Гость

Не осталось никаких эмоций и переживаний, кроме страха. Последний остров, на котором еще находилась капля рассудка, уже был далеко за горизонтом. Каменные стены стали единственным ощущением в жизни Осаму Дазая. Именно они и их шершавая сырость поселились в сознании теперь слепого и недееспособного юноши. Ползая по сырому подвалу, он пытался найти выход из западни, однако все его попытки были тщетны. Это ловушка. Темная, ужасная, пугающая своей вечностью. Капли воды и звук дождя, эхом проносящийся по сырому подвалу, стали для него вечными спутниками. Руки изнывали от боли и жжения. Холод пробирал всё тело, не оставляя ни единого теплого места на теле Дазая. Он был подобен статуе из льда, практически готовой развалиться на тысячу осколков и растаять в безвестности. Это пугало его больше всего. Он боялся, что никто его не найдет. Никто о нем не узнает. Более того, что пострадают люди при попытке его вызволить. Это внушало тоску и сожаление о проделанных им действиях. Это удивительно, но он практически готов был признать свою ошибку. Глупо было полагаться на своё безумное мышление и “хорошие” взаимоотношения с вампиром, которого он знал пару дней. Теперь же у них было больше времени узнать о друг друге получше. Например, вся его жизнь. Скорее всего, это немного, потому что при таких условиях он точно умрет от заражения крови, лихорадки или прочей заразы, которую разносят местные канализационные крысы. Смерть крайне неприятная, однако действенная. Теперь его мечта умереть точно осуществится. Рад ли он? Навряд ли. Скорее, раздосадован. Очень грустно уходить из жизни, когда ты еще столько не сделал. Особенно, когда совсем недавно твоя жизнь кардинально поменялась, принеся в неё хоть какой-то смысл. Орден и борьба с вампирами действительно были для него важны, потому что эта ключевая информация о реальности перевернула его жизнь и окрасила в более яркие, пускай и кровавые, цвета. Это стало каким-то стимулом к тому, чтобы трудиться и действовать, однако он слишком поторопился, возомнив себя героем, который будто бы знает, как надо разговаривать с трехсотлетним вампиром. Очевидно, что он поддался манипуляциям Достоевского, вот и всё. Ну и глупый же… Дазай не знает, сколько времени сидит в подвале. Когда он проснулся, то куча дискомфортных ощущений нахлынули на него убийственной волной. Всё тело затекло, а мысли путались в попытке осознания реальности. Более того, он пытался открыть веки, а затем понял, что одно не открывается совсем, а второе будто бы только наполовину. Но, что самое ужасное, это не дает ему никакого просвета. Осаму хватался за свои глаза, пытаясь понять в чем дело, а потом понял, что это не шутка – его лишили глаз. Поверить в это было сложно. Еще сложнее поверить в то, что это навсегда. Он не мог поверить в то, что больше никогда не увидит, каким является этот мир, в котором он живет. Отныне всё внешнее предстает перед ним лишь формой, осязаемой руками, чувствуемой и слышимой, но невидимой. Чернота. Кромешная. Смутно он припоминает образ Фёдора. Это последнее, что он видел, и это грустно. Видел, с каким довольным и блаженным лицом тот читал молитву и вырезал его глазные яблоки. Боль от этих воспоминаний зажглась огнем в его груди. Он ненавидел Достоевского за это. Ненавидел и хотел мести. Как минимум, Дазай просидел в подвале дня два. Он продрог, проголодался и окоченел, однако не собирался пить местную воду и есть крыс, пробегающих мимо. Честно говоря, сам он точно не знал, сколько сидит, однако глубокая печаль и жажда смерти так сильно засели в его сознании, что он потерял всякую мотивацию к каким-либо действиям. Первое время он попытался двигаться, выбраться куда-то, однако осознание того, что он находится в той самой яме в подвале, лишило его всякого желания что-либо предпринимать по поводу своего спасения. В очередной день он решил всё-таки развеять свою рутину из мрачных мыслей и созерцания внутренней тьмы, поэтому попытался выбраться из ямы. Силы тогда окончательно его покинули, но у него все-таки получилось. Для чего он это сделал, юноша и сам не знал. Просто хотел сменить обстановку. Встать на ноги он не смог, поэтому просто пополз на коленях по мокрому каменному полу. Периодически он врезался в стену, а один раз всё-таки проколол руку осколком какого-то стекла. Его он, кстати, взял с собой. Он не помнит, сколько еще бродил по мрачному подземелью, однако в какой-то момент он услышал шаги и шум собачьего дыхания. Волк зарычал и побежал в сторону Дазая. Тому было абсолютно всё равно на какие-либо действия животного. Настолько ему всё осточертело. - О, поглядите-ка! Кто это вылез? – тот смотрел на него, как на кусок дерьма, и Осаму слышал его усмешку в голосе, несмотря на слепоту. – Что такое? Кушать захотелось? Или пить? - Подойди… - юноша потянул руку на источник его голоса. - О, нет… ручку я подавать тебе не буду. Ты слишком противен… весь провонял крысами и гнилью. Тошно… - Подойди… - повторил тот. - Ну чего тебе? – возмутился тот и подошел ближе. Как только Дазай услышал его шаг в пределах своей досягаемости, он внезапно прыгнул на него из всех своих сил и вонзил кусок стекла ему в шею. - Ах ты урод! Кх-х-х… - он попытался его оттолкнуть, но парень настолько сильно озверел, что сумел вынуть осколок и вонзить снова, но уже теперь точно в артерию, вытаскивая её сразу же, чтобы спровоцировать кровотечение. Волк рванул в сторону Осаму, собираясь загрызть его, пока Александр истекал кровью, валяясь на каменном полу. Дазай понимал, что ему конец, но всё равно предпринял попытку убежать обратно. Животное цеплялось за его штанины. Ослабевший юноша пытался отбиваться ногами и осколком, но выходило у него очень плохо. За кучу попыток убежать дальше и исколотых в итоге рук и ног, он всё-таки добежал до ямы и грохнулся вниз, больно ударяясь головой и вырубаясь. Когда он проснулся, - а это состояние очень странно ощущается, когда не видишь ничего вокруг, - волка, судя по звукам вокруг, уже не было. Во всяком случае, когда Осаму зашевелился, никто не зарычал. Дазай потер свою ушибленную голову и решил, что стоит предпринять еще одну попытку выбраться. Этот раз дался