Боинг-Боинг

      Арсений открывает было рот, потому что ему вдруг есть, что сказать, но не успевает даже пикнуть: Антон, накинув на него пальто и обняв за плечи, уводит из брифинговой, обогнув Руслана, а затем и вовсе тянет из терминала на свежий воздух. Шаст, рассудив, что времени в запасе еще достаточно, решает проводить Арса до такси — черт знает, что может произойти с ним в таком состоянии. Арсений еще и Бебуру звонить отказывается, упрямится и вообще ведет себя достаточно противно — Антон, закатив глаза, отбирает у него телефон и звонит Андрею сам, просит разобраться с «этим долбоебом».              — Напиши мне, когда будешь дома, — Антон заглядывает на заднее сидение к забившемуся в угол Арсению и забирает у него ключи от машины. — Авто пригоню завтра после рейса. Только не забудь, Арс.              Убер отъезжает от терминала, и Антон, сунув в зубы сигарету, стоит еще минуты три на улице — старается успокоить мысли; он переживает, потому что Арсений бледный, как полотно, и отказывается контактировать даже с Бебуром, а ему самому сейчас семь часов до Пекина и семь часов обратно делить кабину пилотов с Русланом, который не вызывает никаких других ощущений, кроме раздражения.              Белый в брифинговой тут же высказывает ему на тему опоздания, и Антон молчит, скидывая куртку и усаживаясь за стол — то, что полет будет не из приятных, становится ясно сразу. Руслан ведет брифинг резко и сухо, управляются они гораздо раньше и отбывают к самолету быстрее — и пока Антон проверяет приборы внутри, Руслан осматривает самолет и занимает место слева, молчаливым кивком веля заняться бортовым журналом. Антон на этот почти пренебрежительный кивок ничего не отвечает, только поджимая губы и незаметно кривясь от практически ощутимого в воздухе раздражения.              Руслан запускает автопилот раньше, чем лайнер занимает эшелон, и Антон снова ничего не говорит — это право КВС; Шасту вообще не нужно много времени, чтобы понять, что за фрукт этот Белый — ни о каком равноправии и умеренной мягкости, свойственной Арсению, тут не может идти и речи. Шасту неуютно; это глупо, потому что пилот должен уметь работать в абсолютно любом составе экипажа, но это не тот дискомфорт, который можно было бы назвать, скажем, профессиональным.              Это дискомфорт, когда кому-то хочется хорошенько проехаться по ебалу.              За все то время, что Белый поднимает Боинг в небо и занимает эшелон, они не говорят друг другу ни слова, кроме обсуждения показателей во время взлета и движения на эшелоне. Антону хочется накинуть к крейсерской скорости вполовину больше узлов и мчаться в Пекин так, чтобы пятки сверкали, а потом так же быстро мчаться обратно, чтобы это все поскорее закончилось. С Русланом в небе тяжело: если Арсений летает, оглаживая пальцами штурвал на взлете, то Белый словно гонит фуру по федеральной трассе. Это не плохо и не хорошо, это просто по-другому, но когда Руслан недовольно поджимает губы во время руления, едва диспетчер велит свернуть на рулежную дорожку С3 вместо С4, Шаст вспоминает Тенерифе.              — Что, уже приласкал его бедовую голову?              Говорить Белый начинает внезапно, когда Шастун уже решает, что все обойдется без обмена любезностями. Впрочем, судя по выражению лица Руслана, когда он зашел в брифинговую, надеяться на это было глупо — пусть даже Антон обнимал Арсения вынужденно, потому что тот едва стоял на ногах, и пусть даже хотел бы сделать это нормально.              — А тебе, я вижу, очень интересно посмотреть на результаты твоей самодеятельности, — хмыкает Антон, не поворачивая головы. Делает вид, что сверяет показания приборов, хотя делал это полминуты назад, но какой только хуйней не займешься, лишь бы не провоцировать себя на скандал.              — Кто бы сомневался, что он все растрындел, едва появились свободные уши, — Руслан не звучит озлобленно или презрительно, разве что усмехается нечитаемо, откидываясь на спинку сидения. Антон ловит себя на мысли, что Руслан Боингу не идет — ему бы летать на каком-нибудь Ту-154 или, знаете, ХББ. Ничего личного. — Очень похоже на Арсения.              Шаст все-таки к Белому поворачивается, не сумев скрыть удивления — Руслан действительно не звучит так, будто зол; он хмурится и выглядит скорее расстроенным, а Антон краем сознания не может понять, что Арс вообще нашел в этом человеке. Опять же, ценитель мужской красоты из Антона так себе, но ведь Белый по итогу и человеком-то оказался какашкой.              — Его дело что и кому рассказывать, — цедит Антон, немного нервным движением зачесывая волосы назад. — По крайней мере, он не делает это на весь аэропорт, а?              — Не суди только с одной колокольни, — Белый дергает плечом. — У меня были свои причины, и я уж точно не собираюсь перед тобой отчитываться, малой. А ты уже поплыл, да? Не осуждаю, с Арсом сложно не поплыть. Иногда мне кажется, что все мы натуралы до первого Арсения.              И пусть звучит это даже забавно — и тем забавнее, что в кабине пилотов 777−го Боинга на высоте одиннадцать с половиной тысяч метров — именно сейчас Антону особенно сильно приходится сдерживаться, чтобы случайно не оставить экипаж без КВС. Но, в целом, никакие уставы и правила не мешают Антону начистить Белому ебало уже после того, как они окажутся вне брифинговой после разбора полета.              — Злишься, — Руслан кивает самому себе как-то довольно и утвердительно, принимая сообщение от ближайшей диспетчерской вышки по внутренней системе. — Значит, поплыл, иначе похуй было бы. Да только Арсений как птица ебаная, вертихвостка, в руках хрен удержишь. Ветра в голове больше, чем хуев в заднице. Снижаемся на эшелон 340.              — Снижаемся на эшелон 340, — повторяет Антон указание диспетчера, подтверждая корректность, и отключает связь. — Я бы тебе ебало набил, не будь мы сейчас в самолете.              — Не сомневаюсь, — хмыкает Руслан спокойно. — Как только поймешь, стоит ли Арсений того, чтобы бить мне ебало, я весь твой. Не в последний раз видимся.              Остаток полета они проводят в молчании, и разве что при снижении, когда Руслан принимает решение зайти на посадку по автопилоту, Антон оспаривает и требует повторного согласования с диспетчером условий принимающего аэропорта. Белый недовольно кривится, но вовремя вспоминает про коллегиальность — диспетчер отклоняет запрос из-за сильного бокового ветра, и Руслан сажает Боинг в ручном режиме, не сказав Антону на послеполетном брифинге ни слова.              Шасту глубоко посрать — едва оказавшись в относительной близости к вайфаю, он тут же подключается и проверяет все мессенджеры, мыслями возвращаясь к Арсению.              

