У любви нет границ

Проснувшись на следующий день, Тило чувствовал своего рода творческое опьянение. Ему очень хотелось, даже ещё до того как пойти в ванну и почистить зубы, сесть за свой синтезатор и сотворить шедевр... Но он всё же не поддался этому искушению, будучи до мозга костей утончённым эстетом. Он был уверен в своей музе. Он ею командовал, а не она им. Муза подождёт и никуда не денется, пока Тило умоется, побреется, примет душ и почистит зубы. А потом сделает причёску и маникюр. В общем – всё. Это было обыденным ритуалом, который он выполнял автоматически, машинально, практически не подключая разум. Разум же в это время занимался сочинительством текста к новому шедевру. Тило чувствовал, что это творение превзойдёт всё, что он сделал до этого. И причиной тому был Михаэль… Весь день Тило провёл за синтезатором, сочетая меланхоличный напев с грубыми аккордами, и в результате получалось что-то одновременно грустное и жестокое. Что-то, ассоциирующееся с тяжёлым топором палача, рубящим шею не в один удар. Что-то, похожее на колесование, когда жертва ещё жива, но лишена своих конечностей, когда она в сознании, но истекает кровью и испытывает дикую боль... Когда смерть ещё не настала, но уже неминуема... Тило запечатлел в своей песне тот миг, когда человек уже летит со скалы, но ещё не достиг дна пропасти. Когда он пока ещё жив, но по сути уже мёртв... Он писал песню до поздней ночи, а потом, когда она была, наконец, готова, без сил завалился спать прямо на диван, не доходя до спальни. Следующим утром он подскочил с мыслью о том, что напишет новый альбом, посвящённый только Михаэлю. Только ему – и, может быть, собственным переживаниям. Он снова писал. Писал целый день, не обращая внимания ни на что, кроме своих текстов и музыки... А ночью, обессиленный, засыпал едва ли не по дороге к дивану. Он ничего не ел на протяжении шести дней. Он не выходил из комнаты и не снимал трубку телефона. Он ничего не видел и не слышал, кроме своего нового творения. Он только курил. Весь пол под рабочим креслом был усеян сигаретными фильтрами, но его эстетическая натура этого вовсе не замечала – она была занята сотворением… Когда на седьмой день полиция по просьбе Анне вышибла дверь в его квартиру, он этого даже не заметил. Надо отдать Анне должное – при виде его осунувшегося лица и согбенной над синтезатором фигуры, она всё поняла мгновенно, отозвала полицию и не стала его тревожить, а просто принесла в квартиру еды, фруктов, сока и сигарет. И оставила его в покое. На восьмой день он закончил и проспал двое суток подряд. Ему снились удивительные сны – лёгкие, но подёрнутые дымкой грусти. Когда он проснулся, то привёл себя в порядок, и отправился в студию, записывать своё творение. Анне, его дорогая подруга, хоть и не понимала о чём именно Тило поёт, но поддерживала его, как могла. Через два месяца он сообщил миру о новом альбоме группы Lacrimosa. И это был триумфальный альбом... Впоследствии выяснилось, что под впечатлением от него несколько особо ранимых поклонников творчества Тило покончили жизнь самоубийством. Тило это не взволновало. Он всех их ненавидел. Он делал этот альбом только для себя. Из-за Михаэля, но не для него. Он не хотел посвящать ему такой страшный подарок. Тило даже не предполагал, что интуитивно нащупал в бронебойной душе Айнхорна самое слабое место. Старую рану, которой не дано затянуться до конца никогда. Миха же, успокоившись, жил своей нормальной жизнью. Он и думать забыл о Lacrimosa, и о той песне, которая внесла в него такой разлад. Когда его группу пригласили на фестиваль, он был абсолютно всем доволен и с удовольствием готовился к выступлению. Он понятия не имел о новом триумфальном альбоме Тило Вольфа. К сожалению… К сожалению, потому что Lacrimosa тоже были приглашены на этот