Оставив своих гвардейцев мёрзнуть внизу, Робб поплотнее завернулся в плащ и поднялся на стену. Бросил взгляд на Волчий лес, необычайно шумный в эти дни, дальше, на открытые всем ветрам холмы, расцветшие разноцветными шатрами лордов и немногочисленных северных рыцарей и маленькими серыми палатками простых воинов. Полон был даже Зимний Городок, хотя до настоящей зимы было всё-таки ещё далеко, что бы там ни пророчили старики да Бран; казалось, гул голосов и ржание лошадей оттуда доносились и до его ушей. То было его войско, без раздумий, попрёков и сомнений вставшее под его знамёна по первому же его зову. По зову своего короля.
Робб нахмурился. Они не сомневались. Но теперь сомневался
он.
Он хотел бы быть похожим на Теона — смешливым, легкомысленным, не знающим сомнений. Тогда было бы легче повести всех этих людей на смерть и — как наверняка считали многие к югу от Рва Кейлин — к измене. Она не высказывалась более вслух, но Робб знал, что так считала даже его мать. Может быть, она рассудила так не со зла, не потому что на самом деле считала его изменником, но из-за страха. Леди Кейтилин до безумия боялась за Арью и Сансу, за Мирцеллу и маленькую Кейтилин, за всех людей Винтерфелла, которые, может быть, ещё были живы там, в Королевской Гавани. Робб не был так наивен. Не получив ни одного послания после того судьбоносного письма жены, он был уверен, что все гвардейцы отца, включая Джори Касселя, мертвы, равно как и все другие слуги. Он надеялся лишь на то, что, опасаясь злить его ещё больше, Джоффри не тронет его сестёр, жену и дочь. Впрочем, всерьёз полагаться на здравый рассудок нового короля на Железном Троне было бы глупо.
Всё чаще в эти дни он думал о Мирцелле. Вспоминал о ней, тосковал; тосковал он по ручонкам Кейтилин, которые так до смешного невесомо —
но так крепко для такой малютки — всякий раз обнимали его за шею. Он думал о ребёнке во чреве Мирцеллы; в нём жила какая-то необъяснимая уверенность, что это будет мальчик. Ему не хватало рассудительности жены, её тихой и ненавязчивой поддержки, любви в зелёных глазах, с помощью которой он, казалось, мог достичь высот, о которых даже не мечтал. Это было эгоистично: Робб никогда не любил её той страстной и пылкой любовью, которую мужу полагается испытывать к жене. Скорее уж он всё ещё видел в Мирцелле ту тихую и робкую девочку, которая однажды приехала в Винтерфелл со своим отцом-королём. Он знал, что её нужно защищать, ведь самое опасное оружие в её руках — игла или ножик для фруктов; что она тонкая, хрупкая, прекрасная, но такая уязвимая в этом холоде, чужая среди этих суровых людей. Знал, что она всегда будет зависеть от него, будет его тихой тенью.
Ему бы стоило думать о грядущих битвах, стратегии на поле боя и в тех переговорах, которые могут случиться, но Робб всё думал и думал о двух женщинах. Одна из них принадлежала ему, но была далеко; другая же была просто
недосягаема. Мира была не менее надёжной, чем Мирцелла, а, кроме всего, она лучше разбиралась в том, что касалось оружия и войны, она была истинной северянкой, плоть от плоти Винтерфелла и Севера. Она жила, дышала тем же, чем и Робб, и не было у неё никаких привязанностей, всегда заставляющих её оглядываться на его врагов. И она
любила его: Робб видел это в её взгляде, в каждом движении, вдохе, слове, обращённом к нему. Но она
не принадлежала ему. Он
не имел прав ни на её надёжность, ни на её поддержку, ни на совет.
Когда Мира попросилась с ним в поход, Робб был категоричен, как никогда. Накричал на неё, довёл до слёз — сделал всё, чтобы отвратить её от себя, чтобы она и думать забыла о том, чтобы поддержать его мечом. А потом, найдя её в богороще, хмурую и со следами слёз на щеках, пал на колени, целовал кончики пальцев и был настолько малодушен, что говорил о любви к ней. Был настолько ослеплён своими чувствами и страхом потерять её любовь, что забыл, что богороща — территория Брана, а чардрева с суровыми, обвиняющими ликами на белых стволах — его верные союзники. Она простила его, опустилась на колени рядом с ним, обняла за шею… Большего Робб ей не позволил. А после он заставил Миру расцепить объятия, встать и оставить его и не оборачиваться.
И поклялся перед лицом всевидящих Богов, что больше не будет даже думать о жене брата, а если его собственная жена всё ещё жива и здорова, больше никогда не отвернётся от неё.
Скрип первого снега под чьими-то приближающимися шагами заставил его вынырнуть из его мыслей. Рука сама собой легла на меч, висевший у пояса — пусть он был ещё не в походе, его инстинкты уже обострились. Человек, поднявшийся к нему, был закутан в плащ, лица под капюшоном не было видно.
— Холодает, — сказал он и шмыгнул носом, и Робб тотчас признал Игритт.
В последнее время она часто сопровождала его, когда он выходил на стену или отправлялся в лагерь, чтобы проведать своих знаменосцев и их людей. Сперва Роббу это не нравилось, не нравилось и людям. Виданное ли это дело, одичалая, которой место в темнице, подле Короля Севера, почти равная ему! Потом они привыкли. Привык и Робб. Вопреки своему обыкновению, в таких вылазках Игритт чаще молчала, а если и высказывалась, то осторожно, без присущей ей дерзости. Она кое-что понимала в оружии и в войне, хотя, по её собственным словам, войско Манса-Налётчика больше походило на стаю птиц, вспугнутых из своего куста.
— Это ещё не настоящая зима, — зачем-то сказал он.
Как будто бы она, родившаяся за Стеной, этого не знала. Так, должно быть, подумала и Игритт и рассмеялась. Под плащом её живот ещё не был виден, зато когда она раздевалась до скроенного по-мужски дублета, беременность была уже заметна. Вдруг Робб подумал о том, что ребёнок Джона родится, вероятно, когда он будет в походе. Если вообще будет ещё жив.
— Славное войско, — помолчав, заметила она. — Достойное Короля Севера… Жаль только, что в нём не будет меня.
— В самом деле? — Робб повернулся к ней, с интересом вглядываясь в её лицо. Игритт сняла капюшон, и редкие снежинки опадали на её рыжие волосы. — Откуда тебе знать, какое войско должно быть у Короля Севера?
Она лишь фыркнула.
