Зов народа

      Пустое пространство, наполненное лишь светом и тихим гулом, доносящимся откуда-то снаружи. Луч, пересекающий бесконечность. Поющая вечность и Безусловная Любовь. Танцующие огни, созерцающий глубины Мировой Бездны и хранящие блаженное молчание.       Он был повсюду. Он был всегда: в прошлом, настоящем, будущем. Он был во всех концах вселенной, в пустотах между измерениями, в недрах первозданной тьмы. Он был в момент зарождения вселенной и в момент её гибели. Он видел — нет, чувствовал, ведь у него теперь не было материального тела — как вселенные сталкиваются между собой и порождают взрывы, как твари из Бездны пожирают миры, как измерения поглощают друг друга.       Время — маленький мальчик, сидящий на бесконечном пляже и перебирающий песчинки. Это океан, вытекающий из тонкой трубочки. Это змей, пожирающий собственный хвост. Это пыль на руинах города, настолько давно погибшего, что никто не помнит, кто его построил и почему он погиб.       Он — Пловец Времени. Он — огромный старый кит, больше материка, старее земли. Кит, медленно плывущий в космическом океане, и один взмах его плавника длится много столетий. Не знает ни речи, ни материи, ни мыслей, разум его такой же пустой, тёмный и древний, как и этот океан вокруг.       Чиатава? Мальчишка из племени, которое слишком много игралось огнём, племени, никогда ничего не говорящего и не делающего просто так. Племени, приручившего огонь и слышащего песнь звёзд и ветра. И лишь время не подчинялось им. Поэтому тысячу лет они ждали прихода Пловца Времени, который сможет заглянуть на много веков вперёд       Наван? Всего лишь новое воплощение. Юноша, отчаянно ищущий себя, гонящийся за призраками, за чем-то мнимым и далёким и не замечающий ничего вокруг себя. Путник, идущий сам не зная куда, совершенно не глядящий по сторонам.       Всё это — лишь грани, части чего-то большего. Сколько у него было таких граней? Сколько воплощений ступало по землям разных миров, искало себя, свой дом и свой путь? Обречённых вечно искать и не находить?       Он стар. Он устал. Может ли тот, кто столь же вечен, как и сама Вселенная, умереть? Может ли желать умереть? Увы, не дано ему присоединиться к Великому Шествию в загробное царство. Он не принадлежит циклу жизни и смерти. Он — дитя вечности.       Он стоял, омываемый световым потоком Реки Времени, спрятанной в руинах давно умершего города, и если бы он мог плакать, то зарыдал бы.       Это были лишь тени, эхо давно минувших столетий. Алатли скорее чувствовал, чем видел, скорее осознавал, чем замечал.       Вот на вершине холма стоял охотник с обнажённым торсом, одетым в шкуры, с черепом антилопы, покоящемся на длинных чёрных волосах. Он опирался на трость из кости дракона, и спутниками ему были койоты, а сам он дул в охотничий рог, и печальная песнь разносилась по округе. Секунда — и он растворился в багрянце заката.       В просторах саванны под барабанную дробь люди танцевали вокруг огромного костра, дикие, свободные и неудержимые. Свет костра и заходящего солнца делали их бронзовую кожу почти золотой, их тела были стройны и подтянуты, а волос никогда не касались ножницы. Их первозданная, необузданная красота завораживала. Вдруг одна из девушек забежала прямо в костёр, и пламя ярко вспыхнуло, едва не опалив танцоров, однако девушка осталась невредима. Она стояла с гордо поднятой головой, простоволосая, босоногая, одетая в шкуру пумы, и остальные закружили вокруг неё в экстатическом танце, кланяясь ей на ходу, прыгая и что-то крича. Но вот задул ветер, поднявший ворох пыли, и видение исчезло.       На площади, окружённая толпой благоговейно молчащих горожан, шаманка била в бубен, танцуя вместе с восьмикрылой совой с огромной пастью на брюхе. Там-там-там. Они кружили друг вокруг друга, и Алатли вдруг стало понятно, что ты было скорее битвой, чем танцем. И от исхода битвы зависело многое. Там-там-там. Все вокруг замерли, ветер стих, казалось, само время остановилось. И лишь двое, женщина и сова кружились в своём танце-битве. Там! Громкий, оглушительный заключительный аккорд. Шаманка проткнула рукой грудь совы и вырвала её ещё бьющееся сердце и показала его ликующе взревевшей толпой. Сова рассыпалась в чёрную пыль. Пока что шаманка победила. Пока что. В такой же чёрный прах рассыпалось видение.       