Линька и кактусы

* Потом было много разного. Страх, и боль, и нежность, запредельная нежность, накрывающая обоих. И желание большего, и острая невозможность о нем попросить, еще более острая и невозможная оттого, что вообще-то ничего невозможного в ней больше не было. И чужая растерянность, когда… — Ангел! — Кроули? — Кончай слюнявить мой сосок! — М-м-м?.. Тебе не нравится? Азирафаэль отстраняется — и сразу становится как-то зябко, и хочется потянуться за одеялом или (что куда лучше) потянуть обратно ангела. Но Кроули не привык отступать, и если уж он чего решил... — Я хочу... традиционности, ангел. Ну вот. Сказал. — Э-э-э, дорогой?.. Азирафаэль моргает. Улыбка его становится неуверенной, в широко раскрытых глазах стынет небо. Он молчит, смотрит вопросительно. — Сделаешь? Голос у Кроули почти равнодушный, почти веселый, почти ехидный. И это «почти» — ломкое, словно весенний лед, и такое же ненадежное. — Дорогой?.. — Неуверенно и все еще не понимающе. — Ты хочешь, чтобы я... поменял пол? Или… — Нет. Я хочу, чтобы Рай был сверху. Как ему и положено. Рай в твоем лице, ангел. Вернее... Ну, ты понял. Ведь понял же, да? Ведь не настолько же ты... ангел. И почти нервная гримаса, то ли оскал, то ли ухмылка. И короткий смешок, такой же естественный и натуральный, как асбестовый снег на искусственной елке в витрине дешевого бара на рождество. И растерянный вздох в ответ. — Ох, Кроули… — Сделаешь? — Теперь уже точно оскал. И короткая пауза. Черт, черт, черт... Не надо было. Ладно, не очень-то и хотелось, еще не поздно свести все к шутке... — Конечно, дорогой! — И сияние его улыбки, единственной в мире такой, светлой и солнечной, когда улыбается все, и даже ты сам улыбаешься, не замечая. И глаза... Кто сказал, что голубой — холодный цвет? Наверное, тот, кто так сказал, никогда не видел, как улыбается ангел, смущенный и возбужденный ангел, самый прекрасный в мире ангел, уютно устроившийся у тебя между бедер. — Для тебя — что угодно, Кроули. Ты же знаешь... Лед ломается, тает, уходит в черную глубину. * А потом был страх. Вернее, ужас. Дикий ужас в глазах Азирафаэля, из голубых ставших черными, с распахнувшимися во всю радужку зрачками, когда он не сумел сдержаться. Ну, когда исполнял функцию Рая. И, так сказать, нисходил в. И его паника, такая милая и трогательная, когда он пытался сграбастать Кроули в охапку и буквально на руках оттащить его в ванную, чтобы немедленно сделать промывание кишечника и прочие медицинские процедуры, жизненно необходимые человеческому телу демона, пораженному ангельской спермой по самые гланды. Он ведь и на самом деле был уверен, что Кроули сейчас разорвет на куски или развоплотит навсегда, как от святой воды. А Кроули ржал и отбрыкивался, зарываясь в простыни и швыряясь подушками в разных пернатых недоумков. И говорил, чтобы Азирафаэль не путал его с мартышкой, а себя со слоном. И делал вид, что слезы у него тоже только от смеха. Да, жгло. Да, сильно. Да, очень сильно, если совсем уж начистоту. Но... Но это не повод, чтобы пугать ангела, тем более — своего ангела, теперь уже точно своего. Во всех смыслах. К тому же по сравнению с собственно линькой ощущения были вполне терпимыми. Ерунда. Кроули никогда не понимал того спартанского мальчика с лисенком (ПРИМЕЧАНИЕ* С адскими горностаями хотя бы все понятно, традиционные методы девятого круга, пытки они и есть пытки, для того и придуманы. А с тем лисенком... ну сами подумайте, что за глупость? Кому и что могут доказать выгрызенные кишки?). Но ради спокойствия ангела — своего ангела! — был готов повторить подвиг того лисолюбивого идиота хоть десять раз. Метафорически говоря и в приложении к. И… И ну… Если ангел, конечно, захочет. * Следующий день прошел... странно. Вот именно: странно, лучшего определения Кроули ему подобрать не смог. Сериал они так и не досмотрели, хотя и честно пытались, — он слишком отвлекал. Снова делали вид, что играют в настолку — вернее, как раз таки уже почти не делали вида, что играют. Кроули мог бы поклясться, что Азирафаэль и сам не помнит не только ни единого правила, но даже и названия игры. Ходили почти наобум, даже не глядя на брошенный