— Думаешь, наши матери не рассказывали нам сказок? Рассказывали, да ещё какие! И почти в каждой из них были Короли из Винтерфелла. Правда, они всегда сражались с вольным народом и нередко побеждали, но нас всегда учили, что нет бесчестья в том, чтобы пасть от руки сильного врага. К тому же, нам говорили, что лорды из Винтерфелла все перевелись, склонили колено перед изнеженными королишками с юга и не сильны более. Я вижу, что наши матери, отцы и вожди ошибались. И я рада этому, раз уж моему ребёнку суждено вырасти в этом замке. Но ты теряешь хорошего лучника, не беря меня с собой! Учти это и не кусай локти, когда перейдёшь Ров Кейлин!
Робб улыбнулся. Она была права, равных ей лучников и среди славных воинов-северян было немного. Робб видел её мишени: все стрелы были аккуратненько всажены в самый центр. Ни единого промаха. Тем спокойнее он был, оставляя её в Винтерфелле.
— Если бы не ребёнок, я бы подумал над этим, — честно сказал он. — Но Джон, быть может, простил бы мне, если бы с тобой что-то случилось… но не с ребёнком.
Они оба замолчали. Робб думал о брате и был уверен, что Игритт тоже думает о нём в эти мгновения. Именно Джона ему не хватало больше всего во всей этой суете, в подготовке к походу и когда Робб восседал на троне. Он отдал бы всё, что угодно, лишь бы вернуть брата в Винтерфелл, чтобы Джон сопровождал его в грядущей войне. Он даже справлялся у мейстера Лювина, готовый заплатить Дозору золотом или рекрутами из темниц Севера или даже из северных замков. Но мейстер остерёг его делать подобные предложения Ночному Дозору, даже пусть теперь им командовал Бенджен Старк: однажды он уже нарушил закон, дав кров дезертиру, как нарушил его и Джон, сбежав и заделав ребёнка одичалой. Пусть братья Ночного Дозора и закрыли на это глаза однажды — и наверняка не без вмешательства Бенджена, — но второй раз они едва ли допустят что-то подобное.
— Идём вниз. Ты тут совсем замёрзнешь, — сказал он. — У меня ещё много дел.
Игритт рассмеялась, белые зубы сверкнули.
— Так иди. Твоим лордам одичалая девчонка уже и без того оскомину набила, твоя матушка всё ещё меня не переносит. Я лучше останусь пока здесь и посмотрю на твоё войско. Мало кому из вольного народа удаётся вот так постоять рядом с северными воинами без риска быть убитыми. Если однажды вернусь за Стену, расскажу об этом и стану легендой.
Она договаривала ему в спину, но, услышав её последние слова, Робб остановился и повернулся. Почему-то одна мысль о том, что Игритт и её ребёнок покинут Винтерфелл, заставляла его сердце ныть. Кто бы мог подумать, что он так привяжется к одичалой…
— А ты хочешь?
— Что? — непонимающе нахмурилась она.
Робб передёрнул плечами.
— Оставить Винтерфелл. Вернуться… к своим. — Он не знал наверняка, было ли в Застенье место, которое Игритт могла бы назвать
домом. Которое могло бы стать
домом его племяннику, сыну или дочери Джона. А Винтерфелл
мог. Несмотря на неприятие его матери… Как бы то ни было, леди Кейтилин Старк была не из тех, кто выбрасывает новорожденных детей в подступающую зиму. — Ты хочешь этого?
Игритт пожала плечами каким-то нервным, рваным жестом.
— Я не думаю об этом. Ещё не время. — Её рука прикоснулась к животу под плащом. — А мог ли Джон знать, когда давал клятву дозорного, что мы с ним встретимся, что всё это… случится? Планировал ли ты воевать со своим южным зятем? — Она вопросительно изогнула брови. — Мы лишь подчиняемся тому, что нам уготовили Боги, Робб Старк. Так что всё возможно в подлунном мире.
То, что она однозначно не сказала «да», принесло Роббу некоторое облегчение. Спустившись, он увидел Миру: она стояла у стены замка, почти неотличимая от стен в своём простом коричневом плаще и явно поджидала его. При виде неё Робб тотчас вспомнил клятву, которую дал сам себе, Старым Богам и такой далёкой от него Мирцелле. Он не должен был видеться с Мирой, говорить с ней, смотреть в её глаза цвета зелёного болотного мха. Если он сделает это… легко забыться и забыть о томящейся в плену жене, дочери, своём долге, теперь, когда на голову ему возложили корону Севера, многократно возросшем.
И был ещё Бран. Его младший любимый братец, искалеченный случаем и немилосердной судьбой. Мог ли он так жестоко ударить его в довершение всего даже мыслью?
Нет, ему совершенно точно нужно избежать даже разговора с Мирой, даже прощания потом… как-нибудь. Он любил её так сильно, что любое прикосновение, целомудренный поцелуй в щёку заставят его забыть обо всём. Люди отвернутся от прелюбодея, а Боги накажут клятвопреступника. Двор Винтерфелла и его окрестности были переполнены людьми, так что ему ничего не стоило смешаться с толпой и трусливо сбежать, оставив Миру мёрзнуть и ждать его до темноты… Робб стал противен самому себе.
Но все его сомнения разрешились очень скоро, потому что Мира заметила его первая. Недаром же она была отличной охотницей.
— Робб! — Она отлепилась от стены, махнула ему рукой.
Он подошёл к ней, натянуто улыбнулся. Мира, увидев выражение его лица, нахмурилась. Но тяжкому объяснению помешал её брат.
— Жойен! — изумлённо воскликнул Робб. Он понятия не имел, что единственный сын Хоуленда Рида прибыл из Сероводья в Винтерфелл в эти дни. — Что ты здесь делаешь?
— Я присоединяюсь к тебе в твоём походе, Робб.
— Ваше Величество! — шёпотом подсказала ему Мира.
Робб только отмахнулся. Титул и корона были слишком тяжкой ношей, и он был рад время от времени обходиться без них.
— Но люди Хоуленда присоединятся к нам в Сероводье. А ты приехал… в такую даль. Зачем?
— Повидать Миру и Брана. — Пока Бран медленно и мучительно поправлялся после своего падения, Жойен Рид, напросившийся однажды в Винтерфелл со своим отцом и задержавшийся там на много месяцев, развлекал его разговорами, легендами и сказками. Леди Кейтилин это не нравилось: она считала странности Брана полностью виной Жойена, забившего голову мальчика старыми страшными легендами. Робб же видел, что Жойен сам надеялся чему-то научиться у его брата. — Переговорить с тобой.
Его голос был ровным и почти бесцветным, как и всегда, а лицо было спокойно, как гладь лесного озера в тёплый безветренный день. Это всегда поражало Робба, да и, вероятно, всех, кто знал Жойена. Зато Мира волновалась за двоих.
— Тебе нельзя идти на Королевскую Гавань! — выпалила она и покраснела.
Он нахмурился.
— Вот как? Это ещё почему?