Много, много таких призраков прошлого видел Алатли. Они проносились мимо него и исчезали в свете заходящего солнца.       Но более всего его поразил некто сияющий, словно сошедший со звёзд, сидящий внутри разрушенной пирамиды возле углубления, которое когда-то, по-видимому, было рекой. В нём чувствовалось что-то знакомое. Он молча ронял звёзды, похожие на маленькие звёздочки.       — Почему ты плачешь? — помимо своей воли спросил Алатли, не надеясь, что его услышат.       Но незнакомец услышал.       — Иссякла река, исчез мой народ. Всё пропало, ничего больше нет, только бесконечность. Я странник, которому некуда вернуться.       Его голос был словно хриплый шепот древнего старца, словно предсмертный хрип умирающего, словно скрип старых ворот и завывание ветра, гуляющего среди забытых руин. Он поднял взгляд и посмотрел на Алатли, и тот едва не утонул в этих безднах отчаяния и усталой мудрости. Само время смотрело на него этими глазами.       И Алатли всё понял.       — Что же ты наделал… — прошептал он, чувствуя, как подкашиваются ноги.       — Я гонялся за призраками, Алатли, — сказал Наван.       Нет. Это уже был не Наван. Это был житель Эхо-Мира. Дух, демон, нематериальная сущность, не ведающая ни смерти, ни покоя.       — И в итоге не только не поймал их, но и потерял всё, что имел, — горько усмехнулся Наван.       — Ты уже не сможешь вернуться, — кивнул Алатли. — Ты больше не человек и не принадлежишь этому миру.       — Я окунулся в Реку Времени и познал вкус вечности. На какой-то миг — или тысячелетие? — я почувствовал себя бесконечным и всемогущим. Но всё это было обманом. Почему? Почему всё так обернулось? У меня же всё получилось. Зачем, почему я вообще поплыл на этот проклятый континент?!       В воздухе почувствовалось напряжение. Алатли едва не подкосило волной отчаяния, исходящей от его друга.       — Я всё разрушил! Мой дом — Зелёный Город! Мой народ — вы! Моя семья — Айкар! Почему я понял это только сейчас?!       Он даже закричать не мог. У него не было ни рта, ни голосовых связок. Только мысли. Алатли вдруг понял, что это было не отчаяние Навана, а его собственное.       — Никто не виноват, Наван.       И это было хуже всего. Потому что не на кого было злиться и некого обвинять.       Они молча сидели, не глядя друг на друга, эльф и дух, старые друзья, и не знали, что сказать. Тишина эта, казалось, длилась долго, почти всю ночь, и с каждой секундой Алатли чувствовал себя всё хуже и хуже. И если бы существовал способ всё вернуть, Алатли прибегнул бы к нему, будь это хоть запретная магия, даже если бы ему за это пришлось бы отдать свою душу.       Потому что ни один смертный не заслуживал такой участи. Эхо-Мир — тёмное, жестокое место, полное невообразимых, вечно голодных тварей, состоящих лишь из ненависти и жажды. Жители Эхо-Мира бессмертны, но их можно убить, и тогда они исчезнут совсем, не присоединятся к Великому Шествию.       — Земля помнит всех своих детей, — вдруг сказал Наван.       Алатли непонимающе посмотрел на него.       — Так переводится надпись на моём кулоне, — усмехнулся Наван. — Наконец-то я это узнал.       Алатли отвернулся. Что-то в его груди сжалось, заныло. Почему? Почему ему было так паршиво? Он эльф, прожил много лет и убил не одного человека. Собственноручно он помогал старейшине разделывать ещё живых жертв, участвовал в нападениях на путников и вообще совершал поступки, которыми не гордится. Он ведь изначально не воспринимал Навана всерьёз. Так, ещё один чудик, зачем-то ищущий свой народ, которого в глаза не видел, ориентирующийся лишь по неясным снам. Так глупо, так наивно. Алатли в душе смеялся над его мечтаниями.       Тогда почему сейчас, зная, что этот человек уже не человек вовсе, он чувствовал себя так плохо, что ему хотелось выть в голос? Как он посмотрит в глаза Итаре? Как он скажет ей, что её друг превратился в демона?       