кубик, зато каждый раз открыто и сладострастно зависая, когда случайно (о да, конечно же, чисто случайно!) соприкасались руками. И пальцы сплетались словно сами собой, и... ой, да кому там какое дело до несчастного кубика?! И кормили друг друга блинчиками, черешней, острой фасолью из случайно обнаруженной в холодильнике банки, солеными фисташками и сладкими сливочными орешками — не важно чем, важно, что с рук. Каждый раз ласково трогая пальцами губы (или губами пальцы). И зависая снова. Тискались на диване, и за кухонным столом, и среди книжных полок, и у колонн, и на прикрытой ковром пентаграмме Небесной связи, и в ванной — не с какими-то серьезными намерениями, а просто потому, что было приятно лишний раз прижаться, обнять, ткнуться носом в ухо или яремную ямку, пощекотать волосами чужую шею или взъерошить чужие кудряшки горячим выдохом. Спорили, что будут смотреть, и боролись за пульт — не потому, что действительно хотели посмотреть что-то конкретное, просто было приятно еще немного потискаться. Опомнились они, когда часы пробили полночь. Вернее, опомнился Азирафаэль, у него даже лицо вытянулось, а глаза потемнели. Опять. — Ты как? — спросил он с тревогой, заламывая светлые бровки домиком и разворачиваясь на диване боком, чтобы оказаться к Кроули лицом. Через секунду дошло и до Кроули. Он поморщился и прислушался к собственным ощущениям, ожидая, что вот-вот начнется обычный вечерний приступ. Давно пора. Отвлеклись, забыли, да, потому затянулось, и это хорошо, но линьку никто не отменял, еще дней пять при самом лучшем раскладе ломать будет, а по ночам всегда ломало сильней и уже должно начать накрывать. Пора бы. Вчера намного раньше накрыло… И вдруг понял, что симптомов приближения приступа нет и в помине. Нет, сама линька никуда не делась, жжение и зуд под кожей оставались, время от времени прокатываясь по телу жаркими волнами, и голова порою кружилась, но… Но это были вполне терпимые волны, зуд и прочее. Такие, о которых можно было даже забыть, увлекшись более приятными вещами. Например, ангелом, сидящим рядом с тобой на диване и испуганно тискающим твое колено. — Знаешь, — сказал Кроули, стараясь сохранить серьезное лицо, — похоже, что ангельская клизма — лучшее средство при линьке. Снимает основную симптоматику и блокирует приступы. Ты можешь открыть салон скорой помощи для линяющих демонов, выгодное дельце! И заржал, видя, как у Азирафаэля багровеет и еще больше вытягивается лицо. — Я бы попросил, — чопорно поджал губы ангел, — не шутить на подобные темы. И вообще никому об этом не рассказывать. Знаешь ли, мой дорогой, ты не единственный демон, плохо переносящий линьку, а мне не хотелось бы… Кроули резко оборвал смех. Не хотелось бы ему. Вот, значит, как... А вот Кроули как раз очень хотелось. Очень-очень. Задать один прямой и простой вопрос: «Кто он?», хотя бы просто: «Кто он?», без всех этих пафосных: «Кого мне теперь ненавидеть?» и так далее. И кому мне теперь смертельно завидовать, если уж на то пошло. Потому что когда-то рядом с тобой был он, а не я, ну или ты был рядом с ним, какая разница, главное, что не со мной, вернее, даже не так, главное — кто он? Кто?.. Конечно же, он не спросил. — Но линька же не могла закончиться так быстро? — поинтересовался вдруг Азирафаэль с какой-то странной надеждой, ковыряя пальцем свободной руки диванную обивку и бессознательно сжимая вторую на... на том месте, куда он ее пристроил ранее. Тоже, конечно же, совершенно не осознавая, что делает. — Она ведь обычно неделю длится, а то и две... Кроули пожал плечами, старательно делая вид, что ему все равно, откуда ангел так много знает о линьке. Все равно, ясно? Не спросил. И не спросит. Вот рука — это, пожалуй, дело совсем другое. Рука — это далеко не все равно. — Она и не прошла. Но стала вполне сносной. — Ну что ж, это очень здорово. Поздравляю… — протянул Азирафаэль таким несчастным похоронным тоном и вздохнул так горестно, что Кроули чуть снова не расхохотался. Но вместо этого он потянулся, чтобы завалить на диван эту глупую ангельскую морду и действием ей объяснить, что некоторые удовольствия можно получать не только в процессе лечения. *