Сосуживцы

Следующие несколько дней проходят ещё в большем анабиозе, чем предыдущие. То тупое, но одновременно приятное чувство, когда тебе кто-то нравится, и ты нравишься этому кому-то в ответ, но вы оба не предпринимаете никаких шагов, уже начинает немного раздражать. Каким бы нерешительным ссыклом Антон ни был, он ненавидит находиться в подвешенном состоянии. Во вторник Антон видит пришедшее от Арсения Сергеевича сообщение: Антон, простите меня. Я вспылил и вёл себя не очень прилично. А вечером на досуге подумал, а может, действительно, не вы принесли этот кофе? Он набирает ответ: Нет, это действительно был я Арсений не отвечает, но опять пытается делать вид, что ничего не происходит, только теперь выловить его для разговора становится практически невозможно. По вечерам он запирается в кабинете и делает вид, что его там нет, утром — приходит одновременно со всеми и усиленно притворяется, что у него важные телефонные звонки, и жестами отгоняет Шаста от себя, а в перерывах он куда-то пропадает. В какой-то момент Антон даже подумал, не подкараулить ли его в туалете, но, когда он предпринял попытку, Арсений просто забежал в кабинку, сделав вид, что не заметил Шастуна. Орать через дверцу кабинки о чувствах в рабочем туалете Антону, несмотря на положение, кажется совсем уж ебланизмом, поэтому в этот раз он отступает. А Арсений больше, похоже, в туалет и не ходит — Шаст следит. Куда же он тогда писает? Антон готовит масштабную диверсию на четверг, планируя остаться до ночи, если потребуется, но за кофе Оля напоминает ему, что у них вечером концерт. Антон совсем забыл, как больше нескольких месяцев назад умолял Серябкину пойти с ним — выступал один из его любимых рэперов. Оля терпеть не могла хип-хоп, но он так её достал, что она наконец согласилась. Да и выглядела в последнее время она как-то слишком потерянно. Всё-таки не всегда, видимо, стратегия не трогать и ждать, пока человек сам расскажет, является верной. За своими переживаниями Антон совсем забил на подругу, а сейчас при внимательном осмотре Шаст замечает её потухший взгляд и решает на день откинуть свои проблемы и выяснить наконец, что происходит с Олей. Они сбегают с работы на час раньше, потому что Антон настаивает на необходимости накидаться до концерта, а ещё он хочет разговорить подругу. Так что идут они не в привычный бар с долбящей музыкой и тёмными интерьерами, а в «Рукколу», где, по словам Серябкиной, делают самую вкусную сангрию. — Оль, ну ты же понимаешь, что я всё вижу? — Я что, настолько похожа на открытую книгу? — Девушка произносит раздражённо, и Антон не понимает, чем это вызвано. Он аккуратно отвечает: — Совсем нет, просто я тебя хорошо знаю и вижу, что ты в последнее время странно себя ведёшь. — Ты тоже, — буркает Оля, и Шаст смотрит на неё немного обиженно. Она тут же сдаётся. — Прости, Тотош, я просто… Мне кажется, будто бы весь офис меня обсуждает, постоянно ловлю на себе взгляды и слышу шёпот за спиной — не могу понять, это правда происходит, или у меня паранойя. Антон смотрит ошарашено, он вообще ничего такого не замечал. Шаст уже открывает рот, чтобы объявить об этом, но Серябкина перебивает: — Конечно, ты ничего не замечаешь, я же тоже вижу, что у тебя совсем другим голова забита. Но это… В общем-то… — Оль, ты же знаешь, что можешь рассказать мне всё. Я всегда за тебя. — Знаю, дорогой. — Серябкина печально улыбается и тянется через стол, чтобы потрепать Антона по волосам. — В общем дело в том, что, когда вернулась Лена, я вспомнила всё, что между нами было. Ну тогда, ещё в универе. Антон удивлённо открывает рот — он знал, конечно, что тогда, десять лет назад, для Оли это было стрессом — она не просто обнаружила свою бисексуальность, а по-настоящему влюбилась в Темникову, но тогда всё так закрутилось и завертелось, было таким бурным и сильным, что практически ничего нельзя было понять. Потом они начали ссориться, часто, зло, и Серябкина, конечно, переживала, но Шасту казалось, что ей удалось взять себя в руки и перерасти эти отношения. После у неё было ещё два долгих и важных романа — один с парнем, один с девушкой. — И вот она пришла, такая вся серьёзная, правильная, обновлённая, а меня накрыло. Ты даже представить себе не можешь, как сильно. Я уже третью неделю не могу ни о чём думать. — Антон понимает, о чём она говорит. — И самое ужасное, что я же осознаю, она замужем, у неё ребёнок, и я не хочу разрушать семью, но я ничего не могу с собой поделать, понимаешь меня? То есть мне прям плевать на этого ребёнка, на этого мужа — я их не видела и не знаю, для меня это пустые слова. А её улыбка — что-то реальное. И мне плохо. — А ты ей это сказала? Вы это обсуждали? — Антон аккуратно интересуется, ему больно за подругу — настолько несчастное и грустное у неё лицо, он по интонации понимает, что это важно, это не прихоть и не помутнение. Оля не плачет, видимо, всё уже выплакала, и Шасту бесконечно стыдно, что он позволил ей переживать это в одиночку. Серябкина невесело усмехается: — Конечно, практически сразу. В следующие же выходные после вечеринки в честь её назначения. Я предложила встретиться, вспомнить былые времена, так