ему тяжелее, потому что силы из-за голода, холода и усталости покидали его, да и он, похоже, повредил ногу, пока бежал или падал в яму. На его движения и попытки вылезти никто не отозвался. Он надеялся, что вылез в нужную сторону, ведущую на вход в замок, а не на улицу. Почему он не хочет на улицу? Потому что слепым он точно разобьется, спускаясь со скалы. Когда он прополз чуть дальше, то услышал волчье рычание, доносившееся с другой стороны коридора, - как раз, где был слив на улицу, - поэтому попытался встать на ноги и вернуться к яме. Рычание животного стало громче, и Дазай понял, что тот его, похоже, уже видит. Острые когти царапали каменный пол. Юноше нужно было действовать максимально быстро, и он, собрав последние силы в кулак, сумел допрыгнуть до ямы, найти на ощупь доску, проброшенную через неё, и скинуть один край вниз, чтобы волк не смог перейти на другую сторону. Удивительно, но у него получилось. Конечно, зверь всё еще может перепрыгнуть яму, так как она не очень глубокая, но есть риск, что он просто свалится вниз, потому что расстояние между её краями достаточно большое, насколько это может вспомнить сам Осаму. Закончив здесь, он поторопился в обратную сторону, пока волк не решил, что ему делать в такой сложной ситуации. Если животное всё еще здесь, значит, больше в подвал никто не спускался, а значит, труп жирного слуги всё еще должен быть там, где Дазай его прирезал. Честно говоря, он не ожидал, что у него вообще получится убить его. Парень напал исключительно, потому что был очень зол, и адреналин зашкалил, заведя его сердце и запустив новые силы в организме, поэтому он каким-то образом прикинул, где у этого источника голоса шея, прыгнул и напал. Неужели даже слепым он еще на что-то способен? Может, всё не так уж и плохо? Может, рискнуть и убить Достоевского? Идея хорошая, ведь терять Осаму больше нечего – он и так калека. Как и ожидалось, Дазай действительно дошел до трупа Александра. Как он его нашел? Очевидно, что споткнулся об него. А еще он понял, что, когда падал в яму, упал на свое импровизированное оружие – осколок стекла, - поэтому расцарапал себе плечо до крови. Сейчас это всё его не так волновало. Главное сейчас – это выжить. Зачем? Да просто, потому что ему больше ничего не остается. Помереть в канализации с крысами, волком и трупом было бы как-то обидно. На теле Александра Осаму нашел несколько полезных вещей. Во-первых, нож. Да, теперь юноша еще и поцарапал пальцы, что всё еще не было для него какой-то трагедией. Во-вторых, он нашел ключи, и это уже что-то, потому что теперь он сможет выбраться из подвала. В-третьих, - и это удивительно приятно, - он нашел еду. В одном из карманов он нашел вяленое мясо в кульке. Возможно, это была пища для собаки, но Дазаю сейчас любая еда была необходима. Пожевав, он, конечно, не насытился, но теперь у него будет хотя бы какой-то источник энергии. Стащив с вампирского слуги теплую куртку, он теперь еще и был в относительном тепле, и ползти по подвалу было уже не так неприятно. Осаму прополз еще несколько метров и нащупал сбоку дверь. Кажется, где-то здесь должны быть заточены те самые вампиры, но юноша почему-то не слышал за этой дверью никаких звуков. Тем не менее, он постучался: - Здесь есть кто-нибудь? Ответа не было. Значит, там пусто. Что ж, заходить ему туда всё равно не особо хотелось, поэтому он пополз дальше. Впереди он обнаружил еще одну деревянную дверь, за которой тоже царила тишина и безмолвие. Это не то, чтобы это огорчило Осаму. В целом лучше, если никто не узнает о его приключениях здесь внизу. Без возможности видеть своё окружение было действительно очень тяжело. Он всё время куда-то врезался, долго тупил на одном месте, прислушиваясь к окружению, ну и думал, точно ли очередная дверь – не выход в замок. Но вот он точно дополз до конца коридора и поднялся по лесенке наверх, – всё таким же образом, - ползком. Перебрав ключи, он смог подобрать нужный, открывающий дверь в холл. Вместе с тем он еще и нащупал ключ, судя по рельефу, с узором дерева. Во всей связке такой был один – это ключ в сад. Это и был его план. Быстро открыв дверь и преодолев холл, Дазай прислушался. Чьего-то присутствия он не обнаружил, правда и полагаться он мог только на слух, поэтому быстренько подполз к двери напротив, которая вела в сад и вставил нужный ключ в замочную скважину. Как и предполагалось, дверь сразу же отворилась, и Осаму смог выйти на улицу. Руками он почувствовал леденящую влагу тонкого слоя снега. Судя по всему, погода была не самой приятной, ведь уже даже на пороге и в лесной, огражденной территории чувствовал дуновение достаточно порывистого зимнего ветра. По его расчетам уже близился декабрь, поэтому неудивительно, что погода такая суровая. Так как Дазай чувствовал себя увереннее, будучи прижатым к земле, он таким же ползком пробрался дальше на территорию сада. Впереди у него один только выход – через ограду, но это пока что единственный вариант для него. Сейчас он уже не испытывал ни страха, ни боли, только единственную мотивацию – бежать, как можно дальше от этого места. Осаму подполз к ограде, покрытой сухим, но всё еще колючим терновником. Ухватившись за оледеневший столб, он смог подняться на ногах, прилагая колоссальные усилия, так как всё тело немело, и нога болела. Затем он кое-как смог приподнять одну ногу и нащупать точку опоры, поднимаясь и хватаясь руками выше. Следующий перехват был болезненным, так как в пальцы вонзились острые шипы тернового куста, однако юноша не сдавался, пытаясь игнорировать боль. Добравшись до самого верха изгороди, он перекинул ногу, оцарапав внутреннюю часть коленки об острый шпиль, из-за чего не выдержал и зашипел от боли. Послышался звук открывающегося окна, а затем и знакомый голос Ивана: - Ах ты, негодяй! Как ты туда добрался?! Дазай, испугавшись, не совладал с равновесием и упал с ограды. Благо упал в нужную сторону – за территорию поместья, поэтому, оклемавшись от падения и обрадовавшись, что больше он ничего не сломал, Осаму поднялся и побежал. Честно говоря, он понятия не имел, куда бежит. Он и так достаточно плохо ориентировался в лесу, а теперь еще и ослеп. Если