Гость

Дни продолжались нестись в привычной суете безделья. Осаму уже потерял счет дням, проведенным в этом замке. Каждую ночь он просыпался в ужасе, подозревая, что за ним кто-кто следит; вскакивал с постели, осматривался и стирал холодный пот с лица, осознавая, что он всё еще в клетке. Эта клетка удушала его, ломала, лишала личности. Каждый день он говорил Фёдору о том, что хочет уйти, однако тот каждый раз придумывал новые причины, чтобы оставить юношу у себя в гостях еще на какое-то время: - Сегодня ужасная буря. Не хочу, чтобы с твоим экипажем что-то случилось. - Ты всё еще выглядишь неважно. Я думаю, стоит подождать. - Дорога вся в грязи. Мы можем увязнуть. И прочие причины каждый раз. Осаму не выдержал и, зная ответ заранее, все-таки снова заявился в его кабинет с нескрываемой злостью: - Когда это представление уже закончится, Фёдор? - он встал напротив его рабочего стола. Впервые он оказался в этом кабинете совсем недавно по такому же случаю, после чего докучал барону практически каждый раз, чтобы тот уже сам наконец-то выпустил его. Однако это не помогало. Кабинет этот, казалось, был еще более мрачным, чем всё в этом замке. Здесь всегда было пыльно и пахло каким-то странным набором слишком приторных ароматов. На подоконнике, практически всегда зашторенном темными и тяжелыми шторами, красовались несколько комнатных растений. Сегодня шторы были распахнуты, и Дазай удивился, что те каким-то образом не завяли в такой разрухе. Наоборот, они были даже достаточно ухожены, распуская зеленые листики во все стороны. Стол, за которым сидел Достоевский, был сделан из качественной древесины ясеня. Он был покрыт лаком и частично поцарапан в некоторых местах. Осаму почему-то подумал, что это следы от когтей. На полу, как и практически во всех залах этого замка, был ковер, однако он казался менее ярким и более потертым временем, из-за чего было очень сложно различить его орнамент. Вся рабочая зона барона была завалена кучей различных документов, часть из которых валялась на полу, а часть лежала аккуратной стопкой рядом или на подоконнике. В углу комнаты стоял такой же старый потертый диван с потрескавшейся кожей, однако он был прикрыт бархатным покрывалом, частично скрывающим его недостатки. На нем тоже лежала кипа документов и какие-то чертежи. - Успокойся и присядь, - предложил юноше Достоевский, улыбаясь и указывая на диван рукой. - Хорошо, я сяду, - тон его звучал крайне возмущенно. Осаму не хотел закатывать истерику, так как это было не в его обыденности, однако терпение юноши было на пределе. Присев на диван в стороне от всей волокиты на нем, он попытался расслабиться и положил ногу на ногу, впиваясь взглядом коньячных глаз в невозмутимого Достоевского. - Я знаю, что ты хочешь домой, однако ты и сам понимаешь, что ещё слишком слаб… - Я чувствую себя нормально! - перебил его Дазай. - … Стоит тебе только выйти отсюда, как сразу же тебя отправят на очередное задание. И ты понимаешь, что это будет угрозой для твоей жизни. - И пускай, я устал тут рассиживаться в этой изоляции. Скажи уже наконец-то, что тебе от меня нужно, Фёдор? Тот оставался таким же хладнокровным, продолжая что-то писать у себя в документации. С одной стороны, он казался невозмутимым, и просто желал, чтобы юноша уже наконец-то оставил его в покое. Но Достоевский знал, что Дазай просто так от него не отстанет. - С чего ты взял, что мне от тебя что-то нужно? - Тогда для чего ты меня тут держишь? На его лице вдруг отразилась очень хитрая и несколько злобная усмешка: - А я и не держу тебя. Ты можешь уйти. Осаму на минуту остолбенел, а потом понял, что он не шутит. Затем к нему пришло осознание - неужели Фёдор просто ждет, когда Дазай не выдержит и попытается сбежать? Тогда, получается, у него достаточно большая выдержка. Юноша не стал ему ничего отвечать. Он просто молча покинул кабинет под пристальным взглядом вампира и направился наверх - в свою комнату с зеркальным потолком, от которой его уже тошнило. Когда он прилег на кровать, то принялся рассматривать своё отражение. Выглядел он уже лучше, однако был всё так же худ, бледен и во взгляде его читалось полное угнетение. Пожалуй, стоит воспользоваться советом Фёдора и бежать отсюда. Но ведь это, скорее всего, ловушка. Достоевский прямо дал ему команду к побегу, а значит, он будет это от него ожидать. Вот теперь у него точно не осталось сомнений, что его держат. И держат даже не как зверушку, а как вещь, которая обладает своим разумом. Словно он эксперимент: “Заприте его и посмотрите, что он будет делать”. Примерно так это видел Дазай. А есть ли у него иной выбор? Конечно, есть. Он может просто остаться тут, выжидая, когда кто-то из охотников не выдержит и придет в замок Вайт-Рэт, дабы забрать Осаму. А можно сделать и совсем иначе. Дазай будет играть по правилам Достоевского, но играть всё равно будет по-своему. Раньше у него