сказать. Она нехотя, но согласилась. А я же не могу сдерживать себя — я её целую, будто бы случайно мимо щеки, а она отстраняется и демонстративно так вытирает рот. Ну я же дура, не сдаюсь, хватаю её под руку, мы гуляем, а я все наши самые нежные случаи вспоминаю, знаешь, не когда мы трахались, а когда мы лежали в общаге на одной кровати, она у меня на животе, а он у меня как забурчит, и мы с кровати от смеха падаем. А потом на полу целуемся как сумасшедшие. И миллион таких вещей. Как я ей на последние деньги кольцо купила — она обещала не снимать никогда, а сейчас у неё все пальцы в кольцах, а моего, конечно же, нет. И она, знаешь, так со снисхождением это выслушивает, головой кивает, а потом про мужа рассказывает, как он её на Бали возил. — У Оли слёзы тихо из глаз начинают капать, а она будто бы и не замечает. Антон берёт её за руку, и в груди у него болит. — Ну и ничем это не закончилось тогда. Намёк я поняла, но что я могу поделать? Тогда решила зайти с другой стороны — начала ей сюрпризики делать маленькие — то цветы заказала, то пирожные приготовила сама. А она меня подловила, и говорит, что всё это красиво, конечно, но цветы, мол, лучше оставить в земле, а еду с глютеном она не ест. А я зачем-то дальше пошла — начала писать ей нежности всякие, от руки. Стихи свои и чужие, фотки печатала наши, в конверт вкладывала. А она мне говорит: «Оль, ну ты же сама всё понимаешь, ты же умница», а я ей: «Когда женщине говорят, что она умница таким тоном, это означает, что она круглая дура», а она: «Ну я бы так не сказала», а я ей говорю, что она очень вежливая стала, она — что никогда не знала, что это недостаток. — Антон протягивает салфетку, Оля аккуратно сморкается и продолжает дальше, а голос внезапно меняется, в нём появляется отвращение к себе. — Ну и я зачем-то решила, что, раз на чувства не получается надавить, можно на страсть попытаться. И прислала ей нюдсы. Сейчас сама не понимаю, зачем. Ну, а сегодня утром ко мне Саша Гудков подкатывает за обедом и своим этим противным голосом так, знаешь, участливо: «Оленька, что ж ты не говорила, что у тебя проблемы? Ты же знаешь, что нимфомания лечится? Я понимаю, что у тебя травма, не каждого из нас принуждали к сексу в 16, да ещё и взрослые мужики, но я могу тебе дать номер одного человечка» и бла-бла. — У Антона на этом моменте неосознанно кулаки сжимаются и челюсть напрягается — очень хочется разбить сейчас что-то, но Оля опять усмехается только грустно и махом допивает сангрию в бокале. У неё действительно было ужасное прошлое — в музыкальной школе учитель сольфеджио едва ли не изнасиловал её, а потом угрожал, что Оля не получит партии в выпускном концерте, если не продолжит заниматься с ним сексом. Она была совсем юной и считала, что ничего совсем ненормального в этом нет, убеждала себя даже, что ей нравится, но всё равно скрывала от родителей и учителей. Уже только спустя пару лет в университете ей удалось найти силы, чтобы рассказать это сначала Лене, потом, ещё спустя года два, Антону. То, что сделала Темникова, использовав этот факт в качестве попытки якобы «помочь», рассказав совершенно постороннему человеку, который ещё и рот на замке держать не умеет — самое низкое предательство, которое можно было себе представить. У Шаста аж руки чешутся, и он никогда никого в жизни не бил, тем более девушек, но сейчас хочется оттягать Темникову за волосы. Оля продолжает: — Ну, а ты знаешь, что кроме неё и тебя про Макса никто не в курсе был. А теперь, видимо, весь офис знает. И я понять не могу, за что она так со мной? То есть, я знаю, возможно я перешла черту, мне не следовало ей писать, но я честно не могла… Это всё так сложно и больно. — Вот теперь она плачет по-настоящему, всхлипывает как маленький ребёнок, прячет лицо в ладонях. У Антона сердце кровью обливается — как он мог такое допустить. Но, с другой стороны, что бы он сделал? Запретил бы Оле писать этой суке или посоветовал бы «переключиться»? Бред какой-то. Осознание этого не помогает всё равно — он чувствует жгучую вину и стыд, и ему плохо — его лучшая подруга, его солнечная девочка, сейчас сидит перед ним и плачет, потому что жизнь — несправедливая мразь. Он гладит Олю по запястью, спустя пару минут она успокаивается, вытирает слёзы и нос. Антон жестом просит ещё сангрии. — Оль, тебе нужно поговорить с ней. Она должна объясниться и извиниться. — Да, я знаю. Им приносят ещё по бокалу, Серябкина практически залпом выпивает свой. — Знаешь, что самое ублюдское во всей этой ситуации? — Антон качает головой. — Что я до сих пор что-то чувствую к ней, даже несмотря на всё это. Шастун вздыхает прерывисто, будто воздух в лёгких мгновенно заканчивается. Оля улыбается тоскливо и плечами пожимает. А потом резко вскидывает руку, чтобы на часы посмотреть. Наигранно бодрым тоном произносит: — Так, ну всё. Поплакали и успокоились. Мы сейчас с тобой на концерт опоздаем, в самый слэм не попадём. — Оль, ну какой концерт? Ты уверена? Поехали к тебе, может, лучше посидим дома, «Зачарованных» посмотрим? — Не, Тотош, ты смеёшься? Если я сейчас не пойду на движуху какую-нибудь, я же сама себя мыслями закопаю. Мне