Мёртвая невеста

      Хастрей почувствовала, как призрачные цепи сжали её сердце. Что она наделала?       — Что ты хочешь от меня? — хмуро спросила она, отворачиваясь.       — Чтобы ты служила мне до конца жизни, — сказала Квинделия, не двигаясь с места. — Скажу пойти против людей — и ты пойдёшь. Даже против тех, кто тебе дорог.       — Мне, кто были дороги мне, мертвы, — усмехнулась Хастрей. — Хотя, были ли они?       Тихо. Здесь очень тихо. Только свежий морозный воздух да выводимая на флейте мелодия, похожая на трель соловья. Сапоги рабов медленно и неустанно скрипят по снегу. В молчании бредут они по дворам Цитадели, и ничто не способно нарушить их покой.       С жертвоприношения прошла всего неделя, но Хастрей она показалась вечностью. Так давно она не слышала звука деревенской возни, знакомую с детства речь, треск огня в камине и мурлыкание кошек, скрип половиц, булькание похлёбки и пастушьи песни. Так давно она не чувствовала себя человеком.       Хастрей осталась жить у эльфов. Её поселили вместе с другими учениками. Примечательно, что эльфы и эльфийки спят в одном помещении и не видят в этом ничего такого, даже если друг другу они чужие. В деревне Хастрей дома были маленькими, и члены одной семьи зачастую тоже спали в одной комнате, но именно члены семьи. Впрочем, очень скоро она к этому привыкла: эльфы не выказывали к ней никакого интереса, а иные и вовсе открыто проявляли неприязнь.       Живя в Цитадели, она чувствовала, насколько же здесь всё не по-человечески, даже больше, чем в чертогах Морозного Принца — он-то старался свой замок подстраивать под невест. В замке было тепло, кровати были мягкими, еда — съедобной. В Цитадели было холодно, каминов почти не было, лишь в крыле рабов был большой камин, который иногда топили. Тогда Хастрей приходила к ним греться. Сидя среди безмолвных рабов, глядящих в пляшущее пламя, ей хотелось думать, что они всё-таки живые, что ветры Тундры Мертвецов ещё не до конца выветрили их разум и душу.       Ученические кровати были маленькими и жёсткими, как и их постельное бельё, одежда и обувь. Хастрей была высокая даже для человеческой девушки, и когда она спала, ступни её оставались открытыми, а одежда жала в определённых местах. Еда была не самой сытной: в основном это были кислые и уже надоевшие любоягоды, рыбья похлёбка и изредка птица.       Так и протекали её дни…       Колокол. Старшая ученица, Ниссалин, резко сдёрнула с Хастрей одеяло. Продрогшая девушка быстро переоделась в ученическое платье. Позавтракала в столовой, как обычно, жиденькой кашей из водорослей и морсом из любоягод.       — Ученица Хастрей, — смерила соученицу Ниссалин презрительным взглядом. — Сегодня тебя ждёт особое задание. Оно очень важное, так что, надеюсь, ты не подведёшь.       С того разговора на балконе прошло уже несколько дней, и Хастрей больше не видела Квинделию. Она, как и другие ученицы, подчинялась старшей ученице, которая была любимицей верховной ведьмы и кем-то вроде старосты. И Ниссалин явно не питала симпатии к человеку, да ещё и свободному.       — Что я должна делать? — напряглась Хастрей.       Ниссалин торжественно вручила девушке швабру и ведро.       — Тебе оказана честь прибрать зал для королевской меланхолии, — сказала она, явно наслаждаясь смятением ученицы.       » — Тоже мне, честь! Я итак надраиваю полы здесь с утра до вечера, — фыркнула про себя Хастрей. — И что это за название такое?!»       