Мёртвая невеста

      Это было похоже не сон, и в то же время было по-настоящему, даже более, чем обычно. Падал мягкий лунный свет, делая очертания комнаты призрачными, похожими на помещения сказочного замка. Словно этот лунный свет, таинственна и прекрасна была легкая трель, кем-то играемая на флейте. Она разливалась по воздуху, словно аромат цветов, плыла, словно грациозный лебедь. Но что-то с ней было не так, но что, Хастрей понять не могла.       Она встала с постели, словно заколдованная, идя на звук. Она чувствовала себя крысой из сказки про Крысолова — волшебника, который околдовал песней целые полчища подземных крыс, наводнивших город, и увёл их в неведомые дали.       Музыканта нашла она в странном саду, где росли призрачные цветы, мягкие, словно дым. В центре сада возвышалось дерево с белыми цветами, и на его ветке сидел он. Обликом подобен фавну, только седой, словно лунь, и из его головы торчали серебряные оленьи рога. Поросшими шерстью лапами он играл на тонкой, отливающей перламутром, словно выточенной из лунного камня, флейте нежные и печальные мелодии, устало прикрыв глаза.       Хастрей замерла, заворожённая, хоть и всё внутри неё кричало, умоляло убежать, потому что она чувствовала, что это и есть хозяин замка, в жертву которому была она была принесена.       — Тебе нравится эта мелодия, дитя моё? — спросил флейтист знакомым нежным голосом.       И этот юношеский голос не сочетался с ужасающим обликом фавна.       — Когда-то её играло одно прелестное дитя, такое же, как и ты, — продолжил он, открыв глаза и взглянув вперёд себя.       Сказки не врали. Его глаза сияют ярче всех звёзд на небе. Их свет был словно свет маяка глубокой ночью после долгих лет странствий и штормов. Он околдовывал. Морозный Принц околдовывал.       — Она играла под чародей-дубом, таким же раскидистым и старым, как этот. Он цвёл в ночи, и сама она была похожа на эти цветы. Ах, как мне нравилось на неё смотреть! Как мне нравилось слушать эту мелодию жизни. И я слушал и смотрел, прячась в тени, а потом захотел, чтобы её мелодия всегда играла в моих чертогах.       И Хастрей наконец поняла, что не так было с мелодией. В ней не было жизни, словно играющий её никогда не слышал музыку. Сердце песни — чувства. А какие чувства могут быть у того, кто кто повелевает голодными демонами тундры и замораживает сердца одиноких путников?       — Словно мальчишка, срывающий понравившуюся розу и не понимающий, что так она скоро завянет, — грустно сказала она.       — Но розу можно увековечить, — покачал седой головой хозяин замка.       Он спрыгнул с дерева и плывущей походкой подошёл к Хастрей. Он раскрыл широкую ладонь с узловатыми пальцами, на конце которых сверкали длинные когти, и внутри неё лежала роза, сделанная из льда.       — Прикоснись, и ты не почувствуешь холода, — сказал Морозный Принц, обдавая девушку холодным дыханием, похожим на северный ветер.       Да и в голосе слышалось завывание борея, треск мороза глубокой ночью и шепот волн.       — Никакое солнце, никакое пламя не сможет растопить этот лёд, — продолжил он.       — Но это больше не роза, — покачала головой Хастрей. — Лишь её тень.       — Зато как она прекрасна… — прошептал фавн, и его облик зарябил.       Эта перемена произошла незаметно, хоть и не так быстро. Словно подула вьюга, закружил снег, и вот уродливый фавн стал человеком. Он был действительно похож на принца: белые, словно снег, волосы, серебряный халат, сияющий и струящийся, словно водопад, и светло-голубые глаза, словно небо ясным летним днём. Но эти глаза ничего не выражали, они были холодны, словно вечные ледники.       — У меня много лиц и много имён, — сказал он, поймав изумлённый взгляд Хастрей. — Все они подарены народами, ступавшими по северным землям задолго до появления твоих предков, дитя.       Пока он говорил, его лицо никак не изменялось. Ни мимики, ни эмоций, ничего. Такое она уже видела, когда в старшую ведьму вселился дух из иных измерений, нематериальный и непривычный к человеческой речи. Там, откуда он явился, в ней нужны не было, как и в речи вообще.       — Жизнь — враг вечности, дитя моё, — продолжал Морозный Принц, взяв руки Хастрей в свои.       