Уходи… Частокол, уходи. Взгляд парня смягчился, а лезвие упало в карман пиджака. Частокол принял чуть более удобную позу и прижал к себе рыдающего мальчика, крепко обнимая. Горелый резко обхватил его в ответ, сжимая в ответных объятиях, и уткнулся носом в плечо. Юное, израненное тело заходилось в истерике, дрожа в чужих руках. Ему так не хватало кого-то, кто искренне бы обнял и успокоил, вселил хотя бы минутную надежду и защиту. — Тише, все хорошо, — шептал Частокол, поглаживая друга по волосам. — Я рядом. — Част… Частокол… — проскулил тихо Горелый. — Я ведь не лгал. Я прав… уг-х… — Не спеши. Дыши глубже. — продолжал успокаивающе говорить он. — Я никуда не тороплюсь. — Я… Я в такой… заднице, понимаешь? — прохныкал мальчик, прислушиваясь к словам. Глубокие вдохи и медленные выдохи позволили душе успокаиваться, а истерике постепенно прекращаться. — Ты в ужасном состоянии, — покачал головой Частокол, слегка отстраняясь. — Не хочешь принять ванну? Она позволит тебе расслабиться. — Ты позволишь мне умереть? — прямо спрашивает Горелый с надеждой в голосе. От подобного вопроса парень опешил, растерявшись. — Давай не будем торопиться, ладно? — он вылазит из объятий юноши, подходя к ванне. — Будем делать все поэтапно, идет? Горелый лишь заторможено кивнул, словно не осознавая до конца фразу. Настроить воду не составило труда, а шкафчики были заполнены ароматизированными маслами, бомбочками и даже приятной пенной. Горелый все также продолжил сидеть бездвижно на полу, глядя на свои запястья. Пальцы нервно проходились по порезам, словно они доставляли неприятный зуд. Частокол не спускал с него глаз, переосмысливая сложившуюся ситуацию. «Не понимаю. Ни черта не понимаю. Две недели прошло, а у него состояние хуже обычного». Тихий голос заставил парня дернуться, напрягая слух. Горелый напевал незнакомый ранее мотив, постепенно повышая голос. «Так себя довел, что не осознает ничего вокруг. Насколько высоки шансы вытащить его из этого дерьма?». — И звезды мирно падали как будто для меня. Я каждый раз загадывал тебя не потерять. Но больше не могу я просто мучаю себя… Теперь ты больше не моя… — голос дрогнул, но по новому кругу продолжил петь одни и те же строчки, доводя до слез. Частокол от неожиданности даже замер, чувство ностальгии сжало тело. «Первый рабочий день. Первый вечер с ликером. Первый приезд Звездоцапа. Раньше я не придавал значение этой песне, но... она так хорошо описывает все, что происходит между ними». Как много боли скрывал Горелый и в данный момент находился настолько уязвимым, что становилось страшно. Парень вовремя остепенился, выключая воду. Пузырьки пены приятно лопались в воздухе, а легкий кофейный аромат улучшал настроение. Частокол снял пиджак, бросив куда-то на тумбу, и подошел к Горелому, протягивая руки. — Давай, тебе надо смыть с себя все это, — он приглашающе поманил пальцами. — Я и представить никогда не смогу, что ты пережил за эти две недели, но я с тобой. И я рад, что ты мне позвонил. Юношу терзали сомнения, но он позволил Частоколу поднять себя. Слабость щелкнула в коленях, заставляя ноги подкоситься, но Горелый стойко выдержал столь неожиданную реакцию организма. Он смущенно поджал губы, достаточно им было оказаться возле наполненной водой ванны. — Ты стесняешься меня? — опешил от неожиданности Частокол, пару раз моргнув. — Прошу тебя… — Чтобы ты достал спрятанный нож и оставил свой труп с перерезанными венами? — Я не делаю это при свидетелях, когда нахожусь в уме, а не в истерии, — тихо ответил Горелый, почесав затылок. Частокол метался в сомнениях, но желание мальчика побыть одному оказалось превыше. Напряжение не отпускало ни на минуту, и он задержался на пороге, открывая нараспашку дверь. — Я в двух шагах от тебя. Помни. Горелый кивнул, повернувшись спиной. А сам Частокол проследовал в спальню, включая свет. Мертвая тишина заставила поежиться от неприятного ощущения. Вокруг царил идеальный порядок, который не вызывал подозрения, что гость данного номера находится в состоянии полного опустошения. Взгляд упал на скомканный листок, который лежал возле мусорного ведра, и Частокол развернул его: «Психиатрическая лечебница. Пациент: Горелый. Возраст: 21 год. Диагноз: суицидальные наклонности, полная