фестиваль. И вот открытие фестиваля состоялось… Тило был слишком занят организационными моментами, чтобы вчитаться в программу фестиваля. На него свалилась куча проблем, и они занимали всё его время. Тем более, что фестиваль этот проводился за счёт государственного бюджета и начался слишком уж внезапно для того, чтоб успеть к нему подготовиться. Тило шёл по коридору павильона, отведённого для участников, в компании своего звукорежиссёра и гитаристов, и яростно спорил с ними об ожидающих их акустических недостатках на слишком маленькой сцене перед слишком большой аудиторией. С тех пор как он написал этот альбом, он слегка изменил свой имидж, который стал ещё более вычурным, чем был. В этот раз он был одет в рубашку, сшитую точно по выкройке восемнадцатого века, с широкими рукавами и жабо. Поверх неё был надет двубортный кожаный жилет с крупными серебряными пуговицами. На поясе – большая серебряная пряжка со знаком святой инквизиции. А на глазах – очки. Обычные, не имиджевые. Просто, чтобы скрыть усталость. И тут вдруг Тило увидел, как из-за поворота навстречу им выходит Айнхорн... Михаэль... Миха. Он, как и в предыдущий раз, был полураздет, облачён в костюм средневекового оборванца-менестреля. Только на этот раз на нём была шотландская юбка и высокие кожаные сапоги с острыми мысками. При виде его Тило разинул рот, а очки абсолютно сами по себе уползли на лоб. Закрутившись с многочисленными проблемами, он попросту забыл, куда приехал и кого тут можно встретить... Айнхорн же, узнав Тило, не сбавляя шага, хитро подмигнул и улыбнулся ему своей умопомрачительной улыбкой. И преспокойно пошёл дальше своей дорогой. А Тило, зависнув от изумления и в один миг возникшего испепеляющего его желания, долго смотрел ему вослед, так и не закрыв рта... Звукорежиссёр, будучи человеком прагматичным, рассудил, что Тило просто поражён внешним видом Айнхорна, и принялся ненавязчиво рассказывать о фолк-роке в целом и об In Extremo в частности. Тило только кивал головой, даже не вслушиваясь в рассказ. Он был раздавлен. Снова. Его сознание уже почти смирилось с тем, что Миха, как бы ни был желанен, всё равно недоступен. С глаз долой - из сердца вон. Но вот опять – он здесь. Вот он, только подойди и прикоснись... И он узнал Тило. Это значит... «Ничего это не значит, ты, жалкий романтичный идиот! - еле удержавшись, чтобы не сказать это вслух, обругал себя Тило. - Тебя узнает половина населения Германии, когда увидит... Ничего это не значит. Просто ты слишком знаменит, сучий потрох». И сразу же, без передышки, его пронзила следующая мысль: «Господи, как же жаль...» До его выступления оставалось три часа. Он и без того был издёрган, но сейчас у него началась самая настоящая истерика. «Как так?! Как же так? Как такое вообще могло произойти? Как я мог забыть? Как?! Я - идиот... Я ненавижу себя. Я...». Он сидел в гримёрке, занимался самоедством и не хотел больше ничего. Через какое-то время он всё-таки начал приходить в себя. «А в сущности, чего я так убиваюсь? Что изменилось-то? Да ничего. К тому же сегодня я могу запросто повстречаться с Михой и даже поговорить с ним... Главное – придумать, о чём, и удержать свои плотские желания в узде...». Немного успокоившись, Тило взглянул на часы, и, увидев время, опять впал в панику. «Полчаса осталось! Мать же вашу!» Он кинулся к зеркалу – приводить лицо в порядок. «Полчаса до выхода. Я похож на манную кашу. Жидкую. От одного вида которой мутит ...» Айнхорн, пребывая в прекрасном расположении духа, сидел в компании своих музыкантов и распространялся на тему того, каков весовой эквивалент количества женских сисек, насчитываемых в толпе, ожидающей перед сценой. Пюмонте же акцентировал внимание на том, что далеко не все сиськи пришли слушать In Extremo, поскольку кроме них будет выступать