Ты мог бы стать циничнее
Ты мог бы стать прочней
И обрастая сталью
стать своим среди людей.
Но смысл биться дальше,
перестав изобретать,
Себя как птицу иногда
пускал бы полетать
Зимавсегда — Все пустяки
Через двадцать минут после взлета Боинг занимает эшелон 350, и Арсений переводит лайнер в режим автопилота. Глядя на чернильно-чистое на этой высоте небо, рассекаемое алыми сигнальными огнями на распахнутых крыльях, Арсений ясно осознает свое удивительное спокойствие, ровное и гладкое, не зацепишься ни единой мыслью: и то ли небо так влияет, то ли он действительно успел повзрослеть. Раньше мысли мгновенно сбились бы в огромный пульсирующий комок, причиняя почти физический дискомфорт в черепной коробке, сейчас же там штиль — разве что губы помнят прохладное прикосновение, но так, будто это было совсем давно. Боинг вылетает в Гатвик после трех часов задержки, и за все это время они с Антоном едва ли произносят фразы длиннее, чем несколько дежурных слов, диалог шаблонно клеится только на предполетном брифинге — НОТАМ, взлет, посадка, тангаж на взлете, боковой ветер. Когда Антон целует Арсения на стоянке самолетов, завершая прошлый год и начиная новый, тот на мгновение прикрывает глаза, замирая; Шаст, не получив ответа, отстраняется через долгие несколько секунд. Арсений просто спрашивает: — Что, продолжаешь свои интересные эксперименты? — И, едва улыбнувшись, взмахивает рукой в сторону терминала. — Пойдем. Пора возвращаться. Через двадцать минут после взлета Боинг занимает эшелон 350, и в голове у Арсения легко и спокойно, а Антон молчит, пробегаясь пальцами по верхней приборной панели над ними — проверяет автопилот; Арс не думает ни о тишине, ни о ножах, которыми ее режут, он вообще ни о чем не думает, кроме того, что им обоим это не нужно. Нет, может, ему и нужно — просто в теории, если размышлять сухими категориями добра и зла — да только стоит ли. — Прости, если не оправдал твоих ожиданий и не кинулся к тебе на шею, — Арсений первым нарушает молчание и слышит сбоку тихий хмык, пока Антон стаскивает с плеч пиджак, потому что в форменном пуловере становится жарко. — Хотя, думаю, ты и не ждал. — Нет. Я сглупил, — отвечает Антон, расслабляет плечи и устремляет взгляд на приборную панель. Показатели на ней идеальные, и диспетчер еще раз выходит на связь, подтверждая сохранение эшелона на трассе. — Не знаю, что на меня нашло. Зато знает Арсений, потому что это моментум, это замыкание, это секунда, когда передняя стойка шасси отрывается от земли: они здесь, заперты вместе со своим Боингом в клетке нелетной погоды, и на стыке времени хочется сделать что-нибудь глупое. Глупое и запоминающееся, как прикосновение к губам под бой курантов. Кто пустил романтиков в чат? — Момент, — подсказывает Арсений, и Антон согласно кивает. — Ничего страшного, только не делай так больше, пожалуйста. Я понимаю, что для тебя это ничего не значит, и для меня сейчас тоже, но кто знает, в какой момент может перещелкнуть. А я не хотел бы. Антон наконец на Арса смотрит — прямо вот смотрит, знаете; голову поворачивает полностью, а не косит осторожный взгляд, потому что надо увидеть. Арсений не выглядит ни потерянным, ни смущенным, он совершенно спокоен и сверяет показания приборов, на Антона даже не глядя. — Не хотел бы чего? — Чтобы меня перещелкнуло, — обыденно отвечает Арсений. — Наверное, ты понимаешь, насколько я хочу жить спокойно и ни о ком не думать. Наигрался в эти игры. Ну, то есть я понимаю, что если перещелкнет, я ничего не смогу с собой сделать, но раз это можно не провоцировать, я бы так и сделал. Антон пожимает плечами и кивает, снова отворачиваясь — и мелочно радуется, что