Istina - voda duboka

      Иван, отфыркиваясь, вынырнул в пещере после очередной осторожной проверки, не отчалили ли андалусийцы. Молча мрачно покачал головой на немой вопрос в глазах Луки.       — Это место уже стало нашим домом, а дальше станет братской могилой… — подытожил Лука. — Может быть… всё-таки расскажешь, что тебе снилось?       — Мне пригрезилось, что здесь наши инициалы. Чётко так… — сказал Иван, подплывая к камню, на котором, разумеется, были нацарапаны старые и по-прежнему совершенно неразборчивые буквы. Меньше всего ему хотелось рассказывать остальное, в детском страхе, что сон останется сном, пока ты не воплотишь его в слове…       Лука плеснул водой в лицо, потёр глаза.       — А со мной наяву что-то странное, память путается. Помнишь... Домагой устроил драку из-за неподеленной кружки пива и в итоге разгромили целый трактир? В те дни ещё Анте Чачич держал нашу крепость от имени князя Качича? Или тогда он уже сгинул после заварушки с португальскими рыцарями?       — Это при Чачиче было, конечно. Я только пришёл… — сказал Иван, не удержавшись от смешка: после той истории бедового Виду месяц не пускали на борт. — Ты же этот трактир помогал отстраивать.       — Вот… — растерянно поправил повязку Лука, — так-то у меня память лошадиная, а сегодня я мимоходом вспомнил про тот скандал — и вдруг не помню простых вещей. Я даже имя Виды сейчас вспомнил с третьей попытки: то ли Дамир, то ли Доминик… смешно, да? Я треть жизни его знаю…       — Из нас двоих не я же голову расшиб, — ободряюще подмигнул Иван. — Пройдёт потом… — он осёкся, поймав себя на том, что не может вспомнить какую-то восточную пословицу про голову и даже значение этого слова по-арабски. Попробовал выстроить несколько простых фраз — безуспешно, звонкие слова чужого языка вертелись рыбками и ускользали. А ведь Салах натаскивал Ивана так, что он даже был способен бегло говорить… Господи, что же это с ними обоими происходит?       Свечение воды, разгоревшееся к полудню в полную силу, соперничало своей красотой с силой холода, жажды и усталости. Иван начал рассказывать про одно место в Альпах, где заурядные серые камни ущелий и гребней на закате загораются ярко-жёлтым, огненным, красным, лазурным цветами, а потом становятся густо-фиолетовыми, медленно сливаясь с наступающей ночью. Говорят, что древний король растил в горах удивительные розы, но их красота привлекала врагов-завоевателей. А всех пограничных стен было — одна шёлковая нить. Тогда он наложил на свои сады заклятье, чтобы они были невидимы и днем, и ночью. Только про сумерки, когда день и ночь встречаются, он забыл. И на короткое время его сказочные цветы становятся видимы людям. Даже измученный, умирающий на перевале путник может завороженно замереть и радоваться, забыв обо всём…       — Эх, вот и красота голубой пещеры дарится нам ненадолго, — улыбнулся Лука, вяло гребя вдоль стены и вглядываясь в светящуюся толщу вод под ними, ища что-то расфокусированным взглядом, в котором отражался свет.       — Я это тебе рассказываю, чтобы самому не забыть, — признался Иван. — Голова мутная, как с похмелья… например, вчера я понял, что не помню, как выглядит отец. Не то чтобы я по нему скучал, но…       — Значит, это творится с нами обоими?.. Представь: выберемся мы отсюда в конце концов, но… какими? Вдруг даже не вспомним, как нас зовут?       — Предлагаешь нацарапать наши имена на камне? — Ивана передёрнуло.       — Нет уж… — Лука покосился на неясную надпись, задумчиво погладил известняк. — Не улети я за борт от малейшего тычка, мы бы сейчас были на «Огненной» или уже в Омише. Прости, что мы здесь оказались из-за меня…       — Ты сильный, но лёгкий… Расскажи мне тоже что-нибудь, — попросил Иван. — Что угодно из того, что тебе дорого, прошу.       Лука долго молчал, тревожно прислушиваясь к чему-то, потом начал, кашлянув:       — Когда я пас стадо, дома… как-то раз по осени мы со сторожевой собакой отбивались от целой стаи волков…