ещё четырнадцать коллективов. Айнхорн резонно резюмировал, что если уж они пришли, то никуда не денутся, на что Моргенштерн заметил, что один хрен – весовой эквивалент говна, который содержится в толпе перед сценой, несравненно существеннее... В углу комнаты был встроен экран, который транслировал происходящее на сцене. С начала концерта прошло уже полтора часа, группы, играющие на разогреве, отыграли своё, и началось выступление настоящих, признанных звёзд. In Extremo выступали пятыми. Две серьёзные группы уже отыграли. Третьим коллективом выступали Lacrimosa со своей новой программой. Первую песню Айнхорн кое-как переварил. На второй он выскочил из гримёрки и помчался в зону, отведённую для участников фестиваля, которые хотели послушать своих коллег. Он пробыл там всё выступление. Он там застрял и застопорился. Внешне он, вероятнее всего, напоминал умалишённого. Ему казалось, что Тило вскрыл его сердце и читал оттуда, как из раскрытой книги. Как из очень печальной документальной книги... Когда Тило закончил, Айнхорну до зуда в пальцах захотелось сделать две вещи, а именно: поймать этого сукина сына за кулисами, выспросить у него, откуда он всю эту боль так хорошо знает, а потом разукрасить его мордашку синяками всех цветов волшебной радуги. Мысль о том, что, возможно, они смогли бы найти общий язык, Айнхорну в голову как-то не пришла… Он провёл в тягостным раздумьях слишком много времени. На сцене уже играл четвёртый по счёту коллектив, а In Extremo пора было готовиться к выходу. Выбора больше не было. Пришлось отрешиться от всего и попытаться всё забыть. Вскоре Миха уже был на сцене. Здесь он чувствовал себя, как король в собственных владениях. Он вновь не пожалел сил. Он играл, он пел... И он зажёг искорку сумасшествия абсолютно в каждом зрителе – никто не остался равнодушным. После выступления он принял душ, выпил рюмку водки и улёгся спать, строго-настрого приказав своим согруппникам не будить его даже в случае атомной войны. До пресс-конференции оставалось ещё четыре часа. Он проспал всего лишь на час – подумаешь, велика беда. На фестивале выступало столько коллективов, что можно было спокойно спать ещё хоть столько же. Чувствовал он себя вполне отдохнувшим. Встал, оделся в свою обычную, не сценическую одежду – брюки, чёрно-белую футболку и пиджак с логотипом группы. Кое-как пригладил встрёпанную шевелюру. Зеркало с удовлетворением засвидетельствовало, что в таком виде вполне можно фотографироваться – хоть на обложку журнала. Пусть Айнхорн и был склонен к самокритике, но он не без удовольствия в очередной раз отметил, что с годами не стареет, а становится солиднее. Не радовать это не могло. Он вошёл в общий зал, где было полно репортёров и музыкантов. Первые задавали последним вопросы и лихорадочно записывали их ответы. Айнхорн увидел своих ребят, которые сидели за столом и вещали всякие глупости для журналов. В числе упомянутых глупостей числилось как минимум пять взаимоисключающих причин, почему Айнхорна здесь нет. К величайшему ужасу Михаэля, когда он был уже на полпути к своему месту, его попытался перехватить Тило с явным намерением что-то сообщить. Как зовут Тило Вольфа, Айнхорну было неведомо, но не в этом суть. Не успел Вольф открыть рот, как к ним развернули свои камеры как минимум три фотографа, и Айнхорну, дабы не портить фото, которое должно было разойтись огромным тиражом, ничего другого не осталось, кроме как, мгновенно сориентировавшись, приобнять Тило за плечи и соорудить свою фирменную полуулыбку на лице. Тило сделал примерно то же самое, и только они сами знали, насколько сложно было обоим в тот момент совладать с собой. После того как вспышки отстрекотали своё, Айнхорн не очень любезно поинтересовался у Тило, хватит ли тому совместной фотографии, или