Несломленный

      По тротуару шли две тени, большая и маленькая, не успевшие эвакуироваться. Взрослый и ребенок, оглядываясь в поиске патрульных или кого-либо, способного их увезти из этого ада. Брюс заметил на ребенке респиратор, — линзы увеличили изображение, — тот самый, который он отдал Джокеру. В груди что-то медленно перевернулось, неприятно засосало под ложечкой. Ублюдок, способный на столь широкий жест, без зазрения совести убивал направо и налево. Бесполезно было искать логику в поступках психически неуравновешенного.       Не в состоянии выкинуть из головы ребенка в респираторе, Брюс объехал район за полтора часа и нейтрализовал остатки беснующихся. Ему стало совсем паршиво, кости и мышцы ныли, в голове творился хаос. Что сейчас делает Джокер? Возможно, он смылся с остатками своих людей куда-нибудь в поиске новой базы. Снова заляжет на дно, чтобы потом появиться перед Брюсом во всей своей красе и огорошить его новым приступом безумия. Не нужно было упускать его из виду, думал Брюс. Те недолгие часы, проведенные с ним, давали хоть какую-то видимость контроля.       Бэткоготь с шипением нес его вверх, на самое высокое здание в Нэрроузе — пятнадцатиэтажный бизнес-центр, недавно возведенный здесь с поддержкой Уэйн Интерпрайзерс. Отсюда открывался бы замечательный вид, если бы не новые раны, глубокие порезы, оставленные сегодняшним восстанием. Брюс сел у самого края, свесив ноги в пустоту. Вот он — смотрит Готэму в лицо и чувствует, как он уставился на него в ответ, бросая ему вызов.       — Бэтс.       Не оклик, не вопрос и не издевка. Рядом оказывается Джокер, нет, Артур — без маски, но такой же чистенький и выглаженный, словно отсиживался все это время где-нибудь в баре и попивал виски. Брюс не удивился бы, будь оно так.       — Трое твоих людей взорвались при ограблении банка, — сухо констатировал Брюс, обратив свой взгляд на самодовольное лицо.       — Когда я раздал им эти красные пиджаки, то сказал: «Носите их везде и всегда, — сказал, — это ваш знак отличия, даже когда не идете на дело, даже когда все, что вы делаете сегодня, — это чешете яйца и плюете в потолок, пиджак мистера Джея — ваша вторая кожа».       Брюс устало вздохнул, осознав, что у него нет сил выпытывать правду. Действие обезболивающего уже совсем сходило на нет, и левое подреберье ныло, перебивая прочие болевые ощущения.       — …и эти придурки были послушны хотя бы в этом. Мелочь, правда? — распинался Артур, беззаботно дергая стопами, словно под ними не было пятнадцати этажей свободного падения на бетонный бульвар. — Но я ведь тоже непрост, о-о-о, я был бы не я, если бы не предусмотрел подобной херни, Бэтси.       — Не предусмотрел чего? — безразлично спросил Брюс, следя за туфлями Артура.       — Того, что они рано или поздно ослушаются — неблагодарные, непослушные детишки, которые не способны выполнить один маленький приказ. Сидеть тихо, не высовываться. — Артур подогнул одну ногу и придвинулся ближе, заставляя ощущать свой запах — табак и одеколон. Затем он заговорчески пригнулся к Брюсу. — В каждом из этих пиджаков были вшиты микробомбы, ха-ха!       Брюс вздрогнул, взглянул в сумасшедшие глаза, жаждущие одобрения. Изломы морщин на лбу от приподнятых в восторге бровей, широкая улыбка разрезала лицо на неравные части. Он убил их. Это он… он подорвал тех троих…       — А остальные? — Брюс решил уточнить, прежде чем врезать ублюдку. О, да — время наконец настало, он ведь обещал пустить кровь Клоуну.       — Бах-бах-бах! — принялся размахивать руками Артур, изображая взрывы. — Конфетти из кишок… Мне пришлось постараться, чтобы отыскать их, я не хотел их взрывать, правда! Но та тройка, которую я обнаружил на тот момент, обдирала комиссионный магазин. Ты представляешь? Какая-то нищебродская контора — это так они хотели ко мне подмазаться за непослушание? Ау!       Рука Брюса двинулась сама по себе. В удар не было вложено много силы, но этого хватило, чтобы из носа Артура хлестнула кровь.       — За что?!       