была одна цель - сбежать, - но теперь появилась еще и новая… … А что, если убить Фёдора? Это может показаться чем-то невозможным. Но и убийство Гоголя казалось ему таким же. Конечно, в случае с Николаем ему помогли, здесь уже такого не будет, но и у Осаму есть свои козыри в рукаве. А главное, у него есть возможность и куча времени для свершения своего замысла. Это будет тяжело. И действительно, практически невозможно. Вполне вероятно, что ему потребуется очень много попыток, вот только главное тут - самому не умереть раньше времени. Но Осаму так часто был на грани смерти, что уже знает, как надо правильно её избегать. Ночь он провел в размышлениях. Он ходил по замку, искал возможные пути отступления и планировал свой побег. Самый вероятный и простой выход - через подземные каналы, в которых он бывал раньше. Плохо, что он там совершенно не ориентировался, и даже с трудом мог вспомнить место, откуда практически сбежал в прошлый раз. На следующий день он продолжил свои изучения. Он наблюдал за Иваном в окно: откуда он выходит, куда уходит, невзначай проскочил в столовую и на кухню к нему. Кухня, как оказалось, место довольно жуткое. Сначала Иван не хотел его туда пускать, однако Дазай со своим: “Я не договорил…” всё-таки проскочил туда. Выглядело помещение, как вполне обыкновенная кухня: множество тумбочек, столов, печь и мешки со всякими яствами. Но параллельно с этим ему пришлось лицезреть крайне неприглядную картину: у потолка висели подвешенные человеческие тела, как разделанные туши, с которых в специальные тазы стекала кровь. - Я сказал, уходите! - вытолкал его из кухни Иван, и ошарашенный Осаму даже не смог сказать и слова против, все-таки выходя оттуда. На некоторое время он остолбенел, внезапно понимая, где действительно находится. Конечно, он знал, что находится в логове у настоящего вампира, однако подобная картина ему сразу же об этом напомнила. У него появилась еще одна причина бежать. Кто знает, вдруг рядом с этими телами скоро окажется и он сам? Выходя из кухни, он встретился взглядом с Фёдором. Тот казался ему ещё более загадочным, нежели обычно. Вампир посмотрел на юношу, изучая выражение его лица и понимая, что тот явно чем-то озадачен. - Всё в порядке? - спросил его Достоевский. Тот несколько секунд еще пробыл в замешательстве, а затем посмотрел на барона и совершенно невозмутимо с нотками наигранного позитива ответил: - Да, всё прекрасно. - Хорошо, - Фёдор улыбнулся, а затем поправил в свое пальто, заглядывая в зеркало. Юноша же, придя в себя, глянул в сторону отражения вампира, но не успел его там рассмотреть. Тем не менее, отражение всё равно казалось ему странным. Прибежал Иван, кинув в сторону Дазая достаточно неприветливый взгляд, однако Достоевскому он ничего не стал говорить об этом происшествии на кухне. Он лишь подошел к гардеробу, достал шляпу-котелок и подал своему хозяину. Тот её принял, а затем надел на голову, кивнув Осаму, как бы прощаясь. Тот робко кивнул ему в ответ, и Иван распахнул двери, запуская в замок холодный ноябрьский ветер и выпуская на такую манящую юношу свободу Федора. Осаму даже сощурился, когда перед ним предстала холодная и отчужденная природа за дверью. Он увидел мощеную камнем дорожку, опутанную плющом черную кованую ограду. Он смотрел на мир и не верил, что вот он — путь на свободу. Жаль только, что не для него. Двери захлопнулись, и тьма снова окутала юношу. Холод на улице казался свежим бризом, прикосновением холодной ладошки замерзшей девушки, но холод в замке казался сырым и мерзким, он был удушающим, он был кошмаром. Дазай развернулся и ушел наверх, дабы выглянуть в окно и еще раз изучить обстановку. Федор уже успел уехать. Ну или улететь. Осаму не спрашивал его, куда он обычно уходит, потому что это было не в формате обсуждаемых ими вещей. Они вообще достаточно редко общались, так как Достоевский вечно где-то пропадал, а Дазай просто не искал с ним контакта, если только не жаждал в очередной раз узнать, отпустит его вампир или нет. Смысла спрашивать об этом теперь нет, так как он и так знает, что ответ всегда отрицательный. Постояв у окна еще немного и подумав, Осаму все-таки решил, что надо как-то действовать. Собрав все свои силы в кулак, он принялся за очередной осмотр замка, дабы спланировать все пути к отступлению. В целом варианта у него было три: через главный выход, что практически невозможно, учитывая, что это самое заметное место; затем ограда у сада, однако сад обычно закрыт. Попасть туда можно, если перелезть через окно, что не будет чем-то особо затруднительным. Затруднительно будет дальше, ведь там придется перелезать через ограду с терновником, и тогда придется действительно помучиться, если не раздобыть садовые ножницы, ну или топор хотя бы, поэтому этот вариант остается на самый крайний случай, если ему нужно будет экстренно от кого-то убегать. Самый логичный, относительно