Боинг-Боинг

      Знаете (Арсений надеется, что не знаете) такое утро, когда открываешь глаза и понимаешь — надлопаточный нерв. Ну или не совсем понимаешь, если раньше с таким не сталкивался, но Арс в этом фильме снимался не раз, так что определяет защемление безошибочно. Боль такая противная и издевательская, что хочется послать ее нахуй, но Арсений, даже не встав с постели, только судорожно вспоминает график рабочей недели — у него три выходных дня, и это отчасти утешает. Можно попытаться сделать с этим что-то и без больничного.              Вообще все это очень обидно, потому что увидеться с Бебуришвили Арсений собирался и без напоминаний ссаной правой лопатки, которая сейчас занимается всем тем, чем не нужно — тянет, ноет, стреляет и выебывается. Арс, вздохнув, плетется на кухню ставить чайник и одновременно набирает Андрея, прикидывая, куда в таком случае ему придется ехать, чтобы не охуеть от жизни в ближайшие несколько часов.              — Выпей пенталгин и езжай ко мне, — командует Бебур, и Арсений в очередной раз удивляется, как этот святой человек еще за все время не плюнул на него в свой выходной. — Надеюсь, у тебя нет рейса завтра?              — Не. Через три дня полечу. В Пекин.              — Ладно, я что-нибудь придумаю.              Арсений не знает, что бы он делал без Андрея, всякий раз умудряющегося поставить его на ноги за какие-то считанные дни — то понос, то лихорадка, ну смешно же, в самом деле. Едва закинув в себя кофе и собравшись, как калечный дед (только чтобы натянуть свитер, уходит минуты три со стонами и кряхтением), Арс заглядывает в уведомления телеграма и среди прочих сообщений находит ночное от Антона, зависая и даже слегка теряясь — второй круг, Шастун, серьезно? Арсений улыбается слабо и решает ответить позже, потому что мысли снова путаются, запуская необратимый процесс самокопания.              Второй круг это, конечно, штатная ситуация, но Арсений ведь пошел на него не из-за того, что на взлетно-посадочной полосе собаки ебались. Он пошел на него потому, что ошибся.              Арсений некстати и не к месту вспоминает глупую шутку про лебедя-пидора, виноватую растерянность Антона и его вроде бы действительно сожалеющий взгляд, и это явно не то, о чем хочется вспоминать. Настроение из нуля катится в минус, и Арс совершенно не желает представлять, каким образом они проведут в кабине пилотов семь с половиной часов до Пекина и еще столько же обратно. Плюс командировочный день в самом городе, пиздец. Некрасиво, Арсению не нравится.              Бебур встречает его с пол-литровой кружкой кофе, в мягких штанах и босой — короче, вообще никак не вяжется с штатным аэропортным лекарем. Дома у него Арс не был давно, все больше по рабочим местам, но с тех пор ничего не изменилось: все те же бесконечные книжные полки, какие-то медицинские штучки-дрючки и, что самое главное, массажный стол. У Бебура золотые руки, и Арсений собирается этим воспользоваться, как бы сейчас это ни звучало.              — Чай будешь? Голодный? Нет? Ну и прекрасно, — не настаивает Андрей и идет в комнату, не отрываясь от чтения книги. — Садись сюда, раздевайся. Тебе спокойно совсем не живется, да? В тренажерку опять свою ходил?              — Нет, — вздыхает Арсений и косится на тюбики с мазями, приготовленные на столике. Какая-то из них мерзко жжется, он точно помнит, и он не взял с собой скотч, чтобы приклеить отваливающуюся жопу на место. — Просто сразу проснулся с этой херней. Мы вчера в Кранебиттен летали.              — Дернулся так удачно, что ли, — бормочет Андрей, осматривая плечо и лопатку, давит сильно, и Арс ойкает, смотрит обвиняюще. — Так, бля, не ной, не сахарный! Знаешь же, что это такое. Ложись давай. Ой, блин, сисечки он свои прикрывает, ну чего я там не видел? Арсений, не веди себя, как идиот, прошу тебя.              