Волоча швабру и ведро, она спустилась вниз и набрала воды. Потом поднялась по длинной, витой лестнице, которая, казалось, вела прямиком на небо, к звёздам. Мимо девушки спустились три эльфийки в красивых мантиях цвета заката, таких необычно ярких в этом царстве льда и снега. Они смерили Хастрей взглядами, выражавшими одновременно удивление, презрение и сочувствие. А потом рассмеялись и продолжили щебетать между собой.       Хастрей медленно шла по широкому коридору. Здесь всё было таким большим, почти циклопическим, словно эльфы пытались компенсировать свой маленький рост. Грани звёздного камня, похожего на лёд горных пещер, сверкали, и свет через них преломлялся и отбрасывал блики. Дверь в один из залов была открыта, и там, у окна, через которое была видна кособокая луна, сидел эльф и играл на пианино. Он замер, двигались лишь его руки, и белые волосы водопадом ниспадали чуть ли не до пола. Браслеты на худых запястьях звенели в ритм песне. Хастрей невольно залюбовалась этой игрой, а музыкант, казалось, не замечал ничего вокруг себя. Отчего-то Хастрей подумалось, будто она подсмотрела за каким-то очень интимным моментом, и лучше бы ей оставить этого эльфа наедине с собой и своей мелодией.       Зал королевской меланхолии был просторным и пустым. Здесь не было ни красивой резьбы, ни причудливых граней, ни зеркального пола или потолка. Ничего, только серые, мутные стены, пыльный пол и окно во всю стену, из которого открывался вид на скалы и море за ними. Стекла не было, и лёгким ветром внутрь заносило снег, и сквозняк продувал насквозь. Однако, протянув вперёд руку, Хастрей наткнулась на невидимую стену. Хастрей тёрла тряпкой пол и стены, стараясь забыться в привычном занятии. Раньше она всё сетовала на ведьм, которые взваливали на неё всю грязную работу. Ах, сколько она отдала бы, чтобы и дальше драить полы в маленьком доме в деревне, затерянной в северных пустошах.       Несколько слезинок упали на чистый, сверкающий пол. Почему она скучает по прежней жизни? Чем она так дорожила, к чему стремится вернуться? И к кому? Если Квинделия прикажет ей напасть на собственную деревню, что она почувствует?       …убить тех, кто тебе дорог…       А есть ли такие люди? Возможно, старшая ведьма… Но отношения между ними нельзя назвать тёплыми. Старшая ведьма вообще ни к кому и ни к чему не привязывалась. В этом смысле она была больше эльфом, чем человеком.       Хастрей стояла у окна, глядя на сверкающую гладь воды. Прохладный ветер трепал её волосы, а шуму прибоя, доносящемуся издали, вторила игра на пианино из соседнего зала.       Море, море. Оно казалось бесконечным. Словно край земли. Место, куда утекает вселенная. Море заберёт все печали, приласкает своими волнами и убаюкает, словно колыбелью. Древнее, спокойное, глубокое, мудрое. Поговаривают, когда-то все вышли из океана. Оттого на душе так спокойно, когда смотришь на него и слушаешь его нежную песнь. Оттого так хочется окунуться в прохладные воды и качаться на волнах, забыв обо всём.       Море, море, море. И ничего, кроме него. Несколько буревестников сорвалось со сказ и улетело в сторону горизонта, растаяв в пронзительной синеве. И Хастрей самой бы хотелось отправиться вслед за ними. Сбросить одежды и обрасти перьями. Пусть даже бы она и забыла, что значит быть человеком.       — Мне иногда кажется, что я не на своём месте, — раздался голос Анисина позади. Игра прекратилась. А небо потемнело, заволокло тучами.       — Особенно грустно, когда смотрю в это окно, — продолжил он. — Будто хочется убежать. Или не знаю. Я не знаю, чего хочу.       — Что же тебе не нравится? — хмуро спросила Хастрей. — Ты бессмертный эльф, учишься магии. У вашего народа нет сильных врагов, и по ночам ты спишь спокойно. Что же тебе на месте не сидится?       — А тебе почему не сиделось? — спросил Анисин, нисколько не обидившись. — Что же заставило тебя покинуть чертоги Эмерейдиса?       — Свобода, — опустив голову, промолвила Хастрей.       Эльф и человек стояли рядом в молчании, созерцая море и неприступные скалы, ограждающие его от Цитадели. Лишь один проход туда вёл, и он охранялся двумя стражами, закованными в ледяную броню. Никто не решался нарушить эту тишину, да и не было в том надобности: её наполняло нечто большее, чем-то, что можно было выразить словами.       — Я просто хотел сказать, что Квинделия хочет тебя видеть, — смущённо сказал Анисин. — А сам заболтался. Глупый эльф.       Хастрей вышла из зала. Обернувшись, она увидела, как Анисин стоит в той же позе, глядя вперёд, и ветер трепал его волосы цвета ягод голубики. Вздохнув, девушка ушла, позабыв про уборку и оставив ведро и швабру. Мелодия стихла, и зал с пианино пустовал, и инструмент выглядел одиноким на фоне бледной луны.       Квинделия ждала Хастрей возле лестничного пролёта. Она схватила девушку за ухо и от души тряхнула её. Та подумала, что верховная ведьма, должно быть, вспомнила про уговор, но эльфийка объявила, что сам Танориесин, Владыка Севера и Отец народа хочет видеть её.       Верховная ведьма провела Хастрей по лестнице, длинному коридору, а потом вновь по лестнице. На вопросы отвечала, да и сама не разговаривала и даже не смотрела в сторону ученицы. У мерцающих ворот с вырезанными драконами она передала её двум с виду свирепым и вооружённым эльфийкам. Одна из них была вся покрыта боевыми шрамами, а на шее висело ожерелье с нанизанными зубами явно не животных. Глаза другой скрывала повязка, а ноги были босыми. Она была настолько худой, что можно было увидеть очертания чуть ли не каждой косточки. Как только врата отворились, эльфийки грубо взяли Хастрей под руку и поволоколи в тёмному коридору.       Воздух здесь был очень затхлым и застоявшимся. Сильно пахло кровью и мертвечиной, а иногда — чем-то горелым. Кое-где клубился густой дым и разздавались истошные крики. Хастрей вся сжалась, стараясь казаться как можно меньше и незаметнее. Вскоре сопровождающие открыли дверь и толкнули Хастрей внутрь, заперевшись и встав по бокам у входа. Хастрей вопросительно оглянулась. Женщины даже не смотрели на неё. Делать было нечего. Хастрей повернулась. Она едва не задыхалась от резкой вони крови. и не зря: в центре огромного зала с колоннами по бокам, украшенными лепниной, и большой люстрой со множеством кристаллов и свечей, был бассейн, наполненный свежей, ещё тёплой кровью, от которой шел едва заметный пар. Алый и белый. Убийственно-красивое сочетание. Прямо как тогда…       Нет, не сейчас. Она не покажет ни страха, ни боли этим варварам, этой изуверской, бездушной расе. Квинделия говорила, что Морозный Принц не крал у них души. Всё так. Потому что красть нечего.       Хастрей медленно подошла поближе к бассейну, не доходя до его края. Усилием воли она подавила желание зажать нос рукой. Её тошнило, голова кружилось. Здесь несло смертью и муками тысячью жертв, кровь из которых выпускали живьём. Да, она слышала о том, Бич Народов принимал ванны из крови врагов, перенимая их силу. Оттого он был так неуязвим.       Поверхность забулькала и покрылась пузырями. Оттуда вынырнул Танориесин, тысячелетний король, чьё имя эльфы произносили с благоговением на устах, а остальные — проклиная. Кровь стекала с его тела, синего, что небо над Цитаделью, с россыпью веснушек-звёзд, и глаза его были ярче лун всех миров. Он завис над поверхностью бассейна, невысокий, худой, нагой, и вместе с тем величавый даже тогда, когда был уязвимей всего. В этот момент Хастрей ненавидела эльфов сильнее, чем когда-либо.       — Я тебя помню, храбрая девочка, — сказал он властным, громким голосом, именно таким, какой он и должен быть у королей.       — Я настолько храбрая, что могла бы тебя убить, как только ты вынырнул, — ответила Хастрей, сама удивляясь своей храбрости. — Ведь сейчас ты уязвимей всего.       — Но не убила. Почему? — казалось, король не просто не был оскорблён. Он был заинтересован.       — Самой хотелось бы знать.       Король расставил руки и в его сторону медленно поплыла по воздуху одежда. Казалось, невидимые слуги облачили его в подобающие королю одежды. Спустившись по воздуху, Танориесин оказался прямо перед Хастрей, и у той едва не брызнули из глаз слёзы от ставшего ещё более резким запаха крови и мертвечины. Бич Народов откинул волосы девушки назад, проведя пальцем на шрамам.       — Твой мир раскололся на двое. Как печально, — сказал он, качая головой. — Что ты тогда чувствовала? Было ли страшно? Было ли больно?       — Скорее я чувствовала ненависть к вашему роду, — презрительно сказала Хастрей.       Бич Народов улыбнулся. Тень от белых, словно заидневших ресниц упала на впалые щёки. Резким движением он достал хлыст, висящий на поясе, и ударил им Хастрей по лицу. Та пошатнулась, дотронувшись рукой до онемевшей от боли щеки, и почувствовала тёплую кровь.       — Ты храбрая. Люблю храбрых, — сказал король, пряча хлыст обратно. — Но низшие расы должны знать своё место.       — Простите, — сквозь зубы сказала Хастрей.       — Недостаточно. Почтительно, — ледяным тоном оборвал её Танориесин, выделяя каждое слово. — Когда говоришь с Отцом народа, необходимо прибавлять «Ваше владычество».       — Простите, Ваше владычество.       — Ты забыла поклониться, — хищно улыбнулся Танориесин.       Хастрей отвесила поясной поклон, буравя короля злобным взглядом. Тот с силой ударил её кулаком по спине так, что та припала к земле.       — Для низших рас полагается земной поклон, — надменно сказал он, схватил её за шкирку и рывком ставя на ноги. — Ну, и где твоя храбрость? Памятую, ещё недавно ты хотела меня умертвить. Что, так и будешь смотреть на меня, девочка?       — Зачем вы меня позвали? — сдавленно спросила Хастрей. — Посмеяться надо мной?       — Я желаю посмотреть на ту, кому удалось покинуть чертоги Коллекционера Душ, — ответил король, с отвращением отпуская девушку. — И вот что я вижу. Поведай же, как тебе это удалось. И смотри, ничего от меня не утаивай.       Нехотя Хастрей рассказала ему обо всём, начиная с торжественного шествия в тундру и заканчивая приключениями в Тундре Мертвецов. Иной раз Бич Народов презрительно усмехался, или же подходил к ней, хватал и глядел в глаза, так сверля взглядом, что той казалось, что он роется в её душе, словно в шкафу с одеждой, причем столь небрежно, что хотелось отвернуться и убежать. Иногда он прерывал её вопросами, иногда небрежно махал рукой, приказывая пропустить тот или иной момент. Сцена с развеиванием праха гоблина позабавила его: он едко сказал, что гоблины — примитивная животная раса, не стоящая ни внимания, ни сочувствия. Так же он выразился про Йа-Туу, добавив, что и сам бы с радостью подсократил число этой агрессивной, живущей лишь войной расы.       — Мои подданные правильно поступили, приведя тебя сюда, — задумчиво сказал он. — Ты — прелюбопытный экземляр, девочка. Как и твоя наставница, к слову.       — Она не моя наставница, — сухо сказала Хастрей.       — Верно. Теперь нет, — усмехнулся Бич Народов. — Теперь твоя наставница верховная ведьма — возрадуйся этой неслыханной для низшей расы чести — и ты обязана подчиняться ей. Вот и сейчас ступай и служи ей, — он взглянул на искалеченную руку Хастрей. — Какое же варварство так калечить своё и без того изувеченное тело. Рабы изготовят для тебя новый палец и глаз. А теперь свободна.       