отвлечься надо. Твой дерьмовый Скруджи идеально подходит. — Оль, ну… — Так, Шаст, я всё сказала, если сейчас ты будешь меня жалеть или делать из меня хрустальную девочку, я совсем не выдержу, так что гоу, давай плати по счёту, я в туалет и через десять минут встречаемся на выходе. Оля встаёт с места и направляется в сторону дамской комнаты, прихватив с собой сумку, оставив Антона с угрызениями совести и своим пальто. Он подзывает официантку, просит счёт и проверяет баланс на карте. Должно хватить. Антон платит за сангрию и сразу же заходит в приложение, чтобы вернуть Темниковой долг. У него останется всего полторы тысячи до конца месяца, но лучше будет питаться одним дошираком и водой, чем быть должным этой суке. Сразу после перевода он пишет ей в вотсапе: «Надо поговорить завтра». В ответ прилетает «Спасибо, Тош, хотя я не настаивала, мог бы и позже отдать, ты же знаешь. Конечно, поговорим». Он встаёт с места и бредёт к выходу. Собственные проблемы кажутся незначительными. Оля всегда была такой — борцом. Шастун не понимает, почему на её долю каждый раз выпадают такие испытания, но он твёрдо знает, что с каждым из них она справляется. И это тоже не станет исключением, но теперь Антон будет рядом, ей не придётся переживать всё в одиночку. * На концерт они опаздывают, но на сцене всё равно никого нет — толпа шумит и свистит, они сразу направляются к бару. Оля выглядит хорошо, шутит что-то, изгаляется по поводу того, что сейчас на них выльется тонна звукового мусора, и Антон очень пытается тоже делать вид, что всё в порядке — она смотрит на него предостерегающе, как бы говоря, что, если они опять коснутся темы, она ему врежет. Когда на сцене появляется Скруджи, клуб орёт, а Серябкина, вопреки своей нелюбви к толпе в принципе и рэпу в частности, тащит его за руку поближе. Концерт начинается, и Антона немного отпускает — Оля действительно выглядит как обычно, а он её знает, так что всё точно образуется. Они прыгают среди кучи подростков, толкаются, и это адреналин. Оля откуда-то знает некоторые тексты, и на ехидный взгляд орёт в ухо, что «ну бля, а как можно их не знать, ты же постоянно его слушаешь!». Антон ухмыляется, потому что она утрирует — он любит Выграновского, но не настолько, чтобы «постоянно». Эд на сцене выкладывается по полной, Шастун в восторге — не зря они ждали этот концерт — Скруджи долго не было, а сейчас это презентация нового альбома, и это пушка. В концертном броуновском движении их всё ближе и ближе относит к сцене, так что под конец они практически возле неё. Эд заканчивает под «Оттуда, где я», и толпа совсем беснуется. Антона отталкивает от Оли, и несёт в левый край, пока он, прыгая и подвывая, сильно не врезается в кого-то. Шаст и не думает извиняться — это концерт, такие правила — пока не поворачивается и не теряет дар речи. Перед ним, такой же очумевший, стоит Арсений Сергеевич собственной персоной. Он опять без очков и с нормальной причёской, в футболке с нарисованным черепом. Антон настолько охуевает, что не обращает внимания на то, как Выграновский на сцене благодарит всех и прощается, пока наконец люди не начинают расходиться, пихаясь. Только тогда он отмирает, да и Арсений, кажется, берёт себя в руки. — Шастун, вы что, следите за мной? — Что вы здесь делаете? Они одновременно выпаливают это, и Антона пробивает на ржач. Он не сдерживается и начинает хохотать, потому что ну это самая ебаная ситуация из всех — встретить Попова на концерте Эда, мать его, Выграновского. Смотря на него, Арсений тоже начинает хихикать, и это мило. В этот момент Шаст чувствует, как у него вибрирует телефон, и он уже тянется за ним, как тот прекращает — он вспоминает, что где-то здесь должна быть Оля, и выпаливает: — Арсений Сергеевич, если вы хотите, чтобы и это осталось между нами, не получится — я тут с Олей Серябкиной и, судя по тому, что она перестала звонить, она нас нашла. Арсений перестаёт улыбаться, но пожимает плечами и открывает было рот, как в этот момент Шаста ощутимо тыкают в бок острым ногтем и он подскакивает от неожиданности. — Я тебя ищу, задница, а ты тут уже кого-то клеишь! — Оля возмущённо начинает, пока не осматривает собеседника Антона и не осекается. — Ой бля-я. В смысле! Извините, Арсений Сергеевич! Я не то имела в виду. Я просто немного пьяная. Мне нужно заткнуться. Она закрывает лицо руками, пока Арсений не начинает смеяться. — Ничего, Ольга. Это же внерабочее время, вы меня можете и здесь встретить, и в магазине. Я же человек всё-таки. Оля отнимает руки от лица и смущённо улыбается, мельком кидая на Шаста взгляд, который у него никак не получается трактовать. Он вмешивается: — Арсений Сергеевич, а вам что, нравится такая музыка? — Мне? Нет, конечно же. — Попов улыбается насмешливо, но сбегать, судя по всему, не собирается. — Так, а что вы здесь делаете? — Антону его никогда, походу не понять. — Да я, в общем-то, немного знаком… — Бля, вот ты где! Я тебя обыскался уже, пидора кусок, договаривались же, шо ты сразу к выходу пойдёшь, нас машина ждёт, забыл? Вот шо тебе за сценой не сиделось, там абсолютно такой же звук. Нет, бля, выперся — «к людям хочу, атмосфера». В