бы Иван не заметил его, то сначала бы Дазай сориентировался и подумал, в какой стороне должна быть деревня, исходя из его текущего положения, однако сейчас у него была лишь одна цель – убежать подальше от преследования, а он уверен, что его будут преследовать. Осаму бежал всё дальше и дальше в лес, понимая, что наверняка бежит не туда. Удивительно, но он даже практически не врезался в деревья, за исключением пары раз, зато постоянно ловил удары сухих ветвей в лицо. Спустя несколько минут бега, он понял, что окончательно вымотался, поэтому сбавил скорость, но это всё равно не помогло ему не оступиться и упасть куда-то в очередную яму. Самое неприятное, что это была какая-то лужа, покрытая тонким слоем льда, конечно, сломавшимся под ногами юноши. Дазай поспешил быстрее выбраться, но тут услышал какие-то странные голоса: - Быстрее! Я чувствую, он где-то здесь! Этот голос он узнал не сразу. Кажется, это говорила та самая вампирша, отобедавшая им относительно недавно. Поняв, что именно они идут за ним следом, Осаму замер, надеясь, что нюх их не так хорош, как казалось. Голоса немного отдалились, и тут ему в голову пришла идея. Он вымыл руки и колено в воде, пытаясь оставить как можно больше следов крови в этом месте, а затем, оторвав часть рубашки, перебинтовал ногу. Конечно, его запах будет всё еще ощутим, однако такой жирный след в этом месте может сбить их с толку на время. Дазай выбрался из канавы и пошел в обратную сторону – ближе к замку, но дальше от голосов вампиров. Конечно, идея была отвратительной, так как он всё еще был без понятия, куда идет. Он даже не знал, сколько сейчас времени, насколько он заметен, да и что происходит вокруг него. Тем не менее он побежал дальше, так быстро, как только мог. А мог он немного. Бежал он так достаточно долго, и, что удивительно, никто его не догонял. Осаму не слышал ни голосов, ни звуков чьих-то шагов, кроме своих, а прислушивался он действительно хорошо, так как лишение зрения помогало лучше фокусироваться на других чувствах. Внезапно он понял, что перестал натыкаться на деревья, и под ногами уже не хрустели ветки. Похоже, что он вышел на относительно открытую местность. С одной стороны, это хорошо, потому что он должен приблизиться к деревне. С другой стороны, теперь его лучше видно, и он бы не хотел, чтобы его обнаружили нежелательные лица. Под ногами иногда хрустел снег, но преимущественно Дазай ощущал вязкость глины. Какая-то тропа? Интересно… Он пробежал еще немного, а затем споткнулся обо что-то большое и твердое, перелетев через данный объект и перевернувшись. Юноша больно ушибся головой и ребром, ну и испачкался в грязи, потрогав затем этот, судя по всему, большой камень. Предположения его не обманули. Это могильная плита. Значит, он дошел до кладбища. Это, вроде бы, и хорошо, потому что он уже был на кладбище, однако это означает, что он всё еще очень далеко от деревни Футил. Это ему не нравилось, он по-прежнему уязвим, да и окончательно потерялся, так как совсем не помнит, что было на этом самом кладбище, так как был тут всего лишь один раз. Дазай прошел еще немного, а затем силы его покинули. Он нащупал какое-то большое каменное изваяние. Это была статуя девушки. В руках у нее была корзина цветов. Конечно, юноша не видел всей этой угнетающе-прекрасной грусти, изображенной на её лице, не видел, как она достает лепестки из своей корзинки, будто собирается подарить по цветку каждому усопшему на этом кладбище. Тьма овладела юношей. Овладела его мыслями, его телом, его оком. Он чувствовал, как та обнимает его за плечи, навеки заключая в клетку из мрака и отчаяния. У него были бы шансы на побег, причем достаточно большие, но он слеп, и это практически так же ужасно, если бы его лишили рук. Облокотившись о каменное изваяние, он сдался. Он понял, что больше не может бороться. Ему оставалось так немного – всего лишь дойти, но сил не было, чтобы даже пошевелиться. Холод пробирал всё его тело, последние остатки черной души сгорали между ребрами. Дазай бы заплакал, если бы у него были глаза, однако его лишили даже права на слезы. Его лишили права жить ту жизнь, которую он хочет. Достав из-за пазухи кинжал, он засучил рукав. Это ощущение было так привычно, что он даже ни на секунду не сомневался в своих действиях. Пускай он умрет свободным здесь – в обители смерти и скорби, нежели в холодных стенах замка – игрушкой в руках вампира. Одно движение, и холодное лезвие коснулось его израненной кожи, на которой после всех приключений до сих пор не зажили старые раны. Он полоснул вдоль и поперек, образуя крест, чтобы кровопотеря была, как можно больше, и смерть наступила быстрее. Теперь он должен уснуть, закутаться в холод погибели, как в одеяло. Каменная девушка должна спуститься со своего пьедестала и обнять его, осыпав голову лепестками. Кровь утекала. Багровыми струйками она лилась на белый снег по предплечью и ладони. Это даже согревало, и Дазай уже не чувствовал себя так плохо. Возможно, вампиры, которые пытаются его найти, даже успеют полакомиться им. Тогда он сделает хоть что-то полезное. Осаму не видел, как темнело небо. Он не видел сумеречную тьму кладбища, лишь чувствовал, как пушистые снежинки падают на его лицо, развоплощаясь в капли воды. Если плакать, то хотя бы так – серыми облаками, летящими белыми хлопушками, кричать голосом ветра и замерзать, замерзать, замерзать… Осаму не видел птиц, клюющих зерно на чужих могилах, не видел изморозь, покрывшую часть мраморных изваяний. Он не видел, как кровь его образовала алую реку на белой и пушистой волне снега, помявшегося после всех телодвижений юноши. Пускай эта река унесет все его горести, а снег отмоет душу от грехов… Осаму не видел, как другая рука его обмякла, и кинжал выпал из неё, падая на землю. Пара кровавых капель с холодной стали смешались со снегом. Тот будто бы даже таял под жаром крови – настолько много в ней было жизни на тот момент. Осаму не видел, что он боролся до конца. Он не видел этот конец, потому что предпочел уснуть. Он предпочел изменить ход своей истории, оборвав её. Осаму не знал, что у кое-кого на него совершенно другие планы, поэтому не видел, как его спасли.