Он еще смел спрашивать. Брюс снял с себя шлем-маску, почувствовал, как ветер треплет влажные от пота волосы. Раньше о подобных жестах не было и речи, раньше между ними были довольно обозначенные отношения: один пытался разрушить этот город, другой — спасти. Теперь же все смешалось, словно перетасованные карты. Ребенок в квартире Артура с бэт-сигналом, еще один — с респиратором на разрушенной улице, не-убийство Барбары… Брюс посмотрел на него исподтишка и увидел, как тонкие бледные пальцы, сомкнувшиеся сегодня на его шее, размазывают кровь по губам и тянут края к щекам, рисуя клоунскую улыбку. Это занятие, казалось, приносило ему особое удовольствие.       — Мне вспомнился анекдот…       — Только не это.       — Парень едет по пустынному шоссе. Около перекрестка он замечает знак «стоп», но едет дальше. Вдруг, откуда ни возьмись, выскакивает полицейский и начинает сигналить. Он загоняет машину на обочину и спрашивает: «Вы понимаете, почему я вас остановил?», «Ой, да ладно вам, — отвечает водитель, — я же сбросил скорость перед знаком…» А полицейский хмурится: «Нет, сэр, вы должны были остановиться!» Водителя это уже достало, он пожимает плечами и говорит раздраженно так: «Сбросить скорость, остановиться — да какая разница?» Тут полицейский достает свою дубинку и начинает колотить водителя со всей дури — по шее, по голове, по плечам… Бам! Бам! Бам! «Ну так что, — спрашивает полицейский, пока парень пытается сжаться в комок и забиться под руль, — вы хотите, чтобы я СБРОСИЛ СКОРОСТЬ или ОСТАНОВИЛСЯ?»       Брюс почувствовал, как у него против воли растягиваются в улыбке губы. Его злость на этого убийцу была сейчас слабее, чем усталость. Атмосфера вокруг них немного смягчилась. Кое-кто знал, как разрядить обстановку.       — Кто тебя так отделал, Брюси?       В глазах будто неподдельное волнение, на губах уже не было улыбки, зато нарисованная кровавая все еще при нем. Зрелище не самое приятное, Брюс должен был себе признаться, что таким Клоуна видеть было привычнее — когда внутренний мир совпадает с тем, что видишь перед собой.       — Сначала это был один из твоих людей, затем толпа вооруженных владельцев антикварного магазина, под конец меня попытались задушить каким-то светящимся кнутом, — сам не зная зачем принялся перечислять Брюс, глядя вниз, наблюдая за мельтешением народа, за тем, как по улице проносятся полицейские машины. — Я ведь просил без глупостей, Артур.       Он сморщился, будто почуяв нечто мерзкое. Его худые плечи заходили в круговых движениях, разминаясь, голова запрокинулась назад, обнажая бледную шею, испещренную голубыми венами, затем обратилась вниз.       — Тебе действительно будет жаль, если одна из этих точек остановится навсегда? — спросил он, кивая на людей внизу. — Если я предложу тебе двадцать тысяч долларов вместо каждой остановившейся точки, что ты сделаешь?       — Разобью тебе челюсть, — прямо ответил Брюс.       — Кончай прикидываться святым! На деньги от обслуживания одного благотворительного вечера можно прокормить десять детских домов, и еще останется. Хотя, что это я, — отмахнулся Артур, наконец, поднимаясь на ноги и становясь так, что мыски его ботинок заходили за край крыши. — Говорить с миллиардером о деньгах — дело последнее.       — Ты дразнишь меня? — не понял Брюс, наблюдая за тем, как Клоун играючи проходится взад-вперед, словно канатоходец.       — День прожит зря, если я не услышал твоего злобного скрипа зубами, Брюси, хе-хе, — бросил он, разворачиваясь и делая вид, что оступается, машет руками, чтобы восстановить равновесие, и снова шагает навстречу.       У Брюса сбилось дыхание на этом моменте. Он не хотел себе признаваться в том, что чуть не встал, чтобы подхватить играющего со смертью Клоуна.       — Как ты узнал, что я здесь?       — Сколько лет мы с тобой знакомы, м? Десять? А, может, всю жизнь? Я был бы очень плохим Джокером, если бы не знал таких элементарных вещей.       