жопе хера у тебя давно не было. Это какая-то ебланская сюрреалистическая фантазия, потому что к ним подходит сам Скруджи в бейсболке и тёмных очках, а «пидора кусок» это, очевидно, обращение к Арсению. — Э-э. Кхм. Эд, знакомься, это Антон и Ольга, мои подчинённые, которых я совершенно случайно встретил здесь, поэтому буду тебе очень благодарен, если ты будешь чуть-чуть этичнее. — Ага, может мне к тебе ещё на «Вы» при них обращаться, ваше графское высочество, и ручкой так — оп? — Ухмыляясь, Скруджи издевательски приседает, а потом подаёт руку для пожатия охуевшему от такого поворота Антону и наклоняется, чтобы поцеловать ладонь не менее охуевшей Оле. — Мусье, мадам, как вам концерт? Ток без расшаркиваний. — Аэм… Это... — Антон растерянно пялится то на закатившего глаза Арсения, то на Скруджи. — Это было нереально круто! Нам очень зашло. — Оля находится первой, и Эд переводит заинтересованный взгляд с Антона на неё. — Ну шо тада, едем? У нас сейчас будет типа афтепати, я ж всё-таки ёбаный альбом наконец записал, — он опять скалится, но в этот раз в голосе ощущается гордость, — так шо сегодня бухаем. — Эд, я же говорил, у меня завтра работа, я не могу. — Да бля, Арс, в жопу засунь свою работу, а? Я шо, каждый месяц альбомы выпускаю? Сорре, конечно, что не смог клуб на пятницу ради тебя снять, но давай не кобенься уже, а то задрал. Всё, чуваки, погнали. — А мы это, типа тоже? — Антон не совсем вдупляет ситуацию. — Нет, Шастун, это… — Естественно, длинный. Кенты Арса — мои кенты. Арсений возмущённо вытаращивается на Эда. — Эд! Это мои подчинённые, мы должны соблюдать субординацию. — Господи, Арс, какой же ты душнила, а? Я, блядь, уже забыл. Какую, нахрен, субординацию, вы же не на работе твоей обожаемой? В машине как раз ещё два или три места есть. Всё, шевелите булками. И Скруджи, не дожидаясь ответа, разворачивается и направляется куда-то за сцену. Арсений вздыхает, зыркает на них с Олей, но машет рукой, идём, мол. Антон уверен, что ему что-то подсыпали в коктейль, потому что это всё не может быть по-настоящему, они проходят по каким-то коридорам к чёрному выходу, где уже и правда стоит микроавтобус, в который Эд запрыгивает и жестом указывает на свободные места. Их немного — большинство занято, как догадывается Шастун, друзьями и техниками Эда, они приветственно кричат и свистят, когда он запрыгивает в машину. — А вам разве не надо собрать аппаратуру там, все дела? — Антон залазит и садится рядом с Арсением. — Не сегодня, длинный. Сегодня мы гуляем. — Эд широко улыбается. Шаст бы никогда не подумал, что Скруджи при всей его внешности, таких треках и репутации окажется настолько свойским парнем. В этот момент он протягивает руку Оле, помогая забраться, закрывает дверь и бус сразу трогается. В салоне слышится звук открывающихся банок и разносится запах пива, Шасту передают откуда-то сзади, и он бы не хотел смешивать, но кто откажется от пива, даже после сангрии и ебучего клубного Олд фешена. — А дама пьёт? — Эд с Олей сидят напротив них с Арсом, и Антону видно, как Скруджи достаёт банки из-под сидения, вопросительно, но недоверчиво рассматривая Серябкину. Она закатывает глаза и выхватывает банку, открывая её и сразу присасываясь, чтобы не пролить пену. Выграновский присвистывает и ржёт. Они втроём чокаются, и Эд вздыхает, переводя взгляд на Арсения. — Арс, ну ты заебал, правда! — Ну я не могу пить в их присутствии, это деловая этика. — Арсе-ений, забей уже, а? Где мой любимый отбитый Арс? К тому же, кто вообще сказал, что не можешь? Мой босс может, у нас с ним заебись отношения. — Ага, поэтому он не приехал сегодня? — Скруджи заметно напрягается, но Арсений быстро берёт себя в руки. — Ладно, ты прав, извини. Попов лезет за банкой и под «другое, блядь, дело» Эда щёлкает кольцом и делает первый глоток. Антон до сих пор не может отойти от того факта, что их Арсений Сергеевич дружит с одним из его любимых русских рэперов, поэтому живо интересуется: — А как вы вообще познакомились? — О, это пиздец, какая угарная история. — Скруджи лыбится, насмешливо смотря на Арсения. Тот в который уже раз закатывает глаза. — Вообще не угарная. — Короче, послушайте и зацените. Я тогда ещё только начинал подниматься, ток перебрался в Москву, а Арс уже был изюмом. — Арсений на этом моменте фыркает. — Ну короче, я начал уже всякие халтурки мутить, в шоу том дебильном поучаствовал, ну и один мой кореш посоветовал салон, то я хотел себе татух набить. И прикатываю я в этот салон, а он понтовый такой, ну и меня выморозило это, а тут этот петух стоит на входе — этом, как его, ресепшне — и собачится с сотрудницей… — У Арсения Сергеевича, что, татуировка есть? — Антон ошалело хлопает глазами, смотря на Попова. Тот делает попытку ответить, но Эд перебивает: — Ну да, вы шо, не шарите? Арсений издаёт раздражённый стон. — Где? Я бы заметил! — Вырывается у Антона, и он тут же ловит на себе три взгляда — удивлённый Олин, насмешливый Эда и взгляд «какой же ты идиот» Арсения. Скруджи, хмыкая, продолжает. — Но щас не об этом, он тада по другой причине там торчал. Ему типа для выборки своей какой-то нужно было, шоб люди отвечали на вопросы