***

             — Сука, ты иногда бываешь такой тупой, что мне вскрыться хочется. Замолчи. Реально, просто молчи, не беси меня. Ты в курсе, что я с дежурства из-за тебя отпросился? Арсений, заткнись. Я не могу сидеть с тобой и следить, чтобы твоя царская жопа делала все по графику. У меня работа, Арс. Я звоню Выграновскому.              — НЕТ!              — Арсения ответ. А я знаю, почему ты не хочешь. Потому что Эдик, в отличие от меня, тебя слушать не будет и ногу тебе в жопу запихнет, если будешь рыпаться. Все, лег и лежишь.              Арсений послушно натягивает одеяло на нос, наблюдая, как Бебуришвили ходит по квартире и убирает разбросанные вещи, скинутые впопыхах, потому что плохо было так, что пришлось сразу лечь. Андрей даже вроде готовит что-то и раскладывает на видном месте лекарства, говорит, что это все — ебать тебя в рот, Арсений — не освобождает от нормального обследования и МРТ. Андрей просто вечная добрая фея, а Выграновский, пообещавший приехать через два часа, явно будет вести себя, как орк, и обязательно съест всю его еду.              — Антон с Русланом полетел, — говорит Арсений вдруг тихо. — Диспетчеры меня на него заменили.              Бебур отвлекается от своей рутины и, обернувшись, вздыхает — сразу замечает, как Арсений меняется в лице; присаживается на край кровати и прикрывает голое Арсово колено, выглядывающее из-под одеяла.              — И за кого из них ты сейчас боишься больше? — Хмыкает Андрей, находит руку Арсения и почти привычно наощупь измеряет пульс. — Не думаю, что надо переживать на этот счет. Напиши Антону, он же просил тебя. Мне кажется, он реально волнуется.              Арсений качает головой, словно пропуская мимо ушей все, кроме того, на чем он зациклен сам; все никак не может успокоиться, потому что сразу все навалилось — и скачки давления, и отвод от рейса, и Руслан, которого именно сейчас угораздило быть на дежурстве.              — Ни за кого не боюсь, на Руслана мне вообще похер, ты же знаешь, — Арс дергает ногой, когда чувствует прикосновение холодных пальцев Бебура, пока тот прикрывает одеялом коленку. Настоящий хирург — руки вечно ледяные, как скальпель. — Просто не хочу, чтоб Рус наплел Антону про меня всякой хуйни.              — Начнем с того, что ничего плохого ты тогда не сделал, — говорит Андрей, агрессивно написывая кому-то в телефоне. Жмет на иконку полученного голосового, и телефон орет голосом Выграновского «В ПИЗДУ ВАС». — Эдик скоро приедет. А закончим тем, что этот твой Антон, походу, вообще не склонен ничему верить, раз уж слухи насчет того, какой ты хуевый, его не тронули.              — Не сделал, — согласно дергает плечом Арс. — Просто хотел быть свободным. Но это и тогда не мешало Русу перевернуть все с ног на голову.              — Такой человек, что поделать.              Бебур встает и, глянув на часы, начинает собираться, оставляя Арсения в ворохе одеял и сумбурных мыслей — и периодические скачки давления порядка в голове не добавляют. Правда, в целом Арс все равно выглядит куда лучше, и нет особых сомнений, что он снова попытается рвануть в следующий рейс. По крайней мере, по собственной инициативе Арсений отлеживаться не привык — только если дежурный врач отправит в лазарет.              — Я тебя запишу на МРТ и скину время, не пропадай, — Бебур треплет Арсения по торчащей из-под одеяла вихрастой макушке. — Береги себя, Арс. Это ведь не шутки.              «Береги себя» и «это ведь не шутки» — это так про Бебура, так про его суть и про его все, что Арсений даже находит в себе силы улыбнуться в пустоту квартиры, когда за Андреем закрывается дверь. А улыбаться вообще хочется в последнюю очередь, потому что Арсений все никак не может унять иррационального напряжения: Антон ведь сейчас на одном борту с Русланом делит кабину пилотов.              И черт с ним, ведь все взрослые уже люди, и Белый не осмелится ничего сделать — Арс с достаточной долей презрения к самому себе признается, что ему элементарно не хочется, чтобы Рус вешал Антону лапшу на уши. Арсению, в конце концов, не похуй, что Антон о нем подумает — а когда стало это самое «не похуй», вопрос уже другой.              Есть факт, и с ним надо работать.              Арсений тянется к телефону и открывает телеграм, чтобы написать Антону «привет, я дома, все хорошо»; пишет и смотрит на аватарку Шаста, на которой он в какой-то дебильной дутой куртке. Капюшон натянут поверх кепки, в зубах сигарета, и из этого темного пятна нагло светит широкая котовья улыбка. Арсений дописывает еще одно сообщение: «Мягкой посадки».              И проваливается в сон, уже не слыша, как Выграновский, матерясь, открывает своими ключами дверь, топает по коридору, заглядывает в спальню, бормочет «ну ты и уеба» и уходит на кухню.              Конечно, чтобы съесть всю его еду.              

