Мёртвая невеста

      Хастрей без сил лежала на кровати, глядя в потолок. Прошло уже полдня. Делать было решительно нечего, а она к этому не привыкла.       — Ты так и будешь держать меня в этой комнате? — спросила она.       Дверь медленно и тяжело отворились, с таким скрипом, будто петли никто не смазывал много лет. В проёме стоял низкорослые и сгорбленные гоблин, одетый в шкуры зверей. Он смотрел вниз, не удостаивая гостью взглядом, но как только она подошла, то почтительно поклонился с невиданной для его народа изяществом.       Он водил Хастрей по длинным коридорам с высокими сводами, по огромным залам с куполами и колоннами, статуями, лепниной и резьбой, показывал ей библиотеку, заставленную стеллажами со множеством книг, оранжерею с прекрасными цветами и фонтанами, и множество других помещений. Всё вокруг сверкало во льду, и нигде не было ни окон, при прислуги. Всё было огромным, и нигде не было ни каминов, ни люстр. Хастрей подумалось, что этот замок не рассчитан на людей, и тепло со светом здесь поддерживаются магией.       Сам гоблин не говорил, и языка, на котором говорила Хастрей, понимал не очень хорошо. Однако он охотно показывал невесте замок, словно хвалился его красотами и большими залами. Однако, когда они подошли к одной неприметной двери, запечатанной светящимися рунами, он жестами объяснил, что нельзя туда входить. Впрочем, Хастрей и пытаться не хотела, ибо руны не знала.       — Хозяин нас видит? — медленно спросила его Хастрей, когда они возвращались в спальню.       Гоблин кивнул.       — Где он сейчас?       Гоблин молчал, шаркающей походкой идя впереди. Хастрей злилась.       — Почему ты сразу меня не убьёшь? — спросила она, задрав голову и глядя в потолок.       Прекрасный, ажурный потолок, выточенный из сверкающего и переливающегося всеми красками льда, прозрачного, словно хрусталь. Казалось, тысячи миров были заточены среди этих сияющих граней.       Этот замок был прекрасен, но в нём не было жизни. Таков был его хозяин. Такова была зима. И таков был север, который никогда людям не принадлежал. Среди заледенелых пустошей, в глубинах тайги, в бесчисленных ледниковых пещерах таились ужасные твари, о которых говорить было принято только шёпотом, вечером у костра, цепенея от ужаса.       В глубоких северных морях таились русалки, околдовывающие своими прекрасными песнями, заговаривающими корабли, чтобы те утонули и вызывающие штормы. В Тундре Смерти, ветры которой пропитались вонью мертвечины, то тут, то там сновали эльфийские отряды, похищающие одиноких путников для жутких ритуалов.       Командиром духов холода и смерти, демонов, Седых Волков и тварей из нижних уровней был Морозный Принц, живший в ледяном замке, выдолбленном в глубинах гор. Великий хозяин севера, владыка тундры, у него было много имён. Эльфы называли его Эмерейдис. Ведьмы — Таал-Рикке, и это имя запрещалось произносить вслух. Он был тем, кто даровал эльфам секрет Заморозки души, позволяющий зомбировать жертв, превращая в своих бессмертных и бесчувственных слуг, но, как говорила старшая ведьма, за это Морозный Принц забрал у эльфийского народа душу.       И если его не сдерживать, не задабривать жертвами, он накроет снегом весь мир, ведь зима для него — это благо. Ибо больше всего на свете он ценит красоту, но для него красота и жизнь — понятия несовместимые. Поэтому он берёт человеческих девушек себе в жертвы и замораживает их, превращая в ледяные статуи. И по ночам, между явью и сном, сонмы бессмертных дев с пустым взглядом и льдинкой вместе сердца сопровождают его в странствиях.       Говорят, Морозный Принц — прекрасный юноша, прекраснейший из всех живших, живущих и тех, кому ещё предстоит родиться, и даже красота эльфийских принцев меркнет по сравнению с ним, и глаза его сияют ярче звёзд, ярче, чем северные огни, освещающие небо длинной-длинной ночью. Его поцелуй — это последнее, что почувствует невеста, и тогда её сердце и душа будут принадлежать ему.       