— Жойен, скажи ему…
— Вспомни своего дядю и деда, король. Они тоже отправились на Юг с войском, которое давало им все шансы на победу, но оба погибли. Место Старков на Севере, здесь они сильны, здесь их Боги;
наши Боги. Когда Старки отправляются с войной на Королевскую Гавань, им не везёт.
Робб почувствовал, как раздражение шевелится в душе; ещё глубже зародился страх. Дурное пророчество было произнесено с таким спокойствием, что Робб едва не рассмеялся, отгоняя свои страхи.
— Это Бран тебе сказал? — В пророческий дар брата ему немного верилось, но разве каждый на Севере может ясно видеть будущее?
— Нет. — Жойен мотнул головой. — Иногда у меня бывают зелёные сны — сны, которые посылают нам Старые Боги. Это… это побеги тех знаний, которыми владеет Бран, но они бывают полезны. Я увидел тебя на Королевском Тракте в этом сне и поспешил сюда.
— Очень тебе признателен. — Получилось едва ли не грубо. Мира нахмурилась; она переводила взгляд с Робба на брата и обратно и как будто порывалась что-то сказать, но всё не решалась. — Но что ты скажешь о моём отце? У него не было войска, и он не собирался воевать с южанами… — Робб осёкся. На самом деле он не был так уж уверен в этом — слишком странным было последнее письмо его отца. — И всё же ему отрубили голову, мою жену и дочку вместе с ней взяли в плен, моих сестёр… я даже не знаю, что с ними! А всех наших людей перебили, Жойен, перебили, как зайцев! Ты видел сны о них?! Ты или кто-то другой?! Нет, Боги молчали, чердрева молчали — а всё же они мертвы. И ты предлагаешь мне сейчас всё бросить, отступить, спрятаться и позволить Ланнистерам смеяться надо мной, над Старками, над всем Севером, а после они заставят нас ползти к ним на брюхе за милосердием, как за куском тухлого мяса!..
Руки его дрожали, он сжал кулаки, унимая дрожь, потом разжал и закрыл лицо руками. Ярость, охватившая его, напугала и самого Робба. Он-то думал, что все эти глупые уговоры помириться с Джоффри и стать ему верным вассалом в обмен на жизнь и сомнительное милосердие давно в прошлом, но всё же ещё находились люди, которые считали себя вправе предложить ему сдаться на милость победителя! И эти люди были в кругу его самых близких!..
Несмотря на вспышку Робба, Жойен остался спокоен, а вот его сестра была, кажется, напугана. Но что напугало Миру больше, задумался он, его гнев или слова Жойена?
— Да, я предлагаю именно это. Не так уж это и много за возможность остаться в живых.
Робб нахмурился.
— Хватит! — рявкнул он. — Ланнистеры — не Таргариены, и драконов у них нет. А я не желаю больше ничего слышать! Ступай прочь, Жойен. Ступай! Я не желаю с тобой ссориться, но, видят Боги, я могу не сдержаться!
Жойен сдержанно поклонился и ушёл. Мира, явно задетая за живое, кусала губы. Робб тяжело вздохнул: меньше всего он хотел обидеть её, но и идти на поводу у её впечатлительного брата тоже не желал; даже захоти он того, он просто не смог бы передумать и всё повернуть вспять перед лицом многотысячного войска.
— Извинись за меня перед Жоеном, ладно? — попросил он Миру, не глядя на неё. Душу его жёг стыд: его отец никогда бы не посмел обратиться так и к самому мелкому и ничтожному из своих знаменосцев, а Риды были теперь частью их семьи. — Боюсь, теперь нужно так много сделать, что у меня не хватит времени.
— Или храбрости? — сдавленным голосом спросила Мира.
— Что?! Храбрости?! — вскинулся Робб. Потом добавил спокойнее: — может, и храбрости. Одним словом, Мира, извинись перед братом за меня. Когда войско двинется, я найду его и повторю извинения сам, но до тех пор…
— Ох, Робб! — Она вдруг повернулась к нему, прильнула к его груди, скрюченные пальцы цеплялись за мех воротника. Мира дрожала всем телом, а когда она подняла голову, Робб увидел слёзы на её щеках. — Не хочешь слушать Жойена? Пускай! Посмейся над его словами, забудь их, выбрось из головы!.. Позволь только мне идти с тобой в Королевскую Гавань. Ты знаешь, что я хорошая лучница и кое-что смыслю в других способах битвы. Разве тебе не нужен каждый воин?
Мимо них прошагал с мешком на плечах один из людей Русе Болтона, с любопытством косясь на них. Робб отстранил Миру от себя.
— Я не могу этого сделать, Мира. По многим причинам. Ты… очень ценна, но я не могу допустить, чтобы ты отправлялась на битву.
— И почему это? — Она выпрямилась, расправила плечи, но всё равно была значительно ниже него, казалась такой маленькой и хрупкой. Робб знал, что нутро Миры крепче железодрева, но не мог искоренить в себе желание её защитить. — Назови мне хотя бы одну причину, — настаивала она.
— Ты принадлежишь, — он намеренно использовал именно это слово, которое Мира ненавидела, — моему брату и ты должна быть с ним в эти нелёгкие дни. Ты хороший воин, Мира, но я не могу оставить Винтерфелл совсем без защиты. Наши враги на юге, это верно, но и здесь… — Робб не хотел пугать её или других домочадцев, но мысли о железнорождённых или Болтонах в последнее время не давали ему спокойно уснуть. — Даже если я одержу победу над Джоффри, чего стоит победа, если победителю некуда вернуться?
Но Мира была непреклонна:
— Ты оставляешь здесь гарнизон, Теона и Игритт. Разве этого мало?
— Теон не Старк, а Грейджой, и мы всегда должны об этом помнить. А Игритт… Может, из лука она стреляет и первоклассно, но она с трудом ладит с мамой, слуги и воины её боятся, и она носит дитя Джона и не должна его потерять. Я выказываю тебе высшее доверие, Мира, я доверяю тебе самое дорогое в своей жизни. Сохрани Винтерфелл для меня.
Это были правильные слова. Неискренние, совсем не те, что ему на самом деле хотелось сказать, но именно их должен был произнести образцовый деверь и лорд. Свои чувства Робб запер за семью замками в сердце, не позволив им проглянуть ни в одной фразе, ни в одном взгляде. Он остался глух к умоляющему взгляду Миры, к её гневу, подстёгиваемому любовью. На прощанье он целомудренно поцеловал Миру в лоб, как и должно брату целовать сестру, и губы его ещё долго покалывало, пока он уходил прочь сквозь пронизывающий северный ветер.
