***
Начальник стражей сидел перед лампой уже двадцать минут и проигрывал в голове сценарии его второго — последнего, но благополучного, хотелось бы, — появления в каменной тёмной комнате. Вариантов было немного: Первый. Чижевский там, и он маг. Они сражаются. Чижевский побеждает, потому что это его территория. Второй. Чижевский там, он немаг. Бахрушин вытаскивает его в этот мир, сдаёт суду, все счастливы. Третий. Чижевский подслушивал, понял, что намечается заварушка, и покинул подвал. Был ещё один вариант, в воплощение которого страж верить бы не хотел. Четвёртый. Адъютант в сговоре с Тайным советником, и тогда Бахрушину точно несдобровать. Либо смерть, либо лишение магии. Что лучше — тот ещё вопрос. Он тихонько постучал по закопчённой лампе, вызывая к аппарату её обитателя. Может, удастся вывести его на разговор. Но лампа молчала. Тогда он вспомнил, как внутри ощущается встряска, и с нервным удовольствием встряхнул лампу. Послышался скрипучий стон. Тревожность Бахрушина возросла до предела. Что делать? Что? Он стал нервно расхаживать по комнате, размышляя про себя. По-хорошему, нужно было отнести эту лампу в Службу магических дел ещё вчера. Даже если как-то оправдать эту задержку, то сейчас-то точно нужно вызвать отряд и вызволить Чижевского вместе с Адъютантом или кем бы то ни было. Но Бахрушин не хотел огласки. Чижевского будут судить, скорее всего сошлют в тюрьму, лишат магии, если она есть. А если нет, то отправят в тюрьму немагов. Это в лучшем случае. При меньшей удаче ему вынесут непростительное. Самому Бахрушину выпишут благодарность за работу, может, поднимут зарплату, авось дадут отделение побольше. Но в желании участвовать в процессе суда мягко откажут. Что бы ни писал Адъютант, Бахрушин знает эту бюрократию, он в этой системе уже много лет. Он не хочет отдавать Чижевского Службе сразу. Он хочет разобраться. Не давая себе передумать, он касается палочкой заискрившей вмиг лампы. На этот раз почему-то было совсем темно. Зная, что медлить нельзя, Бахрушин запустил люмос под низкий потолок. Сразу стало ясно, почему в тот раз так пахло металлом. Из-под его ног, огибая стол, уползала по полу прерывающаяся полоска почерневшей, свернувшейся крови. Она уводила взгляд стража во вчерашнюю темноту, сквозь уже пропавшую границу света и завершала свой путь у каменной ниши, которую теперь было видно, как днём. В выемке стены лежало, свернувшись на левый бок, тело. Укутанное в плащ и безмолвное. Бахрушин шагнул по направлению к нише, но нога его задела что-то у стола. Опустив глаза, он понял, что едва не раздавил чужую палочку. Люмос осветил единственного обитателя сырого холодного подвала, и он никак не реагировал на свет. Бахрушин коснулся ладонью ледяной шеи, и тело вздрогнуло. Живой. Дрожит. Ноги в массивных сапогах упирались в стену, лежали друг на друге. Пола плаща не прикрывала правую голень с задранной штаниной. На коже чернела корка запёкшейся крови. — Чижевский, — тихо позвал страж. Тело не отвечало. Даже, кажется, перестало дрожать. Тайный советник хоть и выглядел тощим, будто почтовый работник, кормящий голубей и сам же питавшийся пшеном, но весил как престарелый ведомственный бюрократ, заплывший жиром. Бахрушин, несколько ниже ростом Чижевского, аккуратно перекинул тело через плечо и прислушался. Оно всё ещё бессознательно молчало, хотя продолжало дрожать. Уже протянув палочку к лампе, страж вспомнил о чужой и заклинанием призвал её. Скажи ему кто-нибудь, что, найдя Чижевского, начальник стражей будет его аккуратно укладывать на собственную постель, заклинаниями раздевать и промывать рану на ноге, Бахрушин бы посмотрел на него, как на идиота. Потом бы задумался и решил, что да, так бы он и поступил, увидев хоть бы и врага народа в беде. Рана была неглубокая, но вызывала беспокойство, потому что долго не была залечена. Поэтому он с особой старательностью произносил лучшие очищающие и заживляющие заклинания. Полчаса спустя рана была затянута, но Чижевский всё ещё не приходил в себя. Бахрушин хлопнул себя по лбу, внезапно поняв, что советник пролежал порядка двух дней не только без целительной магии, но и без еды и воды. Около двух минут ушло