Зов народа

      Ночь. Небо глубокого синего цвета и Млечная Река, пересекающая его. Венценосец ласково взирал с небесной выси своими глазами-звёздами, и казалось, что его улыбка скрывала какую-то тайну. Вот вечно юная Пастушка, собирающая звёзды в корзину, и агнцы с кудрявыми боками, сотканными из туманов, обступали её. Сошедший-С-Неба всё смотрел вверх, выше неба, выше звёзд, и Одинокая Звезда была сжата в его кулаке. Наван не видел, но чувствовал: они двигались, они говорили с ним. И они танцевали странные, тихие, неуловимые танцы, без устали и отдыха.       Древние, давно погасшие созвездия. Много столетий пройдёт прежде чем они огненным дождём обрушатся на землю, послужив началом конца Мифологической Эры. Народ, кровь которого течёт в Наване, давно мёртв, сотрутся и воспоминания о нём, воспоминания о сказках, рассказываемых ночью у костра, о дикой и неудержимой охоте, свет Путеводной Звезды погаснет и престол его превратится в руины. Застанет ли это Киавею, Урамаву, Саганавхи, Кетраку? Увидит ли его отец разрушение тысячелетней пирамиды? Узнает ли он, что прекрасные висячие сады разрушат ветры времени? Это ли его настоящая жизнь? Или та, в далёком будущем, среди туманных лесов и дождливых долин? Быть может, далёкое будущее, экспедиция и странная пара Алатли и Итары было лишь очень длинным сном. В таком случае, он хотел бы увидеть этот сон ещё раз.       — Даже зная, что всё это не по-настоящему?       — Откуда я знаю, что это по-настоящему? Откуда я знаю, что сам себя не придумал?       Призрачный дракон смотрел на него, его полупрозрачные бока вздымались, словно волны океана, а дыхание было похоже на шелест ветра. Казалось, что он был здесь всегда, в этом заброшенном подземном храме, и вот уже не одну ночь Наван вёл с ним беседы. Вполне возможно, что так оно и было, но в этом он уже не был уверен: в его воспоминаниях явь и наваждение переплетались между собой, словно ветви лиан.       — Хороший вопрос, — прошелестел дракон. — Откуда?       Он скорее подумал, чем сказал это, и мысли его были столь громкими, что Наван их услышал. Сам же дракон оставался неподвижным, лишь бока его мерно вздымались. Перламутровая чешуя переливалась и играла красками и оттенками. Наван вдруг понял, что этот дракон очень похож на одного из драконов, изображённых на двери, ведущей в пирамиду, внутри которой текла Река Времени.       — Явь или наваждение — какая разница? — пожал плечами Наван. — Все они суть одно. Во всяком случае, для меня.       — Тогда почему ты хочешь вернуться, Пловец Времени? — прорычал дракон. — Ты рождён Чиатавой, но в мыслях всё ещё называешь себя тем странным именем-перевёртышем. Что движет тобой, Пловец Времени? Ты гонишься за призраками и в своей охоте рискуешь потеряться навеки.       — Ты — дракон, — развёл руками Наван, стоя прямо перед оскаленной пастью призрачного зверя. — Свобода у тебя в крови, ты дышишь ею, ты живёшь ею. И тебе бы летать среди бесплотного неба и призрачных звёзд, летать между мирами и измерениями. Но ты сидишь здесь, в этом подземном храме, где нету даже окон, и что-то я не вижу цепей, сковывающих тебя.       — Молчи, Пловец Времени, ты зашёл слишком далеко, — рыкнул дракон, но Наван даже не вздрогнул.       — Ворота, через которые я вошёл, никак не охраняются. Тут нет ни печатей, ни магии, ни охраны. По правде говоря, тут нет ничего, и даже сам воздух здесь какой-то мёртвый. Что же тебя держит здесь? Если бы ты желал, ты бы мог испепелить всё наше племя. Но ты не желаешь. Почему? Мы ведь даже не принуждаем тебя.       На это дракон ничего не ответил. И Наван понял: больше спрашивать не стоит. Перед глазами вновь возникла дверь с двумя драконами. Кем был второй и где он сейчас?       — Река Времени скоро иссякнет, так что поспеши, Пловец, — прошептал дракон, когда Наван уже уходил.       — Когда она иссякнет?       — С первыми лучами рассвета. И вновь возникнет только через тысячу лет.       