***

Дазай решил, что его жизнь – это вечный круговорот одних и тех же закономерностей, так как он снова прошел через агонию. На этот раз всё было еще хуже, ведь он совсем не помнил себя и ничего не понимал. Сначала он понадеялся, что умер, хотя точного осознания этого состояния к нему не приходило. Потом он подумал, что это всё еще его последние минуты, поэтому жизнь проносится перед глазами. Затем он потихоньку начал приходить в себя. К сожалению, появление сознания было прерывистым, и он до конца не понимал, что пребывал в реальности, а не во сне. Ему мерещились самые разные вещи. Он видел непонятные, хаотичные сны без начала и конца, без смысла и конструкции. Он просыпался, чувствовал, как холодный пот струится по лицу, а сердце бешено стучит между ребер, а затем снова проваливался в неизвестность – в кошмарные, мрачные видения. Одни были прекрасны, другие - ужасны. То его ласково целовали, то душили. Осаму не понимал, что из этого правда, что вымысел, а что наступающая на пятки смерть. Одно он знал точно – если это не Ад, тогда что? В общем-то, к такому умозаключению он пришел, когда в последний раз пребывал в относительном сознании. Он точно давно умер, ведь ужасы не могут длиться настолько бесконечно долго, сменяясь одни другими. Дазай не хотел в это верить, но другого ответа у него было. Он то не чувствовал своего тела, но слышал голоса, то пребывал в небытие и чувствовал чьи-то руки на своем теле. Холод и жар смешались. Морская буря и песчаная, а в центре он – голый и безымянный человек, лишенный последней крупицы смысла. Что там – за этим бесконечным ужасом? Он уже не помнит. Тяжелое полотно из слепоты отделяет его от прошлого – такого лучезарного и прекрасного, кажущегося сном. Действительно ли он жил ту жизнь? А эту? Что из этого всего правда, а что вымысел? Потеряться в лесу – это одно. Потеряться в собственной голове – вот это страшно. Ведь из всякого леса точно есть выход, но голова – пространство замкнутое, и чтобы найти выход, нужно, чтобы кто-то сначала до тебя достучался. Осаму слышал, что кто-то стучал. Кто-то постоянно звал его, но Дазай будто бы игнорировал или шел в другую сторону, из-за чего голоса были неразличимы. Ненависть к самому себе была абсолютной, ведь только идиот не станет цепляться за последний глоток воздуха. В его голове по-прежнему было темно и пусто, но руками он ощущал что-то мягкое. Постель. Под головой подушка. Тело пробирала дрожь, но в помещении, где он находился, явно было тепло. Кто-то дышал недалеко от него. Чуть-чуть похрапывая. - Где я?.. – спрашивал Осаму у незнакомца… или знакомого? - Ты в безопасности. Пока что, - это был голос Оды. - Я… я ушел? Ода… ты… ты нашел меня? - Кхм… нет, - эти слова звучали как-то беспокойно. – Ты… покончил с жизнью. - Это значит, что я мертв? - Нет. К счастью. Или сожалению. Для тебя, - он говорил отрывисто и тяжело вздыхая в конце. Стул, на котором сидел Сакуноске, заскрипел. Он пытался принять удобную позу после того, как проснулся. – Скажи мне, что случилось? - Я… всё, как в тумане. - Барон сказал, что на тебя напали и вырвали глаза. И… ты не смог это пережить. - Можно сказать, что Достоевский прав. - Я подлатал тебя немного, но ты всё еще очень слаб. Я… я хотел бы забрать тебя отсюда, но ты, возможно, даже встать пока не сможешь из-за такой потери крови, растяжения и ранений, - страх Осаму оправдался. Он снова находится в замке Вайт-Рэт. - Я не понимаю, что с тобой тут делают? Это ведь “он” виноват во всем этом? – под ”ним” он подразумевал Фёдора, и Осаму очень бы хотел ему обо всём рассказать, однако боялся, что их могут слышать, и Достоевский просто убьет Оду. - Нет. - Тогда почему ты не добрался до дома? - Одасаку, - Дазаю было очень сложно говорить, однако сейчас было важнее сохранить жизнь Сакуноске, нежели свою, - иди домой. Со мной всё будет нормально. Я просто… не могу тебе пока что всего объяснить. Ода его понял. Он понял, что дело действительно нечисто, однако и понимал, что предпринимать что-либо вот так сразу будет опрометчиво. Но, что пугало его больше всего, это то, что Осаму действительно теперь был слеп, и бороться за свою жизнь ему теперь будет намного труднее. - Мне сильно волноваться? - Нет, - Дазай пытался пошевелиться, но даже самые простые телодвижения давались ему очень тяжело, - и, пожалуйста. Я очень тебя прошу… Не приходи сюда больше. Особенно без приглашения. И ничего… слышишь?.. Ничего не говори Мори… кха-кха! - Тише… тише… Я тебя понял. Но… что мне ему сказать? - Я не знаю, но если он узнает, что со мной, то это вызовет панику. Просто… просто возьми моей крови и уходи. - Извини, я… я уже взял. - Хорошо. Осаму был нужен Огаю не просто, как приемник или коллега. Он нужен был ему еще и для опытов. Дазай прекрасно это понимал, как и Ода, поэтому в этом они сумели положиться на рассудительность друг друга. Но то, что Осаму, возможно, отсюда больше не выйдет, давало только больше поводов переживать, ведь центральное управление требует хоть каких-то результатов работы над сывороткой. Дазаю было очень жаль, что он даже с этим теперь не сможет помочь, но жизнь подопытного – это последнее, на что он согласен. - Если я не выживу, то так тому и быть, - грустно проговорил юноша и потянул ослабевшую руку к Оде. Тот дотронулся до неё своими пальцами, крепко сжимая её в своих сухих и грубых кулаках. Он пожал её, как бы прощаясь с ним. Мужчина понимал, что велик шанс того, что Осаму не выживет, и причина даже не в том, что он сейчас находится в логове вампиров. Дазай потерял слишком много крови, его сердце сейчас гоняет практически чистую воду, которую мужчина залил в него инъекциями. Есть риски, что оно может не выдержать… Если бы у них еще была донорская кровь, но где её найдешь? - Если повезет, то я еще приду, Осаму… - … Нет, - перебил его юноша. – Я же сказал, не… - … Если повезет, - Сакуноске отпустил его руку и провел рукой по своим волосам, убирая таким образом их с лица, на котором отражалась вечная усталость. – Ты должен держаться, Дазай. Обещай мне, что будешь держаться за жизнь. - Я… - Осаму не хотел этого обещать. Просто потому, что не хотел жить. – Я не знаю… - Пообещай. Ода был тем самым человеком, которого Дазай просто не хотел огорчать. Он был для него светочем, который будто бы делает этот мир чуть-чуть лучше. И пускай он был таким же суровым охотником, это всё равно не мешало его образу настоящего праведника. Осаму это в нем нравилось. Он