безопасный, но и омерзительный вариант — подвал. Почему он самый логичный? Потому что Осаму там уже был и примерно представляет, как там всё выглядит. Но ему не нравится мысль о том, что ему снова придется перелезать через ту ужасную яму, да и там могут еще остаться какие-нибудь другие вампиры, которые очень обрадуются его приходу. Однако, если Федор действительно всех убил, тогда волноваться ему точно не о чем. Но, если это окажется не так, то второго шанса на побег у него может не оказаться. На следующий день он решил действовать. Где-то ближе к вечеру юноша изъявил желание прогуляться по саду. Погода за окном ему благоволила. Снег растаял, и трава была достаточно сухой, поэтому пробираться через лес будет проще. За окном выл ветер, однако в лесу он не должен быть слишком сильным. Одевшись потеплее в одолженную шинель, он подошел к Ивану и сказал: - Ах, какая дивная погодка! — юноша ухватился за локоть слуги, вызывая у того крайнюю степень омерзения, так как Иван просто ненавидел Дазая. - Это ты? Пф-ф-ф… — он хмыкнул, демонстративно отворачиваясь. — Что тебе снова от меня нужно? - Совершенно ничего специфичного. Я просто хотел прогуляться по саду. Не мог бы ты открыть мне дверку? - Хм, как по мне, тебя не то, что в сад нельзя выпускать, а вообще положено держать на привязи, чтобы ты не совал свой нос, куда не просят. - Ну извини, такая уж у меня любопытная натура. Ну так что? - Пошли, — недовольно сказал тот и двинулся в сторону крыла, где был выход в сад. Дазай пошел за ним. Когда они вышли в этот холодный коридор, Иван достал связку ключей и открыл ему проход в сад, убирая затем ключи во внутренний карман жилета. - Ох! Природа! Какая радость! — воскликнул юноша, осматривая достаточно плачевного вида сад, в котором уже облысели все деревья и почернели дорожки от влаги. - Сомнительное удовольствие — гулять в такую погоду, — сказал Иван, а затем развернулся, чтобы пойти в обратную сторону, но Осаму внезапно его остановил, таким же образом ухватив за локоть. - Не хочешь ли прогуляться со мной? — улыбнулся юноша, как бы невзначай поправляя ему жакет свободной рукой. - Ну уж нет, господин Дазай. Погуляйте в одиночестве, — возмутился тот, вырвался из хватки юноши и ушел, прикрыв дверь. Осаму был крайне доволен собой, и уж тем более доволен своими ловкими руками, так как смог достать ключи из внутреннего кармана слуги. Теперь нужно действовать, пока тот не обнаружил пропажу. Постояв некоторое время в саду, он открыл дверь обратно в коридор и осмотрелся. Вокруг никого не было, однако доносился шум со стороны кухни, а именно приглушенный звук, будто бы кто-то что-то рубит. Похоже, что Иван решил заняться разделкой продовольствия. Дазай очень надеялся, что мясо, которое ему подавали здесь было не гуманоидного происхождения, однако почему-то он очень в этом сомневался, ведь эти обескровленные туши нужно было куда-то девать. От одной этой мысли к горлу подступила тошнота, и перед глазами предстала предполагаемая картина происходящего за дверью на кухню: худощавый Иван, засучив рукава, держит в руках большой топор и с большого размаха направляет его вниз на промокшую деревянную тумбу. Раздается мерзкий и мягкий звук разрыва свежих и влажных тканей человеческого тела, звук лопающихся хрящей. Остатки почти уже свернувшейся крови вытекают из потемневших артерий. Сок брызгает во все стороны, попадая на лицо слуги и его одежду. Он вытирает кровь, но та лишь размазывается по его лицу. Несмотря на запах мертвой плоти, он продолжает, снова роняя топорик, вновь дробя куски человеческой голени, бедра и туловища. Иван разрезает плоть, доставая внутренности, отрывая от сосудов мертвое и побледневшее сердце, а кишки зловонной кашей вываливаются на пол. Слуга случайно наступает на них, и кровь сочится из потрохов на белую плитку, смешиваясь с грязью от обуви. Снова раздается звук топора, и вскоре целое тело превращается в кучу из отрубленных конечностей… Убедившись, что слуга за дверью действительно увлечен работой, Дазай подгадывает момент удара топора и поворачивает ключ в скважине двери, ведущей, по предположению, в подвал. В следующий удар он открывает дверь, и перед ним предстает тьма и могильный холод. Идти туда наугад будет опасно, однако рядом на полке в коридоре он замечает фонарь, а внутри ящика – спички. Юноша старался действовать быстро, чтобы успеть до того, как Иван закончит свои дела. Когда он зажег фонарь, то поспешил внутрь леденящего душу и разум помещения, в котором может таиться любой ужас. Закрыв дверь в такт ударов на кухне, он решил запереть её, чтобы догнать его было труднее. Учитывая, что он забрал практически все ключи, то ему открывается множество разных дверей. Вопрос только – каких именно? Он потихоньку зашагал в темноту по каменной лесенке. Гул его шагов отзывался эхом по подвалу. Отовсюду веяло холодом и сыростью. Если