ему, Айнхорну, следует оставить ещё свой автограф? Айнхорн разозлился не на шутку. Настроение испортилось снова. Определённо, он был готов оставить Тило свой автограф. На лице. Кулаком. Миха невежливо развернулся к Тило спиной и устремился на своё место. Конференция продолжалась. «Чего это он? - думал ошарашенный Вольф. - Я ж ему ничего и сказать-то даже не успел...». Миха честно пытался побороть злость, но к сожалению, так и не смог. В результате все его ответы на вопросы журналистов были грубы и исполнены цинизма. До конца он не досидел. Оставив музыкантов вести дальнейшие беседы самостоятельно, он покинул зал и рванул домой, резонно рассудив, что после сногсшибательного выступления, вселившего в его одногруппников радость и ликование, ему лучше злиться в одиночестве, а не портить всем настроение своей кислой рожей. Дома Айнхорн достал из холодильника банку пива, сел в кресло и принялся размышлять над тем, от чего же ему всё-таки так не по себе. Неужели же ему не хватает той самой романтической любви, о которой пел Тило Вольф? «Да вот уж дудки! Второй раз я в это не вляпаюсь!» Была в молодости у Михаэля история, которая чуть не закончилась для него плачевно. По сути, история эта была довольно банальной историей любви, за исключением лишь нескольких моментов. Одним из них был тот факт, что история эта оставила в душе Михаэля неизгладимый след на всю жизнь, перекроив её по-своему, хоть и произошла она лет тридцать назад. Вот у Айнхорна и не было семьи – с тех пор он никого не подпускал близко к своему сердцу. Может, зря, а может, нет… Так или иначе, Айнхорн предпочитал сожалеть о том, что он сделал, чем о том, чего не сделал, а в этой ситуации, он как раз ничего и не сделал. Вот как сейчас: сидел один в своей квартире, старый холостяк, и некому было поплакаться о своих метаниях... Не с кем было поделиться печалью. Никто его не утешил бы, не обнял, не понял... Чёрт, группа, конечно, была его семьёй, но в совершенно ином понимании этого слова. Ему не хватало чего-то совсем личного, и это понятно. Ну, не доктору же Пюмонте плакаться в жилетку о несовершенстве мира. «Заведу себе кота, - думал Айнхорн. - Скотина не требовательная, не жрать может долго, к тому же, как говорится, доброе слово и кошке приятно. И пинка дать можно, когда надо будет. И зря я вообще тому парню нахамил. Он-то не виноват, что у меня личная жизнь не сложилась…». Так он и сидел в тёмной комнате, в раздумьях потягивая пиво, пока уже совсем поздней ночью его не вернул в реальный мир звонок мобильного телефона. * * * «Да чего он на меня взъелся? Что я ему сделал? И слова не сказал даже!» - всё думал озадаченный Вольф, возвращаясь к Анне. Пребывая в недоумении, он временами поглядывал в сторону In Extremo. Миха казался раздражённым до крайности. Через полчаса он, рыкнув на своих музыкантов, гордо удалился. Тило понимал, что он никак не мог быть причиной дурного настроения Айнхорна, но ему всё равно стало обидно. Он решил после конференции подойти к парням из In Extremo, поболтать, познакомиться. Стратегически продуманный шаг – и связь наладит, и разговаривать в отсутствие Михаэля будет адекватно. Он подошёл к ним в холле, где те курили после пресс-конференции. - Привет, ребята. Я – Тило из Lacrimosa, - так начал разговор Вольф, закуривая сигарету. - - Да мы знаем, - улыбнулся ему всеми тридцатью двумя зубами Кай. - Я вас тоже знаю, - ловко соврал Тило, хотя на самом деле не имел ни малейшего понятия, кто есть кто. - Слушайте, а что это с вашим Айнхорном случилось? На этом вопросе парни из In Extremo как-то уж слишком хитро переглянулись – им стало совершенно ясно, что Тило ничерта не знал о единорожьем норове. - А что такое? – ненавязчиво поинтересовался Моргенштерн. - Лицо у тебя вроде как целое... Просто нахамил, да? Ну, тогда тебе