его дебильные, типа «нахуя вы делаете тату?», «как это поменяло вашу жизнь?», «что думают ваши боссы?» и прочая поебота, ну, а девочка, разумеется, не хотела подсовывать это дерьмо их клиентам. И тогда он развернулся, увидел меня и с чего-то решил, что я мастер. И начал подкатывать уже ко мне. Ну, а мне скучно было, я подыграл. — Это потому что ты уебок, Эдик, — замечает Арсений, — исследование важное было. — Ну не без этого, конечно. — Скруджи скалится. — Ну короче, дал он мне свой опросник, а я ему зачем-то номер свой настоящий продиктовал, в душе сейчас не ебу, нахуя. Затупил чот, наверное. Ну он позвонил потом конечно, я раскололся, он орал на меня. — Эд откровенно ржёт, да и Арсений сидит, улыбается. — Ну, а когда успокоился, спросил, шо я по жизни делаю, мы как-то разбазарились, у него там кореша оказались полезные, в общем, Арс мне помог. Ну и я потом очередное его исследование ебанутое тоже подвигал по своим каналам. Так вот и знакомы. Эд чокается своим пивом с Арсением. Оба улыбаются друг другу, едва ли не с нежностью, а Антону чего-то блевануть от этого хочется. Скруджи ловит его взгляд и ржёт: — Э, ну ты полегче, длинный. Арс меня в этом плане вообще не интересует, мне бы чего-то более приятного взгляду. — Он косится на Олю, та в ответ на это смеётся. — Хотя Арсений у нас тоже ничо такой, одна задница чего стоит, конечно. Арс пинает его по ноге, пока Эд издевательски ржёт. В этот момент микроавтобус наконец останавливается и все вываливаются на улицу. Это не клуб, а какой-то коттедж, откуда даже на улице слышна музыка и высыпаются люди. Все они обнимают и поздравляют Эда, некоторые хлопают по плечу или пожимают руку Арсению, что опять повергает Шастуна, если не в шок, то в крайнее удивление. Откуда все эти люди знают его босса, и неужели они прям серьёзно с ним общаются? Или правильнее было бы спросить «он с ними»? Наконец вся толпа заваливается в дом, и Антон обычно чувствует себя неуютно на таких тусовках, но Оля выглядит счастливой, да и Арсений будто бы расслаблен, что до сих пор ломает Антону мозг, поэтому он тоже решает немного отпустить себя. * На следующий день Антон на работу опаздывает — и это при том, что он уехал не так уж и поздно — в два ночи он со всеми, кто готов был его слушать, попрощался, а в три уже дрых в кроватке. Проснувшись утром, в этот раз практически даже без похмелья, он первым делом пощипал себя за ногу, хотя это было тупо — он же уже точно не спал. Но весь вчерашний день сейчас казался сном — признание Оли, концерт Скруджи, встреча с Арсением, знакомство с Эдом и его чуваками, дикая тусовка в каком-то левом коттедже, сосание с Арсом, пьяная игра в «Крокодила»… Стоп, что, блядь? Он что, сосался с Арсением? Это точно сон. Несмотря на слабую головную боль, Антон бьёт себя по щекам, но воспоминание не выветривается — вот они стоят на балконе, пока внизу кто-то горланит «Районы-кварталы», и сосутся. Бля-я-я. Как теперь ему дальше работать, зная, что это произошло? Арсений же наверняка опять будет со своим ебучим «пожалуйста, давайте оставим это между нами». Антона уже колотит от этой фразы. Шаст выпивает таблетку и выводит шпицов погулять, а потом живо собирается на работу. По дороге он получает сообщение от Оли: Я опоздаю. Сильно. Предупреди Арса Арса. С каких это, блядь, пор он стал Арсом? Шаст вздыхает и со всей прыти мчится на работу — слава богу, хоть головная боль отпустила. В офисе его встречает абсолютно обычная атмосфера, которая царит там каждый день. Ничто и никто не орёт о том, что их начальник — давний друг рэпера Скруджи, или что он импровизирует в стендап-барах, или что он, блядь, гей. Антон вот тоже прекрасно жил без знания всего этого, а самое главное, без этих дебильных чувств, которые Арсений то отвергает, то поощряет. Ещё лучше он жил без зудящего желания помочь Попову стать реальным собой. С этими мыслями Шастун заходит в центр, пикая карточкой, направляется к своему рабочему месту, врубает свой комп и заходит в рабочую переписку с Арсением. Печатает: Можно я зайду? Получает спустя две минуты: Заходите Даже без точки, надо же. По пути к Арсению он наталкивается на Темникову, говорящую с Гудковым, что мгновенно напоминает ему о том, что сегодня предстоит ещё одно важное, но неприятное дело. Лена приветливо машет ему рукой, что Шастун с суровым лицом игнорирует. У кабинета Попова его встречает насмешливый взгляд будто бы всезнающего Воли. Паша даже не спрашивает, назначено ли у него, пропускает так. Когда Антон заходит, почему-то опять без стука, он так и не научится этой пресловутой деловой этике, Арсений сидит за столом с подтянутыми к подбородку ногами. Он в своей обычной одежде, но всё равно выглядит по-детски мило и непосредственно, и у Шаста уже искажено восприятие. Арс поднимает взгляд и улыбается, но быстро будто бы берёт себя в руки и стирает улыбку с лица. — Доброе утро, Арсений Сергеевич, как себя чувствуете? У Арсения взгляд теплеет, он снимает очки. — Как выученное наизусть письмо Татьяны. Антон таращит глаза и всеми другими способами даёт понять, что до него не дошло. — Отлично, Антон, отлично. — Арсений легко смеётся, и у Антона