Doctor O

Бервальд не мог уснуть. Его губы всё ещё горели после поцелуя с Тино. Он лежал у себя в постели, смотрел в потолок, и мурашки пробегали по его спине при воспоминании об этом. Бервальд давно мечтал целовать Тино. Он прокручивал эту мысль в голове снова и снова, представляя, каково это будет. Бервальд ожидал, что всё произойдёт иначе, чем это случилось — и потому чувствовал себя сбитым с толку, сломленным: словно он споткнулся и упал на землю, которая была гораздо дальше, чем казалось сначала. Бервальду хотелось поцеловать Тино, да, но совсем не так. Не когда тот сделал это только потому, что напился. Бервальд хотел изучить Тино: всё, чем он был, всё, кем он был, и в этом списке не было ни привкуса алкоголя, ни перегара. Ни в одной из его грёз не было Эдуарда, который оттаскивал от него Тино прочь, не было там и чувства пустоты в душе. Бервальд никак не мог уснуть. И как же ему теперь быть? Как будто ничего не случилось? Вспомнит ли об этом Тино? Стоит ли им двоим поговорить об этом? Бервальд не знал, чем обернётся этот разговор. Хотя его секретарь был единственным человеком, с которым он чувствовал себя наиболее комфортно, он не был уверен, что сможет подобрать достаточно слов. Как Тино вообще понимал его просто по выражению лица, если мысли путались в его собственной голове? Обычно Бервальд мог ясно мыслить. Ему нравилось, что он мог передать Тино всю суть одним взглядом, что его глаза говорили за него, потому что вслух он не мог произнести ни слова. Лишь один Тино понимал Бервальда. Будет ли всё как раньше?.. Бервальд никак не мог уснуть. Тино был самым дорогим человеком для Бервальда, был тем единственным, кто не боялся его. С первого дня их знакомства Тино легко подходил к нему, охотно говорил с ним и дарил Бервальду улыбку, которая, казалось, была создана только для него. Сердце Бервальда сжалось, едва он подумал об этой улыбке. Тино был дружелюбен со всеми, но когда он смотрел на Бервальда, на его лице появлялось особое выражение: Тино рассеянно убирал волосы с фиалковых глаз, морщась от этого и почти незаметно розовея. Он расплывался в улыбке, заставляя Бервальда чувствовать себя так, словно они вдвоем были одни в комнате. Врач не смел даже гадать, что может означать такое выражение лица, и просто наслаждался тем, как оно согревает его изнутри — он лелеял эту улыбку всем сердцем. Он хотел защитить её, сберечь, сделать так, чтобы она никогда не покидала его лица. Но этой ночью, когда Эдуард уводил Тино от Бервальда, его секретарь не улыбался, и это причинило Бервальду боль. Тино хмурился, смотря перед собой остекленевшим взглядом и сомкнув губы в тонкую линию, как будто он был глубоко сосредоточен. Возможно, он просто был пьян, а возможно осознал, что совершил ужасную ошибку? Бервальд никак не мог уснуть. Секунды, казалось, растягивались в минуты, минуты едва превращались в часы. Он не заметил, как уснул, а когда уже открыл глаза, его комната была окрашена в тускло-серый цвет восходящего солнца. Бервальд продолжал лежать в постели и смотреть в потолок, радуясь, что сегодня его будильник не сработает. У него не было никакого желания идти в больницу и создавать видимость работы, осознавая, что его идеальный секретарь сидит у себя неподалёку. Ему не хотелось разговаривать с пациентами и помогать им справляться с их эмоциональными и физическими проблемами, когда его голова тонула в его собственных. Была ли это проблема? Может быть, Тино не вспомнит, что он сделал, и они смогут притвориться, что ничего не произошло. Хотя Бервальд помнил. И Эдуард, скорее всего, расскажет Тино… Будет ли он по-прежнему работать в их больнице? Кровь в жилах Бервальда застыла, словно ручей зимой, при внезапной мысли о том, что Тино может уволиться. Его клиника так хорошо работала только благодаря его секретарю. Жизнерадостный Тино, точно клей, скреплял все вместе. Он не мог позволить себе потерять его сейчас. Не из-за пьяной ошибки. Бервальд перекатился на бок и обнял подушку. Наверное, он просто проведет весь день в постели. В конце концов, он провалился в сон без сновидений и проснулся только от телефонного звонка. Не