неловкости или напряжения между ними вроде как нет, и Арсений не злится на него и не хочет впечатать мордой в панель. Хотя мог бы, потому что ситуация слегка стремная: лезть целоваться к гею, у которого выспрашивал, мол, а вот если что, ты бы мне дал? Напоминает пранк, вышедший из-под контроля. У них в полете достаточно времени, чтобы и помолчать, и поговорить, и кажется, будто почти ничего не меняется: Арсений все так же шутит иногда странные шутки, все так же безумно идет Боингу, как и Боинг ему, а Антону немного обидно, что Арс все-таки ему не ответил. Глупость глупостью, но в мире не должно быть поцелуев, оставшихся без ответа. Либо взаимные, либо никаких, но тут уж не угадаешь. Гатвик встречает их молочным туманом, рассеивающимся ближе к земле, и Арсений сажает самолет с первого захода так, что сначала даже не понятно, в небе они еще или на земле; Боинг мягко катится к рулежной дорожке и останавливается после разрешения диспетчера, и в Лондоне у них есть всего несколько часов, чтобы заправить самолет и привести в порядок собственные мысли. По крайней мере, Антону это необходимо.***
— Это, блядь, ой в пизду вообще. Когда Антон, кивнув Арсению на прощание, выходит (почти привычно) из его машины и наступает в грязную лужу из растаявшего на обочине дороги снега, красная светящаяся вывеска метро призывно мигает; Шаст бредет в ту сторону и достает в телефон, залогинившись в системе полетов. Система услужливо говорит, что в ближайшие три дня у них снова не предвидится рейсов, и Антон хмурится, спускаясь в подземку. Все то время, что они следят в Гатвике за подготовкой самолета к обратному рейсу и бесцельно слоняются по дьюти-фри, Шаст украдкой краем глаза следит за Арсением и пытается понять, какого хуя он вообще к нему полез. Они ведь не просто знакомые, товарищи или друзья (вообще вот нет), они мало того, что коллеги, так еще и оба — насколько Антон успел заметить — мужики, и это не может не создавать вопросов. Нет, не к Арсению, конечно, он давно расставил все точки над «i». Вряд ли Шастун понимает, что им движет, когда снова думает об Арсе и обо всем, что между ними было — вернее, чего не было и быть, наверное, не может; вообще не понимает, зачем смотрит постоянно, зачем подмечает мелочи и раз за разом складывает из них сложный паззл, пытаясь увидеть что-то цельное и настоящее. Антон не понимает, потому что осознание априорной тяги ему недоступно — в конце концов, можно сделать скидку человеку, который впервые в жизни хоть о каком-то мужчине подумал, что он красив. Шаст вообще не считает мужчин красивыми, и себя в том числе. Мужчины могут быть брутальными, да, ну, сексуальными тоже (чуть сексуальнее палки), но в целом мужчины — это сборище целого списка пунктов, от которых Афродита сломала бы себе шею собственной ракушкой, в которой вышла из моря. Это личное мнение Антона, и сам с собой он спорить не привык, но Арсений словно был создан для того, чтобы заставить Шаста усомниться в собственных взглядах: что на визуальную глиссаду при заходе на Мадейру, что на мужскую красоту. — В пизду вообще, — повторяет Антон доверительно и не глядя берет трубку, когда телефон вибрирует входящим звонком. — В пизду. Звонит, оказывается, Макар, который тут же интересуется, что это за очередная манера начинать разговор с друзьями — Антон только вздыхает; только этого ему не хватало. Чтобы еще Илюха, у которого чуйка на Антоновы заебы, принялся выяснять, что случилось — и поэтому Антон, максимально собрав булки в кучу, рапортует, что все в полнейшнем порядке, он прилетел из Гатвика и через три дня готовится в Барселону. — Я, короче, только десятого приеду, — говорит Илья, и Шаст с