принюхаться, то можно было и учуять что-то еще. Гниль? Падаль? Смерть?.. Спустившись по лестнице и пройдя немного дальше, Дазай обрадовался, что не забыл одеться, так как внизу, казалось, было еще холоднее, чем на улице. Он шел по коридору, прислушиваясь к разным звукам, а затем увидел, что за одним поворотом еле-еле горит свет. Завернув, он увидел тусклый фонарь и тяжелую дверь с маленьким и прикрытым окошком. За этой дверью очень приглушенно слышались какие-то стоны – мужские и женские, однако характер их был, скорее, страдальческий. - Подожди, - послышался мужской голос за дверью. Он был полон мучений, - я что-то… что-то чую… - А?.. Нет… кто? – растерянно говорила девушка. - Человек… но не тот… или? Знакомый?.. - Это бредни, Феликс… это бредни… Осаму понял, что за этой дверью, похоже, находятся вампиры. Значит, Фёдор убил не всех. Однако вампиры, кажется, чем-то обеспокоены и измучены. Если бы они почуяли человека, то вероятно, захотели бы на него напасть с целью отужинать, однако эти сидели тихо. Должно быть, Достоевский держит их взаперти. Но зачем? Дазай, не решаясь дернуть ручку двери, пошел дальше по коридору. Лишнее внимание ему сейчас было не нужно. Вскоре он дошел до знакомого места. Конечно, помнил он его очень смутно, однако где-то в недрах памяти перед ним всплывала картина этого помещения. Здесь он, кажется, пробегал во время скитаний по подвалу, поэтому смог сообразить и пойти в сторону, где должна была быть решетка и сток воды на улицу. Идти ему туда совсем не хотелось. Потому что он помнит, что в той стороне еще расположено. Та самая яма с трупами. Он знал, что путь не будет легким. Он знал, что выбора у него тоже нет. Он знал, что все мучения этого мира собраны исключительно здесь – в обители вампиров Вайт Рэт. Он знал, что если не уйдет сейчас, то не уйдет никогда. Поэтому ему придется пройти и ту яму, ведь это единственный путь к спасению. Он медленно шел, предполагая всякие возможные исходы. Хотелось бы, чтобы в этой яме на этот раз действительно были только мертвые, ведь живые в данный момент слишком опасны. Даже если там действительно окажется какой-то человек, то он может стать обузой. Также Дазая интересовало, обнаружили ли уже его пропажу? Если Фёдор не идиот, то, скорее всего, да. Сегодня он дома, однако если бы дома его не было, то это тоже было бы потенциальной опасностью. Почему? Да потому что, если он не дома, то может быть где угодно. Может, в городе, может, в Футиле, а может, просто бродит по лесу и поджидает, когда Осаму сделает свой ход. Достоевский такой – он тоже продумывает всё на несколько шагов вперед. И в данный момент Дазаю это не нравилось, потому что тогда вампир может с легкостью его раскрыть. А он всё шел по темноте, вглядываясь в нее, словно в бездну океана, поглощающую без остатка. Люди всегда боятся темноты, потому что темнота – это неизвестность. А неизвестность – истинно самый страшный ужас человечества. Осаму шел в эту неизвестность, буквально шагая по физическому воплощению самого страха. В мертвой тишине подвала слышались лишь капли воды, ударяющиеся о каменную твердь. Дазай слышал, как те разбивались на мелкие части. Сейчас он им завидовал, ведь желание разбиться, подобно им, возрастало в геометрической прогрессии. В нос ударил запах гнили, однако не такой сильный, как был раньше. Он понял, что подходит к яме. Тьма стала удушать еще сильнее, а сердце заколотилось в груди, желая выпрыгнуть и убежать подальше от этого места. Юноша шел с опаской. Ему не хотелось вот так вот закончить – упав в кучу из мертвых тел и изгнив там заживо. Он увидел в мутном свете от фонаря место, где свет обрывается, и тьма становится гуще. Именно там… … Ничего нет? Дазай сначала не понял, а затем приблизился, наступив ногой на деревянную доску, прокинутую через яму. Присмотревшись, он действительно убедился, что в яме совсем пусто – нет ни одного тела, лишь бегает несколько крыс. Единственное, что осталось – это запах гнили, который все еще витает в этом месте. Куда они все делись? Может, их похоронили? Или же всех скормили ему?.. Осаму стало тошно, он прикрыл рот рукой, отгоняя мерзкие мысли и представления о том, как ему скармливают прогнившую пищу, в которой копошатся личинки и прочие мерзости. Пытаясь сосредоточиться, он быстро пробежал по доске и пошел дальше – в густую тьму, за которой вдали виднелся еле-еле уловимый проблеск света. Парень ускорился, так как очень хотел наконец-то выбраться на волю. Ему осталось совсем чуть-чуть, и он выберется. Осталось надеяться на то, что ставни не починили. В противном случае нужно будет исполнять план «Б», а ему бы этого не хотелось. Наконец-то он подошел к повороту и, завернув, необычайно обрадовался. Ставни действительно не поставили обратно, поэтому сейчас стол был свободен и выходил прямо на улицу. Пройдя по мокрому полу, он частично намочил ноги, однако это