Устраивая прощальный пир, его мать превзошла саму себя: подобного великолепия Робб не помнил, кажется, с самого детства. Он сам восседал во главе стола, по правую его руку — Бран, его младший брат и наследник, по левую — скромно, его мать; рядом с Браном, потупив очи, сидела Мира, рядом с леди Кейтилин усадили Рикона, напуганного большим сборищем и важной ролью, которую вдруг стал играть. А рядом с Мирой, обозревая длинный заставленный яствами стол, поместилась Игритт. Конечно, без согласия его матери этого произойти не могло, и Робб даже закашлялся от изумления, увидев одичалую за высоким столом у солонки. Взглядом встретился с матерью, вопросительно поднял брови — она лишь легонько покачала головой. Он понимал: что бы ни происходило между ними на самом деле, в глазах знаменосцев Робба они должны были быть единой семьёй —
стаей, — разлучить которую сможет одна только смерть.
Отцу бы это понравилось, одними губами шепнул он матери и увидел, как её глаза увлажнились.
Великое множество здравиц было произнесено за этим столом, а проклятий, обрушиваемых на голову вероломных Ланнистеров — и того больше. Робб невесело ухмылялся в свой кубок: будь слова так же остры, как стрелы, попадай они так же точно в цель, ему бы и покидать Винтерфелла не пришлось. Но к его великому сожалению слова оставались только словами, Джоффри Баратеона напугать они едва ли могли; во всяком случае куда меньше, чем мечи и копья северян. Он всё ещё не был намерен спускать проклятому южанину вероломства и поругания собственной чести, чести его жены и его сестёр. Арья, Санса и Мирцелла ждали его в Королевской Гавани, и он не должен был их подвести.
Было уже далеко за полночь, и некоторые из его знаменосцев уже клевали носами и обмакивали бороды в пиво и вино, когда Робб встал, высоко над головой подняв свой кубок. Голоса за столом один за другим смолкали под его взглядом, и он дождался, пока в Великом Чертоге не наступила полнейшая тишина; даже лютоволки, возившиеся у ног с бычьими костями, затихли, навострили уши, словно понимали человеческую речь и собрались внимать его словам. Он увидел, как кто-то ткнул Теона, спавшего, уронив голову на сложенные на столе руки, и тот поднял затуманенный хмелем и сном взгляд, тряхнул головой, отбрасывая со лба чёрные пряди волос и ободряюще и чуть дерзко — такая улыбка Теона всегда заставляла его матушку хмуриться — улыбнулся ему. Больше уж Робб не смотрел ни на кого — только поверх голов.
— Я поднимаю этот кубок за всех тех, кто откликнулся на мой зов, кто вопросы чести и справедливости ставит выше собственной жизни; я поднимаю этот кубок за тех, кто идёт со мной в Королевскую Гавань, чтобы рядом со мной сражаться с Джоффри Баратеоном, который вздумал попрать честь Севера своими сапогами и решил, что может остаться безнаказанным. За тех, кто в этом зале или ещё в своих крепостях, или в палатках, что за стеной Винтерфелла. Я также поднимаю этот кубок за тех, кто остаётся дома, чтобы защищать наши дома и замки. Я поднимаю этот кубок за наших жён и матерей, — он посмотрел на мать, тщательно избегая взгляда Миры, — которые станут молиться за нас у чардрев и оплакивать нас, если мы не вернёмся.
— За королеву Мирцеллу! — вдруг рявкнул Большой Джон Амбер. — И за нашу маленькую принцессу, и за принца! — Он лихо подмигнул Роббу, и тот не сумел сдержать улыбки. — Верни нам их, Робб!
Украдкой взглянув на Миру, он заметил, как она побледнела. Оставалось надеяться, что больше этого никто не заметит. Или по крайней мере не станет задаваться вопросами.
— За королеву Мирцеллу! — подхватил тост Джона Теон, вскакивая на ноги. Хмель, казалось, окончательно слетел с него, и Грейджой был готов пировать ещё день напролёт.
— За Короля Севера! — раздался чей-то возглас с дальнего конца стола. И тут же был подхвачен десятками глоток. — За Короля Севера!
В какое-то мгновение Роббу показалось, что этот рёв собьёт его с ног, но он устоял и улыбнулся своим знаменосцам. Потом поймал одобрительные улыбки матери и — Игритт. Тут же одичалая посмотрела на леди Кейтилин, и, к изумлению Робба, его мать впервые улыбнулась Игритт. Что ж, он явно оставлял свою семью не в худшем положении.
— Полагаю, — сказал он, осушив кубок, — нам всем стоит хорошенько отдохнуть. А я хочу поговорить с Богами, испросить у них благословения.
Слова эти были встречены одобрительным шумом, и люди стали расходиться по отведённым им комнатам или отправляться к своим людям за стены замка. Мать отправилась укладывать Рикона спать, хотя мальчишка и сопротивлялся изо всех сил, доказывая, что он может ещё сидеть за столом наравне со взрослыми — его высокий голосок взвивался над общим гулом; Лохматый Пёсик трусил за ними, чувствуя недовольство хозяина, то и дело хватал леди Кейтилин зубами за подол платья, а та, так и не привыкшая за эти годы к своенравности чёрного лютоволка, замахивалась на него рукой. Ходор укатил Брана, но Мира осталась в Великом Чертоге вместе с Игритт, чтобы присмотреть за уборкой. Серый Ветер ткнулся носом в бедро Робба; он присел на корточки и, обняв лютоволка за голову, посмотрел в глаза.
— Ступай, мой милый, — шепнул он в острое ухо. — Я скоро приду.
С ворчанием, но Серый Ветер ушёл. Робб хотел бы и волка оставить в Винтерфелле, не желая испытывать его нрав кровью и битвой, но знал, что Серый Ветер либо не усидит на привязи и всё равно увяжется за ним, либо навредит кому-то, либо умрёт от тоски в разлуке. И мать неожиданно яростно выступила против этого: не слишком жаловавшая всё, что касалось северных нравов, она после несчастья с Браном уверовала, что волки посланы её детям самими Богами, неважно, какими, и расстаться с ними хоть ненадолго — значит навлечь на себя беду. Но в Винтерфелле Роббу было нечего опасаться, так что он мог отослать Серого Ветра.
Он остановился в одном из альковов на длинной галерее, радуясь, что остался незамеченным. Прислушался к звукам замка, знакомым с младенчества: стуку чьих-то шагов по каменным плитам, хлопанью дверей — он узнавал каждую, посвисту ветра в оконных проёмах. Где-то в Волчьем Лесу завыли волки, и Лохматый Пёсик ответил своим родичам из комнаты Рикона. Робб стоял, не шевелясь, впитывая все эти звуки, чтобы завтра унести их с собой. Он был воином и королём, собирался вести своих людей на смертный бой и к победе… но сейчас чувствовал себя маленьким мальчиком, которому предстояла пугающая неизвестность разлуки с домом. И под страхом смерти не признался бы он никому, какая тоска сдавила ему грудь. Где-то в тёмной богороще ждали его для беседы чардрева, ждали его Старые Боги.
Но туда он не пошёл.
