Мёртвая невеста

      Вдох — я представляю, как энергия течёт по моему телу от сердца к пальцам.       Задерживаю дыхание — я представляю, как она скапливается на кончиках пальцев, и чувствую лёгкое покалывание, как будто поднесла окоченевшие руки близко к камину.       Выдох — и я высвобождаю её, выпускаю в определённую точку.       Квинделия довольно качала головой. За эти несколько дней ученица достигла неплохих результатов. Она уже научилась побеждать низших духов. Если так продолжить, то из неё выйдет неплохая шаманка.       Хастрей стояла, держа в руках сферу колдовского света, вся белая и неземная, и платье её походило на саван, а волосы казались сотканными из тончайших паутинок. Здесь, среди этих сияющих витражей, окутанная лунным светом, преломлённым цветными стёклами, она казалась сотканной из звёздного света и тумана, призраком, своим ослепительным сиянием разгоняющим тьму. И Квинделия зажмурилась, отгоняя видение.       Взгляд её упал на витраж, изображающий Жизнь и Смерть — двух сестёр-близнецов, чьи тела сплетены в неведомом и никогда не прекращающемся танце. И если Смерть была чернее самой глубокой ночи, то Жизнь — ярче звёзд всех вселенных; если Смерть казалась холодной и какой-то хищной, похожей на тварей из глубин Подземья, то Жизнь была словно соткана из лунного света и звёздной пыли. Прямо как Хастрей только что.       — Достаточно, — сказала Квинделия, разогнав иллюзорных демонов. — Не устала?       — Вообще-то, да, — пропыхтела Хастрей, вытирая пот со лба.       — Отлично. Тогда перейдём к следующей теме, — скомандовала наставница.       «Зачем тогда спрашивать?!» — со злостью подумала Хастрей, выходя из боевой стойки.       — Я нашла твоё слабое место, девочка, — сказала Квинделия, скрестив руки на груди. — Ты уязвима ко вмешательствам в разум. Демоны с радостью этим пользуются. Итак, как ты знаешь, в нематериальной магии главное — эмоции.       — Поэтому главное правило: не верить, не бояться, не сомневаться, — закончила за неё Хастрей.       — В яблочко, — одобрительно кивнула Квинделия. — Помни, кто ты есть и чего ты хочешь. Выстрой вокруг себя невидимую преграду и не поддавайся. Казалось бы, простое правило, но когда имеешь дело с демоном, сложно отличить собственные мысли от чужих.       Хастрей мрачно кивнула, помня, как в иные моменты едва не поддавалась обаянию Морозного Принца. Как она любовалась его красотой, слушала, околдованная, его голос и песни, что он пел.       — Перейдём от теории к практике, — сказала Квинделия. — Я нашлю на тебя простую порчу сознания. И если ты с ней справишься, я её усилю. Готова?       — Дай мне несколь…       Хастрей резко поморщилась, почувствовав вмешательство в её сознание. Ощущение было сродни тому, как чьи-то бесплотные пальцы щупают её мозг. «И почему она меня никогда не слушает?!» — сварливо подумала она.       Столько звёзд, столько миров…       Он стоял перед ней, высокий, статный и красивый, и ласково улыбался, протягивая свою тонкую изящную руку. И в бездонной синеве его глаз можно было утонуть. И Хастрей на какой-то миг захотелось провалиться в эту бездну.       Потом она вспомнила дергающуюся культяпку на месте языка Лупаарки, его тёмные, уставшие глаза, умолявшие о смерти, письмо, наспех написанное первыми попавшимися вещами и зарубцевавшиеся раны на месте пальцев. Залитую кровью пещеру и остывшие трупы.       Нет, не может она любить такого, как он! Пусть она словно беспомощный мотылёк, но не обманется она обманчивым сиянием костра.       Что можно сойти с ума…       Он смотрел на неё, и она смотрела на него, стоя у окна в тёмной комнате. Смотрела на следы на снегу, появляющиеся сами собой, на вьюгу и метель, вдруг обретающую форму. Он рисовал ей узоры на стекле, а она смотрела в эти колдовские глаза, будучи не в силах пошевелиться.       Околдованная. Заворожённая. Окоченевшая. Скольким таким невестам он пел эти песни? Скольким несчастным девам показывал чудеса зимней магии и иные миры, рождённые в звёздном свету?       