Мёртвая невеста

      Огоньки поднимались к небу, словно стая мотыльков летела на свет. То были души тысяч невест из разных народов и рас, которые наконец обрели свободу. Раздалось едва слышное хлопанье множества крыльев, и навстречу странному шествию устремились Вестники смерти, чтобы наконец выполнить свой долг — унести их души в бессмертные чертоги.       — Из снега вышли и снегом станете, — прошептала Хастрей. — Да унесут вас ветры севера в бессмертные чертоги.       — Теперь они могут присоединиться к Великому шествию, — тихо сказал Яоноис.       Эльфы позади возились, что-то чертя на земле и помогая раненым, совсем не обращая внимание на это зрелище. Лишь Яоноис и Хастрей стояли рядом и провожали наконец обревших свободу невест.       На горизонте, на границе неба и земли, появились первые лучи рассвета.       Весна пришла. Долгая северная ночь подошла к концу.       Сердце сжалось от резкой боли. Хастрей почувствовала, как мир вокруг стал ватным, а её лёгкие словно наполнились мелкими осколками стекла. И отчего-то стало очень грустно, будто что-то умерло в ней, хотя, казалось бы, все беды наконец позади и ей надо бы радоваться.       Тьма накрыла её. И во тьме этой, босая, простоволосая, в одной лишь холщовой рубашке её приветствовала незнакомка, странно похожая на старшую ведьму. И хотя Хастрей ничего не знала о Тьягрин Седой кроме её имени, отчего-то она поняла, что это была именно она.       Ведьма ничего сказала, только кивнуло, но и этого было достаточно, чтобы Хастрей всё поняла.       Очнулась она спустя неделю в лазарете, сильно ослабшая и истощённая. И сразу же набросилась на питьё и еду, и умяла порцию, рассчитанную на несколько человек. Очень прожорливых человек. Постель насквозь промокла от пота, тело словно горело и ощущения странной обезвоженности не покидало её очень долго, однако Яоноис сказал, что это нормально после заклинания Пламени жизни.       Вскоре после того, как она очнулась, её позвал король.       Танориесин ожидал её в тронном зале, сидя на резном хрустальном престоле, похожем на замёрзшее пламя, в шубе из белого меха, его волосы украшал обруч, а в его тонких маленьких руках покоился хрустальный шар, в который он внимательно смотрел, когда Хастрей зашла в зал.       — Приветствую, Ваше владычество, — поклонилась она.       — Значит, всё кончено, — перебил он её, взмахнув рукой и обнажив тонкое запястье, украшенное множеством браслетов и татуировок.       Он выглядел величественно и тогда, в бассейне, нагой и простоволосый, но сейчас, среди всего этого пышного убранства, весь в украшениях и дорогих тканях он был действительно похож на великого короля севера. И что-то в нём было от Морозного Принца.       — Стало быть, — пожала плечами Хастрей. — Не знаю, убили ли мы его, не убили, но он ушел. Совсем.       — Не убили, — покачал головой Танориесин. — Точнее, убили лишь стабильную оболочку, а без неё он может существовать лишь на самых нижних уровнях, не влияя на материю и то, что с ней связано, — он оценивающе посмотрел на лицо Хастрей, приобретшее мученическое выражение. — Говоря простыми словами, он был изгнан.       — Вернётся? — с ужасом спросила Хастрей.       — Кто знает… — задумчиво ответил король. — Может быть, ты уже и не доживёшь до этого момента. Гляжу, ваши узы разорваны. Значит, после смерти ты сможешь присоединиться к Великому шествию.       Хастрей с облегчением вздохнула. Сейчас она чувствовала себя свободной, как никогда. Король улыбался: видать, девочка не заметила, что он слегка слукавил.       — Подойди ко мне ближе, дитя, — скомандовал он. — Я хочу получше рассмотреть на тебя.       Не без опаски Хастрей поднялась к трону, чувствуя, как её ноги утопают в пушистом ковре, похожем на луга, поросшие вереском. Король встал, раскинув полы меховой накидки, и плывущей походкой подошёл к девушке. Несмотря на высокую подошву, он был ненамного выше неё, но Хастрей этого даже не заметила. Никто не замечал роста Хозяина севера, когда тот подходил к ним. Слишком сильным было сияние этих глаз, похожих на два косых полумесяца.       — Вот ты какая, Искра, — проговорил король без всякого выражения в голосе, проведя ногтём по щеке Хастрей. — Ты сотворила Пламя жизни, которое сожгло стабильное тело демона дотла. Конечно, мои подданные поделились с тобой силами, но всё же… — он схватил её за подбородок и поднял её голову. И Хастрей ничего не видела, кроме этих пустых, белых глаз, горящих потусторонним сиянием. — Я видел эту битву со своего балкона. Воистину, это было великое зрелище. Это было пламя первородного света, пламя всех смертных душ, ныне живущих и когда-то живших. Печально, что такие моменты случаются лишь раз за всю жизнь… Да, Квинделия не зря поручилась за тебя.       — Вам хоть немного жаль её? — тихо спросила Хастрей, стараясь не морщится от боли из-за впившихся ногтей. — Она даже не ушла в бессмертные чертоги, а исчезла совсем. Нет больше нигде никакой Квинделии. И всё ради победы и ради всех нас.       — Ты на что это намекаешь, глупая девчонка? — сощурил глаза король, сильнее впиваясь в её кожу своими ногтями. — Хороший король всегда ценит своих подданных. А таких подданных, как Квинделия очень мало. И дело далеко не только в её силе… Ты должна гордиться, что она была твоей наставницей.       — Я горжусь, — честно сказала Хастрей, выдержав пронизывающий взгляд короля.       На это он лишь усмехнулся, отпустив её.       — Расскажи мне, как всё было, — приказал он.       — Вы же сами видели.       — Но лишь со своей стороны.       Танориесин странно улыбнулся, сделавшись похожим на хитрого лиса. Хастрей рассказала, и на этот раз он не перебивал её, да и вообще никак не реагировал. И даже воспоминания Хастрей о празднике весны не позабавили его и не заставили отпустить ехидные комментарии о человеческой культуре. Напротив, он был удивительно серьёзным и даже в какой-то мере мрачным.       — Интересно… — только и сказал он. — Я всё смотрю на тебя, девочка, и вижу твою предыдущую наставницу. Быть может, потому я так интересуюсь тобой — разве стал бы я иначе вести с тобой такие беседы? Она была воистину удивительной Ta`Meri. И всё же мне невдомёк, откуда она знала истинное имя Коллекционера душ?       — Я не знаю, — буркнула Хастрей. — Женщины в её роду вообще были сильными ведьмами. А прабабку Тьягрин знал весь север, по словам старшей ведьмы.       — Что ты сказала? — странным голосом спросил Танориесин. — Уж не о Тьягрин Седой ли идёт речь? Тогда я не удивлён. Всё же кровь — не вода, так ведь у вас говорят?       — Верно, — кивнула Хастрей. — Но это касается старшей ведьмы. Меня с ней родство не связывает.       — Пусть семейные связи сильны, но не настолько, чтобы придавать им столь сильное значение, которое придаёте вы, — махнул рукой Танориесин. — Порой духовное родство сильнее кровного.       — Но она даже меня своей ученицей не называла!       — И всё же она полагалась на тебя, — покачал головой король. — Настолько, что заключила союз с Ловцом Снов, чтобы помочь тебе. Может, она увидела в тебе искру жизни, которая когда-нибудь станет пламенем, которое сожжёт демона.       — И всё же у меня такое чувство, будто это пламя во мне порядком иссякло, — призналась Хастрей.       — И твои чувства не обманывают тебя, юная Искра, — согласился Танориесин. — Конечно, ты всё ещё сильна, но не так, как тогда, во время битвы. Возможно, Askeria одарила тебя, чтобы ты выполнила свой долг, и теперь она забирает свой дар назад. Что ты думаешь об этом, девочка?       — Мне ничего не нужно, — вздохнула Хастрей. — Я не ищу ни славы, ни могущества.       — Что же ты тогда ищешь?       — Я не знаю.       — Теперь ты свободна и от демонических уз, и от обещания, данного Квинделие. Куда же теперь тебя приведёт твоя дорога, Хастрей без рода и корней?       — Какая разница? Все равно последнее слово за вами.       — Я спрашиваю тебя, потому что хочу услышать, что ты думаешь, — в нетерпении отмахнулся король. — Быть может, ты хочешь уйти в свою деревню?       