Прыгну со скалы

      Роберт зло сжимает зубы, ладонь стискивает рукоять меча, резные украшения вгрызаются в кожу. Марко продолжает ухмыляться, не боясь занесённого над ним клинка, тянет в чистых светлых пальцах с языческими перстнями выпачканную кровью корону. — Что ты наделал?! — Роберт рычит на него, с размаха вонзает меч в изрытую конскими копытами землю, и жалобный звон стали в его ушах перекликается с гремящей пустотой, оставшейся в черепе после чьего-то грубого тяжёлого удара булавой, прошедшего по шлему вскользь. — Ты просил корону, и ты её получил, — Марко не опускает рук, держит так ровно, будто не чувствует веса окровавленного золота. — Ты же не думал, что получишь всё даром? — Я не просил у тебя корону! — Роберт подходит вплотную, выбивает монарший символ из его рук, и драгоценный обод падает в грязь между их ногами, оказываясь тут же под подошвой его сапога. — Я не просил тебя убивать моего друга! — Но я не убивал короля, — Марко холодно ухмыляется, даже когда Роберт, толкнув его, тут же в противовес хватает за дешёвый старый балахон, сжав в ладонях треснувшую под его напором ткань на груди. — Кажется, именно твой меч лишил его жизни, почему же тогда ты винишь в этом меня, коли цареубийцей стал ты?       Роберт скалится, взревев бешено, как раненный дикий зверь, каких они загоняли на охоте в королевских угодьях, но прежде, чем он успевает занести руку с кинжалом для бесполезного удара, Марко прихватывает двумя пальцами за подбородок, глядя агрессивно глаза в глаза прищуренным едким взглядом. — Будь осторожен со своими желаниями, рыцарь, когда продаёшь душу языческому божеству, — Роберт хочет возразить, открывает рот, чтобы обругать это… «божество» самыми грязными крестьянскими ругательствами, но Марко прерывает его, стиснув сильнее подбородок и притянув ближе к своему лицу. — Ты думаешь, что мог бы сокрыть своё мелочное желание, произнеся вслух только «знатности и богатства», но я видел в твоём сердце образ короны на твоём челе, пока ты засовывал свой язык мне в рот и думал о том, сможешь ли уложить меня в свою постель.       Роберт вырывается из хватки, возмущается, спорит, и ничего из этого не способно стереть колкой кривой улыбки с лица Марко. Он давно уже не был религиозен, но душу продавать суеверно не собирался, думая откупиться за своё положение чем угодно другим, хоть чужой жизнью. Но пустота в груди, не тронутая, вопреки словам, даже смертью ближайшего друга, отзывается только грязным томным желанием и бессмысленной страстью, отголоском кипящей в крови неоконченной битвы.       Марко подбирает с земли корону, стряхнув с острых золотых зубьев налипшие комья грязи, но не стерев кровавых подтёков, обходит Роберта совсем близко, подойдя к его торчащему из земли мечу, оглаживает рукоять с каким-то неопознаваемым, непередаваемым выражением. — Ты получил то, что хотел, — Роберт мрачно смотрит на него, ожидая, что сделает «божество» дальше, и Марко только хмыкает, — ты мне нравишься. Зови меня, когда станет одиноко холодными ночами, и я приду. Быть может. Если захочу.       Марко набрасывает корону на рукоять, металл звенит о металл, и он уходит по изрытому тяжёлой поступью боевому полю, бросив ему напоследок, через плечо глядя на окровавленный золотой обод. — Король мёртв. Да здравствует король.