сейчас совсем не волновало юношу, ведь свобода была у него прямо перед носом. Ему осталось лишь спуститься вниз и добежать до деревни. Подойдя к краю трубы, он посмотрел вниз и наметил относительно безопасный маршрут вниз по скале. Шагнув, он оперся рукой о трубу, намочив теперь еще и рукав, но это тоже мало его беспокоило. Скоро он будет в тепле и уюте, поэтому подобный дискомфорт пугал меньше других ужасных исходов. Он осторожно спустился вниз. В конце своего спуска, правда, немного поцарапал руку, из-за чего капля крови осталась на камне и потекла по ладони. Это плохо. Если кто-то из вампиров учует эту кровь, то сможет понять, в какую сторону он направился, поэтому нужно спешить. Дазай осмотрелся, примерно наметив, в какой стороне должна быть деревня. По его смутным ориентирам – ему направо. Там лес уже не такой густой, как с другой стороны, поэтому близко должно быть поселение. Осаму пошел быстрым шагом. Он не чувствовал усталости, однако его мучала отдышка из-за адреналина, выделяемого в такой жестокой и суровой ситуации. В лесу было темнее, нежели за его пределами, поэтому сейчас уже смеркалось, и тени от деревьев порой мешали распознать окружение в достаточной полноте. Ему все еще было страшно. А еще холодно и жарко одновременно из-за того, что промокли ноги и руки, а тело испускало жар из-за нагрузки. Но Дазай продолжал идти, ведь никогда не поздно бороться за свою жизнь. Снега в лесу не было, однако ветер всё равно колол щеки морозом. Парень понимал, что надо ускориться, иначе он действительно окончательно замерзнет, а путь ему представал еще долгий. Несколько минут он пробирался по тишине. Шум его шагов по сухой траве перебивал только ветер, колышущий кроны деревьев, и приглушенное «Угу» от лесных сов, вышедших на охоту за зверьками, еще не впавшими в спячку. Но вот внезапно уже привычный гул леса нарушил очень громкий и пронзительный волчий вой. Если бы он раздался где-то вдалеке, то это бы не внушило юноше страх, однако вой раздался совсем близко – буквально в метрах трёхстах, может, чуть ближе. Осознавая надвигающуюся опасность и то, что волки, скорее всего, уже почувствовали его запах, Дазай побежал. Он слышал, как вой становился ближе, и вскоре начал различать еще глухое рычание, вместе с криками знакомого голоса: «Давайте! Давайте! Он не мог далеко уйти!» Это был голос Александра – второго слуги Достоевского. Ужас мурашками пробежал по спине Осаму. Ноги, уносившие его прочь, начали заплетаться, и ему показалось, что он еле двигается и что совсем скоро его догонят. Тем не менее, он бежал так быстро, как только мог, чувствуя, как легкие обжигает холодный ветер, а сердце рвется наружу. Снова раздался вой, а затем и крик: - Вон он! Ловите! Дазай не разрешал себе оборачиваться, ведь это может его замедлить, но он уже слышал, как тяжелые лапы ломали под собой сухие опавшие ветви, слышал, как утробное рычание волков становилось громче, слышал смех вампирского слуги. Он понимал, что выхода у него нет и что его план сорван. Чувство угнетения надломило его разум, разрывая клетки мозга в беспощадной агонии. Глаза заслезились от чувства безысходности и холода, пронзающего тонкую оболочку. Окружение леса стало расплываться, но он не останавливался и продолжал бежать ровно до тех пор, пока острые клыки не вонзились в его щиколотку. Осаму упал, кое-как успевая выставить перед собой руки, а затем почувствовал горячее дыхание волчьей пасти рядом с ухом. Кое-как он успел прикрыть голову, и вот клыки уже вонзились в его предплечье, разрывая ткань плаща и рубашку. Прочие псы принялись рвать на части его одежду и кусать ноги, бока и прочие открытые участки тела. Они больно пронзали его, оставляя глубокие кровоточащие раны. Дазай не кричал, сил ему хватало лишь на то, чтобы хрипеть. Он вытаращил глаза в холодную сумеречную тьму и оцепенел, смирившись со своей судьбой. Пускай его сожрут псы, возможно, он достоин такой участи. Но вот раздался свист, и волки оставили его, возвращаясь к хозяину. Осаму услышал человеческие шаги совсем рядом и какой-то странный стук. Оторвав руки от головы, он выглянул, обращая внимание на толстого Александра, подошедшего к нему. В руках у него было бита, а волки сидели подле него. Кровавые слюни капали на землю из их пастей. - Ну что, пошли домой? – спросил он, а затем усмехнулся и замахнулся битой.

