Ледяное отчаяние
9 ноября 2019 г. в 14:40
Синева. Сумерки. Снежная пелена. Тонкая кромка льда и тёмные воды.
— Сияющий, — сказала старшая ведьма, указывая на небо.
Небо, озарённое неземным сиянием. Огни переливались от золотого и красному, и отблески отражались в снегу и воде. Эти огни ведьмы называли Речью Сияющего. Эльфы — Великими Плясками.
Огни завораживали. От них невозможно было оторваться. Словно свет иных миров, словно бесплотные духи, танцующие в холодной небесной синеве. И это сияние впечатывалось в сетчатку, впечатывалось в самое сердце и ещё долго виделось во снах. Оно сводило с ума. Иной раз люди бросали все дела и убегали по ночам из дома, в одной рубашке бредя по снегу, ведомые лишь им одним известной целью, и эти небесные огни сияли в их пустых глазах.
Недобрые это были огни. Дурное знамение, предупреждение. Как звездопад, как туча, закрывающую полную луну.
— Крими Суонови, — прошептала Хастрей, чувствуя, как от холода синеют губы.
— Нельзя произносить вслух его имя, — одёрнула её старшая ведьма. — Имя его на колдовском языке. Всякое слово имеет вес, но ИХ имена — особо сильное заклятие. Не произноси ни вслух, ни в мыслях, а не то накличешь беду.
— А если произнести наоборот? — полюбопытствовала Хастрей.
Старшая ведьма резко развернула девочку к себе. В старческих глазах сверкали огни, и от этого её лицо сделалось каким-то недобрым.
— Не смей этого делать. Нос не дорос Старшим вызов бросать.
Нежная, печальная мелодия разрезала сон, словно ножницы шёлк. Он сидел у изголовья кровати, играя на флейте, юный и прекрасный, пахнущий тайгой и лавандой, и глаза его были словно две путеводные звезды, словно два бездонных озера, скованные сверкающим льдом. От него веяло морозом, и с его плаща сыпались снежинки, а от прикосновения становилось холодно.
— Нет предела жажды Ловца Снов, — сказал Морозный Принц, ласково погладив волосы Хастрей.
И пряди покрылись инееем.
— Может, это к лучшему, — тихо сказала Хастрей, и по её щеке скатилась слеза. — Хочу увидеть дом хотя бы во сне.
— Ловец Снов сплетает кошмар и наваждение, счастье, страх и горя, плетёт из них сеть, которую никому не под силу разорвать, дитя моё, — покачал головой дух. — И когда ты поймёшь, что ты в ловушке, ты уже ничего не сможешь сделать.
— Какая разница? Всё равно ведь умру, — хмуро ответила Хастрей.
Морозный Принц улыбнулся своей жуткой чужеродной улыбкой, и вновь его взгляд оставался холоден и равнодушен. Он провёл пальцами по шрамам Хастрей. Непрошеные воспоминания пробудились вновь, забегали, словно тысячи маленьких насекомых.
— Уродливо, — устало сказала девушка.
— Не более уродливо, чем ободранная кора дерева, — покачал головой Морозный Принц. — Или следы на снегу. Всего лишь след битвы. След, который делает больно.
Каждый раз, когда он касался кожи, та покрывалась тонкой коркой льда. Хастрей едва сдерживала дрожь от холода.
— Расскажи, — попросил Морозный Принц. — Слова хотят вырваться. Они и должны вырваться, иначе съедят тебя изнутри.
— Ещё чего, — процедила сквозь стучащие друг о друга зубы Хастрей.
— Выпусти свой кошмар, и я поймаю его, — тонкие пальцы с силой сжали щёки, и из глаз Хастрей вновь брызнули слёзы от боли и холода. — И не думай, что это просьба, дитя моё.
Хастрей закрыла глаза, дав волю воспоминаниям.
Холод. Зима. Сумерки. Звон колокольчиков. Крики и беготня. И эльфы, прекрасные и жестокие, с сияющими и пустыми глазами, в которых не было ничего, даже ненависти и кровожадности. Ничего не выражали их совершенные, безупречные лица, когда они связывали жителей деревни и уводили их прочь, в сторону Тундры Смерти, чтобы раздеть их, покрыть рунами и оставить умирать на морозе. И лучше бы этим несчастным действительно умереть, ибо иначе они пополняли ряды бессмертных слуг, живых мертвецов, чью волю к жизни заменила рабская покорность остроухим господам.
Эльфы не кричали. Эльфы не смеялись. Они были тихи и безжалостны. Они не издевались без надобности, не надругались над женщинами. Они были хуже, потому что были равнодушны, как и их рабы.
И во главе этой армии был сам Бич Народов, Канориесин Повелитель Севера, восседающий в колеснице, запряжённой тремя пегасами, с горделивой осанкой и ленивой, уставшей улыбкой. Всего на один момент они встретились взглядами, и этого хватило, чтобы Хастрей замерла, словно кролик, загипнотизированный ударом.
Потом король метнул в неё ледяную руну разрушения, и старшая ведьма отбила её, но её осколки впились в лицо и глаз Хастрей, и она убежала, обезумев от боли.
