Боинг-Боинг

      Через неделю после рейса в Пекин у них случается первое дежурство: Антон считает такие смены за выходные, потому что ему, если честно, ни разу еще не приходилось подменять кого-то перед полетом. Торчишь себе и торчишь в номере гостиницы при аэропорте, зарплата по-прежнему капает, и шанс быть вызванным на рейс не очень большой, хотя вот Арсений говорит, что ему заменять кого-то приходится часто — Шаст в ответ на это только фыркает. Значит, он родился под счастливой звездой и будет продолжать ебланить, развалившись в кровати. По крайней мере, он в это верит.              Несмотря на то, что во время таких дежурств Шаст старается не курить, чтобы не выходить на рейс (если таковой случится) прокуренным, вечером сигарету ему хочется сильнее, и он ныряет в курилку около запасного выхода. Укутавшись в дутую куртку, выкуривает подряд сразу две и решает догнаться третьей, чтобы закрепить эффект — и не замечает, как за его плечом в темноте вырастает такая же исключительно темная фигура.              — Куриш-ш-шь? — Шипит.              — Арс, блядь! — Вопит Антон, едва ли не обосравшись и случайно заехав Арсению локтем в бок. Этот хер вырядился так, что жопа негра кажется ярким солнцем — во всем черном, только голые коленки сверкают в этих его самых любимых джинсах. — Ну как можно так подкрадываться!              — Как мышь? — Невозмутимо спрашивает Арсений, скрестив на груди руки. — Или как педик — с тыла? Я нашел тебя по этому отвратному запаху винстона. Пошли, время ужина уже.              — Как педиковатая мышь, — хмыкает Антон, с удовольствием поймав в ответ хитрую Арсову улыбку; наконец-то тот расслаблен настолько, чтобы начать шутить на такие темы. В конце концов, тоже определенная грань доверия. — Какого тебе винстон не нравится? Сам-то че, лобковые волосы нимф куришь?              Арсений смеется, убирая руки в карманы и направляясь к выходу из курилки: на самом деле, он действительно пошел искать Шаста, чтобы напомнить ему про ужин, потому что очевидно — местная столовка не ресторан и поздно принимать заказы не будет. Хотя не то чтобы у Арса есть подозрения, что Антон останется голодным: он достаточно стар и опытен, чтобы знать — такие палки как раз и жрут больше всех.              Угловые диваны оказываются свободными — да и в целом, к радости лично Антона, людей в столовой почти нет, так что можно спокойно разговаривать, усевшись с подносами где угодно. Шаст замечает, что Арсений практически ничего не ест; так, только ковыряется вилкой в тарелке, убирает на край вареную морковку и больше жует какой-то силос. И то ли эффект от полностью черной одежды, то ли Арсений в принципе кажется даже хрупким, что сложно сказать про человека, рост которого ненамного меньше Антона.              Сегодня, проходя зону досмотра, они опять сталкиваются с Русланом, и тот заводит с Арсением какой-то колкий разговор, подробностей которого Антон, ушедший вперед, уже не слышит; Арс догоняет его минуты через три, пусть и молчаливый, но явно на взводе — глаза мечут злые молнии. Шаст тоже предпочитает поначалу отмолчаться, но сейчас Арсений вроде спокоен, а Антон, глядя на тыльную сторону его ладони, увитую венами, иррационально хочет ощутить какое-то участие.              — Кто этот Руслан? — Спрашивает вдруг негромко, подпирая рукой голову. Есть больше не хочется, аппетита особого в принципе нет, в особенности, когда напротив сидит человек, съевший ровно два листа салата и хлебец.              Арсений кидает на него короткий взгляд, словно раздумывая, не стоит ли послать Шаста нахуй, но что-то в его голове проворачивается шестеренками — Антон выглядит спокойным и ровным, как лайнер на эшелоне, ведомый автопилотом, и Арсению подсознательно кажется, что его тут все же не осудят. Не ткнут носом и, может быть, даже поддержат — с Антоном вообще спокойно.              Что в небе, что на земле.              — Рус, — начинает Арсений, на автомате берет Антонову зажигалку со стола и принимается крутить ее в пальцах, щелкать. — Это тот, благодаря кому ты в принципе знаешь, что я гей. Я в трезвом уме никогда бы не стал кричать об этом направо и налево, а у него получилось виртуозно.              — Типа вы не поделили что-то? — Сосредоточенно спрашивает Антон; и да, в нем нет ни капли осуждения, для Арса это чистое изумление, потому что, если честно, он давно свыкся с брезгливыми взглядами, шутками про кочегаров и еще тысячей интересных плюсов иметь нетрадиционную ориентацию.              — Типа мы встречались, Антон, — закатывает глаза Арсений, не выдержав. — Я думал вообще, что ты умнее. Ладно, ладно, не бухти. Меня мы не поделили. Я хотел себя себе, и он меня себе тоже. Не срослось.              Шаст кусает сухую губу, наблюдает, как Арсений, опустив голову, пытается занять себя зажигалкой; отросшая неуложенная челка падает на глаза, минусуя ему сразу лет пять, и улыбка в уголках губ прячется настолько незаметная, что Антон вообще сейчас бы клоуном вырядился и в цирк пошел выступать, лишь бы Арс нормально улыбнулся. В конце концов, он становится совсем невозможным, когда улыбается, и Шаст решает не думать, зачем ему вообще хочется видеть это чаще. Пока не думать.              И уж точно в его голове — в целом, достаточно разносторонне развитой и понимающей — не может уложиться мысль, как можно было так поступить с человеком. С любым. Ну, как Белый поступил с Арсением — а каким точно образом, Шаст решает все же уточнить, чтобы ему опять потом не говорили, что он тупой.              — Ты ушел, и он решил всем все рассказать? — Осторожно так, будто по минному полю ходит; Арсений просто кивает.              — Да. Причем веришь, нет, я искренне восхищаюсь, как у него получилось сделать так, что никто до сих пор не подозревает, что он сам трахается с мужиками. Прикольно, да? — Невеселая усмешка. — Работать невозможно было. Я тогда и курил даже, пока в отпуске был, и нет, не лобковые волосы нимф.              Антону вроде и фыркнуть хочется, но он даже усмешки родить не может, не то что ответа на колкую ответку: ему досадно до зубовного скрежета и хочется прописать Руслану по первое число. Арсений об этой ситуации говорит уже обыденно, привычно, но это наоборот отдается солью еще более концентрированной — Шаст даже думать не хочет, сколько там говна лилось, и как Арсений все это переживал.              — Надо было, блядь, про него тоже все слить, — ворчит Антон, пусть и понимает, насколько по-детски сейчас звучит. Арсений ожидаемо качает головой, откладывая зажигалку и откидываясь на спинку дивана.              Потягивается со вкусом обеими руками, от чего черная кофта задирается у пояса джинсов, и Антон против воли выхватывает взглядом бледную полоску кожи и едва заметную дорожку волос внизу живота.              — Да глупостей не говори. Чем бы я был лучше? Смотрите, я обосрался, но он обосрался еще больше? Меня и так выставили достаточным идиотом, чтобы я еще подыгрывал своими оправданиями и защитой. Это все равно было бесполезно, просто я оказался не готов к тому, что людей настолько ебет то, что их не касается.              — Всегда так было.              Они молчат, по ощущениям, вечность, а на деле минут пять: Арсений копается в телефоне, Антон — в своих мыслях. Арсения не хочется жалеть, но хочется, чтобы точно знал, что он, Шаст, его не осуждает и готов поддержать. Но только в том случае, если это будет нужно, потому что Арс на свой Боинг слишком, наверное, похож — такой же гордый и периодами своенравный. Авионика, к которой нужно найти подход.              Зато если найдешь, шансы на ошибку стремятся к нулю.              — Я думал сначала уйти в другое место, — говорит Арсений, не отрываясь от телефона. — Но потом вдруг вздернуло так. Мол, я среди кучи курсантов выгрыз это место, я стал КВС, я получил лицензию линейного, я летаю на чертовом триплсевене, а не пошли бы вы нахуй? Считаться еще с вами. Моя жизнь. Я бы вообще себя уважать перестал.              Арс поднимает от экрана телефона взгляд, и Антон снова как будто видит в нем блядские сигнальные огни самолета — Арсений, вряд ли осознавая, оказался сильнее всего того, что с ним произошло, и для Шаста в людях нет ничего важнее. Они знакомы всего три недели, и Антон впервые думает, что не хочет так скоро оказаться в системе случайного формирования экипажей — в небе час за сутки, год за пятилетку. Небо сближает, и Антону пора перестать этому удивляться.              — Покурим? — Предлагает он просто, и Арсений хмыкает, качая головой.              — Теперь ничего, кроме волос нимф.       