***

             Пока экипаж отдыхает и готовится к обратному рейсу, Антон честно старается никак не пересекаться с Русланом, но тот словно назло делает все наоборот: то садится в гостиничной столовой за один столик с ним, пока пьет кофе, то просто смотрит (этого достаточно), то цепляется на тему заполнения бортового журнала, хотя он заполнен идеально и сдан диспетчерам. Шаст раздражается, смотрит волком и сливается в комнату отдыха, усаживаясь там в углу с телефоном — и ради того, чтобы на все это время уйти в онлайн, оплачивает безлимитный вход, а не жалкие положенные сорок минут.              У Шастуна руки чешутся позвонить Арсению и расспросить его обо всем, потому что волнение царапается противно, и это, по большому счету, чувство почти новое — Антон очень давно ни за кого не волновался и не переживал. Оказывается, это не слишком приятно и порядком треплет нервы, но — даже забавно — иррационально греет изнутри.              Едва Арсений появляется онлайн, и Антон нажимает на кнопку онлайн-вызова, как в комнату отдыха заходит Руслан и садится что-то обсуждать со старшим бортпроводником; только вот Шаст кожей чувствует на себе тяжелый взгляд, потому что Белый все-таки не идиот и прекрасно понимает, с кем Антон разговаривает. И это бесит, это раздражает и взъебывает так, что Антон и сейчас готов мерзко поскандалить, хотя обычно за ним таких вещей не водится. Просто непонятно, какого черта Руслан все еще так на Арса реагирует.              Не перегорел? Плывет? Орет, бежит? Что, сука, тебе нужно? Антону бесяче.              Но с Арсением все в порядке: он даже скидывает Антону селфи, на котором сидит на кухне с ложкой супа во рту, а на фоне тусуется какой-то странный перец в черной гондонке и безрукавке, расписанный, как подъезд усть-залупинской пятиэтажки. Шаст проводит большую часть оставшегося на отдых времени в переписке, рассказывает про посадку — и Арсений надолго зависает, прежде чем прислать голосовое сообщение.              Что-то там шуршит на фоне, кто-то матерится, что-то с грохотом падает, и голосовое начинается с тихого вздоха.              — Ты молодец, Антон, — говорит Арсений, и Шаст буквально слышит улыбку в его голосе; ту самую, от которой стойки шасси отрываются от взлетно-посадочной. — Руслан, он… Достаточно самоуверенный, но мы всегда должны помнить о коллегиальности. Человеку свойственно ошибаться, поэтому второй пилот должен уметь иногда переставать видеть в КВС авторитет. Иногда, Шаст. Напиши, как сядете в Москве. Мягкой посадки.              Антон уменьшает громкость так, чтобы голос Арсения был слышен только ему, потому что наушники опять забыл дома — и после этого, кажется, у него не может быть никакой другой посадки, кроме мягкой. Шаст проверяет в сумке ключи от Арсеньевского «ровера» и пытается вспомнить точный адрес, решая пригнать машину сразу после рейса. К чему такая срочность — не очень понятно, но, наверное, Антону все-таки хочется увидеть Арса побыстрее и удостовериться, что все в порядке.              Когда это стало настолько важным — тоже понятно не очень, но есть факт, и с ним надо работать.              До самого момента посадки в Москве Антон с Русланом больше не поднимают никаких посторонних тем, кроме указаний диспетчера, и Шаст благодарен за это безмерно — время на пути домой летит быстрее, и его скорость близится к крейсерской скорости Боинга на эшелоне. На послеполетном брифинге, когда все документы оказываются заполнены и переданы диспетчерам и инженерам, Руслан благодарит экипаж и быстро подводит итог рейсу — и вроде остается всем доволен.              