Вдруг отчётливо сообразив, что ему нужно, он направился к покоям Брана. Миру его брат уже довольно давно держал на расстоянии, так что опасность встретиться с нею ему не грозила. А вот перемолвиться словечком с Браном ему было нужно, и дело было не только в чувстве вины, подспудно тлеющем в его душе. Он знал о зелёных снах и видениях Брана и, несмотря на их пугающую и непонятную сущность,
верил им. Брана он застал в постели и одного, если не считать Лето. Лютоволк поднял голову, золотые глаза уставились на Робба, повели вправо и влево в поисках брата… не найдя брата подле вошедшего человека, Лето с едва слышным ворчанием опустил голову на лапы и смежил веки. Бран же, хоть и казался спящим, мгновенно открыл глаза и слабо улыбнулся.
Он подтянулся на руках, садясь, и Робб тут же бросился к нему, чтобы помочь, устроить поудобнее; сделал вид, что не заметил, как Бран поморщился. Его брат не любил чувствовать себя беспомощным, хотя и
был таким, старался, чтобы ему как можно меньше помогали, и обычно они щадили самолюбие Брана.
— Жаль, что Джона сегодня не было в Великом Чертоге, — сказал Бран. — Он нужен тебе. Нужен Северу и всем нам.
— Джон дал клятву, ты же знаешь, — мягко сказал Робб.
В голубых глазах Брана мелькнуло раздражение.
— Я ничего не забыл, не говори со мной как с умалишённым!
— Прости.
Когда Бран очнулся спустя много месяцев после падения, он был совершенно потерян, не понимал, куда же делся Джон, отец и девочки. После того ему иногда приходилось о том напоминать, но сейчас Робб, пожалуй, погорячился.
— Мне тоже его не хватает, но я не могу вызволить его из Дозора, не могу выкупить, выкрасть… — Он улыбнулся. — А если Джон сбежит сам, на этот раз его не простят, и даже дядя Бенджен не поможет, хоть он теперь и лорд-командующий.
Бран задумчиво кивнул. Между ними повисло молчание, и тогда Робб вспомнил, зачем пришёл.
— Жойен Рид говорил мне о зелёных снах. Может быть, он говорил об этом и с тобой. И я думаю… Может, ты что-то видел? О Мирцелле или детях, обо мне…
— Ты хочешь, чтобы я предсказал тебе будущее, как какая-то гадалка на ярмарке? — хмыкнул Бран.
Робб рассмеялся.
— Не совсем так, но что-то вроде того. Что бы ты мне сейчас ни сказал, я похода не отменю. Просто… если мне что-то стоит знать, я бы хотел знать.
Бран прикрыл глаза и несколько минут сидел неподвижно, лишь бледные худые пальцы перебирали густую шерсть на загривке у Лето.
— Видения неподвластны мне, Робб. Однажды я видел Мирцеллу с младенцем на руках, бледную и грустную, а вокруг неё кричала толпа… а на полу у её ног валялась корона, которую ты носишь. Но что это значит, я не знаю.
Робб сглотнул. Он знал, что выдержит любые слова брата с мужеством, и всё же, всё же…
— Полагаю, было бы лучше, если бы ты ещё увидел голову, на которую была возложена корона. Но видения тебе неподвластны. Спи, братец. — Он наклонился и поцеловал Брана в лоб, как маленького мальчика. — Я приду к тебе попрощаться, обязательно.
Он заметил, как дрогнули губы Брана. Будто бы если они простятся, как следует, всё будет хорошо. Но оба они знали, что удача изменчива. Вдруг пальцы Брана сомкнулись на запястье Робба, и Робб остановился, недоумённо глядя на брата.
— Я знаю о тебе и Мире, — быстро проговорил Бран, словно боялся, что его вот-вот остановят, зажмут ему рот ладонью, мешая договорить мысль до конца, — но я не злюсь ни на тебя, ни на неё.
Робб почувствовал, как румянец заливает щёки, лоб, шею. Дёрнул руку, высвобождаясь, но хватка у Брана оказалась неожиданно крепкой для больного юноши.
— Больше всего на свете я желал бы, чтобы вы были счастливы вдвоём. Я не ревную, я… мне всё равно, понимаешь?
— Тогда зачем ты это говоришь? — Голос Робба был тихим и хриплым.
Глаза Брана изумлённо округлились.
— Не хочу, чтобы ты думал обо мне дурно или чтобы тебя мучили угрызения совести, когда тебе нужно будет думать совсем о другом. Если ты… если ты пожелаешь, я освобожу её. Только скажи.
У него дыхание перехватило от такой перспективы. Они и думать никогда ни о чём подобном не смели, даже мечтать! Но тотчас образ Мирцеллы встал перед взором Робба, словно она живая стояла перед ним.
Мирцелла с младенцем на руках, бледная и грустная… Нет, даже ради самой великой любви он не способен растоптать эту хрупкую принцессу и причинить ей боль.
— Нет, Бран. Это… это не нужно. Может быть, она ещё сумеет сделать тебя счастливым.
— Нет, Робб, — в тон ему ответил он. — Если это и было когда-то возможным, то не теперь. И никогда вновь не станет возможным. А ты всё же подумай… И да хранят тебя Старые и Новые Боги.
***
Джон пристально наблюдал за дядей, не осмеливаясь, впрочем, произнести ни слова — таким мрачным выглядел Бенджен. Три четверти часа назад он велел Джону принести что-нибудь на ужин, кувшин с вином и два кубка. Еда давно остыла, Призрак, просочившийся в солярий лорда-командующего вместе с Джоном, хищно поглядывал на стол и забытые тарелки; вино было почти допито, но мрачные думы Бенджена оно явно оказалось не в состоянии разогнать. Время от времени Бенджен подходил к окну, выглядывал во двор на закутанных в плащи по самые брови сторожей, потом снова беспокойно подходил к столу, перебирал наваленные на нём бумаги, но ни на чём не останавливался и снова отходил к окну. Время от времени Джону казалось, будто он вот-вот что-то скажет, но Бенджен всё так же хранил молчание.
Его дядя всегда был не слишком весёлым человеком, сколько Джон его помнил: рано надел чёрное и отделился от семьи, привыкнув проводить большую часть времени за Стеной в обществе ещё нескольких разведчиков. Но с того дня, как его избрали лордом-командующим, улыбка ни разу не показывалась на его лице. Скорбел ли он по брату, старым друзьям, погибшим в Королевской Гавани вместе со своим лордом, по Старому Медведю, или его просто тяготили его новые обязанности — сказать было невозможно. Но Бенджен исхудал, кожа плотнее обтянула кости черепа, в волосах его прибавилось седины, а на обветренном лице чётче обозначились морщины. Иногда Джону становилось прямо-таки жаль дядю, но, конечно, он никогда бы не сказал об этом вслух. А Бенджен ни разу ни на что не пожаловался.