на то, чтобы найти в справочнике нужное заклинание, и ещё минута, чтобы разобраться, как его применять. Вскоре Чижевский был напоен водой без собственного ведома. Кормить его страж пока не стал, но отправил заклинание на кухню, чтобы варилась овсянка. Он выдохнул, сел в кресло, аккурат напротив лампы-портала, и увидел рядом с ней чужую палочку. Ни о каком нарушении личных границ и речи быть не могло, пока Чижевский нежился в его кровати, поэтому Бахрушин без зазрения совести посмотрел историю последних заклинаний волшебного атрибута. Он нашёл, что искал. Это была сложная трансгрессия, которая очень скомкано была завершена. Он узнал в ней свой сигнал отмены. Заклинание начальника стражей, перемещающее их в Ведомство, зацепило сбегающего Чижевского. Логично, отсюда рана — расщепление. Но как Чижевский тогда лишился магии? Стон и шевеление на кровати отвлекли Бахрушина от размышлений и заставили вспомнить о каше. Даже в бессознательном состоянии Чижевский спасал его кухню.***
Он очнулся уже глубокой ночью, когда Бахрушин переделал все дела по дому, спрятал лампу, наложив на неё ещё кучу защитных чар, даже отправил голубя Мише, чтобы тот выслал ему нужные отчёты. Приключения порталами и ночные путешествия в Ведомство — это, конечно, хорошо, но не стоило забывать, что магическая должность чиновника мало отличалась от деятельности немагов — те же бумаги, та же волокита с ненужной документацией, горящие сроки. Вскоре после расследования в самом Ведомстве Службу внутренних дел следовало ожидать во все нижестоящие инстанции, и к стражам в том числе. Бахрушин, конечно, был начальником добросовестным, но кое-какие косяки нужно было подправить перед проверкой. Он почти не спал с момента возвращения к нему магии, бодрствовал на адреналине от поисков Чижевского и кофе. Эффект от напитка давно сошёл на нет, Чижевский — вот он, лежит в двух метрах, так что запасы адреналина тоже поисчерпались. Около часа, когда Бахрушин уже спал, разбитый, на переделанных отчётах, его разбудил грохот. Он вскочил, увидел смятое одеяло на пустой кровати и помчался на небольшую кухню. Включив свет немаговским способом, страж узрел лохматого и помятого Тайного советника, который дрожащими руками поглощал холодную кашу прямо из кастрюли, а у его босых ног — металлическую крышку, предполагаемый источник шума. Чижевский, как загнанный в угол зверь, у которого вот-вот отнимут кость — читай кашу, — перестал жевать и исподлобья смотрел на Бахрушина. Картина маслом. Начальник стражей опустил голову, вздохнул облегчённо и слегка истерично рассмеялся. — Кому расскажешь, не поверят, — пробормотал он, ни к кому конкретно не обращаясь. Советник молчал. Что ещё ему, униженному по всем фронтам, без магии оставшемуся, было делать? Бахрушин сходил за палочкой, заклинанием подогрел слипшуюся массу в кастрюле, пустил люмос под потолок и, выключив немаговский свет, вернулся в комнату. Страж, который спас и вылечил преступника, на секундочку, лишившего его самого магии эксперимента ради и убившего Серёжу для тех же целей, решил оставить этого самого преступника в одиночестве, чтобы он спокойно поел на его кухне. А сам лёг спать, прямо так, в одежде, поверх скомканного одеяла.***
Утро было, прямо скажем, нетипичное для начальника стражей. Чижевский не подавал признаков бодрствования, ну или притворялся, свешивая правую половину тела с края кровати. Одно радовало — он не дрожал, как в промозглом подвале, а спокойно полноценно дышал, укрытый углом одеяла. А Бахрушин метался между решением остаться дома и сверлить взглядом гостя, как ту магическую лампу, ожидая, когда он созреет на разговор, или сбежать от неловкостей и смущения советника на работу. Спустя две чашки кофе и одну смену позы сна Чижевского — он лишь поджал под себя ноги, даже не думая повернуться от окна — он решился оставить гостя одного в квартире, опутанной десятками различных чар. Не сбежит. И только входя в свой кабинет, смотря сквозь обеспокоенные лица Лары и Миши, страж подумал, что квартиру от Чижевского он защитил… а самого Чижевского? Вчера он лишь уронил крышку от кастрюли на пол, а что он может натворить сегодня? Бахрушин наколдовал