      ***

             У Макара рано начинается предновогодний отпуск, он уезжает домой в Воронеж, и Антон волей судьбы остается в съемной квартире один: и если первые пару смен это прикольно, то потом Шаст начинает скучать, отчаянно не зная, чем себя занять и куда себя деть. Ну, в смысле, после того, как просыпается от полусуточной спячки после рейса.              В Москве у Шаста знакомых особо нет, друзей — тем более, так что он, здорово прозалипав в инстаграм Арсения и промотав его до самого начала, решает цепляться к нему. Арс, вопреки всему, что могло бы быть в условиях их странного общения, против ничего не имеет: в один из дней соглашается на совместный поход в спортивный зал при тренировочной базе, второй они вместе проводят в веселой очереди на медосмотр, а в третий Арсений сам пишет ему и говорит, что они могут сходить на авиатренажеры.              И это, если честно, легче, чем заниматься с Арсом в спортивном зале, потому что там Антон сосредоточиться катастрофически не может — и хотелось бы сказать, что по причине неземной красоты его задницы, но нет. Антон просто скоро начинает задыхаться (даром, что пилот) и не может успеть за этим дедом практически ничего; Арсению совершенно не интересны их стандартные нормативы, которыми привык работать Антон — он занимается раза в два усерднее, и Шасту от этого неприкольно.              На авиатренажерах одновременно и проще, и сложнее. С одной стороны, Шасту не приходится следить за тем, чтобы не сдохнуть от сердечной недостаточности, пока этот дед наматывает двадцатый круг по спортивному залу, а с другой — здесь гораздо больше возможности просто понаблюдать за Арсением, полностью погруженным в управление тренажером.              Это Антон считает плюсом тоже с большой натяжкой, потому что на Арса смотреть ему нравится, и не то чтобы он планировал испытывать все это любование. На руки, например, на расслабленные красивые плечи, на чуть нахмуренные брови, сведенные у переносицы, когда момент особенно важен — и, конечно, на глаза. Шаст не романтик, но они светлые и яркие настолько, что обращает внимание даже он — и пропускает мимо ушей какой-то умный комментарий.              Арсений скептически гнет бровь.              — Рота, подъем, фрицы наступают, — фыркает он, скрещивая на груди руки. — Я, конечно, не инструктор, официально тебя учить права не имею, так что будем считать это дружескими советами. Хочешь, попробуем интереса ради зайти на Мадейру? Только не на триплсевене, конечно. На бэйбике.              Антон моргает, но соглашается, и в этот вечер они пробуют на тренажере заходить на островной аэропорт — Арс показывает, как снижаться по визуальной глиссаде без автопилота, объясняет дикие развороты на горы и резко на полосу; все это еще и при сильнейшем ветре, и Шаст впитывает собой буквально каждый Арсов жест — тот сажает виртуальный самолет так, что они еще треть полосы катятся на одном шасси.              — Нормально, — выносит он вердикт, а Антон уже не о посадке думает, потому что улыбка Арсения крадет любые, сука, мысли. Вакуум приятный только оставляет. — Бывало и хуже.              Арс никогда не против подкинуть Антона до метро, и они могут долго разговаривать, простаивая в очередной пробке — Шаст в один из моментов ловит себя на мысли, что привыкает, и отсутствие таких поездок становится ощутимым. Выграновский, как-то отыскав на заднем сидении Арсеньевской машины забытую Антоном шапку («Арс, не пизди, ты такие не носишь, она ж нормальная»), долго молчит и задумчиво дуется.              — Может, познакомишь нас с ним уже? — Наконец, подает голос. — Очевидно, что вы теперь братаны, и мы должны знать, кому бить за тебя ебало, если че.              — Зачем знакомить? — Не понимает Арсений. — И кого «вас»? Тебя и твои татухи? Че смеяться.              — Меня и Бебура, блядь. Твоего любимого, между прочим, друга.              — Просто он полезнее, чем ты.              