облегчением вздыхает. Ему нужно побыть одному, определенно. — Переведу тебе на карту свою часть за квартиру, оплати, плиз. Антон приходит домой и, едва сходив в душ, валится на кровать, но сон не идет — остаток ночи он проводит в инстаграме Арсения и попытках понять, насколько по шкале от одного до десяти его бесит, что Арс ему не ответил. Десять палок-копалок из десяти. В предутренней меланхолии в голову лезут мысли, что, возможно, когда-то стоило не рваться к эполетам, не бежать из Воронежа, жениться на Ире Кузнецовой и звезд с неба не хватать — тогда бы, может, и Арсения, как эту чертову звезду, он не встретил бы и не попытался ухватить за хвост. Черт знает зачем и нахуя. Арсений в командирской фуражке белозубо улыбается ему с фотографии из аэропорта, и Шаст думает, что Арс, наверное, вкусно целуется. Ближайшие три дня до рейса надо чем-то себя занять, чтобы отмести всякие мысли, поэтому Шаст усиленно спит, усиленно ест и рубится в приставку, но в один из вечеров все-таки решается выползти из дома и выгуляться, например, в бар, который подглядел в ленте инстаграма. Дизайн там вроде неплох.***
— Не болит больше? Наощупь напряжения нет. — Нет, все отлично. Арсений натягивает свитер и поправляет растрепавшуюся челку, выглядывая в окно, за которым Москва уже ночная совершенно, разукрашенная новогодними огнями и оттого напоминающая странный сюр из смешения Куинджи и Моне. Бебур за его спиной долго отмывает руки от липкой мази, снимает халат и опускается в кресло, стоящее здесь в кабинете для пациентов — вытянув ноги, утыкается в телефон, пока ждет Арсения. Андрей прилетает из Волгограда одним из первых рейсов нового года, и Арс порядком удивляется, когда получает от него ответ в стиле «заезжай на работу». «Да че мне там делать, скучно, все лучшие дворы уже испиты и искурены, а нового ничего не появилось», — отвечает Бебур и все-таки соглашается сделать очередной бесплатный массаж. — «Только в бар меня потом сводишь». — Как слетали, кстати? Слышал, вас оставили торчать в Москве, — Андрей выключает компьютер за рабочим столом и дожидается, пока Арсений закончит приглаживать челку; рабочий день уже давно закатился за окончание, и этот любитель прийти последним пациентом здорово подбешивает своим залипанием в зеркале. — Бля, Арс, пойдем уже. Я и так вечно самый последний ухожу, хотя я вроде даже не терапевт. Шевели булками. Они едут в бар, который всегда приходит на ум, когда встает вопрос посидеть где-нибудь либо за шотом чего-то крепкого и вкусного, либо за стаканом очередной авторской баланды, которую Арсений ценит за оригинальность — как и само место за тишину, отсутствие людей и нелогичную непопулярность среди любых слоев населения. Хотя место непроходное, и Арсений ревностно надеется, что никому не придет в голову его рекламировать, иначе где он еще сможет пить всякое намешанное оригинальное говно. — Ну, три часа была задержка, а я встретил новый год поцелуем со вторым пилотом, — будничным тоном отвечает Арсений и краем глаза видит, как Бебур одаривает его очередным неподражаемым взглядом. Навскидку — скептическим, потому что Андрей, в принципе, смотрит таким взглядом всегда. — Интересный опыт. А слетали нормально, я даже из Гатвика вышел побродить. — Ты серьезно, Арс? — Ну да, у меня же виза открыта?.. — Сука, бесишь. Паркуйся здесь, там нет мест больше. Ты серьезно целовался с этим парнем, который сейчас с тобой летает? — Бебуришвили выглядит почему-то рассерженным, хотя на него это похоже мало. Он категорически не любит лезть не в свое дело, в отличие от Выграновского. — Я не поклонник вот этого «дуть на воду, когда обжегся на молоке», но просто, надеюсь, ты