длительное подогревающее заклинание, держащее в тепле кастрюлю с новой кашей и ковшик с бульоном, так что пожара ожидать не приходится. Воду, Чижевский, он надеялся, наливать умел. Одежду чистую он ему оставил на спинке кровати, чтобы точно увидел. Вроде бы всё самое важное учёл. Или нет? Чего ожидать от сильнейшего мага, который внезапно стал немагом, совершенно беспомощным в быту? Бахрушин осёкся и решил, что слишком сильно озабочен своим новым соседом. Пусть учится быть простым человеком, как сам Бахрушин учился, по его, советника, прихоти. Конечно, пуговицы он так и не научился пришивать, но умел теперь готовить что-то простое без магии, совершать уборку своими руками, стирать (это было самое утомительное). Вот теперь сам инициатор всего этого помучается. Впрочем, начальник стражей всегда слишком лояльно и мягко относился к своим подчинённым, а Чижевского нынче он тоже считал собственным подопечным особого типа, так что уже к середине дня он не выдержал и послал домой голубя с запиской, в котором спрашивал, всё ли нормально, и объяснял, где лежит перо с чернильницей. Прошло несколько часов работы, но голубь не возвращался. Около шести вечера, когда уже стемнело, Бахрушин даже поднялся в голубятню и нашёл свою птицу, Беллу, с бежевым оперением. К её лапе был привязан конверт. Значит, даже окно не открыл. Бахрушин заволновался. Отсидев положенное время, он начал потихоньку собираться, как полагается русскому человеку — за полчаса до окончания рабочего дня. Проверка сегодня миновала, отчёты были приведены в божеский вид. Лара всё ещё воротила от начальника нос, а Михаил всё посылал голубей. «К бабушке, — пояснял он, — брат поехал к ней, заболела. Волнуюсь» Что-то нервное было в этом его дёрганье каждый раз, когда мимо окна пролетала птица. Но Бахрушин обещал себе разобраться с этим позже. Стажёрка же его и вовсе не волновала. Открывал дверь Бахрушин палочкой, слишком сильно уж дрожали пальцы у него для махинаций с ключом. Гарью не пахнет, тишина, темень. По-немаговски включая свет в квартире, он прошёл на кухню — кулинарное заклинание шипело, грея еду, так и нетронутую. В комнату он запустил слабый люмос, который осветил худого дрожащего Чижевского. Он беспокойно спал в своей старой одежде — чистая так и висела на спинке, — лицо было бледным и мокрым. — Чёрт, — выругался Бахрушин, — оставил учиться быть немагом… Лоб у спящего горел. Бахрушин полистал справочник, попробовал простецкое исцеляющее заклинание, но оно не подействовало — температура не спала. Применять что-то более серьёзное на немаге он побоялся, неизвестно, чем человеческое тело вообще болеет. Он порылся в кухонных шкафах, нашёл мёд, поразмыслил, что, кажется, им люди лечатся, и развёл его с тёплым молоком. Потом вспомнил про бульон, сначала напоил больного им. Чижевский вроде успокоился, перестал дрожать. «Свалился на мою голову» — беззлобно думал страж, вливая в тело ещё и мёд с молоком. Если температура не собьётся в ближайшее время, решил он, придётся вызывать немаговских врачей. Температура не сбивалась. Держа палочку в рукаве кофты, Бахрушин пропускал в квартиру двоих в синей форме — женщину с чемоданом и паренька с планшетом и ручкой. Пока маленькая юркая дама осматривала больного, выясняя обстоятельства его самочувствия, долговязый медбрат попросил у Бахрушина полис. Поразмыслив, что это такое и есть ли оно у него, страж полез в папку, которая есть у каждого мага, официально живущего в Москве — там были человеческие документы. Доставать её не приходилось лет семь, кажется, или больше. Он с опаской протянул свой полис, даже не предполагая, что нужен-то не его, а Чижевского. Но, кажется, сработало. Парень переписал данные, лишь посетовал, что полис пора бы сменить. — Запустили больного, — без особых эмоций заключила фельдшерка. — Я сделала укол, но нужно пропить курс антибиотиков… Идя по ночным улицам в поисках круглосуточной аптеки, с бумажкой, исписанной почерком, который не разберёт никакая магия, Бахрушин думал о том, что даже в самых странных его снах не было подобного разворота событий. И также его не покидала мысль об удаче, которая спасла жизнь молодому Тайному советнику.