Вот о чём рассказывала Хастрей старшая ведьма. Тёмной, глубокой ночью она говорила об этом, подбрасывая дрова в костёр, и свет его отражался в её белых, бесцветных глазах. Это всё были эльфийские легенды, а эльфы не видят разницы между любовью и смертью, потому что их души навеки порабощены великим хозяином севера.       Хастрей дотронулась до шрама, изуродовавшего правую половину её лица. Болезненные воспоминания заставили её дрожать. Она ненавидела север, и во снах её светило солнце и дули тёплые ветры юга. Осенью она смотрела на перелётных птиц и мечтала стать одной из них, чтобы улететь навсегда. Пусть бы это и означало, что она больше никогда не сможет стать человеком.       Девушка взглянула на безымянный палец, опоясанный руной. То была руна брака, навеки связывающего жениха и невесту. Особо ревнивые мужья порой просили ведьм ставить подобные руны на невесту, чтобы та оставалась им верна навеки. Старшая ведьма была единственной в деревне, кто знала секрет рун, и одна из немногих человеческих ведьм в округе. «Эльфова это магия, — говорила она. — Путанная и опасная. Нечего молодняку учить эльфову магию.»       Только это была не простая руна. Это была метка самого Морозного Принца, и магические потоки её текли по сосудам к сердцу Хастрей. В отличии от обычной руны, эта не жгла, поэтому девушка её не сразу заметила. А заметив, пришла в ещё больший ужас.       Это клеймо. Теперь она навеки принадлежит ему. А он сможет найти её, даже если та сбежит на другой конц континента. Возможно, даже иные миры ему не помеха.       — Tuu-taval, — прошептал гоблин, указывая на метку.       — Так на вашем наречии звучит «руна»? — с любопытством спросила Хастрей, удивлённая, что гоблин заговорил. — Или так ты называет метку Морозного Принца?       Гоблин осекся и замолчал, глядя в пол. Потом он указал в сторону комнаты невесты, вопросительно глядя на Хастрей снизу вверх.       — Я хочу сходить в библиотеку, — покачала головой Хастрей. — Хоть почитаю перед смертью.       Зал библиотеки был громаден, его сводчатый купол угодил далеко вверх. Казалось, тут были собраны книги со всего мира, а может, и из иных миров. Хастрей была подмастерьем ведьмы, и кое-какие магические знания у неё были. Она чувствовала, что во всё замке магические потоки были нестабильны, а в библиотеке особенно. Так что она вполне могла поверить, что тут встречаются книги из иных миров и времён, а может, даже те, которые могли бы быть написаны.       Гоблин неотступно следовал за девушкой. Судя по всему, он должен был не только прислуживать её, но и следить, чтобы она не сбежала. Впрочем, покинуть это место ей не представлялось возможным.       — И как я должна тут ориентироваться? — спросила она, сложив руки на груди. — Этак я проторчу тут, пока не околею.       И тут же на стеллажах засветились надписи на наречии северных людей, сообщающие, к какому отделу принадлежит тот или иной шкаф. Вздохнув, Хастрей стала искать книги, которые смогла бы прочесть, а их было немного.       В отличии от многих других селян, ведьмы были грамотные. Тоже многие, не все. Иные написанным словам не доверяли, сравнивая их с рунами и считая опасными. Но старшая ведьма считала это глупыми суевериями. Она была очень грамотной и знала, кажется, все наречия севера, всех народов и рас. Хастрей же читала только на человеческом. Эльфийский ей не давался — слишком заковыристый. И слишком много лишних букв, которые были как рыбы — их было видно, но звуков не издавали.       А тут книг на человеческом было очень мало. В основном это были детские сказки, труды по траво- и зельеведению, очерки о животных, различных народах и расах. Ничего такого, что смогло бы её заинтересовать. Скрепя сердце, Хастрей принялась рыться в отделе эльфийских книг. Внезапно одна её заинтересовала. На ней были изображены различные руны и серебром выведено: «Рунология». Книга была толстой, с кожаным переплётом и пергаментными, а то и папирусными листами. Написана она было на староэльфийском, и прочесть её было той ещё задачей, учитывая, что страниц там было явно больше тысячи. Хастрей села за стол, раскрыв книгу и вчитываясь в строки под мерцание свечи. Кое-какие страницы были вырваны. Девушка подозревала, что эти вырванные страницы могли помочь распознать и снять руну на двери, к которой нельзя было подходить, а может, и метку Морозного Принца.       