***

Это было последнее, что помнит Дазай. Дальше снова была лишь тьма и холод, а затем смутный и непонятный запах смерти. Он так сильно въелся на подкорку, что Осаму уже плохо представлял себя без этого запаха крови и падали, однако теперь к нему примешался еще один. Это был запах ладана. Холод и мрак сопровождались тихим голосом. Дазай не различал слова, однако хорошо узнавал спокойный и ровный тон Фёдора. Только он может читать так сладко и тихо. Сначала юноша не понимал, что именно тот читает, а затем потихоньку начал различать что-то, вроде молитвы или священного писания. Ему было очень тяжело, сознание всё еще плавало где-то над ним – в пределах неизвестного, ведь парень так и не мог окончательно проснуться. Первым чувством была тяжелая и угнетающая усталость. Вторым пришла боль. Боль по всему телу от ран, укусов, от того, что руки в плечах и суставах кистей ужасно болят и немеют. Он не мог пошевелить и пальцем, настолько ужасным было это ощущение. Дазай пытался как-то очнуться, однако глаза его не слушались. Когда он пытался открыть их, то перед ним представала лишь смутная и непонятная пелена: размазанное желтое пятно и чернота вокруг. Звуки казались оглушительными, но неразличимыми. Сквозь тихую и спокойную речь Достоевского Осаму слышал и еще чей-то голос: те самые стоны, которые он слышал за тяжелой дверью. Они были как-то слишком близко к нему, но парень не мог понять, с какой стороны. Вскоре до его ушей донеслось еще и приглушенное собачье рычание, которое он посчитал за очередные всплески бреда в его неспокойной голове. Речь Достоевского то затихала, то вновь возобновлялась. Спустя какое-то время он начал более четко осознавать пространство вокруг себя и даже начал различать какие-то слова: «Отцу твоему», «втайне», «видящий тайное». Он слышал все эти слова так, будто бы сидит в стеклянной банке и пытается из нее расслышать свое окружение, однако вскоре он слышал уже целые предложения: «Ибо если вы будете прощать людям согрешения их, то простит и вам Отец ваш Небесный». Осаму почему-то казалось, что где-то он слышал эти строчки. Он действительно слышал их в время какого-то богослужения. Это строки из Евангелия, которые идут сразу же после «Отче наш…» - А ты, когда постишься, помажь голову твою и умой лицо твое, чтобы явиться постящимся не пред людьми, но пред Отцом твоим, который втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно, - всё приговаривал Достоевский. Голос его теперь стал более различимым, а сам Осаму действительно убедился в том, что Фёдор, в отличии от других вампиров, абсолютно спокойно воспринимает всё церковное и священное. Вот только его не покидала мысль, почему? Он отвечал ему на этот вопрос, но отвечал так, будто просто хочет, чтобы юноша от него отвязался. Хотя больше это напоминало обыкновенное помешательство Достоевского. А с головой у этого упыря точно не всё в порядке, ведь адекватный не будет похищать человека, пытать и натравливать волков во время побега. Фёдор явно к своему трехсотлетнему возрасту повредился умом. Знатно повредился. - Светильник для тела есть око, - продолжал вампир, - итак, если око твое будет чисто, то всё тело твое будет светло; если же око твое будет худо, то всё тело твое будет темно. Итак, если свет, который в тебе, тьма, то какова же тьма? – он замолчал на мгновение. – Какова же тьма, Осаму? Дазай кое-как снова смог распахнуть глаза, так как Достоевский обращался к нему. Он предстал перед ним, сидящий, судя по всему, в одной из комнат в подвале. Барон сидел в старом и потертом кресле, на коленях у него лежала большая книга, с которой он, судя по всему, читал, а рядом, - у его ног, - сидел большой серый волк, которого тот поглаживал по жесткой шерсти бледными, костлявыми пальцами. Фёдор смотрел на него своими яркими малиновыми глазами, сверкающими во тьме, как и лампа, висевшая на стене. В её золотистом свете бледное лицо вампира казалось частично живым, однако сейчас он был для него тем самым ответом на вопрос, который задал Достоевский. - Она… кха! Передо мной… - тяжело отвечал ему Осаму, пытаясь перевести дыхание. – Это ты… Фёдор улыбнулся, продолжая читать: - Никто не может служить двум господам: ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить; или одному станет усердствовать, а о другом нерадеть. Не можете служить Богу и маммоне. Посему говорю вам: не заботьтесь для души вашей, что вам есть и что пить, ни для тела вашего, во что одеться. Душа не больше ли пищи, и тело одежды? - Прошу… хватит, - послышалось откуда-то со стороны. Это был женский голос. Дазай кое-как смог повернуть голову и рассмотреть свое окружение. Он был подвешен к потолку в середине за руки, в то время, как ноги его болтались над землей, тоже связанные. Всё тело ныло из-за такой неудобной позы, а на грудную клетку давила боль преграды. Ему было очень сложно вдохнуть в такой позе, и недостаток кислорода сказывался краснотой на его лице. Он был всё в той же одежде, только теперь изорванной. С его тела вниз, - на каменную плитку, - стекала кровь. Тут, как и везде в замке, было ужасно холодно и мерзко. Тело Дазая содрогалось от неудобства, потери крови, боли и усталости. Жаль, но он снова в ловушке. Помещение было очень маленьким. Настолько, что если пройти мимо Дазая, то придется или коснуться его, или стены. Он чувствовал, как у рук его что-то болтается. Это был крест. На ногах же таким же образом