Брюс молчал, собираясь с мыслями, намереваясь закидать Клоуна вопросами, что накопились за недавний месяц, но тело требовало пощады, голова трещала, а беспокойство за балансирующего у края крыши Артура прибавляло лишних проблем. Поэтому, не выдержав очередного пируэта в исполнении этого недосамоубийцы, Брюс встал и силком стащил его с края в сторону. Тот, не ожидая подобного самоуправства, недоуменно захлопал глазами.       — Эй, что ты такой нервный? — Артур склонил голову набок, словно любопытный пес. — Иногда твое поведение выводит меня из себя.       — Ты всегда не в себе… — отпустил его Брюс. Не совсем отпустил, скорее, бросил, словно ненужную вещь.       — Ха-ха, и то верно! Но ты забыл кое-что, Брюси. Я ведь и правда устранил проблему? Да? Ну же, признай это…       — О чем ты?       Брюс устал следить за ходом мыслей психа, устал играть в его игры. Где старая добрая прямота?       — Не прикидывайся дурачком, я про поцелуй! Трое подохли на базе, остальных разорвало на части их самолюбие! Я один, совсем один, Брюси, все из-за тебя! Мне нужна компенсация!       Снести столь наглое заявление было довольно сложно. Но Брюс самоотверженно воздержался от убийства… снова.       — Ты совсем свихнулся, если думаешь, что я это сделаю… — устало прокомментировал он его возмущенную речь. — Ты снова убил.       — Ой, брось! Я всего лишь ускорил неминуемый процесс, — легкомысленно отмахнулся Артур, раскачиваясь с мыска на пятку и обратно, напоминая этим маленького ребенка на пороге квартиры номер два, в нетерпении ожидающего желанную игрушку и намеревающегося во что бы то ни стало ее получить. — Прими факты, которые ты так любишь, мой Брюси. Я нейтрализовал своих людей, их нет. Разве я не заслужил поцелуй?       Артур стоял напротив, как ни в чем не бывало, в черном костюме, с кровавой улыбкой, припухшей от удара переносицей и горящими глазами. В прорубях его расширенных зрачков плескалось безумие. От нахлынувшего отвращения Брюсу захотелось махнуть на все рукой, развернуться и молча исчезнуть с глаз Клоуна, так нагло требующего нечто столь… неприемлемое? Запретное? Реальное? Сколько раз Джокер сам прикасался своими влажными губами к его? И не сосчитать. Брюс всегда воспринимал этот жест как нечто, призванное досадить ему. И это всегда работало, сколько бы раз ни повторялось. Он никогда не задумывался над этим всерьез. Поцеловать Джокера? Почему от одной этой мысли все внутри Брюса начинало кипеть? Негодование, отвращение, желание снова вмазать по лицу и на это раз наверняка сломать нос.       Что там говорил Альфред про его очарование? Семейная черта Уэйнов? Но когда он успел так опуститься? Шаг ближе — расстояние между врагами снова сократилось. Между их сердцами оно было в виде зияющей пропасти, непреодолимой на первый взгляд. На ее дне целое поколение, сотни человеческих жизней — обесцененных, брошенных на произвол в угоду спонтанным желаниям, а на поверхности шрамы, нанесенные нелегким детством, растерзанные отрочеством, затвердевшие, словно крокодилья кожа. Испытывающий взгляд горел огнем, он ждал, ждал новой боли, он предвкушал ее, больной ублюдок. Брюс сделал еще один шаг, ожидая хотя бы подобия страха, опасения или же готовности защищаться. Но самосохранение для Клоуна всегда была пустым звуком, он лез на рожон, подставлялся и напрашивался, словно древний как мир инстинкт в нем был отключен или же отсутствовал вовсе.       Запах гари смешался с мускусным ароматом тела, кровавая улыбка стала шире, последний шаг был преодолен уже не Брюсом. Провокация, предвкушение… Дать ему то, что он хочет — не шутка ли? Но в мыслях Брюса это не вызвало ожидаемого протеста, то ли опасная близость сыграла роль, то ли усталость и смирение с… С чем? Так долго он внушал себе отвращение, пытался обозначить границы, но Джокер их размывал, он двигался к нему как селевой поток, не заботясь о возведенных барьерах, разрушая любые преграды, ломая их, перебираясь через них, проходя насквозь. На его лице кровь, она размазана по губам, по щекам, свернувшись в ямочке над верхней губой, чернея и отсвечивая