не хотел его подводить. - Обещаю. - Хорошо, тогда я пойду, - он поднялся со своего места и подошел к двери. – Главное, не предпринимай ничего, что может угрожать твоей жизни. - Моей жизни всё время что-нибудь угрожает. Особенно теперь. Сакуноске это понимал. Он ничего не ответил и просто вышел из комнаты, рядом с которой, как и ожидалось, стоял барон. Его резкое появление немного напугало мужчину, однако он пытался этого не показывать. - Ну, как он? – спрашивал Фёдор. Ода двинулся по коридору, собираясь на выход, и тот проследовал за ним. - Плохо. Ему нужна донорская кровь. - Может, я смогу её достать? – тон вампира звучал спокойно, однако Сакуноске не доверял возможным источникам, из которых может получить кровь Достоевский. - Сомневаюсь. Доктор Мори говорит, что у него странная кровь. Насколько я знаю, он раньше переливал ему свою. Посмотрим, может, он решит пожертвовать ей еще раз. - Что мне делать, пока вас нет? - Поите его, как можно больше. И… прошу вас. Я понимаю, для вас он просто очередная игрушка, господин Достоевский, - Ода решил говорить с ним начистоту. – Но он очень дорог нам. Боюсь, Мори не оставит вас в покое, если его дорогой приемник умрет. У вас будут действительно большие проблемы. - Я это понимаю. Спасибо вам, господин Сакуноске. Фёдор проводил его до дороги. Сначала Ода хотел вернуться в аптеку, однако решил, что стоит пока что с этим повременить и сразу поехать в лечебницу. Дойдя до платформы по заснеженным улицам, он закурил трубку и стал ждать поезда. Ему не хотелось, чтобы Осаму умер. Ода ненавидел, когда умирали молодые. Он понимал, что Дазай был тем еще глупцом, поэтому даже не спрашивал, как именно Осаму там оказался. Одно он знал точно – во всех страданиях юноши виноват Достоевский. Пожалуй, действительно не стоит говорить Огаю о том, что Осаму теперь слепой. Это может спровоцировать у него еще большую волну гнева. А в гневе доктор страшен. Он сделает запрос не только о крови… он сделает запрос в центральное управление охотниками, и тогда они пришлют целую армию. Сакуноске понимает, что дело очень плохо, однако он не хочет войны, а она начнется, если орден попробует напасть на Достоевского, ведь они и так уже перебили много вампиров. Если древние знакомые барона узнают о том, что здесь происходит, будут проблемы. У всех. Поезд, к счастью, прибыл быстро. Это хорошо, ведь чем быстрее он доберется до лечебницы, тем больше шансов будет у Дазая. Ода и сам не знал, чем ему приглянулся этот юноша. Возможно, глядя на него, он вспоминает себя в молодости. Такой же буйный, неукротимый, вечно ищущий приключений и способа заработать. К сожалению, не всегда удачно, зато в тюрьме неплохо кормили. Ему хотелось, чтобы Осаму увидел, какой может быть жизнь с другой её стороны – более правильная, честная, возможно, более чистая. Это сложно разглядеть, особенно теперь, когда юноша физически слеп. Мир навсегда запомнится для него грязным и черным, полным крови и отчаяния, но не все люди такие, как он считает. Не все достойны гнить. Сакуноске это знает, ведь он тоже считал, что мир состоит из одной лишь тьмы. Добравшись до Олив-Куперти, мужчина сошел с поезда и пошел по мокрым улицам города. Голову его покрывали пушистые хлопья снега. Здесь он бывал крайне редко. Тишина и прохлада эльтских лесов ему нравились больше, нежели шум и гам центра. По этой же причине он практически никогда не бывал в столице в последние годы, хотя знал её вдоль и поперек, так как в молодости жил там. Конечно, сейчас некоторые улицы Ода уже не узнает, так как прошло слишком много лет. Сев на омнибус, он довольно быстро добрался до лечебницы. Постучав в дверь, ему, как и всегда, открыла молодая мисс Акутагава. - Господин Сакуноске? Пожалуйста, проходите, - сказала девушка и впустила его помещение. Внутри было намного теплее, чем на улице, и Ода даже расстегнулся. Девушка хотела принять его плащ, однако тот отказался, объяснив, что ненадолго. - Как скажете. Чай? Кофе? Виски? - Нет-нет. Доктор Мори. Он срочно мне нужен. - Конечно, он в кабинете. Девушка указала ему налево, и мужчина сразу же прошел в комнату. Там за столом сидел Огай и что-то писал в журнале. Кабинет служил местом приема пациентов и их осмотра. А сзади находилась дверь, ведущая в операционную, служившую, как перевязочной комнатой, так и хранилищем медикаментов. - Ода, добрый вечер, - голос доктора звучал серьезно. Он привстал и протянул ему руку. Мужчина пожал её и ответил: - Добрый вечер, босс. Я был в Вайт-Рэте. - И? – он присел за стол, внимательно слушая, что расскажет его подчиненный. - Дело плохо. У Дазая сильная кровопотеря. Нужна донорская кровь. Доктор тяжело вздохнул. Эта информация его не обрадовала. Со стороны казалось, что Мори практически никак не воспринял эту информацию, но холод выражения его лица говорил о том, что мужчина на пределе. Сакуноске уже научился читать это суровое выражение и понимал, что эта информация вывела Огая из себя. - Как? - Он вскрыл себе вены. - Ты в это веришь? - Да. Он действительно хотел умереть. Мори слегка отодвинулся от стола, положил ногу на ногу и задумался. Он хорошо знал Оду, знал, что тот видит людей насквозь. Даже таких, как Осаму. Поэтому он допустил вероятность того, что Дазай сам вскрыл себе вены, и ему в этом не помогли. - Хорошо. Значит, нужна донорская кровь? Как барон на это смотрит? - Он предложил свою помощь. Хотел найти донора. - Нет, его источникам я доверять не собираюсь. Найдет кого-попало на улице, да и как он поймет, что кровь подходит? На вкус? – доктор поднялся и подошел к окну. – Чертов Дазай… ну почему ему не сидится на месте? - Вы и сами знаете ответ, босс. - Раздевайся. Мне понадобится твоя помощь, Ода, - Огай встал со своего места, снял халат и закатал рукава. – Моя кровь ему подходит, но… я могу и сам потерять сознание. - Вы опять были у неё? Только эти двое знали, о чем речь, потому что Мори больше никому не рассказывал о том, что и сам периодически страдает от кровопотери. - Да. Но уже прошло несколько дней, поэтому ты можешь взять для Дазая достаточно. Нужно хотя бы немного, чтобы он выжил. - Вы уверены, что выдержите? - Ради Дазая? Выдержу. Доктор Мори подготовил оборудование, а Сакуноске снял уличную одежду и надел перчатки. К кровопусканию врач уже давно привык, поэтому не боялся потерять сознание. - Скажи Гин, чтобы позаботилась обо мне, когда будешь уходить, - попросил он. - Обязательно. - И спаси его. - Спасу.