нежность затапливает все внутренности — у него всё тонет в этой нежности. — Я хотел поговорить с вами… Фразу Арсения прерывает вибрация телефона, у Шаста телефон тоже пиликает. Они недоуменно переглядываются, оба тянутся за мобильными. Это сообщение в их общий рабочий чат центра в вотсапе. У Антона холодеет в груди, он чуть не роняет телефон из рук. Сообщение от Лены Темниковой. Оля, я считаю, что твоё поведение недопустимо, нам уже нечего обсуждать. Прекрати жить в своём вымышленном мире и спустись на землю. У меня есть семья — муж и ребёнок, я счастлива и не имею ни малейшего желания иметь дело с твоими лесбийскими пристрастиями. Это противоестественно. Мы с тобой когда-то были хорошими подругами, но, если ты продолжишь в том же духе, я буду вынуждена принять меры. Не присылай мне больше такие фото. Нам не о чем разговаривать, не преследуй меня. К сообщению прикреплены две фотографии Оли — одна в белье, другая без него. Она очень красивая, ярко улыбается и кокетливо демонстрирует руку с коротким маникюром. Антону хочется блевать от нахлынувших чувств, это похоже на паническую атаку. Буквально спустя пару секунд — времени как раз достаточно, чтобы прочитать сообщение и оценить фото — они удаляются, а следом прилетает новое: Ой, прошу прощения, не тот чат. Антону никогда в жизни не хотелось так никого ударить. Он хватает ртом воздух и поднимает взгляд на Арсения. Тот сидит за столом с абсолютно белым лицом и дрожащими губами. Таким злым Шаст его не видел никогда — даже когда сам довёл в первый раз. Эта немая сцена прерывается какими-то криками снаружи. Они оба срываются с места и выбегают из кабинета, чтобы увидеть, как Оля толкает Темникову. Та не остаётся в обиде и толкает Серябкину. Они обе кричат, и сложно разобрать, что именно, но периодически выпадают такие слова, как «предательница», «шлюха», «лицемерка», «мразь». Антон решает, что нужно вмешаться, только когда девушки сцепляются друг с другом на полном серьёзе, дёргая друг друга за волосы. Вокруг стоит практически весь центр, и слава богу, они все взрослые люди, так что ни у кого Шастун не видит телефон в руках. Они с Арсением одновременно оттаскивают девушек друг от друга. — Как ты посмела, сука?! Я тебя ненавижу! Как ты могла?! Ненавижу-ненавижу-ненавижу! — Оля дёргается в рыданиях в Антоновой хватке, и ему страшно за неё, он осторожно ладонью гладит её по плечу. — Я об этом и говорила! Она же больная на всю голову! Врача ей вызовите! — Темникова вырывается из обхвата Арсения, строя из себя обиженную невинность — Антон подозревает, что Арс сам отпустил, чтобы не нагнетать ситуацию. — Арсений Сергеевич, видите? Она неадекватная! Преследует меня, врёт обо мне, теперь вот напала! — Лена, замолчи! Зачем ты это делаешь? Вы же встречались друг с другом! Вы любили друг друга! — Антон не знает, зачем он это кричит, Олю только сильнее сотрясает от всхлипов. — Какая нахер любовь, Шастун? Ты в своём уме? Это ненормально, противоестественно! Это мерзко, о чём ты?! Если мы с ней целовались в щёчку, это ничего не значит! — Какая же ты паскуда, Темникова. Не делай из Оли нимфоманку-извращенку. Это ты начала, я был с вами тогда вместе! Ты первая начала заигрывать с ней, а потом напоила, и не надо отрицать. У нас всех и фотки есть, как вы целуетесь, и видео, как ты презерватив на леденец надеваешь и Оле в лицо тычешь! Антон не хотел говорить это, тем более практически на весь центр, это вырвалось случайно, и Оле он этим не помог, но у Лены глаза загораются пущей злобой, она шипит: — Не лезь не в своё дело, Шастун. — Так, всё. Хватит. — Арсений произносит это тихо, но большая часть зевак испаряется с места событий. — Антон, отведите Ольгу Юрьевну в туалет, пусть она успокоится. И принесите ей воды. Если надо, попросите у Паши валерьянку. После пускай зайдёт ко мне. — Воля моментом оказывается с какой-то коробочкой с красным крестом. — А вы, Елена Владимировна, прошу в мой кабинет. Они с Темниковой удаляются, пока Антон с Пашей отводят Олю в туалет, где она более-менее успокаивается, аккуратно стирает потёкшую косметику и умывается. Паша протягивает ей стакан воды и пластинку Новопассита, но девушка отказывается от таблеток. Она собирает волосы в высокий хвост и, кроме красных глаз и слишком быстрого дыхания, её ничто не выдаёт. Шаст притягивает её к себе и крепко обнимает. — Я просто написала ей, что нам надо поговорить. — Оля тихо говорит Антону в грудь, он лишь крепче прижимает её и гладит по спине. — Я не специально это начала, просто она… Я не смогла себя проконтролировать. — Я знаю, солнце. Всё хорошо. Всё будет хорошо. Оля поднимает на него глаза и смотрит неверяще. Антон и сам не понимает, зачем говорит такую херню. Но девушка внезапно начинает хохотать, и Шаст понимает, что это нервное, но смеётся тоже. — А как ты ей клок волос выдернула, ах-ха-ха… Ой, не могу. Вот это ты ей вмазала, конечно. А прикинь бы зуб выбила! Хотя там и так пустовато во рту. Оля несильно стукает его по руке, но смеяться не перестаёт. Они успокаиваются, только когда в туалет заходит Темникова и сквозь сжатые зубы цедит, что Олю ждёт Попов. Когда они с Шастом выходят из