И правда. Что она теперь будет делать? Хастрей об этом не думала. Хочет ли она вернуться в свою деревню? Со смертью старшей ведьмы её место займёт ученица. Скорее всего, она согласится принять Хастрей в ученицы, если та её уговорит. И снова всё будет, как прежде. Ворожба, заговоры, обходы домов, праздники, сбор урожая, кормление скотины и лай охотничьих собак. Летом она будет наслаждаться жизнью, а зимой — скучать по лету. Скорее всего, она выйдет замуж за какого-нибудь охотника и скорее всего это будет Хмал. Хмал знал тундру лучше, чем собственный дом и ладил со всяким зверьём и птицей. И каждую ягоду, каждую травинку и каждую букашку он знал по имени. Он был одним из немногих мужчин, с которыми Хастрей разговаривала дольше, чем несколько минут в день. Они поженятся, родят много детей и встретят счастливую, спокойную старость.       А может, она даст обет безбрачия и посветит свою жизнь изучению магии, не одну ученицу поднимет на ноги. А когда наступит старость, то уйдёт жить в тундру, кочевать вместе с оленями и брать от природы лишь того, что хватит, чтобы не умереть с голоду. С годами она забудет, как разговаривать и что есть люди кроме неё. А когда она умрёт, то станет ветром, носящимся по пустоши.       Хотела ли она этого?       — Нет.       Король уже знал, о чём она думает. Он видел её душевные метания, отразившиеся в глазах. Некуда идти и некуда возвращаться — это и есть истинная свобода, но почему-то люди её страшатся больше всего на свете.       — Ступай, девочка. Беседа с тобой утомила меня, — махнул он рукой.       Когда она промелькнула в дверях, взмахнув копной светлых, почти белых волос, он почти увидел вместо неё ту человеческую ведьму.       Странная, странная ведьма. Она могла бы многого добиться. Слыханное ли дело — простая Ta`Meri овладела секретами эльфийской магии, ведомые лишь тысячелетними Великими ведьмами! Она была в союзе со многими тварями из верхних и нижних уровней, даже Седые волки её опасались, посему она могла без опаски ходить в глубины тундры и тайги, чтобы творить свою непостижимую ворожбу. И всё же она осталась там, в этой крохотной деревеньке, чтобы помогать роженицам и плести обереги от нечисти. Она могла бы стать самым уважаемым магом на севере, но вместо этого её знают лишь односельчане как страшную ведьму.       Ничто её не держало там. Ни к кому и ни к чему она там не питала любви. Она вообще не испытывала этого чувства — в сердце её гуляли ветры севера. И всё же она осталась, сказав: «я лишь делаю то, что должно».       Люди — странные создания.       А эта девочка была другая. Её не прельщала тихая и спокойная жизнь, а узы любви и дружбы были ей неведомы. Нигде она не находит себе места, и рано или поздно поймёт, что нигде ей места и нет, да и нет в том нужны. Таких, как она, ничем не удержать, как сам свет.       Возможно, именно из-за её свободолюбия, столь несвойственного человеческому роду, он ей заинтересовался. Да, дело даже не в её силе Искры, не в том, что её ещё с младенчества отметил Коллекционер душ. Именно потому, что по нраву своему она так похожа на эльфов, которых ненавидит.       Да. Люди — действительно странные создания.       Прошёл год, а то и больше — Хастрей уже не считала. Здесь было так спокойно, так тихо, что перестаёшь замечать течение времени, а дни смешиваются воедино. Эльфы уже не отпускали оскорбительные реплики в её сторону. Любить не полюбили, но уважения всё же прибавилось. Теперь она уже была не Ta`Meri, а Fasia — старое слово, означающее примерно «сестра из иного рода». Яоноис взял её в ученицы — церемония клятвы была не такой интимно-красивой, как это было с Квинделией, но с ним было куда спокойней. Он был добрым, терпеливым наставником, который бережно, осторожно раскрывал ей тайны мироздания и вёл её по дороге знаний. Он рассказывал ей о чудесах эльфийского врачевания и учил её проводить операции — Хастрей с удивлением понимала, что знай ведьмы её деревни о таких вещах, они могли бы спасти куда больше жизней. Хастрей, в свою очередь, рассказывала ему о ворожбе и ведьмовском искусстве.       