***

      С далёкого свода пещеры на лицо Луки упала крупная прохладная капля. Наверное, она была пресной, но успела стать солёной, пока докатилась до его пересохших губ. Ссадину на голове привычно жгло от морской соли. Иван размеренно сопел ему в ухо, отросшая щетина щекотала Луке шею. Тяжёлая голова покоилась на плече Луки, спящий обнимал его одной рукой, другой цеплялся за камни. Их тела прислонялись к неудобной опоре, чтобы дать им хоть какую-то возможность урвать минуты отдыха. Тишина нарушалась ивановым посапыванием и редкими падениями капель со сталактитов, размеренный шум моря снаружи был едва слышен.       Они рассказывали и рассказывали друг другу о том, что боялись забыть: о лучших минутах с родными, о редкой добыче вроде бочонка с огненным порошком, о секретах фехтования с разной балансировкой рукояти и доения коз… о разном, о чём люди не беседуют даже в темноте супружеской постели после многих лет брака. Пока Ивана почему-то опять не потянуло спать, на свой страх и риск. Лука для себя твёрдо решил, что снова закроет глаза, лишь если потеряет сознание. Иван заснул под его рассказ о том, как Лука приманивал для братишки луговых бабочек, намазав пальцы мёдом — «попробуй сам, вот и будут у тебя на руке живые цветы, не хуже, чем у сказочного горного короля…»       Невидимое солнце смещалось, изумительное голубое сияние давно покинуло грот, и о том, что снаружи предзакатное время, сейчас напоминали только слабенькие отсветы со дна. Лука снова вспомнил свой кошмар и, мысленно усмехнувшись, подумал, что, слава Богу, в таком холоде ни у кого из них бы и не встало, у него даже яйца пытались вжаться внутрь. Лука мёрз так давно, что почти перестал дрожать, и главной радостью от прижимающегося к нему тела друга сейчас было то, что оно тёплое, тёплое, тёплое. Иван грел его шею своим дыханием. Вот только что может ему сниться? Схватит ли теперь уже он сам Луку за горло или снова попытается достать кинжал?       «Да выберемся ли мы отсюда когда-нибудь? Может лучше попасться в руки испанцам, те если и убьют, то не так глупо, как мы сдохнем здесь. Уж лучше быть убитым врагами, чем…» — Луке не хотелось додумывать эту мысль. — «Но хватит ли у нас вообще сил, чтобы снова выплыть, или слабость и судороги утопят нас еще на середине тоннеля?» Лука вдохнул спёртый сырой воздух, которым они дышали уже много часов, и посмотрел вниз, в глубокую тёмную воду, где лежали невидимые кости их неизвестных предшественников. Если Тин не вернется в ближайшее время, то у скелетов может появиться компания. Чтобы отвлечься от безысходно бегающих, как белка в колесе, мыслей и телесного страдания, Лука начал вспоминать все рифы с карт вдоль побережья Далмации и Истрии…       «И всё-таки, какими мы выйдем отсюда? Кем мы станем друг для друга?» Лука впервые на своём веку немного пожалел, что не родился женщиной. Но что, если слова и взгляды Ивана говорят о том, что Иван тоже желает видеть в Луке не только «товарища по кораблекрушению»?..       «Почему нельзя просто радоваться жизни и весело блудить, как Деян и Мохаммед? Или как Даниэль и Князь Домо? Почему нужно так запутываться? Потому что я не желаю этих чувств… и уже никуда от них не спасусь, если мы с Иваном позволим себе хоть раз…» — сам себе ответил Лука, тихонько гладя Ивана по волосам, стараясь не разбудить. Память невовремя подкинула, что Даниэль с Домагоем — православный и язычник — братались кровью, но это не мешало им жить вместе далеко не братской жизнью. Но Иван (в отличие от самого Луки) относился к догматам веры строго, служа мишенью для шуток товарищей. Могло ли побратимство стать желанной преградой, чтобы оставить их просто друзьями?.. Положить между ними меч, как в тех сказках, где мужчина и женщина целомудренно спали рядом?       Снова донёсся тот тихий шёпот на границе слышимости. Лука попытался успокоить себя, что это просто шум волн, но вплетающийся в эти звуки отчётливый скрип металла внушал страх, убеждая, что ни то, ни другое — не море. Он посмотрел на голову Ивана, на серебрящиеся от морской соли, как от седины, свалявшиеся пряди длинных волос, завидуя, что тот дрыхнет себе безмятежно и ни о чём не знает… но… Но тут Лука удивленно спохватился, что вообще-то не должен различать такие мелочи.       