комнаты, Лена хватает его за предплечье. — Ты не имел права вмешиваться, Шастун. Я тебе это ещё припомню. Антон выдирает свою руку из цепких пальцев с длинными ногтями и хочет сказать что-то небанальное и крутое, но ничего в голову не лезет, поэтому он молча выходит за дверь. Оля в этот момент уже заходит к Арсению. Шасту очень хочется быть там вместе с ней, но он не может ничего поделать, поэтому просто топчется на месте перед кабинетом. Воля сочувственно предлагает крепкий чай, и Антон соглашается. Серябкина выходит только спустя двадцать минут, и выглядит она неплохо. Она говорит, что Арсений её отпустил на сегодня домой, так что она пойдёт поспит. — Он сказал, что поддерживает меня, но что я повела себя неправильно. — Она делится, пока Шастун провожает её до выхода. — Ещё, что он постарается не дать ходу этому происшествию, и что он поймёт, если я захочу уволиться, чтобы не работать с ней и всем остальным офисом, который видел меня голой, и даст мне самые лучшие рекомендации, и сам даже посоветует в паре мест. Золотой человек, как мы могли над ним смеяться? У Оли твердый и быстрый шаг, Антон почти не успевает. — Я поблагодарила и сказала, что на выходных подумаю. Антону обидно до слёз, что Оля может уйти из центра, но он даже не представляет, каково ей сейчас, поэтому засовывает все эти эгоистичные порывы куда поглубже. — Знаешь? Зато ты прав. Я её классно отмудохала. — На посту охраны Серябкина оборачивается и ухмыляется, становясь похожей на обычную версию себя. — Не звони сегодня, заяц. Я знаю, что ты хочешь помочь, но я хочу побыть одна и поспать, окей? Антон целует подставленную щёку на прощание и удивляется, какими же сильными бывают женщины. Олины каблуки уверенно цокают к выходу, а Шаст думает, что может произошедшее к лучшему — по крайней мере, у подруги не осталось чувств к этой двуличной гадюке. Он возвращается на место и обессилено падает на кресло. Люди вокруг перестают шептаться — чего они боятся? Что он наябедничает Оле? На экране мигает одно непрочитанное сообщение от Попова А. С. Антон, не могли бы вы встретиться со мной на лестнице в обеденный перерыв? Он набирает «конечно» и ещё несколько часов совсем не может сконцентрироваться на работе. * Арсения он находит на лестничной площадке — она пустая, все предпочитают лифты, но Арс, ничего не говоря, просто идёт наверх. Антон так же молча следует за ним. Останавливается Попов только на самом верхнем этаже, доставая из кармана ключи и открывая запертую дверь. Антон подозревал, куда они идут, но всё равно удивлён — он даже не предполагал, что у Арсения есть ключи на крышу. Однако, что его поражает, даже больше видов Москвы, так это явный уют этой крыши. На ней стоит множество цветов, а на полу лежат разноцветные подушки. Приглядевшись, Шаст замечает, что между горшками с цветами стоят светонакопительные фонари. На улице бабье лето, поэтому довольно тепло, но Антон все равно не понимает, куда Арс девает всё это во время дождей или когда холодает. Будто прочитав его мысли, Арсений говорит: — Когда на улице дождь и с наступлением осени я прячу подушки и фонари вон туда, видите надстроечку? Она вообще-то предназначена для каких-то электрических штук, но мои пожитки тоже залазят. А цветы я разношу по офису, вы разве никогда не замечали, что зимой у нас их много, а летом они куда-то пропадают? Антон качает головой — он вообще никогда не обращал внимания на такие вещи. Арсений усмехается. — Присаживайтесь. И он сам садится на подушки по-турецки, а потом и вовсе падает на спину на откуда-то вытащенный плед. Шаст неловко плюхается рядом. Он смотрит на спокойное лицо Арсения, его чуть дрожащие ресницы, не скрытые бутафорскими стёклами очков, на мерно вздымающуюся грудь в отвратительном болотного цвета пиджаке и очень хочет поцеловать его. — Я не могу её уволить, вы же понимаете? — Вдруг говорит Арсений, не раскрывая глаз. — Это первое, что она мне заявила, когда зашла в кабинет, будто бы я собирался это делать. Антон понимает, что он говорит не об Оле. Он не перебивает и не добавляет ничего. Просто сидит и смотрит на то, как лучи солнца ласкают бледную кожу Попова. — Я сочувствую Ольге. Мне кажется, ей легче будет уволиться после всего произошедшего. — Вы её не знаете, она настоящий боец. Ещё вас удивит. Арсений улыбается, Шаст не выдерживает и проводит пальцем у него по носу, несильно нажимая на кончик. Всегда хотелось. Арс всем своим видом выражает тепло, поэтому следующие его слова после молчания застают врасплох. — Вы слышали, что она кричала? Про противоестественность и несерьёзность? — Бросьте, Арсений Сергеевич, она просто узколобая истеричка, которой не на ком выместить свою злобу. — И тем не менее, это то, о чём я хочу с вами поговорить. Арсений открывает наконец глаза, и в солнечном свете они сияют, хотя он серьёзен и просит от Антона того же, Шастун не может не думать о том, как же сильно ему хочется его поцеловать. — Антон, мы с вами не маленькие дети, и я думаю, что мы оба понимаем, что между нами возникло нечто…чему пока ещё рано давать название, но оно рискует перерасти во что-то большее. И поэтому я хотел бы, чтобы вы понимали