Наван кивнул и покинул подземный храм. Сидя на ступеньках крыльца, он смотрел на ясное небо, мысленно прощаясь с этой землёй, этой эрой. С Путеводной Звездой, стоящего на вершине пирамиды, с охотниками и сказительницами. И с Киавеей…       «Я ведь как ветер, сегодня тут, а завтра там».       «Разве можно поймать ветер?»       А если бы поймал? Если бы она согласилась стать его женой? Нет. И тогда бы он думал о тех днях, проведённых в будущем, и даже спустя много лет лица его друзей виделись бы ему во снах. Даже будучи глубоким стариком, в кружении внуков и правнуков он бы вспоминал о юном Алатли и глупышке Итаре.       Он ведь тоже в каком-то смысле был ветром.       — Этот сон слишком повлиял на тебя.       Наван уже подходил к двери, когда голос Киавеи отвлёк его от раздумий. Девушка хмуро смотрела на него своими колдовскими тёмными глазами. Сейчас в них были уже не обычные весёлые искорки: это были молнии, которые вот-вот поразят его. На ней было платье из золотой драконьей чешуи. В отличии от него, она знала, как открыть дверь.       — И всё же я хочу ещё раз увидеть его.       — Даже если это означает, что ты не вернёшься?       — Да.       — Даже если это означает, что ты забудешь, кто ты и откуда пришёл? Что ты на меня так смотришь? Да, ты забудешь, что ты Чиатава, Пловец Времени и сын Путеводной Звезды. Забудешь, что рождён одним из Народа Земли, забудешь всех нас. Быть может, иногда будешь видеть нас во снах, но сны эти будут что туман поутру, такие же неясные и рассеивающиеся с первыми лучами рассвета.       — Я люблю тебя, Киавея.       — Молчи, глупый мальчишка, молчи! — вскричала Киавея. — Если любишь, зачем покидаешь?       — Я ведь тоже в какой-то мере ветер. Так уж получилось, что я полюбил сон и стал он мне дороже яви.       Глаза Киавеи блестели от сдерживаемых слёз. Наван вдруг подумал, что никогда не видел её в таком состоянии. Киавея, Быстрая Лань всегда смеялась, всегда шутила и говорила глупости. И никогда не плакала. Особенно из-за мужчины.       — Я люблю тебя, Киавея, — повторил он.       — Не любишь. Любил бы — остался.       Вместе ответа Наван вновь поцеловал её. Девушка вновь засмеялась, взяла его за руки, и вместе они побежали по холмам, по саванне. Валялись в траве и смеялись, вот только смех был грустным, хотя и искренним. Наван целовал её вновь и вновь, понимая, что больше он к ней не прикоснётся никогда. Быть может, уже на следующее утро он и не вспомнит, кто такая Киавея и почему на сердце возникает такая грусть при одном звуке этого имени.       Они любили друг друга под светом звёзд и огромной луны, заслонившей половину неба, чувствуя кожей холодную траву и сухую землю, чувствуя запах цветов и пыли, моря и костров, слыша пастуший рог где-то вдали и крик ночной птицы. Они любили друг друга в последний раз, зная, что вскоре воспоминания об этой ночи рассеются, словно туман. Прижимались друг к другу жадно, в исступлении, переплетаясь телами, чувствуя жар взмокших тел и горячее дыхание, трепет ресниц и мягкое прикосновение волос. Обессиленные, лежали и смотрели друг на друга, и Наван нежно гладил её нежную, тёплую кожу, пахнущую молоком и зверобоем, её жёсткие чёрные волосы, которые, казалось, хранили весь жар юга, и молчал, не зная, что сказать. Да и вряд ли бы слова помогли.       А потом Киавея открыла Навану дверь, ведущую в пирамиду, где текла Река Времени. В молчании она отвернулась и покинула его. Копна волос сверкнула в свете луны, и вот дверь закрылась, и Наван остался один. Наван с удивлением посмотрел на чешуйку, сжимаемую в руке. Когда Киавея успела вложить её туда?       Река Времени. Словно звёздная бездна, словно водопад из ярчайшего света. Она заметно ослабла, но всё ещё завораживала своим неземным сиянием. И гудела, словно кто-то играл на сферах. Это была песнь времени, песнь вселенной.       Наван оглянулся. Ещё был шанс передумать, уйти к Киавее, жить в Племени Земли и когда-нибудь стать Путеводной Звездой. Скорее всего, как только бы Река Времени иссякла, он позабыл бы об Алатли и Итаре.       Нет.       Наван повернулся и шагнул в стремительно несущийся поток.