По сути, она занималась тем же, что и всегда: лечила раненых, ухаживала за скотиной, собирала травы и изготавливала бальзамы и припарки, иногда помогала роженицам. К слову, эльфийки рожали очень редко, зачастую всего одного ребёнка за всю жизнь, а то и вовсе оставались бездетными и совсем не огорчались по этому поводу. Они шутили, что природа одарила их долголетием и за это забрала у них плодовитость — возможно, это и было правдой, потому что детский смех в Цитадели был слышен ну очень редко.       Эльфы не могли похвастаться большим разнообразием повседневной жизни. Праздники у них были значительно реже, чем у людей. Праздник весны у них служил одновременно и праздником начала нового года, солнцестояние они не отмечали, как и дни рождения. Они говорили, что для них итак каждый день — праздник, и Хастрей очень нравился этот подход.       О Квинделие не вспоминали, как и об умерших вообще. Все вели себя так, будто их и не было вовсе. «Возможно, тебе, привыкшей хоронить мёртвых и нести память о них сквозь года это кажется жестоким, — говорил Яоноис. — Однако мы просто их отпускаем, чтобы они наконец обрели свободу. Да и что толку от разговоров? Мёртвых они не вернут.» Хастрей не сразу привыкла к такому отношению, но что-то в нём было такое, что было близко ей.       Болтовни и смеха почти не было слышно. Зато постоянно то кто-то заиграет на флейте печальную трель, то чьи-то пальцы тронут струны арфы или забегают по клавишам фортепиано, то кто-то начнёт выводить на скрипке нежные мелодии. Хастрей сколько не пыталась, никак не могла освоить эльфийские инструменты — слишком уж они тихие, слишком уж нежные были для её грубых деревенских рук. Она узнала, что почти каждый эльф когда-нибудь да сочинял стихи, а дети во дворах часто на ходу придумывали частушки и сложные правила их игр и забав.       Вскоре Хастрей привыкла к странностям эльфийского народа и даже научилась их любить. Больше не пугали её их пустые белые глаза, не смущала синяя кожа и затейливые, витиеватые метафоры. А к тому, что их одежда была мала для её роста и далеко не тонкой и изящной фигуры, а кровати были жесткими и короткими, можно и привыкнуть. С теми эльфами, которые впервые приняли её и укрыли в Цитадели, она была особенно близка. Яоноис был для неё мудрым наставником, к которому всегда можно было обратиться за советом. Элоя и Найрона были ей подругами, которые научили её ходить носить странную эльфийскую обувь на высоких каблуках и длинные ногти, украшенные узорами и драгоценными камнями. Они причёсывали её по утрам и помогали нанести косметику на лицо, и благодаря этому ей удалось сделать шрамы менее заметными. Но теперь она их уже не боялась и не скрывала, и когда смотрела в отражение в зеркале, то не корчилась от непрошеных воспоминаний.       А Анисин… что Анисин? Он не любил долгую болтовню и сам никого не слушал, обращаться к нему за советом — гиблое дело. Он не мог назвать и десяти рун, зато знал, какие сны видит огромный старый кракен на дне океана и куда в последний раз уходят коты. Он смеётся над всем серьёзным, зато серьёзно говорит о всяких глупостях. И приручить старшего шамана Анисина можно лишь поняв, что его нельзя приручить. Сам он тоже никого не стремится приручать, но стоит это понять, как поймёшь, что сам хочешь отдать ему своё сердце, думала Хастрей. Потому что так оно и было. Он был похож на неё — такой же свободный, вечно не находящий себе места и смотрящий вдаль, за горизонт.       Боль от воспоминаний об осколках льда и крови на снегу постепенно притуплялась. А в ночь, когда Анисин сидел у её ног, когда она отдыхала на раскидистых корнях чародей-дуба, то тот день, когда её мир раскололся надвое, и вовсе перестал иметь для неё значение. Он пел песню про неё — не про её красоту, не про любовь к ней, а про неё саму, настоящую, со всеми недостатками и глупыми метаниями, и ветер был ему флейтой. Возможно, в те минуты она позволила бы ему большее, но он ничего не сделал, потому что ему было достаточно и этого.       А потом она увидела стаю перелётных птиц, возвращающихся с тёплых краёв и несущих на своих крыльях весну. И поняла: пора бы и ей уходить.