раздумывая, Бервальд протянул руку к прикроватному столику и нащупал его, поднеся к уху. — Алло, — пробормотал он, всё ещё затуманенный сном. — Бервальд! Дружище! Чувак, ты все еще спишь? — Бервальд изо всех сил пытался вспомнить, кому принадлежит этот голос. — Матиас?.. — он с трудом принял сидячее положение, протирая глаза ладонью свободной руки. — А ты разве не в Африке? — Нет! Я вернулся прошлой ночью! — Матиас рассмеялся, отчего Бервальд дёрнулся — громкие звуки ножом резали его сонный слух — и убрал телефон подальше от уха. — Добро пожаловать домой, — улыбнулся он. Прошло довольно долгое время с тех пор, как врач видел своего когда-то-босса в последний раз. Их отношения перестали быть натянутыми, когда Бервальд перестал работать в больнице скорой помощи, и между ними установилась своего рода странная дружба. Они были абсолютно разными, но в тайне Бервальд хотел быть похожим на Матиаса: таким же уверенным в себе, обаятельным, харизматичным. Он был поразительно красив, легко выражал эмоции, и все, кто находился рядом, инстинктивно тянулись к нему. Однако им двоим не хватило времени, чтобы укрепить дружбу — Матиас принял должность за границей вскоре после того, как Бервальд уволился. И недавно он понял, что должен написать Матиасу письмо, чтобы держать его в курсе своей жизни: всё-таки, Матиас был одним из основных факторов, способствовавших его решению открыть свою собственную клинику (пусть и не до конца положительным). Он отправил его только пару месяцев назад. Оказалось, что Матиас всё ещё работал в какой-то африканской стране, обучая будущих студентов-хирургов, как и раньше — это было последнее, что слышал от него Бервальд. — Я вернулся домой навсегда! Я достаточно уже насладился солнцем — до конца жизни хватит, — он снова засмеялся. — Послушай, приятель, я звоню тебе не просто так. Ну, конечно же. — Я видел руку, которую ты сделал для этого мальчика, Кёркленда, или как там его зовут, это действительно впечатляющая работа, — Бервальд хмыкнул в ответ, — благодаря тебе его скоро выпишут. — Разве это не хорошо? — сказал он и вдруг почувствовал грусть. — Ага, — казалось, неуверенную улыбку в голосе Матиаса можно услышать, — да, но Лукас беспокоится, хотя он никогда не скажет этого вслух. Бервальд поднял бровь и издал невнятный удивлённый звук, означающий: «О? Почему же? И какое отношение это имеет ко мне?» К счастью, Матиас, кажется, понял. — Ты же проводишь реабилитацию вне своей клиники, да? Вы же работаете с детьми? Лукас наверняка почувствует себя лучше, если он направит Питера к кому-то знакомому, где за ним присмотрят должным образом, понимаешь? Бервальд понимал. Он прочёл всю карту Питера, прежде чем решился сделать для него протез. Он был удивлен, что Лукас вообще позвонил ему. Для задумчивого педиатра было необычно нарушать правила для пациента. Бервальд очень привязался к мальчику и тоже чувствовал бы себя гораздо лучше, если бы мог присматривать за ним. — Мне нужно поговорить с Эдуардом, но я не вижу никаких проблем, — Эдуард. Эдуард, который занимался всеми реабилитационными пациентами. Эдуард, который знал, что произошло прошлой ночью. Сердце Бервальда учащенно забилось, и он густо покраснел. — Отлично! Я дам знать Лукикинсу. — Лукикинс? — Я имею в виду доктора Бондевика… — Отлично. Бервальд отключил связь и плюхнулся обратно в постель. Прошлая ночь… Он задумчиво прикоснулся к губам. Бервальд всё ещё помнил то чувство, когда Тино был так близко. Его Тино. Тино, чьи тёплые, мягкие и вкусные, как будто он только что съел шоколадку, губы прикоснулись к его собственным. Он нахмурился. Это не его Тино, сказал он себе. Это был алкоголь. Его Тино не назвал бы его сексуальным (при мысли об этом он покраснел еще сильнее). Его Тино не смотрел на него сверху вниз голодными глазами. Его Тино не стал бы его целовать. Застонав, он перевернулся на живот и уткнулся лицом в подушку. Слава Богу, сегодня была суббота. Бервальду было очень стыдно признаться, что большую часть выходных он провел в постели, уставившись в потолок и вообще избегая каких-либо глубоких размышлений. Когда он перестал жалеть себя и оставил