потеря в прострации, истерия.» Нервный вздох сорвался с уст, и Частокол бросился обратно в ванную комнату, бросив листок. Горелый от неожиданности дернулся, расплескивая воду в сторону, и вцепился в ванну. Их взгляды пересеклись, и юноша, ощущая себя нелепо, погрузился по подбородок под воду. Частокол мотнул головой и быстрым шагом подошел к нему, присаживаясь на край ванны. — Как там Звездоцап? — неожиданно спрашивает Горелый, борясь с собственными чувствами внутри. — Лучше не спрашивай, — выдохнул раздраженно Частокол. — А… ладно… — он отвел взгляд, быстро заморгав. — Я поступил правильно. У меня не было другого выбора. — И давно ты себя так утешаешь? — Всегда. Частокол резко поднялся, закрывая лицо рукой. Сложившаяся ситуация была не из приятных. Звездоцап, который не смирился с уходом, и Горелый, пытающийся себя убедить в правильности решении. Пока он так размышлял, то улавливал всплески воды и звук душевой лейки. Горелый не спеша вылез из ванны, подбирая банное полотенце из корзины с чистыми вещами. Частокол обернулся, отбирая это самое полотенце, и завернул юношу, уводя из ванной комнаты. — Почему ты так относишься ко мне? — спрашивает вдруг Горелый, как только садится на холодную кровать. — Не припомню, чтобы ты в целом способен был так себя вести. — На все свои причины, — уклончиво ответил Частокол. — Одна из которых: ты мой друг. И у меня к тебе есть вопрос. — Какой? — С каких пор ты лежал в психушке? Глаза Горелого расширились, заставляя нервно сглотнуть. Он вновь стал похож на потерянного ребенка, которого застали за чем-то непристойным, и плотнее постарался спрятаться в полотенце. — Расскажи мне, — попросил Частокол. — Я хочу знать. — Тебе правда это интересно? — хриплым голосом спросил Горелый, в котором зародилась надежда, которая также быстро потухла. — Ты правда проявляешь интерес? — Почему ты спрашиваешь? Мальчик поджал дрожащие губы, и бросил на парня ядовитый взгляд, полный слез. — Лгун! — прошипел болезненно он. — Наглый лгун! Никому нет дела до моей жизни! — Горелый перешел на повышенный тон. — Хватит притворяться! — Да что с тобой? — разозлился Частокол, взмахнув руками. — Я приехал сюда не потому, что мне нечем заняться. Ты будешь говорить? — Ты такой же, как и Ячмень, — обреченно всхлипнул он. — Непонятно зачем дружишь, чтобы потом вдребезги разбить мне сердце своей правдой. — Я не Звездоцап, который находил с легкостью подход, — недовольно рыкнул парень. — Но и не позволю сравнивать меня с кем попало. — Мне так не хватает его, — прошептал вдруг Горелый, утыкаясь носом в полотенце, и сглотнул слезы. Из состояния агрессии он моментально перешел в состояние потерянности и отчаяния. Эмоциональные качели были слишком раскачаны, бросая из одного угла в другое. — Частокол, я ведь люблю Звездоцапа. «Это было признание?» — пронеслись со скоростью света мысли, вводя в остолбенение. Частокол не сразу понял, что Горелый открылся ему. Открыл самую сокровенную и страшную тайну, с которой когда-то навсегда переступил порог офиса и исчез. Он неуверенно потер шею, даже не находя ответа. — И мне было очень тяжело, поэтому я попытался вновь открыться Ячменю, — продолжил Горелый, заходясь в слезах. — И так сожалею. Я ненавижу свою жизнь еще больше, понимаешь? А в какой переплет попал. Хах, если бы Звездоцап узнал — никогда бы не простил. — Вас связывало что-то большее, чем просто работа? — догадался Частокол. — Это все в прошлом, — отрешенно ответил он. — Эти две недели многое сломали в моей жизни. Я еще никогда так низко не падал. Парень присел рядом с Горелым, но не решился трогать. — Расскажи мне. Может, я смогу помочь? Я переживал за тебя. — Тебе правда интересно? — шепотом спросил юноша, подняв взгляд. — Да, как и было бы интересно Звездоцапу. Он жаждет не меньше моего знать правду, уж поверь. Горелый отвернулся, поджимая губы. Ладонь Частокола мягко погладила спину через полотенце, заставляя содрогнуться. — Я не настаиваю. Юноша в ответ прилег на кровать, сжимаясь в маленький клубочек, словно котенок, и закрылся полотенцем. Тихие всхлипы время от времени исходили от него, содрогая при каждом новом выдохе тело. Частокол напряженно уперся ладонями в кровать, стиснув зубы. Ожидание будет томительным.