Арсений оскорбляется для виду, но требуемое выполняет, потому что во всем, что касается здоровья, с Андреем лучше не шутить — из интеллигентного улыбчивого стиляги он мгновенно превращается в фурию, способную выесть мозг без ложки. Пока массаж еще не особо болезненный, Арсений, уткнувшись лицом в сложенные руки, падает в мрачные мысли обо всем, что случилось вчера — и если ночь, пока он спал как убитый, не давала ему выйти из колеи, то он с чистой совестью делает это сейчас, пока Андрей ленится с ним разговаривать и просто разминает плечи.              Арс думает, что совершенно, черт возьми, не хотел, чтобы Шастун знал о его ориентации, потому что обычно ничем хорошим это не заканчивается — в процентном соотношении говнюков и пидорасов (нет, не геев, а конкретных пидорасов) Арсений встречает куда чаще, чем адекватных людей. По сути, у него и друзей-то по этой причине почти нет: Димка вот адекватный, Эдик тоже (плюс ко всему, совершенно беспорядочен в половых связях), и Андрей, который просто по жизни оказывается в такой же ситуации.              Только про него не трубили на всю ивановскую.              — Чего такой грустный? — Спрашивает Бебур, надавливая наконец в самую болезненную область, и Арсений едва сдерживается, чтобы не заорать. Хочет несмешно пошутить, но эта шутка настолько вышла из моды, что даже как-то неприлично. — Просыпайся, а то лежишь тут вздыхаешь, как брошенка какая. Арс?              Последнее уже — совсем другим тоном, поймав короткий красноречивый взгляд Арсения; Андрей приподнимает брови и качает головой, без жалости разминая практически каменную верхнюю часть спины и болезненно напряженную область лопатки. С таким повреждением Арсению нечего делать в самолете, поэтому придется постараться — тот очевидно будет канючить и нудить, если его не возьмут на рейс.              — Да блин, — Арс утыкается лбом в руки и думает, что кому, если не Андрею. С Эдом говорить бесполезно, он тут же распсихуется, припомнив все Арсовы косяки под флагом «я же тебе говорил». — Антон, этот второй пилот, которого привязали ко мне для налета, от кого-то узнал про всю эту херню с гейством. Нет, ну он уже не первый день у нас, сто часов же как-то налетал и на Боинг выучился, поэтому сто процентов пошел шарить инфу, с кем летать будет. И нашарил, сука.              Арс пытается поднять голову, чтобы продолжить спич, но тут же получает подзатыльник — мол, не дергайся; Андрей как обычно не церемонится, потому что он из тех врачей, которые лечат болью. Болеть после этого максимально не хочется даже несмотря на его очаровательную улыбку.              — Он тебе предъявил что-то, что ли?              Арсений наконец расслабляется, потому что после вспышек боли приходит облегчение, пусть кожа и горит под почти раскаленными умелыми руками; это даже приятно, хотя бы потому, что болит меньше, да и Андрей обычно не жлобится окончание массажа сделать просто спокойным и приятным.              — Нет. Только пошутил херню какую-то и извинился потом, но блин, какая разница, мне меньше всего надо, чтобы он косо смотрел на меня, пока я сажаю самолет. Ты же знаешь…              И Бебур, надо признать, действительно знает, потому что был свидетелем всего происходящего не так давно: некрасивого расставания Арсения с Русланом, после которого и начался скандал, когда Руслан разболтал обо всем тогда направо и налево. И для Бебуришвили, на самом деле, до сих пор загадка, как при всем этом сам Белый умудрился остаться в стороне, будто никакого отношения к Арсу не имеет — и хорошо еще, что обошлось без всяких фото или видео, иначе вряд ли бы Арсений сейчас в принципе работал в этой авиакомпании. Все поверили тогда почему-то Руслану, а Арсений не сказал ни слова в свою защиту, потому что всегда считал оправдания унизительными.              — Я никому ничего не должен, — так и сказал. — Доказывать и объяснять.              Андрей в то время оказался едва ли не единственным, кто поддерживал Арсения на протяжении всей ситуации — в том числе, когда Арс решил взять весь доступный отпуск и залечь на дно; от Выграновского сочувствия ждать не приходилось, потому что все, на что хватало Эда — мчаться искать Белого и бить ему ебучку. Арсений от такого варианта отказался и — более того — пригрозил Эду, что в таком случае общаться они больше никогда не будут. «Ну и пошел нахуй, Арс», — сказал Эд ожидаемо и явно на это дело зажал.              Бебур никогда не играл в слезливое сочувствие, но просто был рядом, и Арсению хватало знать, что они всегда могут увидеться и поговорить. Наверное, именно с того момента они перестали быть просто хорошими приятелями и стали друзьями, и Арсу не заморочно признаться самому себе, что без Андрея ему вывозить было бы гораздо сложнее. «Никаких таблеточек, Арсюха», — Бебуришвили был непреклонен. — «Разве только корвалол».              — Знаю, Арс, — Бебур, закончив массаж, подвигает Арсения на край массажного стола и садится на противоположную сторону, глядя серьезно. — Знаю, что ты до сих пор загоняешься, даже могу тебя понять, хоть и хочется сказать, что ты взрослый уже мужик, чтобы париться на этот счет. Ты прав, в кабине пилотов должно быть комфортно.              — Я об этом же.              Арсений садится и натягивает свитер, но ленится на половине и так и остается сидеть с голыми руками; растрепанная и грустная голова торчит из горла. Наверное, он действительно переживает, действительно все еще боится осуждения и проблем, но разве он не имеет на это права, в конце концов? Ну там — побыть слабым, например. Подумать о плохом и пожалеть себя, пока он не на трапе самолета и не проходит точку невозврата.              Имеет, конечно.              — Антон показался мне хорошим, — говорит Арсений вдруг и получает по рукам, едва тянется к склянке с какой-то мазью. — Не в смысле того, что понравился мне или что-то такое, а просто я подумал, что у нас получится хорошо взаимодействовать. Может быть, что мы сможем общаться не только по работе, но и вне, потому что он открытый, не знаю. Просто хороший, тупое плоское слово, но никак не могу объяснить по-другому.              — Сколько раз говорил тебе не трогать мои лекарства, и оденься уже, — бухтит Бебуришвили, поправляя очки. — Ты, конечно, красивый и все такое, но плечо щас надо держать в тепле. Тебе, Арсюха, просто людей не хватает. Не друзей, а именно адекватных людей. Ну так и дай ему шанс побыть адекватным, а то ты сразу на всякий случай решил от него шарахнуться. Понимаю, большинство вокруг долбоебы, но и нормальных людей тоже немало.              — В небе проще, — усмехается Арсений. — В небе люди не нужны.              — Только даже птицам иногда нужно садиться на землю, — сурово говорит Андрей, и у Арса нет на это контраргументов. — Пошли, выполню свой долг гостеприимства, а потом мне нужно ехать по делам.              Бебур все-таки поит его кофе и даже кормит чем-то, несмотря на протесты, потому что «по моим подсчетам, ты не ел уже три часа, ты вообще-то должен следить за питанием», пишет список нужных лекарств и мазей. Арс жует второй завтрак, одним ухом слушает, а сам ощущает, как ему становится существенно легче — действительно, почему бы не дать Антону шанс побыть адекватным? За размышлениями он пропускает что-то явно важное, сказанное Бебуром, и тот щелкает перед его носом пальцами.              — Проснись и пой! Послезавтра, говорю, приедешь ко мне в больницу, я тебя еще раз осмотрю, потому что в день вылета не мое дежурство. И ради бога, Арсений, сожги все свои дырявые джинсы.              ***              Арсений избегает служебных романов, потому что это не офис, где отвлеченные мысли могут привести, ну, скажем, к хреновой распечатке в потекшем принтере. Это небо, и здесь любые мысли о том, кто сидит по правую руку от тебя или следит за порядком в салоне самолета, могут привести к ошибке; Арсений не рассматривает драматичных вариантов, но ему очень не хочется в первую очередь думать о жизни конкретного человека.              Правда, ситуация особо не интересуется его мнением, когда Арс, сам того не желая, с разбегу падает в Руслана и — более того — получает ответ; это кажется чем-то почти невозможным в реалиях страха, скрытности и опасений быть растоптанным, и Арсений даже на некоторое время забывает о благоразумии. Руслан летает вторым пилотом с КВС, они с Арсом иногда оказываются в паре, но неправильных мыслей вроде никаких не возникает, впрочем, как и внештатных ситуаций, — и Арсений успокаивается.              Он влюбляется быстро, ярко, открыто, и влюбленность эта похожа на фейерверк — взрывается и на секунду ослепляет; Выграновский только качает головой и просит подумать дважды, хотя Арсений и не понимает, с чего вдруг такие мысли у Эда, который видел Белого всего от силы пару раз. Эдик явно за них не рад и не счастлив, и Арс даже шутит несмешную шутку про ревность, на которую Эд отвечает вполне серьезно: если б ты, Арс, был мне нужен, я бы тебя ебал, а не ревновал.              Звучит справедливо, и Арсений, стекла в летних очках которого словно не желтые, а розовые, вообще перестает понимать, что Выграновскому не нравится. И говорить о Руслане тоже скоро прекращает, потому что Эд всякий раз кривит просто невероятно недовольное ебало.              Это все продолжается несколько месяцев, в которые Арсений летает не только в небе, но и на земле; в один из моментов — то ли в небе, то ли на земле — Арс вдруг ощущает, что Руслан на него почти давит, словно пытаясь подмять под себя, и это, скорее всего, все же происходит в небе, потому что там гораздо заметнее.              Арсений замечает это раз, и вскоре этот раз превращается в два, в три, повсеместно. Дышать становится ощутимо труднее, а стекла в очках все-таки желтые, а не розовые, и Арс вдруг злится, когда Руслан в своей привычной манере одергивает его. Причин к войне много, повод один, и Арсений в единственный момент осознает, что смысла продолжать этот цирк уже нет — как и эмоций от этого вроде как тяжелого решения. Арсений остывает так же стремительно, как когда-то загорелся, и Руслану оказывается трудно это принять.              Расстаются они плохо, хотя Арсений и старается аргументировать свою позицию; Руслан вспыльчивый и как всегда возражений не терпит, и дело доходит практически до рукоприкладства. Арсений смотрит на занесенную руку и твердо говорит подумать дважды — Руслан думает и просто уходит.              Бьет Белый в итоге гораздо больнее, когда Арсений узнает обо всем, что тот вынес на всеобщее обозрение, каким-то неведомым хером умудрившись себя самого оставить в стороне — здесь и ложь, и правда, и самые откровенные подробности, и Арс чувствует почти физическую тошноту. Арсений сталкивается, по его подсчетам, примерно с парой океанов презрения, осуждения и слухов за спиной, и это оказывается гораздо больнее и тяжелее, чем получить по ебалу и дать сдачу. Здесь нет ни смысла, ни желания оправдываться, потому что оправдания будут выглядеть еще глупее, чем молчание.              И Арс молчит, как пропавший с радаров самолет — разбивается о воду в океане и обломками идет ко дну. Находиться среди людей, каждый из которых вдруг считает своим долгом обсудить его личную жизнь, становится нестерпимо, и Арсений решает взять радиопаузу во все семьдесят доступных дней отпуска в году.              