Выграновский бурчит очередное эмоционально-оценочное определение его умственных способностей и отворачивается к боковому окну, пока Арсений разбирается по навигатору в дороге до очередного клуба, где Эд должен обеспечить разогрев. Он действительно не понимает, зачем Выграновскому нужно знакомиться вообще хоть с кем-то, кто касается его работы — ну, кроме Бебура, с которым они правда подружились. С Антоном они ведут исключительно рабочее общение, хотя на этой мысли Арсений, если честно, немного зависает.              Один раз он согласился сходить с Антоном выпить кофе, но и там они сидели и читали обновленные требования к авиационному английскому зыку. Стоит ли это считать свиданием?              Арсений в полной тишине коротко ржет.              — Шиза косит наши ряды, — понятливо комментирует Выграновский и с этими вопросами к Арсению больше не лезет. В конце концов, Арс уже достаточно познал жизнь, чтобы уметь отвечать за свои решения и поступки. Ну, или за их отсутствие.              — У нас в новый год рейс в Лондон, — улыбается Арсений, трогаясь на светофоре. — Полетим в Гатвик.              Эд уже давно знает, что Арсений при всем своем скептическом разуме и агностицизме верит ровно в одну примету: как новый год встретишь, так его и проведешь. Поэтому нет, конечно, ничего лучше, чем встретить его в небе, поздравляя пассажиров на борту и оставляя позади себя сверкающую огнями взлетно-посадочную полосу, что делит планету ровно пополам.       

      ***

             Андрей, раскидав все дежурства, которые только можно, на новый год уматывает к себе в Волгоград, чтобы почтить, цитата, этот ебятник своим присутствием; недовольный Выграновский, выступление у которого срывается буквально за несколько дней до, остается вообще один. Нет, можно, конечно, при желании найти себе сотню вариантов компаний, но Эду хочется спокойствия (в кои-то веки), а у всех вдруг какие-то планы: Бебур со своим Волгоградом и Арс со своим Гатвиком, аж глаза горят, фу.              Нет, Выграновский искренне рад за всех, просто становится скучно — хотя с учетом того, что он даже не помнит, когда праздновал новый год один, то решает освежить это прикольное чувство.              — Я позвоню тебе по вотсапу, — обещает он Арсению, когда тот собирается на рейс. — Типа прям в полночь, как в день рождения, шоб ты был здоров.              — Я в небе буду, идиот, — смеется Арсений, и он счастливый такой, что и Эду улыбаться хочется. Это вечно магия какая-то всратая, потому что Попов, мудак, своей этой любовью к самолетам иногда даже страхи Эда умудряется переплюнуть, и тот внутренне признается себе, что это все же, пожалуй, круто.              Страшно — пиздец, но кайфово. Выграновский даже трогает в квартире Арсения одну из фигурок, которую Арс почему-то называет «Джамбо» (и еще куча непонятных вещей, например, кто в здравом уме назовет самолет «бешеный огурец»?), но тут же отскакивает, когда тот, проснувшись, издает звук взлета.              По ощущениям, взлета горящей Эдовой задницы.              Арсений уезжает в аэропорт, оставляя Выграновского слушать речь президента на бренной земле, и постоянно сверяется со временем, чтобы не опоздать на брифинг: в конце концов, их Боинг должен взлететь примерно без двадцати минут двенадцать, и ровно в полночь как раз занять эшелон. Пробки 31−го декабря, конечно, такие, будто никто в принципе не ожидал, что зимой в Москве может выпасть снег — или что к этому времени половина граждан не додумается сменить летнюю резину на что-нибудь понадежнее.              Арсений с людей, конечно, бесится.              В комнату предполетной подготовки Арс влетает минута в минуту, даже бортпроводники пока не в полном составе, а Антон уже здесь — вот что значит передвигаться на метро; улыбается, поднимая голову от телефона, и готовится слушать первые указания. Арсений получает на руки полетное задание и НОТАМ, привычно раскладывает все на столе, краем уха слушая, как старший бортпроводник докладывает своей команде загруженность рейса. Салон почти полон, и Арсу всегда немного удивительно, сколько людей куда-то летят в новый год — ладно они, пилоты, там первым делом всегда самолеты, но граждане?              