До самого вечера она просидела за столом, отчаянно пытаясь прочесть древний трактат, вспоминая уроки старшей ведьмы и жалея, что тогда особо не слушала наставницу. Палец рассеянно скользил по шершавым, выцветшим от времени страницам, по стёршимся буквам и рунам на всю страницу.       Вот, что ей удалось узнать. Руны делились на порабощающие, запечатывающие, защитные, открывающие, связующие и созидающие, и понять, к какому типу она принадлежит, можно было узнать по её очертаниям и знакам, из которых она состояла. На двери, за которую заходить воспрещалось, была запечатывающая руна, причём, судя по всему, довольно сильная. На пальце Хастрей была связующая руна, причем не слишком сильная, к удивлению невесты. Видимо, она имела чисто символическое значение, ибо никому ещё не удавалось сбежать из чертогов Морозного Принца.       Её чтение прервало деликатное покашливание гоблина. В нетерпении он указывал на дверь.       — Что, и почитать власть нельзя? — сварливо спросила Хастрей.       Ответом было урчание в желудке. Девушка опять проголодалась и очень хотела спать. Ноги затекли, мягкое место ныло от долгого сидения. Встав, она потянулась, разминая кости, зевнула и отправилась за гоблином, который, следуя по длинным, извилистым коридорам, привёл её в столовую.       Скатерть была ажурной, словно узоры на окне, сам стол был огромный, словно предназначался для королевского пира, и был заставлен всякими угощениями. Хастрей хмуро ела, стараясь не смотреть на стоящего сбоку от неё гоблина, который шумно дышал, переминаясь с ноги на ногу. Как только девушка закончила есть, еда исчезла, как и в прошлый раз.       Потом она вернулась в спальню, а гоблин остался у двери, не заходя в комнату.       — Даже поговорить не с кем, — процедила Хастрей, чувствуя, как слипаются её глаза. — Паршиво, как же паршиво. Неужто я должна помереть только потому, что какой-то нечисти так захотелось? Да ещё и меня продали, как скотину. Видите ли, сиротка, видите ли, безродная, значит, некому горевать будет. Чушь! Чем я заслужила такое?       — Fasikke, — проскрипел гоблин, указывая на свадебное платье Хастрей.       — Что? Хочешь сказать, что я не скотина, а невеста? — фыркнула Хастрей. — Что это честь? Так говорили домашние. Что это красивая смерть. А я не хочу помирать!       — Fasikke, — прошептал гоблин, указывая на метку. — Taanavi kull fasikke.       Хастрей поняла, что сейчас в гоблина было особенно разговорчивое настроение, поэтому решила не упускать момент. Она затащила его к себе в комнату.       — Любоягода, — сказала она, беря в руки букет, который так и остался лежать на прикроватной тумбочке.       — Kremisakaal, — послушно ответил гоблин. — Kremisakaal se fasikke.       — Дверь, — сказала она, указав на открытые двери спальни.       — Uvanta, — ответил гоблин.       Так они разговаривали довольно долго. Хастрей указывала на различные предметы, тот их называл, иногда давая им описания на своём клокочущем гоблинском наречии. Записывать Хастрей не стала, но запомнила, а память у неё была хорошая. Бумаги в её деревне была мало, записывать было некуда, оставалось запоминать. А ведьме нужно много чего помнить и знать.       Хастрей не хотела засыпать, не хотела терять ни минуты, ведь ей оставалась совсем недолго, она это чувствовала.       — Сколько мне осталось? — устало спросила она, пытаясь держать глаза открытыми.       Гоблин с опаской оглянулся. Потом показал на пальцах девять.       Девять дней и ночей. На девятую ночь она умрёт. Умрёт насовсем и станет вечной рабыней жестокого хозяина севера.       Об этом она уже думала, засыпая и отчаянно сопротивляясь чарам сна.