Эдуарду короткое сообщение на своем рабочем телефоне, он начал планировать реабилитацию Питера в своей клинике: какие инструменты он собирается использовать для укрепления мышц рук, как подойти к обучению Питера пользоваться протезом и просто привыкать к своей новой конечности. Он был рад, что Питер ходит к превосходному психотерапевту (доктор Артур Кёркленд — однофамилец), но он начал самостоятельно копаться в некоторых исследованиях, чтобы помочь мальчику и со своей стороны. Бервальд уткнулся в статьи на своем маленьком ноутбуке, одновременно желая, чтобы выходные растянулись навсегда и поскорее закончились. Когда же наступил понедельник, он пришёл пораньше и закрылся у себя в кабинете, пытаясь занять себя любыми проектами, какие только попадались ему на глаза, — должно же быть хоть что-то, заставляющее его концентрироваться на бумажной работе. Когда он не обнаружил ничего хотя бы отдаленно интересного, он снова начал задаваться вопросами о Тино: что же будет, когда он наконец приедет… Будут ли они разговаривать? О том, что произошло в прошлую пятницу? Сможет ли он когда-нибудь снова поцеловать Тино? Желательно не пьяным. Бервальд посмотрел на дверь. Было уже десять минут одиннадцатого, и Тино обычно уже приносил свой утренний кофе. Он опаздывал. Был ли он вообще в офисе? Бервальд смотрел на закрытую дверь своего кабинета, казалось, целую вечность, но на самом деле прошло меньше минуты, после чего он встал и медленно подошел к ней. Он нерешительно протянул руку к дверной ручке и распахнул ее. Тино подпрыгнул от неожиданности, пролив кофе на себя. — Я… я.! — он запинался, не поднимая глаз на Бервальда и мечась взглядом по сторонам. Он быстро протянул врачу чашку, расплескав кофе ещё и на рукава свитера. — Я не был уверен… но я подумал, что… здесь. Бервальд хотел бы смотреть на него снизу вверх, чтобы Тино мог видеть немой вопрос в его глазах. Но когда Тино попятиться назад, он понял, что должен попытаться: — Ннгг, — и его голос сорвался. Тино наконец взглянул на него в полном замешательстве. Бервальд попытался показать на лице благодарность за кофе, хоть теперь это была всего лишь половина чашки, и выразить: «Пожалуйста, не бойся», «пожалуйста, скажи мне, что я не должен бояться» и «я так сильно хочу поцеловать тебя снова, но это, видимо, должно остаться тайной». — Я не… простите? — Тино нахмурился — его брови сошлись на переносице, нижняя губа покраснела и распухла, как будто он долго жевал её перед внезапной встречей с врачом — и в упор уставился на Бервальда. Его щеки покрылись густым румянцем. Тино выглядел помятым и растрёпанным, а его белый пушистый свитер был заляпан тёмными пятнами от кофе. Он выглядел безупречно. Бервальд застыл на месте и просто пристально смотрел на него, слушая бешеный стук своего сердца. Все шло гораздо хуже, чем он представлял. — Доктор О, вы?.. — Доктор О! Вот ты где! — Эдуард шел по коридору из своей реабилитационной клиники — Бервальд даже не знал, что он сегодня на работе. Он подошел к ним с вежливой улыбкой на лице и понимающим взглядом. — Я вам помешал? Он посмотрел на них. Тино покачал головой, прикусил губу и уставился на свои ботинки. Бервальд заметил, что носки у него были разные. — Ну что ж, доктор О, я получил сообщение о маленьком мистере Кёркленде. Я буду счастлив помочь вам. Вообще-то я думал, что мы могли бы пойти к нему сегодня утром, чтобы начать пораньше. Это никогда не бывает лишним! — Бервальд молча кивнул в ответ, наблюдая, как Тино медленно шагает по коридору к своему рабочему месту. — Ну что, пойдемте? О, Эдуард имел в виду сейчас. Бервальд снова кивнул и позволил утащить себя за локоть из кабинета. Питер не знал, как относиться к сегодняшней выписке. Он чувствовал себя в безопасности в больнице, и ему нравились все врачи и медсестры, потому что они были добры к нему. Ему не нужно было бояться, что его рука — или то, что от неё осталось — будет болеть, и он проснется посреди ночи, переполняемый ужасом. Кто-то всегда был готов помочь и утешить его. Медсестра Лаура крепко обнимала его, а доктор Бондевик, несмотря на хмурое лицо, был очень мил и рассказывал