Антон сидит напротив, наблюдая за разъяснениями Арса; снимает с рук браслеты и кольца, оставляя их в сумке, чтобы сдать в камеру хранения. Судя по расписанию, в Гатвике перед обратным рейсом они пробудут всего четыре часа, так что брать с собой вещи Антон собирается минимально — Арс же почти непроизвольно наблюдает за этим раздеванием рук.              — Ребята, стоп, не торопитесь особо, — в предполетку залетает Абрамов, в руках планшет с открытыми картами и системой. — Привет, Арсений. Решил побыстрее сам к вам зайти, Гатвик не дает подтверждения на вылет. Видимость почти нулевая, они перестают принимать рейсы.              — Блядь, серьезно, — бормочет Арсений, хмурясь и утыкаясь взглядом в погодный шифр. — Что за чертовщина. Задержка или вообще отмена?              — Думаю, задержка пока, смотри какой фронт, — Абрамов протискивается мимо склонившегося за плечом Арса Антона. — Тут пока сложно предполагать, но в ближайшие часа три вы точно никуда не полетите. Там уже будем ждать отмашку от наших коллег, успели ли они подмести свою ВПП.              — Шутник, — Арсений, вздохнув, откидывается на спинку стула и прикрывает глаза. — Спасибо, Вань, я тебя услышал.              Начальник транспортного цеха, как любители разговорного жанра за глаза называют Абрамова, кивает и говорит, мол, передаст своим ребятам, чтобы оперативно информировали об изменениях; бортпроводники уходят в огороженную часть предполетной комнаты, и становится вдруг неожиданно тихо, несмотря на суету, — будто все звуки отрезало вакуумом.              — Может, еще вылетим, — слышится за спиной голос Антона, и на плечо вдруг ложится широкая ладонь. Арс непроизвольно кривит губы. — В Гатвике обычно все меняется по щелчку пальцев.              — Нет, — Арс качает головой, потирая пальцами виски. Видно, как он сереет мгновенно, и вроде не происходит ничего особенного, Антон его понимает. Арсений этому полуночному рейсу, высветившемуся в системе, рад был сильнее, чем ребенок подарку под елкой, потому что это лучшее, что можно было получить на новый год; в такие моменты даже опыт не способствует готовности к облому — а сколько рейсов отменяется зимой из-за нелетной погоды, Арс знает вообще не понаслышке. — Посмотри сам сводки. Авионика просто не увидит посадочную полосу, сажать самолет в таких условиях как минимум глупо. Как максимум — чревато.              В этот раз он совсем об этом не думал, потому что хотел очень сильно, и явление Абрамова с такими новостями и погодный шифр здорово возвращают с небес на землю. В прямом, сука, и в переносном смысле.              — Арс, ну Арс, — Антон снова выдергивает Арсения из угрюмых мыслей, оказываясь прямо напротив и встряхивая за плечи. — Ну ты чего, расстроился прямо, да? Капитан, капитан, улыбнитесь.              Да что ж он за человек такой — словно своими глазами большущими хочет всех кошек души приручить.              — Дурак, это не про пилотов, — цепляется Арс.              — Ну ты меня совсем за идиота не держи! Я знаю. Так чего ты раскис?              — Да просто я не люблю, когда что-то идет не по плану, — отнекивается Арсений и на Антона старается не смотреть. И без того чувствует, что его здесь принимают за ребенка, у которого отобрали чупа-чупс и сказали «все, сосать больше нельзя». А сосать, ну, это, знаете, важно. — Да и как новый год встретишь, так его и проведешь.              — Ты прямо вот в эти все приметы веришь? — Антон падает на диванчик рядом, вытягивая свои километровые ноги, и сверяется с часами. До полуночи два часа, пассажирам их рейса уже объявили о задержке, и действительно, должно произойти чудо, чтобы при такой погоде им дали разрешение на вылет. — Они же и сбываются только у тех, кто в них верит.              — Я только в эту и верю, и только она у меня и сбывается, — пожимает плечами Арс, снимает китель, золоченый командирскими полосками, и аккуратно вешает на спинку стула. — Такой вот замкнутый круг. У меня один раз в полночь вообще отменился рейс, мы должны были лететь в Стокгольм. В этот год я два месяца подряд сидел в отпуске, а потом еще полгода едва набирал половину саннормы каждый месяц.              Шаст наблюдает, как Арсений подходит к стеклу, отделяющему предполетку от остальных помещений, как наблюдает за происходящим в диспетчерской; высокий, статный, и даже не палка совсем — бортпроводницы заглядываются на Арса незаметно, а тот даже ухом не ведет, сунув руки в карманы форменных черных брюк.              Антон, наверное, все же Арсения понимает, хотя и не на всех уровнях — он сам пока еще может жить на земле. Арс уже не может, и для него любое промедление, любая задержка словно толчок в грудь, отдаляющий от практически жизненно важного глотка кислорода. Или скорее — озона.              Арс уже живет в стратосфере на эшелоне 350.              — Мне кажется, пора перестать верить во всякую ерунду, — говорит Антон наконец, но Арсений к нему даже не оборачивается. — И тогда никакие странные причинно-следственные связи не будут тебя преследовать. Пойду найду еды, ты будешь что-нибудь?              От еды Арсений отказывается и в последующие два часа только тем и занимается, что тусит у метеорологов, ебет мозги Абрамову и пытается смириться с мыслью, что новый год он встретит в комнате предполетной подготовки. Антон, как самый продуктово ориентированный, решает все вопросы с едой и напитками, пока бортпроводники помогают даже накрыть импровизированный стол: раз уж звезды так сошлись, новогоднюю речь президента решают заслушать при полном параде.              Арсений во всей этой суматохе не участвует, тенью спускается в служебные помещения, решая не показываться в терминале в форме — пассажиры не поймут. Среди механиков, у которых тоже уже настроение слушать вождя народа, он слоняется почти час, разглядывая самолеты, выстроенные на своих местах; их Боинг тоже проверен и готов к полету, белые бока влажно переливаются в рыжем свете, и Арсению бы хоть на него смотреть под бой курантов.              Звонит Выграновский — по видеосвязи, конечно, иначе же непонятно, насколько они хорошие «братаны».              — Ты че, — удивляется Эд, щурясь в камеру и растекаясь пикселями от плохой связи. — Не в самолете, шоб ты был здоров?              — Рейс задержали, сегодня мы уже не вылетим, — отвечает Арсений, пытаясь разглядеть среди ярких пятен на фоне хоть кого-нибудь. — Нашел себе компанию? Если ты хочешь меня поздравить, давай быстрее, у меня телефон садится.              — Да, у меня тут пацаны, Дана еще приехала, все заебись, короче, может, ты тоже приедешь, все равно не летите же? — На фоне гремит музыка, и Эду приходится кричать; Арсений тихо смеется и качает головой, оглядываясь себе за плечо — до полуночи остается полчаса, и нужно все-таки решить, как поднять себе настроение.              Весь год ходить с дерьмовым в его планы не входит.              — Не, Эдик, я все равно должен дежурить на случай срочного вылета. Я тебя слушаю.              — Шоб хуй стоял и деньги были, — фыркает Выграновский, уйдя в какое-то место потише; он на секунду становится серьезным, будто на фоне не орет оглушающая музыка, не льется зеленая фея рекой и не курятся сладкие самокрутки. — Ну а вообще, Арс, я нашел тебе эту еболу, боинг-хуеинг, точь-в-точь твой, только на ладошке умещается. Заберешь, как прилетишь. Ну все, с новым счастьем. Летай.              Эд отключается, а Арсений улыбается задумчиво: у него дома цела коллекция фигурок, но точной копии его любимого Боинга, на котором он летает чаще всего, он не мог найти очень долго — то фюзеляж не тот, то киль не того цвета, то морда не той формы, то ощущения не те. Эд — Арсений в этом уверен — точно не ошибся, потому что ну не может ошибиться человек, который вообще об этом не думает.              Это у Арсения здесь — горе от ума, а у Выграновского все нормально.       