Выграновскому Арсений даже ничего не рассказывает, начиная, наконец, понимать, почему Эд так вел себя на протяжении всего этого времени — да только вот тот узнает обо всем сам и прилетает с такими воплями, что проще застрелиться. Выграновский, может, и понимает, что ведет себя неправильно, но вместо нормального разговора на Арсения просто орет — сука, я же говорил, говорил, говорил; Арс смотрит на него устало и к стенке отворачивается, показывая, что в рот ебал такие нравоучения. И — Эд уходит.              Пиздить Руслана Арсений запрещает, и Выграновский не настолько идиот, чтобы совсем с ним ругаться.              Единственный, с кем общается Арсений в то время — это Бебур, который в дополнение ко всему, что и без того делает для Арсения, вставляет Эдику мозги на место. Они еще не успевают представиться друг другу, как Андрей уже на всякий случай начинает разговор с наезда, и это единственный язык, который злой Эд способен понять и принять. Выграновский сдувается, поджимает губы и зло пыхтит, но все же успокаивается, потому что в очередной раз намыливался идти бить Руслану ебало.              Арсений понимает, что Выграновскому стыдно, когда тот приходит и, поминутно закатывая глаза, говорит, что согласен составить Арсу компанию в марафоне советских фильмов про летчиков, которые он, на самом деле, ненавидит. Эд, раз уж на то пошло, вообще ненавидит летать, потому что боится, и даже у Арсения не получается ему доказать, что бояться тут совершенно бесполезно.              Чему быть, того не миновать.              — Да мне похуй, — говорит Выграновский безапелляционно. — Что там ты за штурвалом, что господь боженька.              Больше они к теме о Белом не возвращаются, и Арсений более или менее приходит в себя — и долгое время не догадывается, что своему относительно спокойному возвращению в рабочий режим он обязан Бебуришвили и Позову. Андрей, плюнув на бесконечные просьбы Арса молчать, рассказывает обо всем Диме и просит помочь — и у того достаточно авторитета, чтобы аккуратно всем намекнуть, что это ничье собачье дело вообще.              Арсений возвращается в небо, подписав очередную саннорму на продление летных часов, и все приходит в относительный штиль — кроме того, что он отчаянно не хочет попадать с Русланом на один рейс. И какие-то там высшие силы, если они есть, берегут его: Белый добирает летные часы и сдает экзамен на КВС до того, как рандом сводит их в одном самолете. Вместе они больше никогда не летают.              Арсений выныривает из невеселых воспоминаний от вибрации телефона в кармане — и, с осуждением глядя на длинную пробку на перекрестке, поднимает трубку, не посмотрев на определитель номера. На том конце провода неожиданно оказывается Антон, и Арс удивленно приподнимает брови — из зеркала заднего вида на него смотрят забавно вытаращенные голубые глаза.              — Арс, эм, привет, — по голосу слышно, что Шастун волнуется, и Арсений спохватывается, вспоминая, что так и не ответил на его сообщение. Сраный надлопаточный нерв. — Не отвлекаю?              — Привет, нет, в пробке стою на Ленинградке, — Арсений хмыкает, оценивая вежливый вопрос. Сразу видно, что они не общаются близко — тот же Выграновский может позвонить Арсению в полночь и просто начать про что-то орать, даже не поздоровавшись. — Извини, я, кажется…              — Не ответил на мое сообщение, и я подумал, что ты обиделся, — заканчивает Антон совершенно прямо, и Арсений от этой прямоты даже теряется. — Ладно, я понял. Слушай, у нас же с тобой теперь одинаковое расписание? Пекин через три дня.              Арсений кивает и тут же исправляется, согласно мыча и перестраиваясь в ряд посвободнее; Пекин, да, если он, конечно, успеет приклеить на место отвалившийся надлопаточный нерв. Без рабочей правой руки в самолете ему делать нечего, и хорошего настроения это прибавляет мало. Еще и Шастун такой — кхм — простой, как пять копеек? Зато вроде и думать забыл про ту неудачную шутку.              — Ну да. У тебя вопросы какие-то?              — Хотел попросить прогнать меня на тренажере, если у тебя есть время. Я не летал в Пекин, там несложный аэропорт, но не попробуешь — не попробуешь. А?              Арсений смотрит на время, ведет больным плечом и хмыкает, почему-то улыбаясь этой легкости — и «заход на второй круг не делает тебя плохим пилотом»; Арсений перфекционист, поэтому верится в это сложно, но все равно отчего-то греет. Будто горчичник на шею положили.              — Договорились. Часам к шести тогда встретимся у базы.              В аптеке Арсений отдает фармацевту список, написанный Бебуришвили, и ругается: мало того, что мази стоят, как турбина от самолета, так еще и почерком Бебур написал таким, будто сатану вызывает.              ***              — Ты серьезно, Антон? — Манера у Арсения при этом такая непередаваемая, в стиле «я тут знаю больше всех». Шастун кривится. — Ну ты как первый раз замужем. Я думал, ты записался на тренажер, они же постоянно заняты. Приоритет всегда у переучек.              Тренажеры на учебной базе действительно оказываются заняты, и Арс вздыхает, ощущая, как плечо неумолимо начинает мерзнуть, впитывая мазь, а это значит, что скоро время очередных втираний. За весь день он изъебался и так, и эдак, выворачивая жопу луковкой, чтобы достать рукой до всех мест, которые надо обработать, не помогла даже хваленая гибкость, бесполезная, когда ломит всю правую часть тела. Еще и лекарства дома забыл, великолепно, мрачно думает Арсений и сквозь стекло наблюдает, как очередная пара пилотов отрабатывает заход на Шамбери.              — Затупил, — признает Шастун, доставая сигареты, на что получает от Арсения испепеляющий взгляд. — Да не буду я тут курить! Пойдем выйдем.              Арсений чувствует себя героем перфоманса, когда они с таким же невозмутимым видом, будто все по плану, проходят мимо охраны обратно на выход, и Шастун топчется у урны, подкуривая сигарету — Арс отворачивается и делает шаг в сторону, чтобы на него не надуло дымом. Провоняет все на свете.              — Не будешь?              — Я не курю.              Антон пожимает плечами, мол, не больно-то и хотелось, и задумчиво изучает взглядом немногочисленные свободные места на парковке; откуда тут столько народу в это время, непонятно, но всегда есть вариант найти место хотя бы на симуляторах за компьютерами, и едва Шаст собирается озвучить эту умную мысль, Арсений его опережает.              — Короче, отработаем на симуляторе хотя бы. Здесь я не очень люблю версии, так что сделаем это у меня дома, тут полчаса езды. И не смотри на меня так, не собираюсь я до тебя домогаться, мне Бебур велел таблетки пить по времени, а я, блин, их дома забыл.              Антон поджимает губы и выбрасывает окурок, даже не улыбнувшись этой шутке. Ну, знаете, якобы шутке, Арсения же хрен поймешь.              — Хватит держать меня за идиота.              По дороге до дома Арсения они не говорят ни слова, кроме односложных вопросов-ответов в стиле «я покурю?», «открой окно» и «сука, подрезал»; Антон нахмуренный, словно его обидели, и это даже забавляет — Арс просто пошутил, увидев вытянувшееся лицо, и не мог это дело не прокомментировать. В итоге, заметив, что Арсению прям весело, Антон вроде как оттаивает и курит уже без сильной претензии в позе.              — А что случилось? — Когда они переступают порог, и Арс включает свет, Шастун вспоминает, о чем хотел спросить. — В смысле, зачем таблетки пить? И кто такой Бебур?              — У тебя память короткая? Давай сюда куртку, — Арсений скидывает пальто и вешает одежду в шкаф, жестом обводя коридор, что на его языке означает «тапочки сам найдешь, ванная там, сам во всем разберешься». У Арса редко бывают гости, да и гостеприимством он особым не отличается по жизни, чего перед взрослыми людьми на задних лапках бегать? Лучший гость — тот, кто обслуживает себя сам. — Бебур это врач наш. У меня в нерв дало, и за три дня нужно быстро восстановиться.              