***

Холод пробирал до кости. Вечная тьма разума Осаму становилась всё гуще. Он потерял счет дням, минутам, часам. Он потерялся в вечности своего мрачного бытия. Боль, слабость, лед… бесконечность. Он видел в своем разуме, как проваливается всё глубже под снег, оставляя после себя кровавый след. Смерть обняла его. Она не отпускает. - Твоё сердце бьется так быстро, - слышал он шепот совсем рядом. Фёдор нежно провел пальцами по его голому плечу. Его руки сейчас казались даже немного теплыми – настолько сильно охолодел Дазай. – Прямо, как сердце жертвы перед смертью. Осаму не отвечал ему, потому что у него не было сил. Он слышал его голос очень смутно и расплывчато, плохо распознавая некоторые слова и их смысл. Сознание постоянно покидало его, но он обещал Оде, что выдержит. Поэтому он боролся. - Наверное, нужно тебя прикрыть, - сказал Фёдор. Он слез с кровати и дошел до шкафа, принимаясь там что-то искать. – Хм-м-м… здесь нет одеяла. Где, интересно? Эх… вот живу тут уже столько лет, а всё не запомню, где здесь лежат такие очевидные вещи. Но ты прав. Я же обычно не пользуюсь одеялом. Да и на кровати обычно не сплю. Похоже, Достоевский думал, что Дазай его не слышит, поэтому рассуждал вслух о таких банальных вещах. Если бы Осаму мог, то посмеялся бы, но у него даже ни одна мышца на лице была не в состоянии сократиться. - Схожу за Иваном. Он-то должен знать, где лежит постельное. О, я знаю. Возьму одеяло в другой спальне. И как я сразу не додумался? Никуда не уходи. «Сейчас же предприму еще одну попытку к бегству», - подумал Дазай. Фёдор действительно покинул комнату. Неужели он правда пошел за одеялом? Осаму совсем перестал понимать его мотивацию. Вот он выкалывает ему глаза, вот он собирается его убить, а вот он внезапно опять начинает лечить его после всех этих махинаций. Юноша, конечно, знает, что вампиры странные, но чтобы до такой степени? Интересно, а Сигма знает о том, что здесь происходит? Давненько Дазай его не видел. Возможно, тот бы смог его защитить от этого демона. Дверь вновь открылась, и Достоевский вернулся в комнату. В следующее мгновение на ноги Осаму что-то упало довольно тяжелое. Как оказалось, это было обычное одеяло, но для юноши в его нынешнем состоянии оно казалось слишком удавливающим. Вампир накрыл им всё тело Дазая поверх другого одеяла, закрывая теперь его худые и бледные плечи. Ему действительно стало немного теплее. Особенно звук потрескивающих дров в камине добавлял какого-то тепла его душе. - Фёдор… - хрипло позвал его парень. - Да? – отозвался вампир, однако никакого продолжения он не услышал. – Я буду рядом. Сомневаюсь, что этот факт тебя обрадует, но… Барон улегся рядом - на соседнюю подушку. Он поправил одеяло и провел рукой по бледному лбу Дазая. - Холодный, - Достоевский убрал руку и положил её ниже на одеяло, как бы слегка приобнимая юношу. Он вглядывался в его безмятежное лицо с потрескавшимися бледными губами и бездонными глазницами, поверх которых дрожали опущенные веки. – Я совру, если скажу, что мне жаль, что так вышло. Я считаю, что всё сделал правильно. Возможно, ты не станешь меня благодарить, ведь есть шанс, что ты не выйдешь за пределы своего разума и не откроешь сердце Господу. Я и не прошу тебя в него поверить. Я прошу тебя поверить в себя. Поверить в свет. Осаму не понимал, к чему опять ведет этот блаженный своей фанатичной речью. В общем-то, ему было всё равно – пускай говорит, раз заняться ему нечем. Дазай сейчас в таком состоянии, что уж лучше пускай демон шепчет ему на ухо, чем голова разрывается от собственных печальных мыслей. В этом они с Достоевским были похожи, ведь он тут практически по той же причине. - Я знаю, что последнее, о чем ты мечтаешь, - это мое общество. Так уж вышло, что мне пока нечем заняться, и я решил, что могу провести время с тобой. Я очень устал от работы в последнее время. Все эти заявки, подсчет ресурсов, снабжение деревни. Разговоры со старостой. Он, кстати, тоже убежден, что я какой-то упырь, хотя я, вроде бы, не давал повода. Иронично, да? «Отчасти. Наверное, его пугает твоя физиономия», - отвечал ему мысленно Дазай. - Хорошо, что я оставил Офелию и Феликса в живых. Они, кажется, готовы принять моё учение. Конечно, у них нет выбора, как и у тебя, но теперь у меня хотя бы будут какие-то слуги вместо Пушкина. А то Иван один не справится со всем этим. По-хорошему, найти бы еще человека. Как думаешь, многие согласятся работать на вампира? Хотя бы извозчиком. «Я думаю, что ради денег согласится любой». - Ты бы стал работать на меня? Конечно, когда к тебе вернется зрение. “Если” к тебе вернется зрение… «Смешно. Как будто бы такое возможно? И нет, у меня уже есть работа». - Хотя… тогда ты, наверное, продолжишь работать на орден. Ну или учиться. Ты же вроде бы учился на врача, верно? «Уже, скорее всего, нет». - Наверное, это увлекательно. Я вот относительно недавно только сделал себе титул. Лет… сто, получается, назад? До этого был богословом. Иногда мне хочется бросить всё и вернуться. «Наверное, живи ты в храме, от тебя было бы больше пользы». - Хочешь, почитаю тебе «Евангелие»? Осаму был готов разорваться от недоумения, возникшего у него в голове, поэтому смог собраться с силами и ответить: - Нет… - Ты что… меня слышишь?.. – тот аж приподнялся. Похоже, что Достоевский действительно думал, что Дазай спит и не слышит его. - Угу… - Ох… Веки юноши пошевелились, и он повернул голову в сторону Фёдора. Будь он зрячим, это имело бы смысл, а так у него просто осталась эта привычка. - Фёдор… - Да? - Воды… - Сейчас. Достоевский приподнялся, а затем налил из кувшина, стоящего рядом на столике, воды в бокал. Он