Джон кашлянул и поёрзал на месте. Он любил дядю, но сейчас ему куда больше хотелось бы оказаться в трапезной с Сэмом, Пипом и Гренном, разделить с ними чашу горячего вина с пряностями, слушать их болтовню и глупые шутки, а не эту мрачную тишину, порождающую лишь дурные мысли. Бенджен, словно вспомнив, что в комнате не один, вздрогнул и воззрился на Джона с некоторым удивлением. Призрак, уставший ждать милости от Джона, поднялся и подошёл к Бенджену, ткнулся носом прямиком в его ладонь. Это вызвало слабую улыбку на его лице, он подошёл к столу, взял с тарелки кусок кровяной колбасы и бросил лютоволку; Призрак поймал угощение на лету.
— Славный парень. — Бенджен потрепал Призрака по голове. Обычно не слишком благостно сносивший нежности от кого-либо, кроме Джона, лютоволк стерпел ласку Бенджена безропотно. Бенджен рассмеялся. — Ах ты, мошенник, надеешься ещё на угощение? — Несмотря на ласковый укор, прозвучавший в его словах, он отдал волку ещё один кусок колбасы. — Тебе с ним повезло: умный, преданный, он нашёл тебя и Чёрный Замок, не польстился на волчицу или свободу…
— В этом мы с ним несколько похожи, не находишь? — спросил Джон.
Бенджен проигнорировал его слова с лёгкой улыбкой. Порылся в бумагах на столе, извлёк из кучки какой-то маленький свиток пергамента и тотчас помрачнел. Джон насторожился: дурных вестей в последнее время хватало и, судя по выражению лица Бенджена, эти были не из лучших.
— Робб уехал, — коротко бросил Бенджен. Тон его был таким, словно эта новость ничего не значила, но лицо было напряженным и бледным.
— То есть как это?! — Джон вскочил со своего места.
Призрак, пристроившийся у стола и благостно взиравший на Бенджена, тоже вскочил и ощетинился.
— Успокойся, Джон. Третьего дня, — продолжал Бенджен, — Кейтилин прислала письмо. Польстился-таки на месть, все эти громкие слова о чести и…
—
Громкие слова?! — опешил Джон. — То есть для тебя отмщение за смерть отца, поругание над моими сёстрами и Мирцеллой —
только громкие слова?! Честь дома Старков оскорблена, оплёвана, растоптана. Даже я, бастард, родившийся от греха, понимаю это! А ты?!
Бенджен смотрел на него, широко распахнув глаза, и тяжело дышал. В глубине серых глаз мелькнул гнев, и на миг Джон испугался, оторопел, почти отступился. Но его собственный гнев был сильнее любых других чувств, и через секунду он уже забыл, как бояться.
— Я дал клятву Ночному Дозору, как и ты! — прогремел он.
— Но ты всё ещё
Старк! Дай ты хоть сотню клятв, ты не имеешь права забывать о том,
кто ты!
Его дядя закрыл глаза, несколько раз глубоко вдохнул и медленно выдохнул. Прежде Джону никогда не доводилось видеть дядю Бенджена таким разгневанным, даже в день, когда он вернулся, чтобы предстать перед судом Ночного Дозора.
— Я не могу забыть, что когда-то у меня был брат по имени Нед, не могу перестать скорбеть о нём в глубине своего сердца — а стоило бы, ведь я поклялся быть верным только Ночному Дозору и своим братьям. — Он говорил, всё ещё не открывая глаз, медленно, словно вскрывая нарыв. — И тебе стоило бы позабыть о том, что ты оставил позади: об отце, братьях, сёстрах, девушке и ребёнке… Но я всё ещё могу и должен ставить Ночной Дозор и то, для чего я здесь, на первое место. И ты знаешь, Джон, — теперь он посмотрел на него в упор, — что войска Робба, равно как и войска Джоффри Баратеона, и Ланнистеров, и всех других были бы куда полезнее здесь, на Стене. Очень скоро… Ты сам всё видел. — Он пожал плечами.
— Робб сделал то, что
должно. Для Севера и всех своих людей.
— Он оставил Винтерфелл с горсткой воинов, как и другие замки, а все свои войска увёл на юг.
— Ты же не думаешь, что одичалые переберутся через Стену и нападут на замки, — прищурившись, сказал Джон.
Бенджен хмыкнул.
— Они попытаются сделать это. Но ты знаешь, что я говорю не об одичалых.
Он знал. От самих этих слов повеяло могильным холодом, и пустой, разорённый Кулак Первых Людей вновь встал перед мысленным взором Джона. Скольких из своих бывших братьев он увидит с ярко-голубыми глазами, с почерневшими, омертвелыми руками?
— Из-за этого ты был так… так мрачен сегодня?
Бенджен хмыкнул.
— Я разрывался между тремя желаниями: оседлать коня и отправиться самому уговаривать Робба остыть и вернуться, послать тебя с этой же целью и остаться здесь, чтобы молиться Богам, писать письма к королям — видят Боги, их становится всё больше — и лордам и надеяться, что хоть кто-то прочтёт и поверит. Как видишь, я здесь. И я не смог доверить тебе это поручение, я побоялся, что ты останешься при Роббе.
Джон нахмурился. Руки его сами собой сжались в кулаки, шрам от ожога невыносимо зудел, как во все мгновения, когда он раздражался. Видя это, Бенджен передёрнул плечами.
— Из-за того, что я… дезертир? — глухо спросил Джон.
— Будь я твоего возраста, когда Нед отправился с Робертом в Королевскую Гавань, я бы отправился с ним, и ничто бы не смогло меня удержать, даже если бы я носил чёрное. Мне повезло, что я был слишком юн и ещё не принёс клятву, мне нечего было нарушать. Но я смотрел на тебя и видел себя… И я понимаю тебя. Потому я не смог предложить тебе это, опять толкнуть тебя на клятвопреступление.
— Спасибо, — тихо сказал он, больше потому, что Бенджен наверняка ждал благодарности за это, чем потому, что Джон действительно был благодарен дяде. В одном Бенджен был прав: больше всего на свете он хотел бы сейчас быть рядом с Роббом на пути в Королевскую Гавань.
Призрак получил оставшуюся колбасу и затрусил к выходу. Джон, приняв это как знак, тоже поднялся.
— И что ты будешь делать теперь, когда ни один из королей в Семи Королевствах не приведёт армию нам на помощь. Пока что.
Он снова пошелестел листками на столе, на сей раз явно бесцельно.
— Постараюсь подготовить замки. Усилю отряды разведчиков, насколько это возможно. Когда Манс подойдёт к Стене вплотную, я попробую… попробую поговорить с ним, а не стрелять. — Это решение ему, Бенджену Старку, воспитанному в ненависти к одичалым, видно, далось очень нелегко. — И ты мне в этом поможешь, раз уж ты преломлял с ним хлеб. Может статься, Манс — единственный из королей, на кого мы можем рассчитывать. И вот ещё что, Джон, — спохватился он, словно это была ничего не значащая мелочь, — посоветовавшись с мейстером Эйемоном, я отправил гонца к Дейенерис Таргариен.