болталась маленькая иконка. Осаму невольно подумал, что он тут вместо распятия, и это ему совсем не нравилось, потому что такие вещи абсурдны сами по себе. Как уже говорилось, сзади него тоже были люди. Слева от него висела девушка в рваной ночной сорочке. Глаза её ярко горели в темноте, и она изнывала, когда слышала очередную строчку из священного писания. Тоже самое происходило и с мужчиной, висевшим справа. Похоже, они оба были вампирами. Эти существа были прикованы подобным образом, как и Дазай, только их ноги не были связаны и касались пола. Также, несмотря на то, что здесь они находятся пытки ради, на их теле не было никаких священных изображений, однако они пытались держать свои колени как можно дальше от Осаму, будто он был ярким костром, намеревающемся пожрать всё в этой комнате. Когда Достоевский слышал мольбы этих мучеников, то лишь ехидно улыбался. Такое ощущение, будто он упивался их болью, смаковал её и питался ей. Стоны и крики доставляли ему удовольствие, а боль порождала в нем высшую степень наслаждения. Он ласково водил рукой по шершавым и пожелтевшим страницам своей книги, делая вид, будто не слышит мольбы вампиров, поэтому продолжил, перекладывая руку на серую макушку мохнатого волка: - Взгляните на птиц небесных: они ни сеют, ни жнут, ни собирают в житницы; и Отец ваш Небесный питает их. Вы не гораздо ли лучше их? Да и кто из вас, заботясь, может прибавить себе росту хотя на один локоть? - Но мы не птицы, господин… Прошу… - взмолился о пощаде висящий на стене вампир. – Мы не сможем… кха-кха! Тело этого мужчины сотрясалось. На лице его отражались все ноты страдания, в то время, как Осаму смирился со всей безысходностью. Он слышал слова Достоевского, понимал их смысл, но не понимал, зачем он это делает. Неужели он надеется… перевоспитать их? - И об одежде что заботитесь? Посмотрите на полевые лилии, как они растут: ни трудятся, ни прядут; но говорю вам, что и Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них; если же траву полевую, которая сегодня есть, а завтра будет брошена в печь, Бог так одевает, кольми паче вас, маловеры! Итак, не заботьтесь и не говорите: что нам есть? Или что пить? Или во что одеться? Потому что всего этого ищут язычники, и потому что Отец ваш Небесный знает, что вы имеете нужду во всем этом. Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это всё приложится вам… - И все мы сдохнем в один день, - прохрипел Осаму и начал тихо посмеиваться. Волк отреагировал на этот смех и недовольно зарычал. - Тише, - сказал своему животному Достоевский, а затем обратился к Дазаю. – И почему же? - Потому что я не верю, что твой Господь даст нам еду суровой зимой просто так, если мы все перестанем запасаться. Или по-твоему, умереть с голоду – это хорошо? - Я поразмыслю над твоими словами, Осаму, но у этого писания свой особый смысл. Я читаю его вам, чтобы вы поразмыслили над ним. Кто ищет – найдет правду в этом тексте, уж поверь. - Я слишком часто верю тебе, Фёдор. И это всегда плохо заканчивается. Слабость была ужасной, по лицу ползли то ли капли пота, то ли кровь. Вампиры рядом сотрясались в ужасе. - Я прошу вас, хозяин! – кричала девушка. – Я больше не выдержу! Я приму Господа, но он не принимает меня! Я уродка, господин! Уродка! Я не хочу такой судьбы – вечно пребывать в мучениях, изнывать от жажды… Ну чего вы хотите от меня? Убить? Убейте! Убейте меня! Я больше не выдержу! - Тише-тише, Офелия. Всё хорошо, - тихо сказал ей Фёдор, а затем привстал, положив книгу на стул. Волк насторожился, внимательно наблюдая за движениями хозяина. Тот же медленно подошел к девушке и провел рукой по её бледной щеке. – Я доволен тобой, но мысли о смерти – не есть хорошо. Господь и только он может вершить судьбу твою. Он властен над твоей душой, он решит, когда тебе необходимо будет отправиться дальше. А я сделаю так, чтобы ты отправилась в Рай. Может, как новая святая, а может, как мученица. Но я сделаю всё, чтобы душа твоя была очищена от этих страшных грехов, что ты сотворила, – он повернулся и посмотрел на её соседа. – Тоже касается и тебя, Феликс. - Я умоляю… делайте со мной, что хотите, но отпустите Офелию. Она достойна жизни… она почти никого не убила даже. - Если бы ты знал, на что обрекаешь её, то не говорил бы так, но… вы успели продемонстрировать мне свою чистосердечность. И за это я награжу вас. - Нет… пожалуйста… Прошу вас, подарите мне смерть, - взмолилась девушка. - И мне! И мне! Можно мне тоже? – хрипел подвешенный Осаму, пытаясь сохранить радостный тон. – Мне насрать на чистоту своей души и всё такое. Я не против, даже если меня дальше ждет Ад. - Ты не ведаешь, что говоришь, Дазай. Глупость застилает твой разум. И молодость, - он тяжело вздохнул. – Молодость – самое опасное время, когда не ведаешь всей ужасности пороков, прельщающих своей красотой. Коварный возраст, который лишает разума и дарует его лишь