За то время, которое Алатли знал Навана, он хорошо узнал его. Это был наивный, слегка влюбчивый юноша, никого не судящий ни по цвету кожи, ни по форме ушей. Он был глуп, импульсивен, едва умел читать, боялся магии и легко привязывался к людям и не только. Он не заслуживал такой конец.       — Всё нормально, — вдруг сказал Наван.       Алатли помотал головой, поняв, что тот прочитал его мысли. Раньше он бы непременно смутился или даже разозлился. Сейчас ему было просто не до этого. Пусть знает.       — Всё нормально, — повторил Наван. — Я прожил хорошую жизнь. Помнишь нашу первую встречу? Как ты хотел напугать меня, заставив думать, что я заблудился?       — Ещё бы. Любил я так развлекаться, — рассмеялся эльф, улыбнувшись воспоминаниям.       — Ты ведь просто напугать меня хотел? Не собирался заводить меня вглубь чащи и бросить там умирать? — уточнил Наван.       — Ну… — замялся Алатли.       Вообще-то собирался, подумал он.       — Ах ты хитрая эльфийская морда, — рассмеялся Наван. — А помнишь ту историю в таверне Фэйлендолла?       — Такое не забывается! Особенно твои пьяные похождения. И подружка-эльфийка!       — Это не смешно, она украла мою невинность и просто ушла! — возмутился Наван. — Я думал, что действительно ей понравился!       — Наверняка уже вообразил себе свадьбу среди цветущих черёмух и придумал имена вашим пяти детям, — ехидно заметил эльф.       — Без черёмух, я от цветов чихаю.       — Тогда очень хорошо, что она от тебя успела убежать, — хихикнул Алатли.       — Спасибо за поддержку, — сухо сказал Наван.       Они помолчали.       — Это были хорошие времена, и я бы хотел, чтобы они длились подольше, — сказал Наван. — Но раз уж случилось, то ничего не попишешь. Чему бывать, того не миновать, как говорится. В конце концов, не так уж это и плохо — быть духом. Я всегда могу поговорить с тобой, раз уж ты маг.       — Точно, — улыбнулся Алатли. — Ты можешь заключить со мной контракт, и мы будем связаны даже после смерти. Конечно, у меня уже есть один, и два контракта будет сложновато потянуть, но я постараюсь.       — Думаешь, я не знаю, что такое контракт? — хмуро спросил друг. — Пусть я вырос в деревне, где всего одна слабенькая знахарка, но даже она знает, что означает связь душ контрактора и демона. Если с демоном что-то случится, то контрактор умрёт. Если контрактор умрёт своей смертью, то душа его не присоединится к Великому Шествию, а станет частью демона.       Алатли насупился, отвернувшись.       — И даже зная это, ты заключил контракт с Драконом-Старцем? И хочешь заключить его со мной? Разве ты не хочешь вместе с Итарой стать частью Великого Шествия?!       Хочу.       — Слишком поздно. Моя душа уже потеряна, — грустно усмехнулся Алатли. — Она была потеряна ещё с первой попытки заключить контракт. Теперь они будут преследовать меня. И сколь ярко не горела бы лампада, они не отстанут. Мне нечего терять.       Он протянул руку другу.       — Решайся, друг. Это сделает тебя сильнее. И, поверь, сила тебе очень пригодиться к таком жестоком месте, как Эхо-Мир.       Наван не шевелился. Алатли тоже. Пловец Времени разозлился. Почему Алатли так беспечен по отношению к собственной душе?! Он радоваться должен, что тогда потерпел неудачу. Пусть эти твари проникали в его сны, они не могли на него повлиять, не было у них власти над ним. Но теперь он добровольно связал себя с этим древним демоном, Драконом-Старцем, чья голова изображена на дверях, ведущих в Гробницу Времён! И даже более того, хочет связать себя ещё одним контрактом. Нечего терять ему, значит. Душа потеряна. Да что этот глупый эльф вообще несёт?!       Вдруг землю застрясло. Навана и Алатли едва не оглушило аурой кого-то очень могущественного. И голодного. Этот кто-то рыскал снаружи, вёл на кого-то охоту. Но не на них. В голове Алатли вдруг возникла мысль. Но это была не его собственная, а чужая. Это был тот дракон-призрак, с которым он недавно заключил контракт.       — Мой брат вырвался из своей тюрьмы и сейчас ищет меня. Поспеши, смертный, ибо он уничтожит всё, до чего дотянется. И в опасной близости от него находитесь не только вы, но и ваши друзья.