Линька и кактусы

*** — Не знал, что в своем естественном виде демоны до сих пор остаются бесполыми, — сказал Азирафаэль со странной интонацией, когда через три часа Кроули выполз из ванной, не заморачиваясь ни окончательным переходом в человеческое тело, ни даже просто полотенцем. (ПРИМЕЧАНИЕ * с точки зрения Кроули змеиная кожа была вполне приличной одеждой — в конце концов, у змей нет чресел, которые следовало бы препоясывать.)— Ну или полуестественном... Хм... Ну то есть даже ангелы давно уже приложили усилия, чтобы... Те ангелы, которые подолгу живут на земле, я имею в виду... Ну, чтобы не выделяться, если вдруг... ну, ты понимаешь. К тому же образ и подобие, все такое. А вы, значит, по-прежнему... — Ни хрена не значит! — фыркнул Кроули, пресекая эту торопливо-смущенную болтовню. Передернул плечами: зеленая чешуйчатая кожа все-таки чесалась, хотя и не так мучительно, как прошлой ночью розовая и человеческая. — Ангел, не мели чепухи. Нет, совсем в змея он все же превращаться не рискнул, ограничившись половинчатой условно антропоморфной формой. Какие бы славные легенды ни ходили среди людей о змеиной мудрости, но на самом деле эти холоднокровные твари были не слишком умны. Зато они отлично понимали разницу между приятным и неприятным и были свято уверены, что и все прочее понимают намного лучше этих глупых двуногих, неважно, какого цвета у них перья и есть ли те перья вообще. И всегда норовили поступить по-своему, в силу собственного убогого разумения, совершенно наплевав на желания самого Кроули. Нет уж. Змеям, как и комнатным растениям, нельзя давать слишком много воли. Не случайно и те и другие по большей части зеленые. Однако даже половинчатая трансформация существенно облегчала присущие линьке симптомы, и этим грех было не воспользоваться. — Но как же… Ангелу просто любопытно, ничего более. Проклятая линька! Это из-за нее такое ощущение, что невинный взгляд ангела его беззастенчиво лапает — горячий, ощупывающий, сводящий с ума и заставляющий ежиться чертов взгляд. Он пробирался дальше и глубже, чем следовало, этот взгляд, под кожу, внутрь, и там становилось тесно и горячо. И под давлением чертова ангельского взгляда медленно и неукротимо твердела мысль: зря Кроули думал, что в хотя бы наполовину змеиной шкуре пережить этот день будет легче. — У рептилий для этого есть специальный кармашек внутри тела, — прошипел Кроули сквозь зубы, опять передергиваясь и нечеловеческим усилием воли удерживаясь, чтобы не свести вместе колени. Выходить в таком виде было ошибкой, это теперь стало ясно, как никогда, хотя пять минут назад показалось весьма годной идеей. (ПРИМЕЧАНИЕ* да, линька туманит мозги даже днем). — Когда большую часть жизни тебе приходится ползать на пузе, разумно прятать все настолько ценное и важное, знаешь ли. Взгляд Азирафаэля ощутимо коснулся паха. Уперся, надавил, заелозил там, обжигая и щекоча. Кроули втянул воздух сквозь стиснутые зубы, чувствуя, как каменеют мышцы живота, а мучительно-сладкое щекотное давление внутри нарастает стремительно и рвется наружу. Чертова линька, будь она трижды проклята, это все из-за нее. Просто любопытные и вообще-то совершенно невинные взгляды Азирафаэля воспринимались новой гиперчувствительной кожей словно удары плеткой по невыносимо зудящему месту, до которого никаким другим способом не дотянуться, а почесать хочется так, что в глазах темнеет. Острая боль смешивалась с облегчением и удовольствием, такими же острыми, если не острее. Ужасно хотелось все это прекратить, и немедленно, — но ничуть не меньше хотелось продолжать, снова и снова, еще и еще, стараясь не слишком заметно извиваться под этими хлестко-щекотными обжигающими