Сны морей и песни китов…       Он — это зимняя стужа. Он — это тёмная бездонная прорубь. Он — это кровь на промёрзшей земле и горячая слюна, капающая с оскаленной волчьей пасти. Луна, поглощающая небо, беззвёздная ночь и мёртвая плоть, на морозе ставшая твёрже камня.       Это старый седой фавн с уставшим взглядом и цепкими когтями, играющий среди заледенелой тайги песнь, завлекающую путников. Можно ли спастись от того, кто легче ветра и смертоноснее зимней стужи?       Скажи только лишь да…       Этому не бывать. Если он ей поймает, если он её настигнет, Хастрей возьмёт осколок, который она до сих пор хранит в поясной сумке, и перережет себе горло.       Хастрей сопротивлялась этому давлению, как могла. И наконец оно прекратилась. Квинделия, удовлетворённая, кивнула. А Хастрей почувствовала, как в её голодном желудке что-то урчит. Когда наставница её наконец отпустила, Хастрей побежала в сторону столовой.       Там, за длинным столом, накрытом ажурной скатертью, сидели хмурые ученики, поедая скудный обед.       — Всё больше и больше случаев обморожения, — хмуро сказала Элоя. — Седые Волки всё никак не уходят.       — На других уровнях вокруг Цитадели кружат демоны, — кивнула Найрона. — Похоже, Эмерейдис никак не хочет отпускать свою невесту.       — Ума не приложу, почему её вообще прячут? — презрительно процедила одна из учениц, кинув взгляд в сторону подошедшей Хастрей. — Я весьма наслышана о её выдающихся способностей. Как и том, что сам Эмерейдис сам её отметил. И всё же это не повод так рисковать, укрывая её здесь. В конце концов, это всего-навсего Ta`Meri.       Ta`Meri. Что бы она не сделала, она всё равно останется для них Ta`Meri, с горечью подумала Хастрей. Даже если она будет биться насмерть за их Цитадель.       Прошла уже почти неделя с тех пор, как началась подготовка к битве. Хастрей за это время только и делала, что тренировалась, ела, спала и изредка выслушивала оскорбления и насмешки со стороны эльфов. При мысли о том, что, возможно, ей придётся провести в Цитадели всю жизнь, хотелось выть.       — Эту Ta`Meri, между прочим, хвалит верховная ведьма, — с насмешкой отбрил их Анисин. — Кто-нибудь из вас вообще слышал, чтобы госпожа кого-то хвалила?       Эльфы переглянулись и согласно закивали. Уж от кого от кого, а от верховной ведьмы похвалу точно не услышишь.       — Кстати, Хастрей, твои протезы готовы, — обратился он к девушке. — Пойдёшь смотреть?       Анисин и Хастрей спустились на нижний этаж, к жаровне. Там туда-сюда сновали порабощённые гномы. Их рыжие бороды ярко выделялись на фоне бледной, обескровленной коже, а запавшие глаза ничего не выражали — то были глаза мертвецов, чьи тела двигала магия. Надсмотрщик хлестал их, подгоняя и выкрикивая оскорбления, и из порезов не текла кровь. Увидев Хастрей, он взял с полки протезы и стал их прикреплять к её телу. Когда он закончил, девушка взглянула на себя в зеркало.       Глаз был голубым, как летнее небо, и переливался серебром и сапфиром. Да, он был красив, почти как глаза Морозного Принца, но в нём не было жизни. Он был неподвижен и пуст.       Палец был серебряным, похожим на кукольный, и плохо слушался. Но всё же это было лучше, чем пугающая пустота.       Хастрей поднесла руки к жаровне, наслаждаясь её теплом. Живое тепло пламени… Как давно она его не чувствовала? Здесь, в этих ледяных чертогах, не было ни тепла, ни жизни. Даже комната с камином, наполненная рабами, была даже мертвей, чем вся эта пустошь вокруг.       — Он не успокоится, пока не приведут тебя! — послышался взбешенный голос Феоис.       Сама эльфийка резко распахнула дверь и подошла к Хастрей, бесцеремонно расталкивая рабов. На надсмотрщика и Анисина она даже не взглянула.       — Он даже сражаться с нами отказывается! Только и знает, что дуть всеми ветрами и замораживать наших эльфов! Хватит уже прохлаждаться, иди и сразись со своей покровительницей плечом к плечу, как и подобает настоящему воину!       Плечо эльфийки было разорвано, и сквозь ошмётки мяса виднелась изжелта-белая кость. Один глаз был закрыт, а волосы растрёпаны. Не дожидаясь ответа Хастрей, она грубо схватила её за руку и потащила к выходу. Анисин поспешил за ней.       