И её пальцы окоченели, словно на морозе. Дух закружил её в странном, но красивом танце, и им играли музыканты, облик которых остался невидим для Хастрей, но на самой периферии зрения можно было увидеть неясные тени, притаившиеся в углу. Дух мягко плыл по саду, и его шаги были неслышны, а танец — медленным и изящным. Хастрей с изумлением смотрела в его голубые глаза, сияющие и сверкающие, словно драгоценные камни, и вдруг она подумала обо всех таких девушках, с которыми он танцевал здесь, на этом самом месте. Юных, наивных девушках, ещё только начинающих жить. Потом они навеки застынут в сверкающем льду, станут бесчувственными духами, бессловесным сонмом сопровождающим хозяина севера в его странствиях.       — Вечность тиха и безмолвна, словно дивный сон, — шептал Морозный Принц, улыбаясь жуткой улыбкой, неестественной, словно её обладатель даже не понимал, что это такое и для чего она предназначалась. — А жизнь — лишь прелюдия к смерти. Счастье — такая же её часть, как и боль. Всё то, что вы называете чувствами, всего лишь грани единого целого, тюрьмы, в которой заключена душа. И эта тюрьма убивает душу, уродует её.       Морозный Принц провёл пальцем по щеке Хастрей, оставляя инеевый след.       — Мы не знаем зла, потому что не знаем и добра, — сказал дух. — В этом смысле мы чище и невиннее любого из ваших святых и героев.       — Знаешь, что? — тихо сказала Хастрей, чувствуя нарастающую злость. — Я лучше буду знать, что такое страдания и зло, потому что чем темнее ночь, чем ярче звёзды. Потому что это то, что делает меня человеком.       Она вырвалась из цепких объятий Морозного Принца и убежала.       И проснулась в своей постели. Никакой мелодии, никакого лунного света. Так же, как и вчера: тишина, завывание ветром, доносящееся откуда-то издалека и потрескивание льда.       Хастрей оделась в одно из платьев, стоящих в шкафу. Это было самое скромное платье, которое там было, но и оно было прекрасным, достойным королевы. Оно было похоже на звёздное небо, и в ткани, лишённой всяких складок, словно запутались звёзды. Подол лёгким шлейфом плыл над полом, не касаясь его. Хастрей невольно залюбовалась на своё отражение и старалась не смотреть на уродливый шрам, видневшийся между свисающими прядями волос.       — Tuole, — раздался позади знакомый скрипучий голос. — Tuole se fasikke.       — Как тебя зовут? — спросила Хастрей, не оборачиваясь.       Гоблин промолчал.       — Хастрей, — сказала она, указав на себя.       Гоблин поворчал, потом всё же ответил.       — Lupaarki, — представился он, неловко ткнул пальцем себе в грудь.       — Лупаарки, — повторила Хастрей, указывая на радостно закивавшего гоблина. — Лупаарки, скажи, скольким девушкам ты прислуживал?       Лупаарки принялся считать на пальцах, но сбился со счёту уже на десятом. Хастрей обмерла.       — Десять таких девушек ты провожал на смерть, — вздохнула она. — А то и больше. Это место пропитано смертью. Гадко.       — Taanavi kull fasikke, — проскрипел гоблин, указывая на брачную руну.       — Кто такой этот таанави? — в нетерпении спросила Хастрей.       Лупаарки неопределённо пожал плечами и указал вверх, а потом описал руками дугу.       — Замок?       Гоблин помотал головой.       — Или его хозяин?       Гоблин радостно закивал.       Taanavi kull fasikke, — прошептал он, снова указывая на брачную руну.       — Верно. Он мой жених, — усмехнулась Хастрей. — Он полюбит меня за то, что я такая красивая, юная и невинная, и любовь его изменит. И мы будем жить счастливо до конца наших дней. Ведь так пишут в сказках?       Она нервно рассмеялась.       — Ведь он просто хочет любви, — говорила она, улыбаясь, а гоблин в страхе пятился. — Он изменится. Я исцелю его своей заботой. Все именно так!       Её голос сорвался на крик.       — Kull, kull, — бормотал гоблин.       Он казался напуганным, словно ребёнок. Издали он и походил на ребёнка, только очень уродливого, словно больного лепрой. Хастрей виновато посмотрела на него. Он не казался злым. Он просто делал, что ему приказывал господин. И ему казалось, что это правильно. Его сложно винить.       Успокоившись, Хастрей вяло позавтракала и отправилась в библиотеку. Там она вновь изучала рунологию, но не нашла ни сведений об интересовавших её рунах, и способах их снятия. Многие страницы в книгах были вырваны, и это здорово мешало. В конце концов она перерыла чуть ли не всю библиотеку, заглянув во все книги по рунологии, которые находила, но везде была абсолютно ненужная ей информация.       Впрочем, кое-какие выводы на основе изученного она сделала. Руна — магия слова, отпечатывающаяся на пергаменте реальности. Она знала, что словесное заклятие можно было снять, произнеся его наоборот. Возможно, с рунами это бы тоже сработало. Она решила потренироваться, пока Лупаарки не видит.