Вокруг было слишком светло.       Со дна струился нарастающий и отличающийся от прежнего свет, тускло-зеленоватый, похожий на болотные огни.       — Иван, проснись!       Лука затряс его, но тот необъяснимо крепко спал, будто мертвецки пьяный.       К звукам прибавился тихий свист, в котором Лука наконец-то опознал задушенно глухие, но знакомые с детства звуки обыкновенной пастушеской свирели… и стоны, словно нечто здесь, рядом с ними, жаловалось и плакало… но чем же, чем оно, сука, могло еще и скрежетать так, что волосы по всему телу встали дыбом? Лука осознал, что стучит зубами и дрожит, как ни разу в жизни не дрожал от холода.       Из воды футах в десяти от них, со скрежетом, который переходил в стон человеческого голоса, со стоном, который переходил в рваное посвистывание свирели, поднялась огромная, до самого свода, полного протянутых к ним каменных мечей, мерцающая мертвенно-зеленоватым светом расплывчатая фигура женщины. Лука безуспешно попытался зажмуриться или хотя бы оторвать взгляд от её рук… оттуда, где должны были быть руки…       Потому что из плеч её тянулись длинные тонкие лезвия, по несколько вместо каждой руки, сужающиеся книзу, как подобие пальцев.       Теперь она безмолвствовала. Лицо её было светящимся размытым пятном с провалами на месте глаз. Полупрозрачные волосы длинными водорослями обвивали тело, словно тронутое патиной. Узкие лезвия были различимы куда лучше. Лучше, чем хотелось бы…       — Что… чего ты от нас хочешь? — прошептал Лука онемевшими губами, глядя в чёрные провалы. — Ave, Maria, gratia plena… — начал он отбарабанивать заученную с малых лет молитву, но понимал — всё бесполезно. Никакая Дева Мария не помогла этой женщине, пока та была жива, не поможет и им. Бесполезно умолять ту, кто глуха и слепа, невозможно сражаться…       Чудовищная карающая длань из мечей медленно поднялась и легонько коснулась волос спящего Ивана. Лука видел совсем близко стряхиваемые с них солинки, несколько срезанных русых прядок, которые упали в воду…       Лука отодвинулся, увлекая Ивана за собой, выигрывая последние несколько дюймов пространства, резко развернулся к ней спиной, отчаянным, абсолютно бессмысленным движением вжимая Ивана, как тряпичную куклу, в стену. Толкнул его ниже, закрывая собой, своими жалкими узкими плечами, пытаясь загородить как можно больше его тела, судорожно вцепляясь в него и сам утыкаясь лицом Ивану в макушку.       Он зажмурился до искр в глазах и стиснул зубы, слыша поскрипывание и шорох железа, чувствуя, как оно соприкасается теперь с его собственными волосами. Скорей бы всё…       — Неслы… неслыханная честь… невиданная милость, — внезапно услышал Лука приглушённый его собственной рубахой хриплый шёпот Ивана, — что ты на праздник к нам сама явилась. Оставь же острый меч у нашего порога… и потанцуй с нами хоть немного!       «Господи, лучше бы он не просыпался!»       — Что ты несёшь? — пробормотал Лука, чувствуя всё то же прикосновение затылком и не понимая, почему они оба до сих пор живы.       Голос Ивана окреп, зазвенел эхом, выводя чеканный мотив старинной фриульской песенки, которую Лука не дал ему допеть накануне:       — Корона на челе моем, коса в моей деснице, для всех живущих на земле я грозная царица. Вот я взмахну косой моей — и ты пойдешь покорно в холодное небытие, в объятья смерти чёрной.       — Иван!..       — Неслыханная честь, невиданная милость, что ты на праздник к нам сама явилась, — Иван вывернулся из-под рук Луки и смотрел сейчас туда, куда сам Лука боялся повернуться. Его вытаращенные глаза казались от света ярко-зелёными, а в расширенных зрачках Лука видел ЕЁ отражение. — Летит за кругом круг, и покуда танец длится, ты — одна из нас, ты не царица…       Иван замолк, опустив веки, эхо его голоса стихло мгновением позже. Несколько секунд он судорожно втягивал воздух:       — Лука, обернись. Она ушла…       Лука повернул скрипящую от напряжения шею, неверяще всмотрелся в пустоту и сумрак… потому что их пещера медленно погружалась в обычную полутьму, зеленоватое сияние таяло на дне.       — Я же г-говорил, что буду петь, если ты будешь скучно м-молчать, — заикающийся Иван зашелся безумным смехом. — Кажется, я надул в штаны со страху.       — Мы в море, дурак! — Лука до хруста обнял его, задыхаясь то ли от смеха, то ли от рыданий. Отстранился было, стесняясь своего порыва, но длинные руки Ивана рывком притянули его обратно в объятия.       — Пусти. Прошу… Когда я душил тебя, мне снилось, что ты пытаешься меня… изнасиловать, — ещё одна граница несказанного рухнула сама собой.       Руки мгновенно, испуганно разжались.       — А мне приснилось — тогда, в первый раз, что ты выпьешь всю воду, предашь меня… — между ними повисла тишина. — Теперь понятно, почему, — шептал Иван, мелко крестясь. — Она… Обесчещенная и преданная любимым. Ты тоже во сне делался как бы ослепшим и оглохшим?       — Да, да, о Господи… Ясно, почему Тин предупреждал не спать, — Лука вспомнил лицо «доброго самаритянина», на котором читался суеверный страх.       — Думается мне, что ни один мужчина не будет в безопасности, оказавшись здесь… в её пещерке.       — Я только не понимаю, почему она нас пощадила. Неужели суть в твоей песне с её родины — Фриульи?.. — сбивчиво бормотал Лука. — Почему ты вообще запел это?       — Я не сознавал ничего… Танец с самой госпожой смертью… Кажется, мы с тобой повстречали почётную гостью, — в голосе Ивана мешались страх и странное благоговение. — Но не может же наше спасение быть таким простым… Чего она хотела от нас?       Прилив сил, вызванный ужасом вод, уходил из крови Луки, оставляя по себе боль и слабость. Темно ли было в глазах или так быстро стемнело снаружи?       — Мне страшно, — признался он.       — Удивил-то как!       — Нет, Иван, я боюсь умереть как крыса в каменном мешке… Солнце — оно где-то там, в другом мире… я в последний раз видел его два дня назад. Скоро я и его забуду, — выдохнул Лука сквозь сжатые зубы. Он ненавидел быть слабым, но никаких сил не осталось. — Где-то далеко живой мир: острова, люди, корабли, города… а у нас — только это…       — Эй… — рядом плеснула вода, кажется, Иван сделал движение к нему, но, помня о признании Луки, остановился, не прикасаясь. — Омишские пираты не умирают в своей постели. И в каменной темнице — тоже. Мы с тобой умрём не в темноте, а в доброй драке, под жарким солнцем, на палубе какого-нибудь корабля, плечом к плечу. И нескоро, потому что я ещё хочу наколоть пару новых рисунков на руках. А Ивица мне по секрету говорил, что Дарио вправду присматривает кого-то из нас в помощники, и не думай, что я просто так возьму и уступлю тебе первенство, мелкий умник…       — Пещера… она не отпустит… правильно тебя предупреждал тот старик о море, это сама смерть… — почти весь рассказ Ивана уже стёрся из памяти, это было последнее, что задержалось в голове Луки.       — Помнишь — Пеовица зорко стережёт море и острова с вершины горы. Помнишь — там наш Омиш с красными крышами, по обоим берегам Цетины. В устье под водой ждут железные зубы для незваных гостей, паруса пришвартованных сагитт шуршат под ветром. Ива в крепости готовит на ужин наваристую похлебку с говядиной, уж она-то знает, как накормить толпу мужиков после рейда. Винни будет бегать по столу под пьяные песни и у всех попрошайничать жратву. Скоро мы туда вернёмся, поверь мне, Лука Модрич, — голос Ивана доносился как сквозь подушку. — Мы с тобой не отдадим всех наших сокровищ, мы вернёмся, поверь…       — Я… я тебя никогда не предам, запомни… — выдавил Лука, стараясь успеть, пока дрожащие от холода губы ещё слушаются, и Иван, кажется, ещё где-то рядом. — Я и во сне не решился убить тебя, даже для защиты.       — Я тебя тоже. Я во сне кинжал выбросил, от греха подальше, слышишь? И я не трону… если только ты не попросишь сам.       — Тогда обними меня… пожалуйста…