Арсений двигает правой рукой, сморщившись, и Антон оценивает масштабы трагедии — амплитуда движения примерно вообще никакая. Арс уходит в гостиную, кивнув Шасту на кухню, и тот на удивление быстро ориентируется сам: что где взять, где чайник и что налить, и Арсений только кричит, мол, подогрей пиццу.              — То есть ты еще вообще можешь не полететь, — говорит Антон, проходя в зал с куском пиццы в зубах, пока в руках одновременно держит чашки и тарелку с остальным. Арсений, запивающий таблетки, выразительно таращит глаза — только попробуй это все наебнуть.              — Если я не полечу, ты не полетишь тоже. На медосмотре решат, могу я или нет, все-таки больше семи часов в полете в одну сторону. Если нет, нас обоих заменят, чтобы у тебя налет с КВС не прерывался.              — Но я хочу лететь.              — Тогда не мешай мне лечиться.              Антон смотрит на него обиженно, потому что искренне верит, что ничуть не мешает — вон, поглядите, даже не наебнул все это великолепие в руках, хотя обычно умудряется свалить даже то, чего в принципе не касается. Арсений ставит на загрузку аэропорт Пекина, и Шаст только сейчас удивляется навороченному игровому компьютеру с большим экраном, всякими гарнитурами и даже подключенным штурвалом — Арс, заметив восхищение, хмыкает, перебирая тюбики с мазью. Бля, что там Бебур говорил насчет вот этой херни?              — Я оборудовал его, когда у меня был вынужденный отпуск, — поясняет Арсений, вставая за плечом плюхнувшегося в кресло Антона, завороженно принимающегося щелкать мышкой. — Мне было нечем заняться, и я развлекался в авиасимуляторах. Загрузил самые сложные горные и островные аэропорты и часами сидел залипал. Отрабатывал заходы и посадку.              — Блин, крутота какая, — бормочет Антон, восхищенно глядя на загрузку местности. Арсений невольно засматривается, потому что Шаст в своем восхищении честный и счастливый, улыбается, и улыбка эта делает его еще красивее — нет, не то чтобы Арс имеет какую-то цель в оценке его внешности, но все равно по привычке оценивает. Абстрагируясь от всех неприятных вопросов, которые они уже поднимали (целый один, про геев), Арсений считает Антона красивым. Руки вот, например — оказывается, в обычной жизни он носит кучу колец и браслетов. — А что за вынужденный отпуск? Не расскажешь?              Арс мгновенно меняется в лице и кидает на него досадливый взгляд.              — С какой стати? — Ощеривается, тут же ойкая, когда лопатку снова простреливает, и настроение вообще летит в пизду с космической скоростью. Антон поджимает губы и оборачивается к нему, скрещивая руки на груди. — Не расскажу. Что, недостаточно глубоко нырнул в инфопространство или просто прикидываешься?              — А ты просто, видимо, ведешь себя, как десятилетний долбоеб, — не выдерживает Антон и даже встает, когда Арсений слишком уж сосредоточенно принимается перебирать лекарства, как будто ему дали задание на границе обязательно найти в багаже героин, прямо вот обязательно, а если его там нет, высрать самому и все-таки найти. — Я просто задал вопрос, и какого-то хуя я у тебя уже враг народа номер один.              — Потому что мне не нравятся твои вопросы. Что тебе от меня нужно, Антон?              Арсений смотрит на него сердито, то и дело кривится от неприятной боли, а за спиной уже вовсю прогружается Пекин; Антон не знает, зачем вообще лезет, не совсем даже себя понимает — ведь все, тему замяли, можно уже было успокоиться и действительно перестать к Арсу лезть. Но Шаст почему-то не может — ему хочется, чтобы Арсений точно-точно, сука, понял, что он нормальный. Антон, в смысле.              