Мир стал красным, полным боли и страха. Холод обернулся жарой, снег — огнём, а ветер — ножами. И красная горячая кровь капала на белый снег.
Хастрей очнулась от собственных рыданий. Она рыдала и кричала, как и тогда, много лет назад, и призраки прошлого ожили перед ней, и на секунду ей привиделось, что её руки в крови, а вокруг рыскают эльфы.
— Вот и всё, — ласково сказал Морозный Принц, обнимая девушку и прижимая к своему холодному телу. — Вот и всё, израненная, заблудшая душа. Всё позади, всё кануло в реку времени, всё унесли её волны.
Он качал её на руках и баюкал, как младенца, а она плакала, дрожа от холода и стыдясь эмоций, захлестнувших её через край.
Тогда-то ей выплакаться не дали. «Будь сильной», — говорила старшая ведьма. «Будь храброй», — говорила её первая ученица. А она не была ни тем, ни другим.
Просто обычная девушка, оказавшаяся в плену обстоятельств. Просто человек, со своими мечтами и страхами, болью и любовью. Человек, который бессилен перед слепыми, безликими силами, которым чужда мораль и для которых жизнь — не более, чем рябь на глади вселенского океана. Выстоит ли человек против этого? Сможет ли превзойти самого себя, пойти против судьбы и рока, пойти против здравого смысла и сути вещей? Сможет ли Хастрей покинуть бессмертные чертоги того, кто повелевает ветрами и мором?
Этого она не знала. Но очень надеялась, что сможет. Потому что слишком хотела жить. Или умереть — но свободной.
— Таал-Рикке, — прошептала она, прижимаясь к холодному плащу. — Что хочешь ты, Таал-Рикке, Еккир-Лаат?
Морозный Принц рассмеялся, и смех был похож на карканье ворона. Ногти превратились в когти и впились в кожу плеч. Хастрей вскрикнула, почувствовав, как её кровь сковывает лёд.
— Не играй с огнём, глупое дитя, — прорычал он, оскалив клыки. — Это лишь одно из многих имён, как этот — лишь один из многих ликов. Радуйся, глупышка, что ты не произнесла моего истинного имени, иначе ты бы познала такие муки, что валялась бы у меня в ногах, умоляя, чтобы я заморозил тебя.
Он приблизил к ней своё лицо, начавшее меняться на глазах. Теперь это было звериное лицо. Гигантский и чёрный, как смоль, гризли опалял Хастрей своим дыханием, сжимая в цепких объятиях, и её ребра трещали, а дыхание перехватило.
— Я — тот, на чей зов отвечают полуночные волки, я — тот, кто замораживает колодцы и засыпает дома, я — тот, кто похищает дыхание овец в загонах и людей в домах, и тот, кто заставляет гаснуть пламя в каминах и пламя жизни.
Морозный Принц дыхнул на неё, и она зажмурилась, чувствуя, как её ресницы слиплись, покрывшись льдом, как её губы побледнели, сделавшись одного оттенка с кожей, а холод через лёгкие проник вглубь тела. Теперь она уже не дрожала, потому что вконец обессилела.
— Прости, я не должна была, — прошептала она заплетающимся языком.
— Я — это северный ветер. Я — это иней на окнах. Я — это застывшие трупы в снегу. Я — лёд, сковавший океаны. Я — трескучий мороз и снег, засыпающий деревни до самой крыши. Я — это и есть сердце севера. Что ТЫ можешь сделать, теплокровная мечущаяся пташка?
И верно. Что может сделать бабочка коллекционеру, протыкающему её? Всё равно ведь один день живёт.
Теперь это был не человеческий голос. Он и не пытался быть похожим на человеческий. Он был мёртв и бесплотен, и напоминал звериный рык, вой ветра и предсмертный хрип.
— Не слишком ли ты много себе позволяешь? — продолжал он, всё больше и больше замораживая несчастную невесту, которая уже и не пыталась вырваться. — Я был добр к тебе, я дарил тебе подарки, я вытирал твои слёзы и забирал кошмары. Оставь уже свои глупые метания, жалкое создание, забудь о своей бесполезной воли к жизни. Жизнь — ничто. Жизнь — враг вечности.
— Прости, — снова прошептала Хастрей, чувствуя, как начинает неметь гортань.
— Я мог бы просто заморозить тебя и выпить твою душу, — сказал он. — Чувствуешь? Чувствуешь пальцы смерти под своей кожей?
Хастрей чувствовала. Холодное касание, онемевшая кожа, боль, перерастающая в бесчувствие. Замёрзшие слёзы впивались в кожу, причиняя боль. Но хуже всего то, что холод пробирался к её сердцу. Её душе. Она чувствовала, как сама суть её становилась этим холодом, исчезая и растворяясь. Совсем не это делали с предыдущими невестами. То было перерождение, извращённая пародия на жизнь. Тут же — исчезновение, забвение. Поглощение.
Её глаза были полны замёрзших слёз и страха. Теперь ей уже было не нужно ничего, лишь бы он перестал так кричать.
И он это понял. И улыбнулся. Он сломал её.