повезло, друг мой. Обычно он этим не ограничивается. «Ого! Не впервой, видать, им претензии предъявляют», - подумал Вольф, но вслух сказал следующее: - Ну так, сделал попытку… Всё в порядке, просто стало интересно, может я чего-то не знаю? Я ж ему ничего не сделал… In Extremo дружно заржали. Пюмонте похлопал Вольфа по плечу. - Не переживай, дружище, всё нормально. Просто у Михи переходной возраст... ещё не закончился. - А климакс уже начался, - не сдержался Флекс, и одногруппники заржали, как бешеные кони. - Мы едём в бар – мочить удачное выступление, - продолжил Пюмонте. - Мест заказано семь, а нас, благодаря шилу у Михи в жопе, осталось шестеро. Ты, Тило, вроде неплохой парень. Поедешь с нами? Тило был приятно удивлён. - Разве от такого предложения можно отказаться? Конечно, поеду. Спасибо… В баре было уютно, музыка играла на удивление негромко. Они пили пиво и закусывали всевозможными морепродуктами. Чего только там не было… ну, разве что русалок. Тило легко нашёл с группой общий язык. Они обсуждали разнообразные аспекты человеческого бытия и Айнхорна. Тило слушал и мотал на ус… Он понял одно – если основываться исключительно на мнении согруппников Михаэля, то он был святым монстром. Феноменально просто. Это звучало примерно так: «Он такой плохой, что аж хороший! Он ужасен настолько, что лучше него никого нет!» После третьего литра пива, музыканты вдруг сообразили, что Михи здесь нет, и решили немедленно поправить ситуацию. Всем хотелось, чтобы он приехал, но никто не горел желанием звонить ему и приглашать. Зная нрав Айнхорна, каждый безошибочно предчувствовал поток матерщины, обрушенный на несчастную телефонную трубку, когда Миха услышит это предложение - совершенно независимо от исхода дела. Приедет Миха или нет, но матом вскроет по телефону – это как пить дать. Выждав для приличия пару минут, добровольцем вызвался Тило. - Ребята, не спорьте. Давайте я позвоню. Я его не слишком-то и боюсь, зато могу начать с извинений. Хоть и не за что, в общем-то, однако же – вполне годный предлог. Не думаю, что он настолько суров, как вы его тут расписываете. Экстремисты переглянулись. - Ладно, - сказал Моргенштерн, - пробуй. Если не боишься сходить нахуй, хуже тебе точно не будет... Тило, долго не размышляя, достал свой телефон и с замирающим сердцем попросил: - Диктуйте. Продиктовали. Набрал. Раздались гудки. Спустя секунд двадцать на том конце подняли трубку. - Кому это нехрен делать посреди ночи? - раздался в трубке мощный голос Айнхорна. - - -- - Привет, Миха… это Тило… из Lacrimosa. Секунда замешательства, затем из трубки понеслось: - Ты, хренов психоаналитик, кто тебе дал этот номер? - Миха, успокойся! – хмыкнул Тило, довольный ходом беседы. - Я сижу в компании твоих парней, но поскольку они все хотят тебя видеть, но звонить боятся, я решил взять эту миссию на себя. Приезжай. Ты нам нужен. - Вы там все уже ужрались и рехнулись, - проворчал Айнхорн. - Какого хера? Без меня не обойдётесь? Э - Неа… не обойдёмся. Сам видишь. Ты нам нужен. Приезжай. Очевидно, Айнхорн задумался, потому как повисла долгая тишина. - Ладно. Буду через пятнадцать минут, - соизволил он, наконец, высказаться. – Закажите мне чего-нибудь покрепче. Но знайте: я вас всех всё равно убью. Рано или поздно. Так или иначе, - и он положил трубку. - Грозный у вас фронтмен... – Тило, не скрывая улыбки, затянулся сигаретой. - А на вид такой располагающий. Просто ужас, какие контрасты. - Работа такая, - пожал плечами Моргенштерн. - Ты не бери в голову. Он почти всегда весёлый, а когда пьяный - так в особенности. Миха, надо сказать, был очень рад этому внезапному звонку. Понял он это через пару минут, после того как положил трубку. «Я им нужен... Они меня любят. Я не одинок. Боже, как хорошо всё складывается... Чего думать и терзать