всю ситуацию. — Они смотрят друг другу в глаза, и это самый долгий зрительный контакт за всю его жизнь — Шаст не выдерживает и отводит взгляд. — Когда я был моложе, даже моложе вас — знаю, такое трудно представить — я начинал работать в одном учреждении, вы его знаете, нет нужды называть. И один мой коллега узнал о том, что я… гей. Он рассказал начальнику, и буквально на следующий день меня уволили. Без обязательных выплат, без рекомендаций, которые в то время в нашей сфере значили всё. Я лишился кандидатской, которую в тот момент практически дописал на базе работы того учреждения. И в общем, это было трудное время для меня. — Антон смотрит печально, хочет переспросить, но Арсений продолжает. — Да, я мог пойти в суд, но это означало бы, что узнают все — семья, друзья, потенциальные работодатели или клиенты. А вы знаете, в нашей стране репутация и связи означают практически всё. Я не мог такого допустить, поэтому проглотил всё. Прям как вы тогда. — Арсений хмыкает, но Антону не смешно, он ждёт конец истории, мораль, потому что чувствует, что вот оно — откровение Попова. Арс продолжает. — В конце концов, это было только начало моей карьеры, да и жизни тоже, хотя тогда, конечно, мне казалось, что это всё. Ну и я решил, что, во-первых, у меня больше никогда не будет начальника, а во-вторых, что я займусь тем, чем в то ещё время заниматься боялись, да и сейчас не особо стремятся — буду исследовать и вскрывать проблемы. Чтобы такие люди как я, которым, возможно, не повезло, пусть и не напрямую, но могли указать системе на её недостатки. Но это означало, что мне нужно было измениться, а ещё очень много работать. Я набрал кредитов, попытался найти таких же заинтересованных людей — вы не знаете многих, с кем я начинал, у них сейчас свой бизнес, но я безумно благодарен им за помощь на первых этапах. И вот, спустя почти пятнадцать лет, наш центр занимается не только проектами для страны или бизнеса, но и некоммерческими, которые я инициирую и курирую сам. Но это всё в рамках хвастовства. Я хотел сказать другое. — Арсений наконец садится, берёт ладонь Шаста в свои, и ему не противно, что она потная. — Да, сейчас я сам себе начальник, но репутация и связи по-прежнему значат всё. Сколько, по-вашему, у нас будет прибыльных заказов в этой стране, если главы компаний или, тем более, структур узнают о моей ориентации? Это только в фильмах и сериалах наше государство показывается плюс-минус толерантным, по крайней мере на таком уровне. А это детище всей моей жизни. Антону уже в который раз за день плохо, он понимает, о чём говорит Арс, но это так бесконечно нечестно. Почему он в одиночку должен нести такую ношу, которую сам же на себя и взвалил? А остальным просто плевать на это, люди воспринимают его как само собой. Антон обхватывает их ладони своей второй рукой, смотрит смело: — Вы же придумали всё это, чтобы помочь людям, но почему тогда вы не можете помочь самому себе? Разве не в этом и заключается смысл? Как можно стремиться что-то изменить, если не начинать с себя? Арсений улыбается грустно. — Антон, в вас ещё теплится юношеский максимализм. Я сам не в силах изменить ничего. Я только вскрываю раны на теле, лечить не в моей власти. Я вскрываю гнойники и надеюсь, что в какой-то момент их станет так много, что нельзя будет их игнорировать, и тогда хоть кто-то хоть что-то сделает. — Нет, нет. Всё равно! Ваша главная цель — изменить и помочь. Почему вы считаете, что недостойны того же самого? Позвольте мне просто… — Антон, я хотел бы! Правда, хотел бы. Вы даже не представляете, что делаете со мной. И мне стыдно и неловко, что всё началось так, но вы продолжали быть настойчивым и искренним, и я не могу перестать думать о вас. Но это слишком большой риск. — Но ведь нам необязательно выходить из шкафа! Никто не заставляет нас афишировать свои отношения и давать интервью! Я бы просто хотел иметь возможность целовать вас утром и вечером, и может ещё в обед, и в перерывах на курение, и ночью, и на рассвете тоже. И чтобы вы шутили и улыбались. Можно только мне, чтобы остальные не знали, какой вы красивый. Арсений тихо смеётся. Шаст воспринимает это как разрешение и тянется вперёд. Поцелуй выходит нежным, совсем не как их первый, и не как вчерашние пьяные и жадные. Антону хочется прижаться всем телом, но Арс быстро отодвигается. — Даже если не выходить из шкафа, пойдёт столько слухов. — Так они и сейчас ходят! Вы что, будто наш центр не знаете. Про вас говорят такое! — Что, например? — Арс хитро улыбается. — Я вам не скажу. — Но ведь те слухи, которые ходят, не имеют под собой ни малейшего обоснования. А дать повод для них — совсем другое дело. — Вы не можете бояться слухов. — Антон говорит твёрдо и тянется за ещё одним поцелуем. Когда они отлипают друг от друга, Арсений выглядит растерянно, будто не знает, что делать, и для Шаста это маленькая победа. — Я подумаю, Антон. Обещаю. — Как скоро? — А вы в постели тоже такой нетерпеливый? — Арсений наигранно возмущается, — там, знаете ли, это прям конкретный минус. Антон закатывает глаза, но после его очередь смотреть испытующе. Арсений серьёзнеет. — Как только — так сразу.