— Дейенерис Таргариен! Быть этого не может! — снова и снова восклицал Джон, сидя рядом с Сэмом.
Тот, занятый какими-то чрезвычайно старыми свитками и книгами, только отмахнулся. Джон едва дотерпел до рассвета, сам не сомкнув глаз, и отправился будить Сэма. Тот-то наверняка знал всё, что происходило в башне у мейстера Эйемона, он был глазами и немножко ушами старика.
— Но это так, — устало заметил Сэм, зевнув и прикрывая рот рукой, — я сам запечатывал письмо. Можешь мне поверить.
— Я верю. И всё же… едва ли Таргариенам будут рады в Вестеросе.
Сэм скосил на него глаза.
— Как мы видим, короля Джоффри тоже не слишком жалуют. Во всяком случае, северяне. Но дело здесь не в самой Дейенерис, а в её драконах. Старые предания говорят о том, что Иных можно победить драконьим стеклом, драконьим огнём… они и настоящего не любят, ты знаешь, но драконий всё же предпочтительнее. Если раздобыть секрет драконьего огня, того, что делали пироманты Таргариенских королей, можно значительно облегчить себе задачу, но что может быть лучше настоящего драконьего пламени от настоящего дракона. Тем более, я слышал, будто говорят, что Дейенерис повсюду называет себя королевой Семи Королевств, будто бы она намерена вернуться и отвоевать трон своего отца, так почему бы ей не начать с помощи Ночному Дозору?
Сэм говорил с таким воодушевлением и пылом, что даже запыхался, а на толстых щеках его заиграл румянец. В комнате было хорошо натоплено, и он вспотел; вытер со лба пот и хлебнул простокваши из стоявшей на столе чаши. Сэм был человеком пылким и увлекающимся, но его робость часто мешала ему проявлять свои истинные чувства; с таким жаром и забыв всякое стеснение он говорил лишь о том, что действительно волновало его.
— Твоя идея? — осторожно уточнил Джон.
— Н-нет. Как бы я мог? Да и не стал бы… Но лорд-командующий поручил мне найти всё, что можно найти в библиотеке Чёрного Замка об Иных и белых ходоках, так что я только исполнил приказание.
— Конечно, ты просто рассказал моему дяде и мейстеру Эйемону о драконах, только и всего, — рассмеялся он. — И ты даже не думал о том, что мейстер наш из Таргариенов.
— Надевая чёрный плащ, мы отрекаемся от своего рода, — пробубнил Сэм, как прилежный ученик — урок. Он явно смутился до крайности.
— Подумать только… Иные, одичалые, великаны… теперь ещё и драконы. Я будто бы попал в одну из сказок Старой Нэн. Снарков и грамкинов только не хватает.
Сэм оживился, оторвался от своих свитков.
— О, как бы я хотел услышать её сказки!
— Ты живёшь у подножья Стены, так что, можно сказать, сразу в них всех.
Но Сэм явно его шутку не оценил.
— Я бы хотел
послушать эти сказки, а не
жить в них. Во всяком случае я бы предпочёл, чтобы Иные оставались в сказках. Так бы у меня не было бы никакого шанса встретиться с ними. — Его всего пробрала дрожь, несмотря на близость камина и тёплый чёрный плащ на плечах; Джон понял, что Сэм вспомнил о встрече с Иным. Кое-кто из парней говорил, будто иногда Сэм вскакивает по ночам и даже плачет в своей келье, но у Джона никогда не хватало мужества спросить у него об этом напрямую.
Со двора донёсся шум, ржание лошадей, скрип сбруи и звон оружия. Джон насторожился: было ещё слишком рано для любых гостей. Первая мысль его была об одичалых и Мансе;
пора, сказал он себе. Но рог молчал, значит, и по ту сторону Стены никого не было. Сэм на звуки эти не обратил никакого внимания, полностью поглощённый чтением старинных свитков, но Джон подошёл к окну и ахнул: в сумеречном утреннем свете на коней садились с десяток человек в чёрных плащах. Джон и сам не однажды отправлялся за Стену и хорошо знал все эти тюки и перемётные сумы, а потому тотчас понял, что эти дозорные уходили в разведку.
Он не поверил своим глазам, увидев среди них дядю Бенджена.
Не обращая внимания на взволнованные окрики Сэма, Джон вылетел из мейстерского солярия, сбежал по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, и оказался во дворе. После тёплой комнаты холод обжёг его лицо, ветер хлестнул не хуже кнута, и только сейчас Джон понял, что плащ оставил где-то там, наверху. Становилось холоднее с каждым новым утром, и зубы его застучали, мышцы заныли от такого неожиданного надругательства, но ему было плевать на это. Он шагнул прямо к уже сидевшему в седле дяде, схватил его коня под уздцы с такой силой, что конь возмущённо зафыркал и шарахнулся прочь.
— Что происходит, милорд? — нарочито обезличенно обратился он к Бенджену, хотя всё в нём требовало закричать, назвать дядю по имени, стащить с седла и обнять, не отпускать от себя прочь. Отец, Робб, теперь и Бенджен уходил куда-то в холод, в гибельную снежную пустошь, в неизвестность.
— Это всего лишь разведка, Джон, — спокойно ответил Бенджен, и в серых его глазах не было ни малейшего намёка на волнение.
— Тогда тебе вовсе не обязательно отправляться туда. Ты лорд-командующий, а не разведчик! Пошли туда меня. — Джон сглотнул. — Что ты сделаешь, если встретишь Манса или Тормунда? Ты сочтёшь правильным с ними драться, а они решат, что лучшее решение — убить тебя. А меня они знают.
Бенджен улыбнулся, прежде чем натянуть шарф на лицо, и улыбка эта была тёплой, как последний сполох костра перед тем, как его зальют водой.
— Именно поэтому ты будешь последним человеком, который пойдёт за Стену. Думаешь, мне хочется, чтобы ты опять удрал, а потом с тебя сняли голову? Приглядывай за моими покоями и не давай им сильно выстыть. И глазом не успеешь моргнуть, как мы вернёмся с нужными сведениями. Вперёд! — скомандовал Бенджен, тронул лошадь пятками, и вся кавалькада потянулась за ним к воротам.
Тяжёлые железные ворота открылись со скрипом, а высоко на Стене им вторил ворот, поднимающий решётку с той стороны. Джону стало отчего-то очень не по себе, когда последний всадник скрылся в тёмном тоннеле под Стеной. А над опустевшим двором лился мрачный вой Призрака.