себя? Они и есть моя семья». Злость улетучилась мгновенно и безвозвратно. Он переоделся в полосатую «кенгурушку» с капюшоном и любимые драные и штопаные джинсы, устроил излюбленный «творческий хаос» на голове и вызвал такси. Через пятнадцать минут он, как и обещал, был на месте. - Привет, пьянь! - улыбнулся Айнхорн, плюхаясь на свободное место за столом. Ребята, включая Тило, уже неплохо подогретые, тут же грянули в честь его прихода триумфальный и очень подходящий к ситуации куплет из Hiemali Tempore. Айнхорн, весело рассмеявшись, подхватил песню своим невообразимым голосом, Моргенштерн в то же время принялся колотить двумя вилками по тарелке, а Люттер – ладонями по столу. В общем, когда они закончили, то неожиданно получили бурю аплодисментов из зала. Счастье Айнхорна было неподдельным. Он даже залез на свой стул и раскланялся. Всё было прекрасно. Они пили, трепались, пели... Через какое-то время к их компании подошёл администратор. Он сказал, что зал требует их на сцену, но он понимает, что они здесь не для работы, а для отдыха от неё... тем не менее, администрация решила поинтересоваться, не будет ли столь любезен господин Айнхорн исполнить одну-единственную песню на сцене в обмен на оплату их счёта заведением. Айнхорн согласился, не медля. Он бы согласился и без всяких условий. Выступления были любимым занятием в его жизни. Они и были его жизнью. Инструментов на сцене было минимум. Волынки, разумеется, даже не предполагались. Из всего набора была лишь ударная установка, гитара и синтезатор. Быстро это обсудив, они пришли к выводу, что играть будут Моргенштерн, Пюмонте и Люттер. Ну, и Айнхорн, разумеется, будет петь Raue See. Они вышли на сцену, быстренько настроили инструменты, и Айнхорн вжарил. Как всегда, бесподобно, несмотря даже на явную нехватку инструментов. Количество человек в аудитории для него не имело ровным счётом никакого значения. Публика завелась с пол-оборота, да и сам он разошёлся не на шутку… Несмотря на то, что договаривались всего об одной песне, Айнхорн спел ещё Der Rattenfänger, влюблёнными глазами глядя на абсолютно счастливых слушателей. Вспомнив всё-таки в итоге, что это не концерт, и с драйвом пора заканчивать, Миха спел ещё более спокойную Ave Maria и под бурю аплодисментов удалился вместе с остальными за столик. - Ребята, вы гениальны, - сообщил им Тило. – Одинаково хорошо играть при любых условиях - это мало кто может. Довольный Айнхорн приобнял его за плечи. Они все, не заметив того, уже давно поменялись местами, и Айнхорн оказался рядом с Вольфом. - Ага, в этом наша фишка. Мы любим свою музыку и всех наших слушателей, а не деньги… - он задумчиво улыбнулся и добавил: - Деньги, правда, мы тоже любим, но музыка – на первом месте. Другие почему-то чаще всего меняют приоритеты местами. - Нет, ты не совсем прав, - возразил Тило. – Всё зависит от музыки. Вот возьми, к примеру, своих поклонников. Они в большинстве своём адекватные люди, к которым можно относиться с симпатией. Ну, не будем принимать во внимание вездесущий процент клинических кретинов… А почему? Да по всей вероятности потому, что музыка у тебя весёлая. Я пока не слышал в твоём репертуаре ни одной грустной песни. А у меня музыка... ну, сам слышал какая. Я начал писать это когда мне было семнадцать, и я был в депрессии. А потом это стало фирменным стилем, появилась своя аудитория… И какая она, эта аудитория? Малолетние суицидальные дебилы, разочарованные фактом собственного существования! Как таких можно любить? Айнхорн, слушая Вольфа, всё не убирал руку с его плеча. Он взял со стола стакан с коктейлем, отхлебнул добрую половину и сообщил Тило: - Не-а... Ты либо их любишь, либо до сих пор в депрессии. Твоя музыка настоящая. Написанная если не для них, то для себя. А нахрена тебе, позволь поинтересоваться, такая