глянцем. Брюс поддался мимолетному желанию стереть эту улыбку с его лица. Рука была тяжелой, поврежденная ключица отозвалась резкой болью во всем плече, но эта боль была не отрезвляющей, а дурманящей, толкающей вперед, напролом. Пальцы, затянутые в перчатки, в копоти и пыли, прошлись по податливым тонким губам, очищая их от красного, не в полной мере ощущая структуру, но уже в панике осознавая, насколько столь необычный опыт прожигает нервные окончания насквозь. Словно с синтетическим смрадом, их испарения достигли обоняния, ударили по мозгам и отозвались в сознании будто приходом от тяжелого наркотика, бывшего в нем еще во времена колледжа. Остановиться не было сил, мир вокруг замер, пожарные сирены предупреждали его об опасности, но эти двое на крыше — будем честными, когда их волновала опасность? Когда она их отвращала? Именно в этом была их основная схожесть — тяга к риску, словно опасная привычка, зависимость, от которой не избавиться.       Нижняя губа дрогнула, когда по ней прошлась жесткая ткань перчатки, но легкая улыбка все еще играла на лице. Брюс увлекся, завис на этом зрелище. Крови больше не было, остатки, размазанные по подбородку и скулам, напоминали неаккуратные мазки кистью на полотне экспрессиониста. И этого было достаточно. Этого хватило, чтобы нависнуть над бледным лицом, впитать эту светящуюся словно изнутри белизну, ощутить чужое судорожное дыхание, осознать, что на губах больше нет даже намека на улыбку. Брюс выиграл и одновременно проиграл, потому что поддался на серьезность перед собой — такую непривычную, порожденную его неожиданным? напором.       Брюс казался спокойным, но внутри у него творилось нечто невообразимое, порожденное моментом — когда же этот момент перевалит за точку невозврата? Сейчас? Да, уже почти поздно, осталось совсем немного. Сухие губы мазнули по влажным, дыхание сбилось… У кого? Сразу у обоих, сердца забились в едином ритме, касания стали уверенней, и Брюсу показалось, что контакта недостаточно, что его катастрофически мало, поэтому, словно боясь бегства, — только вот с чьей стороны? — он схватился за плотные, намного уже своих, предплечья, удерживая, фиксируя. И увеличил напор, раскрыв наконец рот, поняв, что суставы челюсти поддались неохотно, — кто-то успел ударить его по лицу в недавней схватке. Глаза все это время смотрели в серые омуты, читали их, на деле боясь потерять контроль или увлечься слишком сильно и не заметить ножа, направленного в ребра, которые и так пострадали достаточно. За ним следили так же пристально и выжидающе.       Время, когда все еще можно было свести к шутке, умерло. Брюс самолично его закопал. Его язык пробрался в чужой горячий рот, встретил легкий выдох, охладивший пылающее нутро, и наткнулся на такую же мякоть, потянувшуюся к нему в ответной ласке. Сначала неуверенно, на пробу касаясь слегка, потом, почуяв жар, осознав, что ему открыли больше возможностей запрокинутой головой, Брюс настойчиво углубил поцелуй, словно пытаясь поглотить без остатка. Предплечья в его сжатых ладонях напряглись, затекли, онемели, ведь он отыгрывался на них, переводя растерянность и замешательство в силу тисков. От мысли о синяках, которые останутся на белой коже, по загривку прошлись мурашки, а в солнечном сплетении родился жар. От невозможности прерваться или же сглотнуть, скопилась слюна, она послужила хорошей смазкой, обеспечила скольжение губ и неприличные звуки. Между их телами все еще оставалось небольшое расстояние, которое оставил Брюс, но его будто не было, невидимые нити связали их вместе, сдавили в одно целое. Когда он успел закрыть глаза? Когда потерял бдительность? Дыхание, передаваемое из одних легких другим, отфильтрованное, ферментированное, отданное в долг. Железный вкус, покрывшийся ржавчиной, окисленный, смешанный с чем-то пряным, ни на что не похожим.       