***
— Верните мне моего сына, — страстно прошептала она, — и всех лордов, рыцарей, простых воинов, но прежде всего — Робба. Позаботьтесь о Мирцелле и малышке… и ребёнке в её утробе… если у вас там всё ещё есть силы.
Она осеклась. Последняя фраза показалась Кейтилин дерзкой, требовательной и укоряющей, а дозволено ли так говорить с Богами? Дерево, конечно, ничего не ответило. Оно смотрело на неё своими кроваво-красными глазами, а кроваво-красный рот оставался молчалив; под этим строгим взглядом Кейтилин стало не по себе, она боялась, что всё-таки оскорбила суровых Старых Богов. Кейтилин не любила богорощу — во всех владениях её мужа это было единственное место, где по прошествии стольких лет она ощущала себя чужой, как в первый день в Винтерфелле. Иногда, чтобы сделать приятное Неду, она отправлялась сюда с ним, посидеть у горячих прудов; когда её дети подрастали и начинали ходить самостоятельно, богороща с её огромными деревьями и тёплой круглый год водой стала излюбленным местом для их игр, и тогда она тоже приходила сюда, чтобы присмотреть за ними. Но всегда ей казалось, что красные лики неодобрительно следят за нею. В септе ей было несказанно уютнее и приятнее.
Но сегодня, поставив каждому из Семерых, включая Неведомого — не без содрогания, свечу, она почувствовала, что молитв в светлой септе недостаточно, что она сделала всё, что могла. Она-то всю жизнь молилась Семерым, но богами её детей были безымянные Старые Боги. И тогда она отправилась в богорощу, преклонила колени и залепетала что-то маловразумительное. Для Старых Богов не существовало молитв, песнопений — они словно бы внимали даже человеческому молчанию. Но слышали ли они её, ту, которая всю жизнь пренебрегала ими и сторонилась их? Кейтилин не знала, что ещё можно сделать. От мейстера Лювина она знала, что Старым Богам когда-то приносили жертвы; она была готова и не на такое, чтобы снова увидеть Робба живым, обнять его…
Она была в безопасности в своих владениях, но всё равно вздрогнула, когда за её спиной хрустнула ветка под чьей-то ногой. Быстро оглянувшись, Кейтилин увидела одичалую, Рикона и Лохматого Пёсика, прижимающегося к ноге её сына и грозно сверкавшего на неё зелёными глазами. Она напряглась: лютоволк Рикона испытывал к ней странную неприязнь и вообще с каждым днём становился всё более неуправляемым, ведь Рикон был ещё слишком мал, чтобы как следует воспитывать его. А вот общество Игритт Лохматому Пёсику, похоже, нравилось; вот и сейчас девушка, заметив стойку волка, обошла Рикона и встала с другой стороны от Лохматого Пёсика, предостерегающе положив руку на холку зверя.
— Мы не хотели вам помешать, — сказала она, чуть склонив голову.
— Мы пришли помолиться за Робба и его людей, мама, — гордо сообщил ей Рикон.
Кейтилин улыбнулась.
— Я тоже молилась, милый. И вы мне совсем не помешали. — Она краем глаза наблюдала за Игритт. Дерзость первых дней словно бы ушла из девушки, хотя она и сейчас порой за словом в карман не лезла. И Кейтилин всё гадала, то ли Игритт желала подольститься к ним, то ли действительно испытывала благодарность.
— Мы хотели взять с собой Миру, но с того дня, как Робб уехал, она всё время сидит в своей комнате и плачет.
Что-то в этих словах не понравилось Кейтилин — словно она услышала далёкий, но тревожный гул набата. Игритт бросила на Рикона быстрый укоряющий взгляд и сказала:
— Она так хотела быть в числе его воинов. Боюсь, отказ Робба ранил её сильнее, чем Робб бы того хотел.
— Робб не мог поступить иначе, — пожала плечами она. — Это небезопасно, и потом, жена должна быть при своём муже.
— Да, это так. — Голос Игритт был тихим, она вся как-то разом погрустнела и сжалась.
Какую бы неприязнь к одичалым вообще и к этой наглой и невоспитанной девице в частности Кейтилин ни испытывала, на мгновение ей стало жаль Игритт. Слишком хорошо она помнила это чувство незащищённости, когда в утробе её рос Робб, а вестей от Неда и Роберта не было целыми неделями. Тогда она даже не знала, увидит ли мужа ещё или нет. Как и Игритт сейчас не знала, доведётся ли ей ещё хоть раз увидеться с Джоном.
— А ты бы хотела быть с Джоном? — вдруг спросил её Рикон, внимательно вслушавшийся в слова матери.
Игритт как будто бы вздрогнула, но тут же улыбнулась.
— Это невозможно, Рикон. Я не могу отправиться в Чёрный Замок.
— Почему?
Она посмотрела на Кейтилин, потом снова опустила взгляд.
— Вороны не приняли бы меня, а я не смогла бы жить среди них.
— А в Винтерфелле не так? — допытывался он.
Щёки Игритт заалели. Она подняла взгляд на Кейтилин и больше уже не отводила его.
— Нет, в Винтерфелле не так.
Кейтилин усмехнулась.
— Конечно. Готова ручаться, в Чёрном Замке нет труб с горячей водой и невероятно холодно зимой.
Игритт криво усмехнулась ей в ответ.
— Вы в самом деле думаете, что меня пугает
холод? Если и да, — она на мгновение замолчала, словно раздумывая, стоит ли говорить, — то явно не тот, о котором вы говорите. Но вороны на Стене надменны и грубы с теми, кого считают ниже себя. О женщинах же они думают, что они могут управляться лишь с иглой, а не с ножом или копьём. Нет, таким бы я служить не стала. Вот Робб — другое дело.
— Хочешь сказать, ты
служишь моему сыну? — Удивлению Кейтилин не было предела.
Девушка переступила с ноги на ногу, почесала Лохматого Пёсика за ухом. Лютоволк в ответ лизнул ей запястье.
— Можно сказать, что и так. Он попросил меня защищать Винтерфелл… и вас, если случится нужда, и я сделаю это.
Но Кейтилин столько раз слышала от неё, что одичалые не прислуживают, не пресмыкаются, что поверить словам Игритт было невероятно трудно.
— Ты ведь говорила, что твой народ не служит никому.
— Нет, не так. Мы сами выбираем, какому королю служить. Если он не даёт нам добычи, груб и горд не в меру, если он унижает нас — мы просто уходим и находим себе нового короля. Никто не будет подчиняться такому королю, как ваш Джоффри; если король не уважает своих людей, не пытается сделать их богаче, привести к новым пастбищам, а лишь унижает и раздаёт глупые приказы, он очень скоро останется один. Королём за Стеной стать не трудно… трудно сделать так, чтобы у тебя сохранились подданные.
— А Робб, значит, не таков? — спросила она, хотя и сама знала ответ.
— Не таков. Поэтому я и пришла сюда, чтобы помолиться за него.