беспробудная тоска в текстах? Тило с полминуты помолчал, а затем признался: - Ты меня раскусил, Михаэль... Я действительно сейчас слегка в депрессии... Ну, ладно – не прямо сейчас. Нет, в данный момент мне очень даже хорошо... - Тило легко тронул руку Михаэля у себя на плече. – Ты даже не представляешь, какая у тебя мощная энергетика... Но вообще, по жизни, мне просто ужасно. Если хочешь, послушай мой последний альбом. Он весь об этом. Айнхорн аж скривился при этих словах. - Ты уж прости, но это удовольствие не по мне. Мне хватило твоего сегодняшнего выступления. Думаешь, чего я такой злой был вечером? Всё благодаря тебе и твоим депрессивным песням... Задумался, что мне уже скоро сорок пять, а семьи у меня нет и, по всей вероятности, уже и не будет... Тило уставился на Айнхорна, приоткрыв рот. - Господи ты, боже мой! Прости, ради бога… Я же не думал, что моя музыка так может подействовать... Я и правда писал её из-за своих исключительно заморочек. Ты, извини, Миха... - Да ладно уж, - Айнхорн хлопнул Вольфа по спине, - всё уже нормально. А у тебя-то что случилось? С чего это у тебя такая глубокая печаль, что ты ею всех вокруг поливаешь? - Да так… - Тило смущённо пожал плечами, - ничего особенного. Влюбился... Вот если бы Айнхорн сейчас спросил - в кого влюбился, так Тило и ответил бы. Честно ответил бы. Но Айнхорн не спросил… Вместо этого он сказал: - Повезло тебе. Я влюблялся в своей жизни лишь один раз. В пятнадцать лет. И это отвратительно закончилось. Она забеременела и покончила с собой. Она сказала только мне… а я, дурак, ничем ей не помог... – в его глазах плеснула боль. - С тех пор я так и не сумел никого полюбить. У меня были мимолётные привязанности… связи, иначе не назвать. Так что ты не унывай, Тило, - Айнхорн, пересилив себя, улыбнулся. – Случается и такая вот клиника. Но тем не менее, я неплохо живу. Тило покачал головой. - Миха, а тебе не кажется, что тридцать лет - это чересчур уж долгий срок? Любая рана за это время заживает – даже разбитое сердце. Я не понимаю… Айнхорн допил свой коктейль в два глотка. - А всё и зажило уже давно. Это просто твоя музыка заставила меня вспомнить… Но ничего, скоро пройдёт. Так что давай сделаем выводы и не будем поддаваться депрессивным настроениям. Будем бухать и веселиться! Под этим лозунгом пьянка понеслась дальше… Хоть они и были уроженцами Германии, но, напившись, становились такими же невменяемыми, как и русские. По обыкновению их кутёж не закончился одним баром. Часа через полтора они поехали играть в боулинг. Когда Пфайфер выиграл мотороллер, они поняли, что спокойно вечер сегодня не закончится. Они, естественно, уже совершенно нетрезвые рванули на улицу – тестировать этот самый мотороллер. Точнее, Пфайфер торжественно на нём поехал, а его друзья доблестно не давали охране боулинг клуба до него добраться. Они резвились на мопеде сначала по очереди, затем попытались залезть на него все вместе – ну, по крайней мере, сколько влезет. К сожалению, больше четырёх человек сразу на него не влезало никоим образом. Краткая, но насыщенная жизнь мопеда, впрочем, вскоре закончилась краш-тестом об стену боулинг клуба... Краш-тест, к счастью, был спланирован, посему обошлось без жертв. Была глухая ночь. Их было восемь. Ни одно такси их брать не хотело. Тогда они решили прогуляться по ночным улицам. Тот факт, что редкие запоздалые прохожие в ужасе шарахались от их пьяной компании, приводил их в неописуемый восторг. Когда они свернули с освещённого бульвара на тёмную и узкую улочку, Айнхорн неожиданно остановился и, указывая пальцем вдаль, протянул паскуднейшим голосом: - Ребя-ата, мне кажется, что во-он та гопота хочет нас ограбить и побить! Все с готовностью уставились туда, куда показывал Айнхорн. Там, в круге света от уличного фонаря, курили