Антону на прощание он только сухо кивает, но тому совершенно посрать: на часах два ночи, и Шаст радуется, что отжал у Арсения ключи от машины. От Арса-то можно уехать на метро, а вот такси от аэропорта стоит дороже, чем купить себе Бэйби Боинг и летать на нем до самых дверей квартиры.              В машине у Арса — кто бы сомневался — пахнет духами, а еще находится вода и протеиновые батончики; Антон фоткает все это с лаконичным вопросом «я пожру?» и, получив утвердительный ответ, с чувством абсолютно выполненного долга забивает в навигатор адрес и едет к Арсению, откусывая шоколадку и думая, какого хрена тот не спит. Впрочем, это неудивительно — наверняка Арсений просто так же, как и многие из пилотов, не сразу вливается в нормальный режим после ночных рейсов.              Антон ведет «ровер», и ему кажется, будто он какую-то очередную условную дверь в жизнь Арсения открыл — вот так, держа руки на теплом руле, вдыхая запах салона и убирая в бардачок брошенные на переднем сидении солнечные очки с желтыми стеклами. Арсений здесь в каждой детали, и Антон вылавливает их с почти маниакальной внимательностью — все вплоть до гелевой елочки на зеркале заднего вида.              Во дворе многоэтажки оказывается всего пара свободных мест, и Шаст выбирает то, что поближе к нужному подъезду — это вообще единственное, что он запомнил в прошлый и единственный визит сюда, помимо того, что Арсений трижды послал его нахуй, потому что болело плечо. На звонок в домофон Арсений отвечает почти сразу и дверь открывает заранее — Антон, звякнув ключами от машины, переступает порог, и Арс протягивает ему руку для рукопожатия.              Арсения хочется обнять, потому что произошло одновременно слишком много и слишком ничего, но кто Шастун такой — а Арс стоит перед ним домашний, растрепанный, улыбается и отступает, пропуская в квартиру.              — Заходи, поешь хотя бы нормально, — Арсений указывает кивком на вешалку. — Андрей меня так едой обеспечил, что даже у Эдика не получилось съесть все. А ты, в конце концов, избавил меня от необходимости ехать за машиной. Эй! Руки помой.              Шаст аж подпрыгивает, но поспешно заруливает в ванную, долго оттирает свои конечности с мылом, умывается прохладной водой, чтобы хоть немного смыть пыль семичасового полета, и смотрит на собственное отражение — заебанное, серое, но какое-то аномально умиротворенное.              Арсений зовет его с кухни, и все это очень странным ебнутым паззлом пытается сложиться у Антона в голове: вроде бы ничего особенного, он просто сделал жест доброй воли и пригнал Арсению оставленную в аэропорту машину, Арсений просто из вежливости предложил ему перекусить, Антон просто из вежливости согласился — но уютно от этого так, что, сука, хочется, чтобы Арса отстраняли от рейсов почаще.              Если это, конечно, будет гарантировать такие странные полуночные тет-а-теты. Но даже идиоту очевидно: оставлять Арсения без неба — хуже смертной казни.              — Как рейс? — Спрашивает Арсений тихо, и голос проседает, потому что Антон стоит совсем близко и садиться не спешит. Арс поднимает на него глаза, встречается взглядом — таким теплым, что хочется нырнуть с разбегу, как в теплую нагретую солнцем речку. — Все нормально прошло?              — Да, — Антон кивает и улыбается, все-таки заставляет себя сесть за еду, хотя рассматривать Арсения и пытаться прочитать его мысли оказывается занятием куда более прикольным. Вот именно, знаете, прикольным, потому что прочитать там все равно ничего нельзя (то ли пиздец много, то ли пиздец ничего), но Шаст все равно раз за разом старается. Что такое безумие? Безумие — это точное повторение одного и того же действия. Раз за разом, в надежде на изменение. — Ну, кроме того, что Руслан хотел посадить нас на автопилоте, а полоса в Пекине под углом идет. Вспомнил, как мы с тобой летали.              — Надеюсь, он не разводил с тобой никаких философских разговоров, — Арсений вроде и улыбается, но Шаст угадывает в этой улыбке явное напряжение. — В том числе и про меня.              Антон молчит, занявшись едой (если благодарить за такой провиант надо Бебура, Шастун лично готов выслать ему сто одну розу и пригласить на свидание, если он тоже из этих, как их, ну, радужных), и дает Арсению целую минуту помяться и показать, до какой степени он успел за это время загнаться на этот счет. По Арсу видно — ему важно, и Антон не видит смысла врать.              — Он говорил, — отвечает Шаст, вздохнув. — Мне просто, знаешь, показалось, что его до сих пор не отпустило.              Арс скрещивает на груди руки и отводит взгляд, с преувеличенным интересом рассматривая рыжие фонари за окном, и Шаст его не прерывает — он банально проголодался и позволяет себе какое-то время думать исключительно о содержимом тарелки. Это сложно, потому что есть масса вопросов, но Антон справляется — еда вкусная, и она гораздо вкуснее, чем в самолетах, хотя там их тоже кормят неплохо. Антон тупит и решает уточнить:              — Это ты готовил?              — Блин, да нет, конечно. Это Бебур. Я тут главный только по заказам пиццы.              Антон хмыкает, утыкаясь в тарелку, и Арсений включает чайник, принимаясь рыться на полках в поисках чая — здорово отвлекает, чтобы не смотреть на Шастовы руки, опять увитые килограммом колец и браслетов. Удивительно, как резво он после каждого рейса снова навешивает на себя всю эту бижутерию — без нее вне летной формы Арс Антона еще ни разу не видел.              Это красиво.              — Что, разочаровался во мне? — Фыркает Арсений, указав на тарелку.              — Нет, что ты. Идеальных людей не бывает.              Арс заваривает чай (и запомнил ведь с первого раза, что Шаст не пьет кофе), себе сыплет растворимой арабики в кружку, потому что заморачиваться с кофеваркой лень; молчит долго, до последнего буквально, пока Антон не встает и не навостряет лыжи к раковине мыть за собой посуду. Арсений ему не мешает — ну смысл.              Мыть посуду он любит больше, чем готовить, но в целом тоже не очень. Другое дело — нестись на всех порах в аэропорт и поднимать в небо Боинг.              — И что ты, — спрашивает Арсений наконец, явно переступив через себя. — И что ты думаешь насчет этого всего?              Шастун пожимает плечами, вытирая руки найденным тут же полотенцем — он вообще ведет себя так естественно, будто не второй раз у Арса в квартире, а живет тут уже полжизни; ну точно кот — только сделал шаг за порог, и все, ты уже тут на птичьих правах, а он соорудил себе лоток размером с Сахару.              Формулировка вопроса у Арсения выходит максимально ебанутой, но Антон его понимает, потому что в голове примерно такая же каша, пусть он и кажется спокойнее: здесь обо всем. О том, то было и чего не было, о том, что будет — или чего не произойдет; обо всем, что сказано и обо всем, о чем они промолчали.              Начиная от первых секунд нового года и заканчивая Русланом.              — Я ничего не думаю, — отвечает Антон, помедлив. — Кроме того, что снова хочу тебя поцеловать и, блядь, чтобы ты мне ответил, а не ломался, как целка.              — Я не ломался, — тут же говорит Арсений, даже паузы не берет. — Я давал время понять, нужен ли тебе вообще весь этот геморрой. Как и мне.              Антон дергает плечом почти раздраженно, думая, а не вывалить ли на Арсения весь тот пиздец, который на самом деле происходит у него в голове — благо, что он умеет с такими вещами справляться. Хотя да, дико хочется взять Арса за шкирку и как котенка ткнуть носом в говно — кто это сделал? Кто? Кто это со мной все сделал? Антон этого, конечно, не сделает, потому что понимает: вряд ли Арсений виноват, что он, Шаст, так странно умудрился в него упасть.              — Не знаю, Арс. Я всегда между вариантами «сделать и пожалеть» и «не сделать и пожалеть» выбираю сделать. Часто жалею, но лучше уж так. Хуй знает, может, я что-то хорошее пропущу, если не сделаю, а я пропускать хорошее не люблю.              Арсений стоит напротив Антона, упершись поясницей в кухонный гарнитур позади себя — голова опущена, растрепанная отросшая челка падает на глаза; не нужно быть психологом с высшим образованием, чтобы понять, как ему до сих пор бывает непросто, как он, возможно, хотел бы начисто стереть все из памяти (и плохое, и хорошее), все желания и мотивы выжечь начисто.              И насколько невозможно это для памяти и разума (и той штуки внутри, которую Платон описывал незримой, возвышенной и божественной); для памяти и разума, которые раз за разом возвращают туда, откуда Арсений старательно уходит — улетает на своем Боинге.              Антон, наконец, решается хотя бы встать и сделать шаг навстречу — подходит ближе, останавливается и кусает сосредоточенно губу, пытаясь понять, что он сейчас хочет сделать. Все последние недели он в чистом и честном ахуе от всего, что — очевидно, невольно — делает с ним Арсений; от всех мыслей, которые вызывает, от всех желаний, которые Антон раз за разом фиксирует в своем воспаленном сознании. Конечно, Шасту уже далеко не семнадцать, когда желание потрогать чей-то член может вогнать в экзистенциальный кризис, и он не планирует ударяться в драму — но разобраться в себе (и в Арсении, потому что причина очевидна) было бы неплохо.              Антон протягивает руку и касается пальцами его скулы — аккуратно, почти невесомо, будто спугнуть боится; ведет линию вниз, очерчивая тень, ниже к щеке, скользит по линии нижней губы. Кожа под пальцами колется пробивающейся жесткой щетиной — Арсений вскидывает на Шаста взгляд, и тот поджимает губы.              — Не отталкивай, — говорит Антон предупреждающе. — А то я вижу, что ты уже готов мне всечь. Дернешься — я тебе сам всеку.              И Арсений вдруг улыбается едва заметно, но в улыбке этой больше, чем в тысяче других, куда более широких и светящих, и у Шаста внутри обрывается что-то делающее его полноценным человеком — обрывается и оставляет одни куски, паззлы и осколки, которые и собрать-то может только тот, кто разъебал. В голове непрошеные кадры новогодней ночи, заснеженные терминалы и Боинг на стоянке, раскрывший огромные белые крылья — и Арсений в форменном пальто с четырьмя золотистыми галунами, усмехающийся невесело и не отвечающий на его, Антона, поцелуй.              В этот раз Арсений целует его сам — подается навстречу в почти отчаянном бездумном (или наоборот — сотни раз обдуманном) порыве, касается сухих губ и тут же замирает, даже не закрывая глаз, потому что сердце глупо пропускает удар. А Антон что — Антон улыбается и скользит пальцами за ухо, зарывается в волосы на затылке и тянет ближе к себе, отвечая мягко и аккуратно. Арсу приходится чуть приподняться, чтобы углубить поцелуй — и через несколько мгновений, чувствуя ответ, он расслабляется и прикрывает глаза, и Шаст обнимает его за пояс, не давая отстраниться слишком быстро.              Арсений и не спешит — аритмично заходящееся сердце успокаивается, а мысли как будто капитулируют и расползаются в стороны, пока Арсений ощущает на своих губах мягкие изучающие прикосновения.              — Надо же, — негромко говорит Антон, улыбается, когда Арсений все же отстраняется и поднимает на него взгляд. — И мир даже не рухнул.              — Черт его знает. Может, и рухнул.              