взглядами-ударами. А если и ежиться, то самую малость, когда мучительно сладкое наслаждение становится совсем уж невыносимым. Продолжать, пожалуй, хотелось даже больше. До самого края и дальше за край, до полной потери контроля, когда станет на все наплевать и перетянутая пружина таки лопнет вместе с последним терпением, выхлестываясь наружу… Нет. Исключено. Кроули еще не все мозги пролинял и отлично знает, чем такое закончится. Для всех. И потому его паховый клапан намертво склеен мышечным спазмом, он не поддастся, и мучительная щекотка может сколько угодно скручиваться и распирать изнутри — наружу ей не прорваться. В самом крайнем случае Кроули со всем возможным достоинством удалится обратно в ванную и быстренько сдрочит там все ненужное. Чертова линька. — А как оно выдвигается наружу? Чертов Азирафаэль! — Еще немного погладишь меня таким горячим взглядом где не надо — и своими глазами увидишь как. Черт. А ведь старался сказать иронично, небрежно, язвительно даже… в общем, как обычно. А получилось... неужели именно что в том смысле, что как всегда? Остается надеяться, что Азирафаэль не заметил. Азирафаэль отдернул взгляд, словно это его обожгли, и покраснел до корней волос. Странное чисто человеческое выражение, жутко нелогичное, как многое у них. Почему именно до корней? Ведь Кроули отлично видел, что и под светлыми кучеряшками ангел покраснел ничуть не менее. Кроули кашлянул. — Пожалуй, мне все-таки стоит одеться. — Да-да, конечно! — выпалил Азирафаэль с явным облегчением. Теперь у него алели не только лицо и уши, но и шея до самых ключиц. Он так легко краснеет. И такой привлекательный, когда... — У тебя холодно, ангел! — Да, я понял, дорогой, конечно же, только из-за этого, действительно зябко... Чертова линька. Чертов Азирафаэль. Потом они играли в настолки. Обычные, человеческие, их у ангела оказалось несколько штук, одинаково непонятных и глупых с точки зрения Кроули. Но выбора особого не было, не сидеть же просто так. Ангел, правда, предложил посмотреть какой-нибудь сериал, но Кроули стало плохо от одной только мысли о чем-то подобном. Не от самих сериалов, хотя у ангела они наверняка тошнотворно-сентиментальные, просто... Несколько часов рядом с чертовым ангелом на одном диване, бок о бок, время от времени соприкасаясь коленями или локтями... Нет, такого Кроули бы точно не выдержал. Настолки куда безопаснее. Позже Кроули не смог вспомнить ни одну из тех игр. Как и того, о чем они говорили. Ведь говорили же о чем-то? Запомнился только постоянный комок в горле и ощущение пронзительной нежности и безнадежности. Как перед Судным днем, только намного острее. Иногда и ангел замолкал, а потом терял нить разговора, сбивался и выглядел грустным — похоже, он тоже понимал, что после этой линьки они вряд ли смогут общаться как прежде. Что они вообще вряд ли смогут общаться после. И возможно, эта мысль его тоже огорчала. Ну хотя бы немножко. Очень хотелось бы на это надеяться... ну надо же надеяться хотя бы на что-то? Иногда их руки случайно соприкасались над фишками — и тогда Кроули сотрясало до перебоев с дыханием, словно от удара электрическим током. И он замирал на долгие несколько секунд, полностью сосредоточенный на том, чтобы не застонать или как-то иначе себя не выдать. (ПРИМЕЧАНИЕ *если бы Кроули в эти мгновения не был бы так сосредоточен на сокрытии собственных ощущений, он бы вполне мог заметить, что является далеко не единственным в этой заставленной книжными шкафами комнате, кто так обмирает над игровым столом после случайного столкновения пальцев, точно так же заливаясь краской до самых ушей и точно так же старательно делая вид, что ничего подобного вовсе не происходит).