четверо бритоголовых парней. Тило несколько удивился тому, что Миха решил, будто эти парни собираются их бить. Ведь их было в два раза меньше, чем музыкантов. Не успел Тило додумать эту ценную мысль до конца, как Айнхорн скомандовал: - А ну-ка! Быстро заткнитесь и спрячьтесь в тень, а то спугнёте их. - Я тож хочу-у-у, - проныл Пфайфер. – Я за мотороллер отомстить должен... - Ладно, - любезно согласился Айнхорн, - аргумент принят. А вы не высовывайтесь. Неохота за ними гоняться. После этого диалога, Айнхорн и Пфайфер нарочито нетвёрдой походкой направились вперёд, причём Пфайфер достал телефон и демонстративно принялся тыкать в кнопки, матерясь во весь голос. Курящие парни здорово оживились и медленно двинулись в сторону подходящих ребят, загораживая им путь. Когда Миха с Пфайфером подошли поближе, парни завели свой обычный монолог относительно того, что проход по этой улице в ночное время нынче платный. Сначала их послал Пфайфер. Парни не растерялись, достав из карманов перочинные ножи. Тут подключился Айнхорн. Таких богатых, обширных и всеобъемлющих ругательств Тило ещё не слыхал… Потом началась потасовка. Очень и очень кратковременная. В результате двое бритоголовых были избиты до потери сознания, а остальные благоразумно скрылись в тёмной дали. Айнхорн с Пфайфером, хлопнув друг друга по ладоням, вернулись к своей компании. - Ну, так что? Кто тут самый страшный вокалист группы In Extremo? – сквозь смех выговорил Айнхорн, вытирая платком кровь с рук. - Даров ему! – откликнулся Пюмонте. - Киньте ему чего-нибудь на алтарь, иначе он всех нас трахнет и сожрёт! Айнхорн, закончив вытирать руки, обнял Пюмонте и чмокнул его в щёку. - Нет, дорогуша, тебя я жрать не стану. Лопну. А вот насчёт трахнуть – подумаю. А Пюмонте уже понесло… - Даров ему! – орал он. - Не то он трахнет своего лучшего музыканта и превратит двух замечательных мужчин в пидоров! А он может, ибо всемогущ! Киньте в него чем-нибудь! Под дружный гогот в Айнхорна тут же полетели зажигалки, сигареты, мелочь и куча всяческой фигни. Миха, даже не пытаясь сдерживать смех, начал орать: - Всё! Хватит! Бог доволен! Он больше не гневается! Тило недоумевал. Его единственная, но ключевая мысль заключалась в простом выводе: «Да они сумасшедшие, мать их так!». Затем Тило просёк фишку этого сумасшедшего веселья. И даже сам принимал в нём самое непосредственное участие, когда они после сауны поехали на окружную пугать шлюх. В общем, эта ночь была запоминающейся. Особенно для Тило. И закончилась она в полдень следующего дня, когда все они, ещё пьяные, но уже начинающие трезветь, сидели в каком-то кафе, попивая кто кофе, а кто минералку. Тот странный феномен, что все окружающие говорили зачем-то по-польски, объяснился очень просто: оказывается, доблестная компания каким-то чудом – возможно, при помощи телепортации – к этому времени оказалась на территории Польши... Никто не мог понять, каким манером им удалось перейти границу, без паспортов и не зарисовавшись ни на одном посту. В результате их отправили в немецкое посольство. Тило ржал и плакал… Их спасали их же менеджеры. Спасали, ругались и ржали до слёз... В особенности Анне Нурми, которая не привыкла ожидать от Тило чего-то из ряда вон выходящего – ну, кроме его песен, конечно. В конце концов, мероприятие закончилось, и все благополучно разъехались по домам. Вольф долго не мог прийти в себя... А вот In Extremo очухались быстро. Несмотря на все приключения, они уже на следующий же день перезванивались, выясняя, кто как себя чувствует. Тило Вольф и In Extremo стали друзьями. В течении последующих трёх месяцев они неоднократно встречались, гуляли, как говорится, душа нараспашку. Всем хором угробили двухместный кабриолет Тило и в результате с грандиозным успехом сыграли вместе на рок-фестивале...