тогда, когда исправить свои ошибки практически невозможно. Поэтому я сочту твою глупость за временную. В связи с твоим невежеством. - Невежеством? Ну да, конечно… - Я буду твоим луком, а ты стрелой. Направлю тебя туда, где ты обретешь свою цель. Но цель твоя – не умереть тут. - Правда? А ты хорошо знаешь, в чем состоит моя цель, да, Фёдор? – Осаму всё это начинало раздражать, да и руки уже, казалось, скоро лопнут от давления. – Давай, расскажи мне. - Я же сказал – я могу лишь направить. Истинная цель, уготованная тебе Господом, ведома только ему. Только он может поведать тебе её. - Как всё сложно. Почему никогда нельзя сказать всё прямо? Давай, ты меня отпустишь, и мы разойдемся. Мне неинтересно, что там Бог мне хочет предложить. - Это не тебе решать, - всё таким же ровным и спокойным тоном отвечал ему Фёдор. Недовольный волк подошел ближе к хозяину и уткнулся холодным носом в не менее холодную ладошку. – Скоро мы закончим и покормим тебя, - сказал ему Достоевский и погладил зверя. Фёдор достал из внутреннего кармана плаща нож, проводя кончиком пальца по острию, а затем оторвался ногами от пола, слегка подлетая и повторяя прочитанные недавно строки: - Светильник для тела есть око, - он подлетел ближе к Дазаю и ухватился одной рукой за его подбородок, - итак, если око твое будет чисто, то всё тело твое будет светло; если же око твое будет худо, то всё тело твое будет темно, - он приблизил острие ножа к лицу юноши. - Нет… - прохрипел он, понимая, на что вампир намекает своей молитвой. - Итак, если свет, который в тебе, тьма, то какова же тьма? Закончив эту строку, он замахнулся. Осаму плотно закрыл глаза, пытаясь сопротивляться, однако Фёдор с легкостью преодолел лезвием складки века и вонзил нож, огибая глазное яблоко острием. Крик Дазая раздался душераздирающим эхом на весь подвал, прерываемый лишь рычанием волка. Достоевский же продолжил вонзать нож глубже, заводя его за глазницу и перерезая нерв. Вскоре боль обратилась и полной потерей видимости правого глаза. По щеке потели кровавые слезы, а глаз затем оказался в руке у Фёдора. Осаму надеялся, что вампир на этом закончит, но тот, похоже, решил ослепить его окончательно. - Нет… нет… ты не… ты не посмеешь! – Дазай принялся отворачиваться, однако барон уловил взгляд последнего оставшегося ока и, выставив перед собой руку, неведомой юноше силой, заставил его посмотреть на него. – Нет… нет, нет! Не-е-ет! Достоевский снова вонзил нож, но уже в левый глаз, таким же образом копаясь в глазнице острием. Осаму слышал, с каким отвратительным звуком он копается в мясе, как заводит сталь всё глубже. Он видел сквозь кровавую пелену еще живым глазом беспристрастное лицо Фёдора и бледную окровавленную руку, а затем наступила тьма. Черная и непроницаемая. На месте, где раньше он чувствовал свои глаза, теперь была лишь пустота и пульсирующая боль. По щекам текли кровавые слезы, нож покинул его глазницу, и Фёдор вытер его об рубашку юноши. Он взял второй глаз и возвел над руками со словами: - Пока в тебе тьма, то и в оке твоем будет тьма. Когда в тебе снова будет свет, то и в оке твоем будет свет, - глаза Осаму в его руках рассыпались прахом, а вампиры вдруг громко закричали, будто их прожгло насквозь. Дазай был потерян. Он часто попадал в ситуации, в которых временно был инвалидом, но лишиться зрения… это было для него краем. Он теперь ослеплен. Он не сможет работать, не сможет жить, не сможет ничего. Теперь всё действительно не имеет смысла, даже его план по убийству Фёдора. - Нет… нет, нет… - приговаривал он, шевеля головой, будто надеясь что-то рассмотреть в черноте перед собой. Вскоре он почувствовал, как веревка к которой он был привязан, завибрировала. Достоевский перерезал её, и парень шлепнулся на пол. Фёдор снял с него священные символы, засовывая в карман, и вампиры, висящие на стене, выдохнули, пока тот не подошел к ним. - Как я уже говорил, вы заслужили награду, - он перерезал веревки у рук мужчины, а затем женщины. Вампиры забились в угол в страхе. – Награда для вас – этот юноша. Ешьте же, но не убейте, ибо души ваши и так запятнаны, - он снова сел на стул рядом, открывая книгу, а вампиры прыгнули на Дазая, впиваясь губами в раны на его теле и высасывая такую желанную и необходимую кровь. Сквозь мучения и чувство медленно утекающего сознания Осаму слышал продолжение чтения Достоевского, но теперь никого не волновало его чтиво, так как Дазай практически ничего не осознавал из происходящего со стороны, а вампиры были слишком заняты тем, что жадно пили его кровь из ран на шее, ногах, руках и даже щеках от проделанной только что экзекуции. Осаму не кричал и не извивался. Он принял свою участь. Принял то, что ныне его жизнь – это котел в Аду, вечная мука и забвение, где он будет ползать, словно котенок по вечной черноте собственного сознания, ища руками выход из западни, в которой застрял навеки.