Хастрей отвернулась и собралась было идти, как вдруг почувствовала, как что-то с силой сжало её сердце.       — Ты забыла попрощаться и поклониться, — холодно сказал Бич Народов.       Хастрей медленно повернулась и поклонилась до земли.       — Благодарствую, Ваше владычество. До свидания, Ваше владычество.       У выхода её подхватили эльфийки и вновь потащили по коридору. Они казались ещё грубее и злее, словно непочтительное поведение Хастрей разозлило и их. Они практически швырнули девушку в руки верховной ведьмы, а та, увидев свежий порез на лице ученицы, неодобрительно фыркнула. По-прежнему молча, Квинделия отвела Хастрей в небольшую комнату. Она приказала Хастрей раздеться и лечь в ванну, наполненную не водой, а светом. Кроме этой ванны, в тесном помещении на полу лежали склянки, фляжки, свитки и связки трав, мебели не было. Нехотя Хастрей под пристальным взглядом Квинделии разделась и легла в ванну.       Тепло разлилось по её телу. Давно она не чувствовала такого. У себя в деревне она не принимала ванну, мылась в тазике, или же обтиралась полотенцами. Она слышала о банях, огромных бассейнах, горячих источниках и мечтала хоть раз оказаться там. Клонило в сон. Приятная усталость сковала все её члены, и не хотелось ни двигаться, ни думать. Свет словно лечил раны, как душевные, так и телесные, обволакивал тело, проникал глубоко внутрь, до самой души. Хастрей представила, как лежит на пляже где-то в далёких южных землях, и ласковое солнце греет её кожу.       А пока Хастрей лежала, наслаждаясь светом и теплом, верховная ведьма изучала метку Коллекционера Душ. Путы её тянулись по всему телу «невесты», тонкими нитями закручивались вокруг её души. «Невеста» была путеводной звездой для демона, горящей во тьме, и где бы она ни была, он найдёт её. И прямо сейчас он ступает по её горячему следу, словно голодный зверь, рыскает вокруг Цитадели и рычит, полный злобы и жажды. Чтобы спрятаться от его гнева, человеческой девчонке придётся уйти в южные земли, где нет ни снега, ни льда, а ветры всегда тёплые и ласковые. «Но я… мы не можем позволить ей уйти», — думала ведьма. Эта девушка была ценной находкой. Ключом к победе. Ведь узы, связывающие её с Эмерейдисом, не просто узы демона и жертвы. Они сильнее даже этой брачной руны. Связующая нить одним концом тянется к её рождению, другим — в вечность…       Долго стояла Квинделия, хрипя и дрожа, безуспешно пытаясь колдовать так и этак. Ничего не выходило. Руна была выжжена на душе Хастрей, и нельзя было её снять, не повредив её. Выходит, снять её мог лишь он: своей смертью или тем, что отречётся от неё. Выход был один: битва. Конечно, не всем это понравится и далеко не все захотят пойти против того, кто дарует настолько могущественную силу. Но на её стороне сам Отец Народа и большинство Великих ведьм.       — Всё, вылезай отсюда, — скомандовала Квинделия.       Хастрей вышла из ванны обновлённой и полной сил. Все тревоги и страхи ушли, осталось какое-то блаженное равнодешие, словно она отдыхала на полуденном солнце, сытая и сонная. Верховная ведьма, напротив, казалась уставшей и раздражённой. Женщина тяжело дышала, и пот градом скатывался по её ярко-синей коже.       — Одевайся и за мной, — скрестила руки на груди эльфийка. — Будешь готовиться к битве.       — С кем? — спросила Хастрей, уже зная ответ.       И стало ей холодно, холоднее, чем в горах или Тундре Мертвецов, несмотря на то, что помещение было на удивление тёплым.