помнишь, чем однажды уже такое закончилось. В баре людей как всегда немного, играют знакомые сериальные саундтреки, и на единственном экране над барной стойкой крутят вторую часть «Гарри Поттера» без звука. Арсений смотрит на украшенный к Рождеству Большой зал, и в голове сама по себе складывается знакомая мелодия — он улыбается и заказывает безалкогольный глинтвейн. Почему бы и нет, в конце концов? И глинтвейн, и со вторым пилотом целоваться. — Вот именно, что прекрасно помню, — отвечает Арс, падая на угловой диван. Бебур тянется за сигаретой, придвигая к себе пепельницу, и Арсений вздыхает — вы как всегда, доктор. Познали бытие, как оно есть. — И я тоже не хочу «дуть на воду», просто понятно же, что Антону всего лишь любопытно. Вряд ли он делает это потому, что вдруг решил запасть на мужика, а мне вот не хочется еще раз попадаться на эту удочку. Правда, я знаю, что ничего не смогу с собой сделать, если голова опять отключится. Бебур усмехается, принимает у бармена стаканы и, докурив, тушит сигарету в стеклянной пепельнице — они долго молчат, пока Арсений пробует свой глинтвейн и с флегматичной мечтательностью втыкает в беззвучного «Гарри Поттера» над барной стойкой. Невпопад думается, что Распределяющая шляпа отправила бы его в Гриффиндор, потому что, ну, слабоумие и отвага, а он всегда так хотел быть в Слизерине. Они же там непрошибаемые вообще, авада кедавра нахуй. — Дурак, который осознает, что он дурак, уже не дурак, — Андрей пожимает плечами и утыкается носом в стакан, неодобрительно наблюдая за большой компанией, валившейся в помещение и разом занявшей почти все пространство вокруг. Вот так хочешь поаутировать, а в новогодние праздники даже в таких местах случается социально активная жопа. — И что думаешь делать? — Да ничего. — Арсений сползает вниз по дивану. — Смысл мне что-то делать, нам летать вместе осталось ну месяц максимум, пусть все идет своим чередом. Это знаешь, как с аэрофобией. Ты можешь бояться летать, пока не начинаешь понимать, что если тебе суждено в самолете разбиться, ты разобьешься, боишься ты этого или нет. Ну и смысл бояться? А в самолете разбиваться не страшно, все равно в большинстве случаев ты ничего не почувствуешь. Все происходит быстро. — Угу, — мычит Бебур. — Только когда тебе жизнь портят, это нихрена не быстро, и умираешь ты не сразу. Ладно, ты прав, пусть все идет своим чередом. В конце концов, глупо было бы всех людей мерить Русланом. — Это верно. Арсений не совсем осознает, зачем ляпнул Бебуру про этот поцелуй, но все же, наверное, признается самому себе — как бы спокойно он ни воспринял порыв Антона, мысли о нем все равно отказываются уходить и раз за разом всплывают в попытках понять мотивы и уговорить себя, что это ничего не значит. Да, они общаются уже ближе, чем просто коллеги, и Шаст знает теперь про него немало — но достаточно ли, чтобы проявить интерес? И вообще, нужны ли причины, чтобы к кому-то потянуться? В принципе, в раздел вечных вопросов философии Арсений внес бы и этот в том числе. В стиле «разделен ли мир на дух и материю, а если да, то что такое дух и что такое материя? Подчинен ли дух материи? Развивается ли вселенная по направлению к некоторой цели? Стоит ли трахаться с натуралом?». Из размышлений Арсений выдергивает рука Бебура, вцепившаяся в его предплечье — Арс вздрагивает и переводит взгляд в ту сторону, куда Андрей выразительно косит своими прекрасными грузинскими глазами. У барной стойки среди людей, которых за последние полчаса набилось прилично, стоит что-то сильно долговязое, и Арсений лениво думает, что случился мем. — Это не Шастун, случаем? — Бебур возвращается к пачке сигарет, а Шаст (а это действительно он, насколько Арсений может судить по светлой макушке, дутой куртке и знакомым ярким кроссовкам) разговаривает с барменом и разглядывает меню. Гарри на экране на парселтанге разговаривает за жизнь с раковиной в женском туалете. — И откуда он только про это место узнал. Арсению кажется, что все это всратый сюр на тему того, как удивительно умеют складываться звезды, но он все-таки подозревает, что звезды тут совсем не при чем, а вот совпадающий график и неосторожный пост в инстаграме про этот бар — вполне себе да. Более того, Арс припоминает, как Антон однажды обмолвился, что живет где-то в этих краях — так что сосите, звезды. Арсений тут же заходит в инстаграм и проверяет сториз: и да, на днях он случайно закинул туда воспоминание годовой давности, где писал про этот бар. Антон замечает их только когда уже получает свой стакан пива — и сам, видимо, достаточно искренне теряется. — Не ожидал, — бормочет, перехватывая стакан поудобнее, буквально как самое дорогое. — Вас тут встретить. Арсений просто смотрит на него и кивает, и они все втроем кажутся здесь телами почти инородными, словно вокруг должен быть не бар, а брифинговая или кабинет врача перед досмотром на рейс. И одеты они должны быть в форму с туго затянутыми галстуками и галунами на рукавах пиджаков, а не в джинсы и свитера. И Бебур должен быть в белом халате, а не со стаканом грога в руках и сигаретой между зубами. — Садись, что стоишь, — Андрей улыбается и тушит сигарету. — Все равно места тут больше нет. Если так будет продолжаться, придется сменить место для аутирования. — Мне друг бар посоветовал, — ляпает Антон, не подумав, и Арсений фыркает. — Передавай ему привет. Арсений подпирает рукой голову, наблюдая за Антоном, которого понятливый Бебур утягивает в разговор — видимо, замечает, что Арс даже не собирается как−то способствовать дружественной атмосфере. Не то чтобы он зол, потерян или вообще испытывает что-то плохое — скорее просто невольно абстрагируется, потому что Шаст, как ни крути, возвращает его в не самые приятные воспоминания. И меньше всего хочется думать об этом всем как о какой-то травме, потому что это не так: взрослый уже мальчик, разобрался во всем и ответил на все вопросы перед собой и даже окружающим (лол) миром. Но осадочек остался. Бебур прекрасный, Бебур понятливый и делает все за него, разруливая неминуемую неловкость, и Арсений благодарен ему до усрачки. Выграновский, наверное, на его месте тут же начал бы на всякий случай бычить, заваливать неудобными вопросами и пытаться вывернуть Шастуна наизнанку — а этот просто сидит, беседует, предлагает сигарету и ни одним жестом не показывает, что он обо всем уже знает. Арсений смотрит на загоревшийся входящим звонком телефон — и что Позову нужно в такое время? — и, извинившись, уходит в сторону туалетов, где совсем тихо и можно спокойно поговорить. Хоть тут людей нет, потому что в самом зале уже можно ебануться; Арс грешным делом думает, что, в принципе, можно на всех сайтах в отзывах к этому бару написать, какое он говно, чтобы сюда и дальше никто не ходил. Позов звонит предупредить о ближайших учебных пожарных тревогах, и в этом весь Димка: ему совершенно все равно, в какое время и в какой день звонить, если дело касается безопасности. И если он узнал о чем-то важном в два ночи, можно быть уверенным, что именно в два ночи он и позвонит, игнорируя мессенджеры, в которых Арсений может не отвечать целыми сутками. Арсений терпеливо выслушивает нудные нотации, обещает точно (точно-точно, Дим, точно-сука-точно) просмотреть высланные ему материалы и спрашивает про Катю и детей; голос Димы ощутимо теплеет, когда заходит