чуть-чуть приподнял голову юноше и приставил край сосуда к губам. - Осторожно, не захлебнись, - улыбнулся вампир, и юноша принялся жадно пить, практически за несколько секунд опустошая бокал. – Еще? - Угу… Он налил ему еще. Это хорошо, его организм пытается восполнить количество влаги. Барон отставил стакан в сторону и помог Дазаю удобнее расположиться. - Фёдор, - снова позвал его Осаму. Теперь ему было проще говорить. - Что? - Я тебя… ненавижу. - Ха-ха-ха! – он посмеялся, а затем перелез через юношу и снова занял своё место рядом на соседней подушке. – Понимаю. Я иногда тоже себя ненавижу. - Есть… за что? - За многое. Я убийца. И делаю людям больно. Но на то воля Господа, и я пытаюсь отмыть свои руки от греха. - Плохо выходит. Фёдор ничего не ответил. Пусть Дазай и не видел его лица, однако он понимал, что это замечание ему не понравилось. Ну и пускай, потому что барон знает, что юноша прав. У него действительно плохо выходит исправлять свои грехи, учитывая, что недавно он перерезал кучу вампиров, пытал людей и делал ужасные вещи на протяжении всей своей жизни. - Я все-таки почитаю тебе, - решил довести его Достоевский и поднялся с кровати. - Умоляю… нет… - страдальчески взмолился Осаму, понимая, что ему действительно придется слушать молитвы, и он ничего не сможет с этим сделать. - Надо знать Слово Божье, Дазай. - Не-е-ет… - Кто из нас нечисть? Я или ты? Что это за мольбы? Отсутствие Достоевского было недолгим. Он быстро слетал за книгой и вернулся, возвращаясь на прежнее место, только теперь он придвинулся еще ближе и расположился полусидя. - Начнем сначала, или откуда-нибудь с середины? - Не-е-ет… - Тогда сначала, - он открыл книгу в самом начале и принялся за чтение: - Родословие Иисуса Христа, Сына Давидова, Сына Авраамова. Авраам родил Исаака; Исаак родил Иакова; Иаков родил Иуду и братьев его… Он читал очень долго. Дазай ненавидел святые писания, однако голос Достоевского был довольно успокаивающим, и слушать его чтение было приятно, особенно, если учитывать то, что он никогда не запинался и всегда читал с выражением. Если верить словам барона, что тот был богословом, то всё сходится. Неудивительно тогда, что он так хорошо читает. Разве что Осаму не понимал, что именно и для чего ему читают. Ему было сложно воспринимать религиозные тексты, потому что он привык больше к научной и художественной литературе. Текст этого писания был для него слишком замороченным и не имеющим смысла. А вот Фёдору, кажется, очень нравилось, учитывая, что он читает «Евангелие», наверное, уже раз сотый за свою жизнь. Дазай не понимал, как можно зачитывать до дыр такую наискучнейшую книгу. Достоевский читал долго. Читал и после того, как Осаму уснул. Ему, конечно, было очень странно спать под голос своего мучителя, да и еще чувствовать, как тот поглаживает его по голове худыми пальцами. Всё это было для него крайне странно, но в целом его состояние было уже лучше. Конечно, он всё еще страдал. Тело изнывало от боли, а голову будто застилал густой слой тумана и черноты. Среди этого месива было очень сложно сохранять рассудок и слушать спокойный голос Фёдора. После таких вот времяпровождений его безумие только преумножится. Да и безумие Достоевского, скорее всего, тоже. Дазай должен был бояться. Бояться находится рядом с ним в одной комнате. Бояться дышать и двигаться. Он, будучи практически парализованным, находился в одной комнате рядом с тем, кто истязает его на протяжении последних недель. Чувствует ли он страх? Нет. Осаму чувствует только пустоту, щемящую сердце в своем забвении. Он чувствует боль от пережитых кошмаров, но страх перед Достоевским?.. Что он еще может с ним сделать? Сломать ему руки и ноги? Ну, пускай ломает. Для юноши это не впервой. Подобное происходит с ним абсолютно постоянно. Главное, чтобы он не вздумал отрезать конечности с уверенностью, что если юноша уверует, то те обязательно отрастут. Это было бы ужасно, но Дазай ожидает подобный исход. - Фёдор… - позвал его Осаму. - Да? – он прервал своё чтиво, надеясь, что тот задаст вопрос по теме. - А конечности… ты отрезать мне… не будешь?.. - Что? Зачем? – тон его звучал и правда удивленно, будто бы ему такое и в голову прийти не могло. - Ну… глаза-то выколол. - Это никак не связано, Осаму… Святая дева, как же ты далек… - в словах его слышалась то ли насмешка, то ли удивление глупости юноши. - Точно… не будешь? - Точно. - Хорошо, - практически одними губами сказал тот и снова погрузился в размышления. Достоевский же продолжил чтение, поэтому Дазай снова залип в свои думы, которые проносились несуразным и непонятным потоком в его голове. Они смешивались с речами из «Евангелия». Он действительно пытался воспринимать всё, что читал ему барон, однако понимал он всё или слишком буквально, или неправильно. По мнению Фёдора, конечно. Юноша редко делился своими мыслями по поводу услышанного, потому что говорить было очень тяжело, но вот в какой-то момент он понял, что снова засыпает. Сон его был без снов. Честно говоря, он вообще не до конца осознал, что спит. Было очень сложно воспринимать реальность только на слух и на ощупь. Всё время, когда он просыпался, у него возникало только одно желание – открыть глаза, увидеть свет или хотя бы какие-нибудь образы. Затем он вспоминал, что теперь это невозможно, что он всё еще заперт в этом замке, в этой комнате, в этом сломанном теле. Как же ему хотелось из него вырваться… После пробуждения у него наконец-то получилось пошевелиться. Конечно, его руки и ноги плохо слушались, однако через боль он смог перевернуться на бок, случайно обнаруживая руками чье-то тело рядом. Его дрожащую ладонь заключили в