Цикл

Когда де Сарде впервые рассказывает Хоук, кем же был на самом деле приснопамятный Кошмар, Мариан совершенно некуртуазно хохочет, запрокидывая голову и утирая тыльной стороной руки выступившие в уголках глаз слёзы. — Панталоны Андрасте, Бьянка, ты серьёзно? /Бог/ это дерево? — глумливая улыбка скользит по её губам, когда де Сарде подчёркнуто серьёзно кивает, сминая в ладонях край тёмного плаща. Хоук ещё пару раз неловко хмыкает, но всё же озвучивает ход мыслей: — Знаешь, в Киркволле тебя бы уже задорно пытали калёным железом без всяких разборок, за одну только теорию. Даже интересно, что ваша… предстоятельница? склонна была разбираться в этой версии. Бьянка чуть жмёт плечами, еле слышно вздыхая — ей совершенно не нравится вспоминать En on míl frichtamen, чьим роком стала иномирная ведьма с пронзительно голубыми глазами и извечными разводами крови на по-птичьи хищном носу. Древний дух тысячи лиц, перевитых корневыми побегами, почти стал её кошмаром, досуха выпивая чашу терпения, истощив за какие-то недели нервы, доводя почти до грани… Но, чтобы стать кошмаром для де Сарде, требовалось ещё одна крохотная деталька. /Всё-таки убедить её предать Константина/. — Теперь, когда многоликий мёртв, я совершенно не уверена, что стоит открывать миру правду о последних днях святого Матеуса. Не пойми меня превратно, но… — Но даже всех моих заслуг в исцелении малихора не хватит, чтобы защитить от фанатиков, чьё божество я убила? — понимающе хмыкает Мариан, подхватывая мысль. — Я повидала много демонов за свою жизнь, все они были блядски убедительны, когда дело доходило до их собственной шкурки. Секунду назад оно светило тебе харей, полной зубов, и пыталось сожрать твою душу, но с посохом у горла — сразу «о, я не Желание, я Ласка, я совсем-совсем не хотела вселиться в этого юношу, я только хотела увидеть ми-ир…» Хоук тянет последнее слово, будто передразнивая чей-то грудной голос, и вскидывает угольно-чёрные брови. — И богом назовутся, и духом выбора, и чем угодно ещё, хоть твоей покойной прабабкой и сыном Андрасте разом. — Может, ты и права, — Бьянка неуверенно улыбается. — Надо будет в этом разобраться и составить безукоризненно красивую теорию для Предстоятельницы, раз уж всё закончилось так, как закончилось. — Кстати о «закончилось». Что случилось после того, как меня рубануло посреди «позвольте представиться, я эмиссар торгового содружества и вы въебали дереву»? А после «позвольте представиться, я эмиссар торгового содружества и вы въебали дереву» случилось вот что. У Бьянки де Сарде впервые за вечер наконец сдали нервы. Поэтому добравшиеся спустя час до грота товарищи получили чеканную отповедь о недопустимости направления мушкета на «мать вашу, моего кузена» и о прямых обязанностях полевых медиков, коих просят «вытащить мадемуазель Хоук из обломков фрихмена» и оказать ей всестороннюю помощь. Безукоризненно внятным «мадемуазель» в том предистеричном состоянии де Сарде особенно гордилась. Когда первые эмоции были сбиты взявшим себя в руки Куртом и под сенью древних деревьев зазвучали короткие приказы о перемещении раненых на свежий воздух и «отложите истерику на никогда, пжалста, Афра», мир тяжко вздохнул и морально приготовился к тому, чтобы сойти с ума. Потому что люди, застывшие с оружием на изготовку вкруг входа в пещеру En on míl frichtamen’а были готовы /абсолютно/ ко всему. К гибели их храброго эмиссара. К полчищам ульгов, разрывающих тела, как перезрелые плоды. К убийству молодого наместника. Да даже к предательству де Сарде особо оптимистически настроенные личности были готовы, осеняя себя знаком солнца или подчёркнуто проверяя количество целых флаконов с ядом на поясе около клинков. К тому, что произошло на самом деле, был готов один человек на всём свете, но, увы, не имеющий возможности сообщить жителям Ти-Фради, что где его сестра — там слово «логично» пора считать матерным. — Просветлённый, прости меня, грешного, но… блядь. Блядьблядьблядь. Вниз по холму, весело вывалив языки из пастей, мерно трусили два вайлега, переплетённые меж собой молодыми побегами, образовывающими грубое подобие гамака с, на первый взгляд, безжизненным телом. Ну что сказать, Мариан Хоук стоило отчалить в нежные объятия беспамятства только для того, чтобы кому-то пришла эта незамутнённая в своём безумии идея сделать медицинскую переноску для раненых. И если этот кто-то надеялся, что будущий светоч медицины в лице Афры ему это забудет, то зря.