А мы просто не заметили. Арсению вдруг очень не хочется, чтобы Антон убирал руки и отпускал его из объятий, потому что в них не то что тепло — а горячо и уютно, будто кто-то позаботился нагреть плед на батарее и укутал им с ног до головы.              На часах уже три утра, и у Антона почти невольно закрываются глаза.              — Я поеду, Арс, — хриплый шепот где-то у уха, и он пускает по телу физически ощутимый ток. — Спать хочу ужасно.              Арсению приходится вынырнуть из ситуации, неохотно и заторможенно, но он все-таки выныривает и смотрит на Антона скептически — и, вывернувшись из рук, спокойно направляется в сторону гостиной. Для него-то все очевидно, а вот Антон, кажется, продолжает играть в благородного рыцаря, хотя уже не раз и не два нарушил кодекс.              — Да глупостей не говори, какая необходимость? Как будто у тебя там семеро по лавкам. Утром и поедешь.              Сил и желания спорить с Арсением нет, и Антон только глупо улыбается — ловит свое отражение в темном кухонном окне, машет ему, ошалелому, рукой и просит Арса покурить у него на балконе, чтобы закрепить чувство завершенного гештальта.              Было какое-то такое — с момента свидания под крыльями Боинга в новый год.              

***

             С утра Антон действительно от Арсения уезжает.              Следующий рейс система формирует в Париж через несколько дней, и Арсений за это время успевает прийти в окончательную норму: МРТ и кардиограммы говорят, что он в полном порядке, но Бебур все равно недоволен режимом ухода за собственным здоровьем. Функцию птицы-мозгоклюя берет на себя Антон, который пишет Арсению каждое утро «как твое здоровье?», «я больше не хочу лететь с Русланом» или просто присылает всратый мем с попугаями. Глядя на этих попугаев, Арсений измеряет давление и пульс и отправляет показания Андрею.              Арсений, если честно, немного опасается следующей встречи с Антоном, потому что они очевидно что-то натворили — определенно, между ними происходит нечто, и отрицать это было бы глупостью — и теперь не очень понятно, что с этим делать. Шастун облегчает положение дел, потому что просто звонит и предлагает увидеться.              У Антона все просто: хочу увидеться — звоню и предлагаю увидеться, и это всегда спасает от вагона и маленькой тележки недомолвок и претензий. Здесь все взрослые люди, и лично Антону меньше всего хочется душевных метаний — пока хватает и того, что он молча охуевает от своих порывов по отношению к Арсу.              К Арсу, который действительно целуется так вкусно и долго, как Антон и предполагал; к Арсу, который, будто наконец получив волю, рассматривает его без стеснения, к Арсу, который в обычной жизни по-прежнему одевается так, что приходится следить, чтобы он не отхватил люлей. К Арсу, который стоит за его спиной, пока Антон тренирует на авиасимуляторе заход на посадку в Кранебиттен, невесомо держит руки на его плечах и указывает нужный дальномер.              В статистике Антона уверенно набираются часы налета, когда он понимает, что вместе им летать осталось совсем недолго — по крайней мере, скоро количество часов перешагнет ту цифру, когда комиссия в любой момент может принять экзамен и отпустить его в общую систему случайного формирования экипажей. Шаст уже слабо представляет себе, что такое летать с кем-то другим — и это, наверное, тоже не совсем правильно, потому что второй пилот должен уметь летать с абсолютно любым КВС.              Чтобы однажды стать одним из них.              Зато правильно — по крайней мере, Антону так кажется — кое-что другое: когда он в очередной раз при встрече, пока никто не видит, тянет Арсения к себе за рукав пиджака, украшенного золотистыми командирскими полосками, и мягко сцеловывает с его сухих губ улыбку.