объятия худой и холодной руки, которая затем прижала её куда-то в область груди. Затем Осаму почувствовал прикосновение к своей щеке. Такие же нежные, холодные и немного пугающие. Сначала он дернулся, однако эта ладонь не сделала ему больно, она лишь нежно гладила его. Это чувство было ему знакомо. И Дазаю это не нравилось. Ему не нравилось, что он помнит прикосновения Фёдора, помнит его голос, помнит манеру движений. Они мало общались, но всё это так глубоко впечаталось в его сознание, что он буквально мог угадать каждое его движение, каждый вздох, каждое слово… … Почему? - Кто ты? – спрашивал Дазай. - Это я. Фёдор. - Нет… кто ты? Достоевский промолчал. Он не знал, как ответить. - Почему я тебя знаю? Почему я тебя помню? Снова тишина. Вампир протянул к нему руку и коснулся лба, проверяя температуру. Лоб был холодный, как и до этого. Возможно, Осаму бредил. Возможно, окончательно сошел с ума. Возможно, понял то, чего до сих пор не понял Фёдор. - Я не знаю, Осаму. Я не знаю. - Ты знаешь, мне кажется, что я вижу твоё лицо. Вижу каждый день перед собой. И меня это пугает. Меня пугает, что ты постоянно перед глазами. Если твой Бог хочет меня уничтожить, то у него это получается, потому что я хочу вырвать, стереть из своей головы твоё существование. Ты – безумие, опухоль моих мыслей. Почему ты меня держишь? - Я говорил, я не держу тебя. - Ха… конечно. Поэтому ты натравил на меня волков? Поэтому ты натравил на меня своих вампиров? Поэтому ты притащил меня обратно? Чего ты добиваешься? Хочешь добить меня? - Нет. Я как раз хочу, чтобы ты жил. - Я не могу жить, пока ты существуешь, Фёдор. Каждый день я буду думать о том, как вспарываю тебе живот, вырезаю узоры на твоем горле и заставляю захлебываться в муках… Каждый день я представляю, как вершу над тобой правосудие. Настоящее правосудие, а не то, что вершит этот твой Господ. - И я заслуживаю это. - Рано или поздно я тебя уничтожу. Поверь. - Если бы я мог, то лишил бы тебя памяти о себе. Но для этого нужен зрительный контакт. К сожалению, теперь я не могу это сделать. - Однажды ты уже лишил меня памяти. К чему это привело? К тому, что я снова тебя вспомнил. И теперь я мучаюсь из-за этого. - Мне жаль… - Нет, тебе не жаль, - он прервал его, а затем замолчал на несколько мгновений, сглатывая скопившуюся боль. – Уходи. - Я не могу тебя… - … Оставь меня. Уйди. Фёдор убрал от него свои руки. Послышался тяжелый вздох. Вампир встал с кровати, подошел к окну и прикрыл шторы. - Снова идет снег. - Уйди, - голос его звучал надрывисто, будто он сдерживает крик или плач. - Прости… Достоевский покинул комнату. Снег. Осаму хочет его увидеть. Хочет его потрогать. Он был так рад, когда умирал под снежной пеленой. Ему казалось, что это будет… красиво. Это будет возвышено. Это то, о чем он мечтал. Смерть. Смерть такая прекрасная. В белом платье, в объятии прохлады и тьмы. Она закрывает своими нежными руками ему глаза и целует в лоб, шепча, чтобы он покоился с миром. И покой предстает перед ним в своем умиротворении. Покой. Покой – это то, чего он хотел. Он хотел выдохнуть последний глоток воздуха из своей груди и убаюкаться навеки. Чтобы дивный сон без снов ласкал его в небытие. Без постоянной боли, без лишения, без страданий. Всё будет одним, и он будет частью целого. Вечность. Дазай рад, что тогда в детстве он не стал вампиром. Ведь это сделало бы его бессмертным. Муки голода и агония от вида святого выглядела ужасно, и Осаму не хотел бы мучиться подобным образом. Он никогда не желал бессмертия, потому что бессмертие – это не та желанная вечность, о которой он грезил. Всё в бессмертии было ему противно, ведь ему бы пришлось каждый раз бороться за свою жизнь. За что он борется сейчас? Он и сам не знает. Возможно, потому что Сакуноске попросил его не умирать. Возможно, потому что Огай будет раздосадован его смертью. А может, он просто хочет еще раз услышать голос Чуи? Это было странно, глупо и бессмысленно. Как и вся его жизнь. Нет. Он знает, почему он держится за жизнь. Не все готовы поддержать его решение, не все думают, что подобное возможно, но Осаму точно знает, почему он всё еще жив. Он не убил Достоевского. А значит, это нужно исправить.

***

Весь Олив-Куперти занесло плотным слоем снега. Конечно, снег шел и до этого, но не так обильно. Зима подкралась незаметно, и Ода весь продрог, пока шел со станции до своей маленькой лавки. Кое-как сумев открыть дверь, у порога которой уже собрался приличный слой снега, он зашел внутрь и пошел вниз, собирая необходимые лекарства, которые способствуют восстановлению крови. Остальное же он уже взял в лечебнице – шприцы и прочее. Он очень надеялся, что кровь не успела сильно свернуться. Ода старался держать её в тепле – рядом со своим телом, но времени прошло уже достаточно. Дазаю нужно было хотя бы совсем немного. Покинув стены аптеки, Сакуноске направился в сторону замка Вайт-Рэт. Конечно, Осаму говорил ему не приходить, особенно без приглашения, но кто будет его слушать? К тому же, Фёдор в курсе, что Ода отправился за кровью. А тут у него еще и получилось раздобыть её относительно быстро. Дазай умирал. Медленно, но верно. И умирал он не только физически, но и душевно. Ода знал, как это происходит, он хотел помочь ему. Будет лучше, если он заберет его с собой, как только юноше станет лучше, ведь в аптеке он хотя бы сможет приглядывать за ним, а вот что происходит с юношей в этом мрачном замке он и представить не мог. Тьма опустилась на заснеженные улицы. Метель колола щетинистые щеки мужчины, но он обещал вернуться с кровью, поэтому должен дойти. Он уже видел кованые ворота замка, когда сердце Дазая остановилось.