эта тема, и Арс, улыбаясь и слушая, моет руки и не замечает, как дверь в туалет открывается и заходит Антон. Вообще не замечает, пока не заканчивает говорить, а потом чуть не роняет телефон — Шаст, вопреки природной рукожопости, умудряется его поймать, пока тот уверенно скачет по джинсам вниз. — Рукохуй, — сообщает Антон, возвращая телефон Арсению. — Не хотел тебя пугать. — Да как ежа голой жопой, — Арс, сунув телефон в карман, запоздало замечает, что Шастун не особо рвется к туалетной кабинке, а значит, с состоянием мочевого пузыря у него явно все в порядке. — Ты что-то хотел? Стоять почти вплотную друг к другу, когда с одной стороны подпирает закрытая дверь туалета, а с другой раковина, не очень удобно, пусть вроде и не совсем чужие друг другу люди — хотя это вам не в кабине пилотов сидеть, разделенными приборными панелями и рычагами. — Да, — выпаливает Шаст и кивает словно бы для достоверности. — Вы встречаетесь? Если бы у Арсений в руках был стакан, то горячий вишневый сок, названный безалкогольным глинтвейном, пошел бы у него носом — а так только остается стоять и обтекать. В смысле, водой с мокрых после умывальника рук. — Что? С Бебуром? Что ты несешь? — Фыркает громко. — Бебур слишком хорош, чтобы с ним встречаться. — А я? Арсений чертыхается, потому что все-таки роняет телефон, за которым полез мокрыми руками — ну о чем тут может идти речь, если чему быть, того не миновать? Можно тысячи раз ловить телефон на коленях, у земли, за наушники, но он все равно разобьется, если ему суждено; можно бесконечно бояться летать и все равно разбиться в самолете, если так суждено. Можно бесконечно избегать влюбляться, но все равно встрять по самые бакенбарды, если так было задумано изначально. Экран айфона идет сеткой трещин. — Что ты несешь, — повторяет Арсений грустно и скорее утвердительно, чем с вопросом; Антон выглядит серьезным и, блин, даже не пытается оправдаться, потому что глупо все совсем получается, как в кино. Они стоят в тесном туалете, тут тихо, как в вакууме, и только подтекающий бачок унитаза напоминает, что жизнь все еще идет. — Но ты, конечно, не так хорош, если тебе интересно мое мнение. Антон, улыбнувшись, отступает, натыкается лопатками на дверь туалета — растрепанный, уютный какой-то, глаза бегают по лицу Арсения, будто найти там что-то пытаются; совсем другой, нежели в составе экипажа на рейс, когда сосредоточенно готовит авионику к полету. Арсений же плюс-минус всегда остается КВС. — Ты извини, — говорит Шаст негромко, и Арс понимает, что его не будут держать, попытайся он сейчас уйти. И от разговора, и в принципе. — Просто меня к тебе тянет, как будто… Как будто, я хуй знает, стою рядом с работающим двигателем. Понимаешь? Арсений понимает, что двигатели 777-го Боинга в рабочем состоянии имеют пятиметровую мертвую зону, и, если стоять ближе, можно случайно оказаться уже не человеком, а перемолотым в мясо комком кишок и извилин. Если они есть, конечно. Арс сдавленно усмехается собственным мыслям и проводит рукой по лицу, прежде чем поднять на Антона глаза и посмотреть прямо, не скрываясь. — Правила безопасности тебе в помощь, Шаст, — Арсений улыбается так, будто они над горными ущельями Инсбрука летят, и от красоты низ живота сводит непошлой тягой. — Если спираль на турбине не двигается, то можно подходить. Треснутый экран айфона загорается, и Арсений автоматически открывает сообщение, уже выходя из туалета. От: Бебур (20:58) Хорош сосаться, выходите Святой человек, даже названивать не стал.***