Снаружи творился настоящий хаос. У врат Цитадели стояли эльфийкие воины, сдерживая натиск седых волков, жадно оскаливших свои пасти. Кровь заливала белый снег, на земле лежали, корчась в агонии, раненые. Где-то на иных уровнях ведьмы отчаянно сражались с легионами бесплотных демонов, не давая им пробить магический барьер Цитадели.       — Глянь-ка, именем Первородной, если уж Великие вылезли из своих обителей, то ситуация и впрямь тяжелая… — ошеломлённо сказал Анисин, указывая на группу седоволосых босоногих эльфиек, неподвижно стоящих посреди битвы, закрыв глаза.       Для них, тысячелетних ведьм, побывавших на многих уровнях и измерениях, заглянувших в глубины Бездны, эта битва была лишь поводом развлечься на старости лет. Старший демон и его порабощённая армия не внушали страх, лишь разжигали интерес. Коллекционер Душ был для них духовным отцом, но все дети рано или поздно покидают родительское гнездо. Слишком долго эльфийский народ жил под его ярмом. Пора ему вздохнуть свободно.       Хастрей подбежала к скорчившейся наставнице и дотронулась до неё. Кожа её стала холодной и твёрдой, как лёд.       — Я не могу снять его метку, — на последнем издыхании просипела эльфийка. — И ты не можешь. Никто не может. Он может. Так заставь его!       Хастрей лихорадочно сотворила согревающее заклинание. Немного, но всё же оно помогло ведьме, и та с облегчением выдохнула. И тут бесплотный голос, похожие на шелест ветра и прикосновение тающей снежинки зазвучал в её голове.       Ведь ты ещё можешь прекратить всё это. Ещё не поздно всё исправить. Вернись ко мне, заблудшее дитя, и оба мы забудем об этой глупой ссоре и вернёмся в наш замок.       — Она тут не причём! — срывающимся голосом закричала Хастрей. — Они все тут не причём! Как и Йа-Туу, и Лупаарки!       Но если бы ты не убежала, они бы не пострадали. Что же ты наделала? Что ты наделала?       Метель закружила вокруг Хастрей. Снежинки больно царапали замёрзшую кожу. И всё же она чувствовала успокаивающее прикосновение рук Квинделии на своих плечах. «Мы здесь», — шептала она.       Хастрей была не одна. За её спиной стояли тысячелетние маги, умеющие убивать. Любящие убивать. Девушка победоносно улыбнулась.       — Я отрекаюсь от тебя, Таал-Рикке.       Хастрей вновь произнесла его имя наоборот. А потом отреклась от него девять раз на языке Древних, и каждое словно она едва ли не выплёвывала ему в лицо, и оно искажалось в гневе, меняя облик, словно водная гладь колебалась.       Седой фавн. Гигантский гризли. Красивый юноша. Глубокий седобородый старец с крючковатыми пальцами и посохом из человеческих костей. Уродливая тварь с ветвистыми оленьими рогами, слепленная изо льда и снега. Зловещая хаотичная тень со множеством глаз и ртов. Мертвец с замороженной сгнившей плотью и костями, виднеющимися сквозь раны. И, наконец, сама зимняя стужа, трескучий мороз и снежный вихрь.       Он вздрагивал от ударов, наносимых ведьмами, вспыхивал от их священного пламени и с ненавистью пытался перекричать их заклинания. Замёрзшие, израненные, уставшие, они едва двигались, но продолжали его теснить, и глаза их светились ненавистью.       — Ты есть сама насмешка над природой, — надменно сказала Квинделия. — Нечестивые твари сгорят в священном огне.       Но демона они не интересовали. Он подскочил к Хастрей, схватив её за плечи.       — Ты сама не понимаешь, что только что натворила, — зашипел он, обдавая её зловонным дыханием. — До этого момента ещё был путь назад. Отныне же все мосты сожжены. Я тебя не порабощу. Я тебя поглощу. Проглочу всю без остатка и завладею навеки. Мы могли бы быть счастливы в вечности. Я мог бы любить тебя. Теперь же пожинай плоды своего упрямства.       Она кричала его имя наоборот, но его это, казалось, лишь распаляло.       — Отреклась, значит? Захотела отпустить тебя? НО Я ТЕБЯ НИКОГДА НЕ ОТПУЩУ. ОТ РОЖДЕНИЯ И НАВЕКИ ТЫ МОЯ.       Прикосновение холодных губ. Ледяной ветер, продувающий насквозь. Холод, холод, холод. Она стала холодом.       Жил-был когда-то на свете ужасный демон севера. И он влюбился в человеческую девушку.