интересные истории, когда работал в ночные смены. Он сел на край больничной койки и уставился в стену. Это была его комната. Почему им обязательно нужно выгонять его? Здесь ему было хорошо, уютно, о нем заботились. Что же дальше? Он знал, что не вернется домой: какая-то дама с ярко-красной помадой приходила сказать ему, что правительство отправило в приёмную семью. Будут ли они обнимать его посреди ночи и рассказывать сказки, когда он будет напуган? Будут ли они кричать на него, если он случайно обмочит постель? Разве будут они возиться с ним, если ему будет плохо? Позволят ли они ему смеяться, когда он забудет, что у него есть только одна живая рука, или будут только смотреть на него сверху вниз с грустными лицами и цыкать? Он знал, что теперь у него только одна рука. Он не нуждался в постоянных напоминаниях об этом. А ещё у него действительно был суперкрутой протез, которым Питер мог делать всё, как раньше! На самом деле, он чувствовал себя теперь намного сильнее. Он еще не знал, как им пользоваться, но его новая рука была просто чудом. Не нужно было беспокоиться о том, что она будет болеть, или что придётся убирать грязь под ногтями. Она была такой же сильной, как и настоящая! И эту руку сделал доктор О, что делало её ещё более особенной. У доктора О было страшное лицо, но он был самым приятным человеком, которого Питер когда-либо встречал. Он говорил очень тихо и никогда не показывал, будто не понимал Питера, даже если так оно и было. Он относился к нему как к взрослому, и мальчику это нравилось, потому что тогда он мог притвориться взрослым, а им многое не страшно. Доктор О всегда взъерошит ему волосы и улыбнется так, словно он гордится им, Питером. Ему нравилось чувствовать, что кто-то им гордится. Доктор О был надежным человеком и напоминал Питеру о том, каким должен быть отец. Если бы он мог выбрать себе в отцы кого-нибудь в этом мире, он бы выбрал доктора О. Питер услышал голоса за дверью и печально поднял голову. У него не было сил быть счастливым сегодня, хотелось грустить — он уезжал сегодня. Он надеялся, что его не заберут прямо сейчас. Может быть, это был Матиас? Доктор Бондевик сказал, что Матиас раньше работал в больнице и только что вернулся из очень долгого путешествия. Матиас был очень милым — он был сильно загорелым, и у него были светлые волосы, которые смешно торчали во все стороны. А ещё он всегда хотел играть с ним в игры. Матиас сажал Питера к себе на колени, и они мчались по больничным коридорам в инвалидном кресле так быстро, как только могли! Медсестра Лаура кричала и пыталась догнать их, и тогда игра становилась ещё забавнее! Она выглядела смешно, когда запыхалась, краснела из-за этого, но всё равно пыталась не отставать, хотя Матиас всегда следил, чтобы она их не поймала. Только доктор Бондевик мог их поймать: он вдруг появлялся посреди зала и с очень сердитым выражением лица скрещивал руки на груди, но глаза врача улыбались, и Питер знал, что все в порядке. В комнату вошел доктор Бондевик, а за ним — невысокий улыбающийся блондин в очках. — Доктор О! — воскликнул Питер. Он спрыгнул с кровати и подбежал к врачу, обнимая его здоровой рукой за талию. — Ты вернулся! Доктор О опустился на колени рядом с Питером — ему это нравилось. Большинство взрослых просто смотрели на него сверху вниз, но доктор О всегда следил, чтобы их глаза были на одном уровне. И это хорошо — сам он был очень высоким. — Привет, Питер. — Питер, — на лице доктора Бондевика появилась легкая улыбка; в последнее время он улыбался гораздо чаще, особенно когда рядом был Матиас (хотя он иногда раздражал его). — Это доктор Эдуард фон Бок, он работает с доктором О в его клинике. Доктор фон Бок положил руку на плечо доктора О и тоже наклонился, чтобы быть на одном уровне с Питером. Волосы у него были прямые и очень походили на сено, которым Питер кормил скот несколько лет назад во время отпуска. У него было доброе лицо и легкая россыпь веснушек на щеках и носу. Питеру нравились веснушки у взрослых, потому что у него они тоже были. — Здравствуйте, доктор фон Бок, — вежливо сказал Питер, обнимая доктора О за шею и крепко прижимаясь