До конца новогодних праздников они успевают слетать еще два среднемагистральных рейса, и ничего словно бы не напоминает о новом году и разговорах в тесном барном туалете; разве что Арсений ловит иногда на себе долгие задумчивые взгляды Антона, но никак их не комментирует — в конце концов, человеку иногда нужно побыть наедине со своими мыслями. Даже во время полета они общаются редко, хотя иногда Арс заводит разговор — большей частью, о небе. О самолетах и о том, как иногда интересно все получается, когда Антон рассказывает, как уехал из Воронежа ради идеи податься в пилоты. Иногда Арсению кажется, что у них только так и бывает — если хочешь в небо, приходится чем-то жертвовать. Порой родным городом, порой личной жизнью, чьим-то одобрением, временем или даже семьей, как было с самим Арсом. Антон уезжал из Воронежа, Арсений бежал из Омска и от собственной семьи, а сейчас они оба поднимают в небо крылатый Боинг — и после приземления Антон протягивает Арсу руку. Просто сжимает прохладные пальцы в своих, горячих, и спустя несколько мгновений отпускает. Время летит на крейсерской скорости, и Арсению кажется, будто они вот так уже полжизни вместе летают, а не каких-то условных полтора месяца, только странным это уже не воспринимается: Арс успевает узнать каждую привычку и каждый жест, сопровождающий Антона от первой до последней секунды полета, когда стойки шасси касаются взлетно-посадочной полосы. Когда система полетов ставит их экипаж снова на Пекин, в Москве скачет погода, ударяясь в сильный минус, и Арсения все выходные противно мутит — он даже не может сесть за руль и приехать к Андрею; в конце концов, тот приезжает сам, чуть не прописывает по морде за отсутствие дома нормального тонометра и уходит в аптеку. Настроение совершенно падает туда же, куда и погода, когда Бебур кидает ему на стол таблетки и говорит, что лучше подписать отказ от полета, чтобы не было мучительно больно. — Тупица, — бросает, когда Арсений упрямо отказывается. — Осел, блядь. Вот эти таблетки по половинке после еды. Конечно, двух дней Арсу не хватает, чтобы нормально восстановиться, но он все равно на чистом упрямстве собирается на рейс, проходит досмотр и идет к дежурному врачу — Бебуришвили, знающий Попова, как облупленного, просто не стал даже пытаться воззвать к разуму, прекрасно понимая, что это сделают за него. И действительно — дежурный врач, измерив Арсу давление, качает головой и просит подписать бумагу об отказе на рейс. — Увы, я не могу допустить вас до полета, — врач протягивает ему документ, и Арсений зажмуривается, пытаясь прогнать круги перед глазами. Идиот, знал ведь, что так будет, да и сам в итоге не полетел бы, потому что не имеет права рисковать — но зачем-то все равно поперся в аэропорт. — Вот здесь подпись, Арсений Сергеевич. Я доложу диспетчерам, они вас заменят. Арсений выглядит расстроенным, когда они вместе с Антоном заходят в брифинговую, и Шаст кладет руки на его плечи, заглядывая в лихорадочно блестящие глаза — да, с самочувствием тут явно не порядок, в отличие от природного ослиного упрямства. Он держит руки на Арсовых плечах чуть дольше положенного, разглядывает бледное лицо чуть внимательнее нужного, и Арсений тихо вздыхает, потому что слабость накатывает такая, что только руки Антона его и держат. — Я такси тебе вызову, — шепчет Антон, и Арсений покачивается, утыкаясь лбом в его плечо. — Машину могу тебе сам потом пригнать, когда вернусь, если ключи мне оставишь. Арсений уже и думать особо не в состоянии ни о чем, кроме половинки таблетки, забытой дома, и постели в темной спальне, потому что от яркого света брифинговой режет глаза. Шаст вызывает ему такси, второй рукой продолжая обнимать за плечи, и диспетчер присылает к ним командира на замену. В брифинговую с полетным заданием в руках заходит Руслан.