Артур был податлив, но при этом устойчив к натиску, не в пример женщинам, которые не выдерживали и половины, которые поддавались и млели. Губы начали саднить, челюсть молила о пощаде, напоминая о повреждении. Остановиться было вынужденной мерой. Брюс напоследок прикусил мягкую верхнюю губу, зализал ее медленно, широким мазком, и, наконец, отстранился. Сначала он посмотрел в ставшими мутными глаза, затем перевел взгляд на растерзанные его грубой лаской губы — припухшие, влажные, напрашивающиеся на еще один заход. Брюс отпустил его, понемногу начиная приходить в себя, принимаясь по новой чувствовать мир вокруг и свое тело — отделенное от другого, совершенно самостоятельно функционирующее, раненное…       Артур молчал. Оказавшись сам по себе, он потерянно, скорее по привычке одернул пиджак, поправил безнадежно смятые манжеты, переступил с ноги на ногу под пристальным взглядом. Только не говори, что, потребовав поцелуй, ты его вовсе не ожидал, думал Брюс. Человек перед ним был растерян, не мог прийти в себя, не мог справиться со своей мимикой — его уголки губ дрожали, не решаясь на улыбку, а глаза скользили по чему угодно — не по черному силуэту перед ним. Казалось, что вот-вот его плечи содрогнутся от приступа смеха, но воля, либо что-то еще более неведомое сдерживало его от господства недуга.       Все-таки Брюс победил — выигран бой, но не война: видеть Джокера таким было для него в новинку, это будоражило еще сильнее, чем его избиение. Но момент растерянности длился всего несколько секунд, очень жаль. Бледное лицо приняло прежний самодовольный с придурью вид. Словно это не Артур сейчас так степенно поддавался на поцелуй, словно он не позволил завладеть своим ртом. Смятение растворилось в вязкой субстанции из времени и сумасшествия.       — Мне нравится, куда все это движется, хехе, — возвестил он, словно ожившая статуя, научившаяся говорить.       — Все дороги ведут в Аркхем.       Слова вырвались из глотки Брюса сами по себе. Наверно, суть — не то, что можно так просто отринуть под влиянием момента. Она пробивается наружу сама по себе и… все портит.       Лицо Артура помрачнело, приняло безразлично-озлобленный вид, с заломом между бровей, который хотелось разгладить. Он извлек из внутреннего кармана пиджака смятую пачку сигарет и дешевую зажигалку. Брюс заметил, что за плечом мужчины начал заниматься рассвет. Оставшегося времени хватит как раз на то, чтобы привести себя в порядок, наглотаться стимуляторов и отправиться в офис. Видимо, мысли отразились на его лице, потому что уже вовсю дымящий Клоун усмехнулся, пристально его оглядывая.       — Не мучай ты себя, пытаясь разделить свою ночную жизнь и работу. Просто расслабься и наслаждайся хаосом, — прохрипел он, держа одну ладонь в кармане брюк, а второй — сигарету.       — Хаос — это твой путь.       — Ха! Мой, ты прав. Но, считай, сегодня ты впитал его частичку вместе с моей слюной! Теперь ты заражен им…       Брюс поморщился, но не нашелся с ответом. Пора было уходить, но он не знал, стоит ли оставлять Клоуна так. Что будет теперь? Снова беспокойные ночи, наполненные стенаниями хищников, вышедших на охоту, чтобы поживиться людскими страданиями? Выматывающие патрули, неразрешимые проблемы. Сколько еще вопросов он оставил без ответа? А сколько еще их не было задано? И главный вопрос: когда они встретятся снова? Невысказанный, он застыл на губах Брюса. Если его озвучить, будет ли это значить, что он согласен на участие в игре Джокера? Это било по самолюбию.       — Знаешь о правиле трех свиданий? — беззаботно спросил он у повисшей между ними тишины.       Брюс знал.       — Завтра… Ты расскажешь мне, как собираешься вытащить Барбару из Лиги.       — Что? Но я…       Возмущенный или же опешивший возглас Артура потонул в предрассветной мгле, потоки ветра расступались перед движимым вниз черным силуэтом. Словно копье, рассекающее пространство, норовящее проткнуть землю. Брюс спешил вернуться в поместье. В спасительной темноте бэтмобиля он снова почувствовал железный привкус, он посмотрел на соседнее сидение, с силой сжал челюсть, ощутив боль, смешавшуюся с болью во всем теле, и на этот раз она отрезвляла.