      ***

             Метеорологи отбивают, что Гатвик окончательно закрывают для посадки самолетов, и бортпроводники собираются у импровизированного новогоднего стола в комнате предполетной подготовки; Антон ищет взглядом Арсения, но не находит ни его, ни его телефона, и у Шаста есть только одна мысль, куда Арс мог пойти. А следом приходит еще одна — какая-то полубезумная, но раз уж день сегодня пошел по пизде, нужно веселиться по полной.              Схватив свою куртку и пальто Арсения, скромно пристроившееся на вешалке, Антон выходит из предполетки, предупредив, что они с КВС вернутся ближе к полуночи — и спускается в служебные помещения к механикам, действительно сталкиваясь нос к носу с возвращающимся оттуда Арсом.              Тот выглядит уже не таким подавленным — но Антону все же хочется видеть его улыбку.              — На, — протягивает ему прихваченное пальто и накидывает на себя куртку. — Я взял телефон, пошли встречать новый год. У тебя же пропуск с собой?              Антон, не дождавшись ответа, чешет в сторону выхода, откуда механики и инженеры попадают к выстроенным на парковке самолетам — Арс же, накинув пальто, едва успевает за ним, но решает не перечить, потому что возвращаться к бортпроводникам хочется меньше всего. Шаст просит инженеров выпустить их на парковку к Боингу проверить готовность самолета — и ему совершенно все равно, что до нового года осталось минут шесть.              В конце концов, они имеют право, какие могут быть вопросы?              На улице хлопьями падает снег, оседая на плечах, не тает даже; парковка и взлетные полосы убраны от слякоти, а бока выстроенных лайнеров, вычищенные до блеска, ловят отблики огней с полос, из терминалов, от автобусов. Их Боинг, готовый к полету и ждущий своей очереди, стоит немного в отдалении, и Антон уверенно направляется к нему, потянув Арса за рукав.              До нового года остается пара минут от силы, и Арсений смотрит, как Антон достает телефон, выходит в онлайн-трансляцию новогоднего обращения. Сам Арс убирает руки в карманы пальто и, щурясь от оседающих на ресницах снежинок, смотрит на Боинг — господи, люди на фоне этих птиц будут всегда почти ничтожно незаметными, пока не поднимутся в воздух вместе с ними.              — Тут будем? — Спрашивает Арс коротко, прислушиваясь, как телефон бормочет поздравление голосом президента, и Антон без особого интереса смотрит на экран.              Шаст кивает, улыбается, показывая трансляцию — мол, видишь, все атрибуты соблюдены, так что, считай, полноценный новый год. Он убирает телефон в карман, чтобы только звук был слышен, и тоже смотрит на самолет.              Да у них новый год, наверное, еще полнее, чем у тех, кто встречает его с елкой и бенгальскими огнями — у них тут ни елок (разве что в терминале), ни огней (разве что на взлетно-посадочной), зато Боинг огромный на расстоянии вытянутого крыла, снег нетающий и какая-то              Антону сейчас кажется это невыразимо ярко              точка невозврата.              Куранты начинают отсчитывать последние секунды уходящего года, и Антон не может оторвать взгляд от Арсения, который вдруг улыбается так, как умеет в этом мире только он — от таких улыбок самолеты взмывают в небо, ветра меняют направления, а один Антон Шастун пытается собрать себя, как паззл без одного недостающего кусочка.              Арсений улыбается Боингу, ночному небу и Антону тоже улыбается, Арсений ловит губами большую снежинку — а когда куранты бьют в двенадцатый раз, Антон притягивает его к себе за рукав черного форменного пальто и целует в холодные губы.