к нему. Если доктор О доверяет ему, то он хороший человек. — Питер, доктор фон Бок будет отвечать за твоё восстановление в моей клинике. — А ты не сможешь этого сделать, доктор О?.. — Питер посмотрел мужчине прямо в глаза. Теперь в его жизни было так много взрослых и врачей, что он не хотел иметь еще одного. Доктор О улыбнулся ему и поправил очки на носу, а другой рукой небрежно обнял Питера в ответ. — Нет, Питер, я не такой врач, — Питер ничего не понял, но все равно кивнул, — но я всегда буду рядом, когда ты будешь приезжать. — Ты сможешь ходить со мной туда? — Думаю, да, если доктор фон Бок не возражает. Трое мужчин разговаривали между собой, и Питер предпочёл не обращать на них внимания. Взрослые всегда говорили о Питере и о том, что они собираются делать с ним, редко спрашивая Питера, чего тот хочет. Он бы сказал любому взрослому, чего хочет, но они никогда не спрашивали. Он бы уже давно сказал взрослому, что дома ему плохо — он хотел сказать об этом своей учительнице в школе, но она никогда его не спрашивала. Он хотел сказать кому-нибудь, что у него болит рука, что что-то не так, но не мог, ему всегда говорили, что детей надо видеть, а не слышать, и никогда не отвечать на вопрос, который они задают. Поэтому он ничего не сказал. Точно так же, как он не сказал бы, что не хочет покидать больницу, что ему плохо от этого. Он предпочел бы вернуться домой с кем-нибудь вроде Доктора О, а не с какой-нибудь незнакомой ему семьей. Внезапно раздался стук в дверь, и на пороге появился хмурый брат доктора Бондевика, а за ним — взволнованная пара. Питер крепче обнял доктора О — он знал, кто эти люди. Он не хотел идти с ними. — Они здесь из-за Питера, — только и сказал Эмиль, подтвердив подозрения мальчика. Его желудок ухнул куда-то вниз. — Сейчас самое подходящее время, — сказал доктор Бондевик. — это протезист Питера, доктор Оксеншерна, и специалист по реабилитации, доктор фон Бок. Я его педиатр, доктор Бондевик. — О боже, так много врачей! — причитала эта женщина. Питер закатил глаза, но сдержал стон, едва не сорвавшийся с его губ. У женщины было дружелюбное лицо, но это ещё ничего не значит. У неё были каштановые волосы, которые напомнили Питеру о тех маленьких деревяшках, которые взрослые сажают возле деревьев, чтобы те выглядели красиво. У нее были ледяные голубые глаза и большие очки, которые, казалось, держались у неё на носу на добром слове. У мужчины рядом с ней, видимо, мужа, были коротко подстриженные черные волосы, короткая бородка и темные глаза. Он не вызвал у Питера доверия, хотя и не выглядел угрожающе. — Нужна целая особая команда, чтобы позаботиться об особом мальчике, — сказал доктор О, все еще стоя на коленях возле Питера, который прижимался к его шее. Он приобнял мальчика одной рукой ещё крепче. Питер почувствовал себя лучше. Женщина улыбнулась им, затем вошла в комнату и наклонилась, чтобы посмотреть на Питера. — Привет, Питер, я миссис Сэмворт, мы отвезем тебя домой, хорошо? Питер уткнулся лицом в шею доктора О и спрятался от нее. Он не хотел идти с Сэмвортами — какая глупая фамилия! Но никто не спросил, что он думает. — Миссис Сэмворт, — заговорил доктор фон Бок, — вот моя визитная карточка. Пожалуйста, позвоните жене доктора О и договоритесь о встрече, как только Питер немного успокоится. Очень важно как можно скорее начать его реабилитацию. Питер моргнул. У доктора О была жена? Щеки врача порозовели, и он бросил на доктора фон Бока испепеляющий взгляд. Женщина встала и взяла протянутую ей карточку. Она положила карточку в сумочку — Питер взял ее на заметку. Взрослые снова заговорили. Бервальд начал высвобождаться из объятий Питера, чтобы встать. — Доктор О, — прошептал Питер. Доктор О замер и посмотрел на него сверху вниз. Выражение его лица смягчилось, — ты обещаешь не забывать обо мне? — Конечно, Питер, я никогда не забуду тебя, — он взъерошил волосы Питера, — мы скоро увидимся. Он встал и присоединился к разговору с остальными, прежде чем они с доктором фон Боком попрощались, и доктор Бондевик повел Питера и пару в приемную, чтобы проверить документы. Питеру хотелось плакать, но он сдержался.