Да и сам Арсений — с точки зрения Антона.              — Да ничего, блядь, мне не нужно, — Антон старается не звучать расстроенно, но звучит. Ебаная ситуация. — Я просто хочу, чтобы мы нормально общались, и ты не смотрел на меня зверем. Ты крутой пилот, у тебя допусков столько, сколько мне не снилось, ты командир, примеры твоих заходов даже на тренажерах показывают, и мне это все интересно. А ты не хочешь даже поверить, что мне однохерственно, что там про тебя говорят.              — Правду, — резко отвечает Арсений.              — Окей, правду, — Антон уже спокоен и смотрит прямо, и Арс от этого отчасти теряется. — И пусть. Мне все равно, как ты этого понять не хочешь?              Арсений поджимает губы, зачесывает пальцами упавшую на глаза темную челку — а сам дышит часто, на обычно бледных щеках даже чуть проступил румянец; понять-то вот он очень хочет, но не очень может, и это отчасти обидно, потому что Антон, кажется, честный — и выше всех этих передряг. Во всех смыслах.              Арс бормочет невнятное «посмотри схему и проработай сначала сам» и, махнув рукой, уходит в спальню, сгребая в руки все тюбики и хватая в зубы телефон, — неотвратимо наступает время ритуальных обмазываний, которые не могут отсрочить никакие выяснения отношений. Антон скептически смотрит ему вслед и возвращается к симулятору, открывая карту и схему захода на посадку.              Минуты через две из-за приоткрытой двери спальни начинают доноситься кряхтения, злобное сопение, скулеж и сдавленные маты; «блин, Андрей, я вообще не гнусь в ту сторону», «суки-пидоры» и «запиши меня завтра на физио». Следующие минут пять Шастун это все слушает, пытаясь дождаться, пока Арсений додумается своей умной головой до простых, казалось бы, вещей, и на очередном мате стучит в дверь и осторожно заглядывает в спальню.              — Может, тебе помочь?              Арсений сидит в темноте на краю постели, опустив плечи, и Антон угадывает только его силуэт — видимо, стащил свитер и пытался втереть мазь, но с этим сложновато справляться, когда вся правая часть так или иначе не работает. Арс, не оборачиваясь, только молча кивает и поднимает руку с тюбиком мази, показывая, какую конкретно нужно втирать, и Антон садится позади него, моргая, чтобы глаза привыкли к отсутствию света. Арсений включает ночник.              — Только не дави сильно. Болит.              — Так именно давить и надо, — резонно возражает Антон, вспоминая все, чему их учили в летном училище на тему оказания первой, второй и последней помощи. — Иначе эффекта не будет.              Арсений с ним не спорит (удивительно), и Антон, выдавливая мазь, скользит взглядом по его спине — ощущается, что Арс немало времени проводит то ли в тренажерном зале, то ли просто занимается для себя, потому что виден красивый рельеф прямых мышц, гладкий и естественный. Впрочем, ничего удивительного — Антону тоже через не хочу приходится ходить в зал, чтобы поддерживать форму.              Удивительно другое — Шаст никогда столько родинок не видел на спине, чтобы они так красиво рассыпались темными точками по бледной коже.              Арсений тихо стонет, когда Антон вопреки всяким просьбам давит сильно, разминая лопатку, проводит скользкими от мази пальцами вертикально, безошибочно угадывая направление боли; минуты через три этого массажа снова становится легче, и Арс, расслабляясь под уже ощутимым жаром, забывает сказать, когда Антону стоит прекратить. Антон и не прекращает — ему не жалко.              — Заход-то на Пекин покажешь? — Спрашивает Антон наконец тихо, и Арсений улыбается.              — Угу. Только без второго круга.              — А если там собаки на посадочной полосе ебутся?              Арсений фыркает.              — Разве что если собаки ебутся.