амега — летать .mp3
god.name — sinonimi .mp3
Арсений делает шаг и, кажется, слышит, как подошва ботинка касается поверхности взлетно-посадочной полосы, потому что вокруг слишком тихо — только вдали гудят редкие порывы бокового ветра; при таком можно спокойно взлетать, думает он, для этого даже не нужны метеосводки. Вокруг темно, и пространство освещается только огнями вдоль полосы, выхватывающими фрагменты разметки, редкие островки снега на стоянке и полированные бока самолетных фюзеляжей. Арсений останавливается и оглядывается вокруг, по инерции зябко поводит плечами, хотя ему совсем не холодно. Он почему-то без верхней одежды и даже без пиджака, но порывы ветра от него далеко, а здесь никого нет: ни единого человека, ни единого автобуса и челнока, никого. Только он, взлетно-посадочная полоса и самолеты. Они стоят чуть вдали в ровный ряд, хвостатые птицы, все одинаковые, белые, и их двигатели закрыты чехлами; стекла кабин пилотов смотрят черными провалами, в них отражаются огни взлетно-посадочной. Арсений вглядывается и не видит там ничего, кроме пустоты, и это почти страшно — он видел это место сотни, тысячи раз, но никогда здесь не было так тихо. Терминал от этого места очень далеко, и Арсений не уверен, что он вообще есть. Он делает еще один шаг, и поверхность полосы снова отзывается тихим звуком шага. Арсений, Арсений, будто зовет кто-то; но вокруг никого, только самолеты смотрят черными провалами иллюминаторов. Крылья припорошены снегом, турбины закрыты, закрылки убраны, и на взлетно-посадочную полосу медленно начинает оседать снег, и он не тает. Она, наверное, холодная. Арсений медленно садится на асфальт, утыкаясь лбом в колено, и огни взлетно-посадочной окружают его прямыми полосами, но ни до одного из них он не может дотянуться. Огни вычерчивают прямые линии, теряющиеся в горизонте, и не освещают ничего, кроме белой разметки — и она тоже скоро сливается перед глазами в единое пятно. Двигатели самолетов молчат, и Арсений закрывает глаза, будто проваливаясь в глубокий колодец. Самолеты молчат.***
— Арсений Сергеевич, — слышится голос полицейского. — Вы задержаны до выяснения обстоятельств. Пройдемте с нами. У Арсения в голове звенящая тишина, когда он поднимает взгляд и смотрит непонимающе на окружающих людей — работники аэропорта, полиция, сотрудники службы безопасности; его, кажется, зовет кто-то по имени, и это не может быть никто, кроме Антона. Шаст, побледневший, так и стоит по ту сторону ограждения, вцепившись пальцами в холодный металл поручней: его к Арсению не пускают. — Велите диспетчерам сделать замену КВС, — Арс узнает голос заместителя начальника службы безопасности и рассеянно думает, почему Димы нет сегодня. Вроде он звонил накануне и говорил об этом, но в голове все путается, как будто кто-то доброй рукой переворошил все провода электроники во время сборки лайнера. — Рейс отправляется по расписанию. Арсений будто из воды выныривает и задыхается на секунду, оглядывается, ищет взглядом Антона, пусть ему и указывают уже на выход: там полицейская машина, Арс не знает, наверняка какие-то бумажки, допросы, у него смешались кони и люди, но в эту секунду он думает о другом. — Антон, — губы не слушаются, и слова выходят какими-то жалкими. — В Тивате… Всегда резкие порывы бокового ветра. Если бьет… В бок, то сразу уходите на второй круг. Договорить он не успевает, потому что Шаста подгоняют сотрудники аэропорта, нужно встретить другого КВС и передать ему все документы для согласования полетного плана; Арсения не слушаются ни губы, ни руки, ни ноги, когда он пытается идти за полицейским под взглядами работников и вызванных понятых, и ему кажется, что он по случайности попал в чью-то чужую жизнь. В чужую картинку, фотографию, глупую видео-зарисовку, потому что это все просто не может происходить с ним. За панорамными окнами терминалов с перерывом в несколько минут взлетают и приземляются самолеты, когда Арсений садится в полицейскую машину, обтирая рукавом парки грязный бок. Лица вокруг сливаются в единое скользкое пятно, а слова — в сплошную телеграмму без запятых и точек: протокол задержания, понятые, следствие, экспертиза, граммовка, кэ вэ эс. Арсений не отвечает на вопросы, которые ему задают по дороге, потому что не может вынырнуть из-под толщи воды, где он плавает в попытках высмотреть, что происходит на поверхности, и единственная здравомыслящая клетка мозга усмехается, что такими темпами ему могут приписать несуществующие диагнозы. Арсений только из дешевых фильмов про следаков знает, что такое КПЗ, да и то вроде сейчас это иначе называется — красивым словосочетанием «изолятор временного содержания», но одна хуйня из-под коня. Дорога мучительно долгая и мучительно ухабистая, и Арсений чувствует иррациональную злость: голова еще не работает толком, а злость уже закипает и толкается о стенки черепа в попытке выплеснуться, но получается только недовольно закусывать губы, глядя на незнакомые московские пейзажи за окном. Взлетно-посадочные полосы качеством будут получше — не все, конечно, но большинство. Самолет не машина, по дерьму взлетать не будет. Арсений не запоминает ни адреса, ни дороги, и все это время машинально трет плечо под паркой, царапая кончики пальцев о командирские нашивки на рубашке, и ощущает, как толща воды над головой понемногу исчезает — трезвость нужна как никогда, и сейчас с необходимостью ясного разума может сравниться разве что посадка в грозовую погоду. Арсений отворачивается, когда кто-то задает ему вопрос, и смотрит в окно у кабинета следователя; подождите пять минут, да-да. Тиват. Арсений не может ответить на вопрос, потому что здесь и сейчас его нет — он там, в кабине пилотов, сверяет полетное задание и слушает чек-лист, зачитываемый Шастом. Кого поставят командиром экипажа? Что с грозовым фронтом и скоростью бокового ветра? Установят ли адекватную визуальную связь со взлетно-посадочной? Проверили ли демпфер рыскания дважды, как он просил? Механизм памяти странный и непонятный, и сейчас она почему-то услужливо подсовывает Арсению новогоднюю ночь, когда они с Антоном на стоянке, и их новый год, наверное, еще полнее, чем у тех, кто встречает его с елкой и бенгальскими огнями — у них тут ни елок (разве что в терминале), ни огней (разве что на взлетно-посадочной), зато Боинг огромный на расстоянии вытянутого крыла, снег нетающий и какая-то тогда Арсению тоже на секунду так показалось точка невозврата. Новый год они встречают на твердой земле. — Арсений Сергеевич, — слышится чей-то незнакомый голос, и Арсению странно, почему в таком случае он зовет его по имени. И еще более странно, что он в принципе сейчас задумывается о такой чепухе одновременно с демпфером рыскания. — Понимаю, ситуация для вас неожиданная, однако попрошу все-таки пройти в кабинет для оформления протокола задержания. Арсений смотрит на следователя только когда садится за стол под пристальным вниманием зашедших вслед за ним полицейских, и ему начинают задавать дежурные вопросы и составлять протокол; все, на чем заканчиваются познания Арса — вроде нужно обязательно просить копию протокола для себя. Зачем она нужна? Могут не дать? Почему? Проверили ли, сука, демпфер? Следователь поглядывает на него исподлобья, заполняя какие-то документы, и Арсению становится зябко даже в теплой куртке — и пусто даже с учетом того, что у него внутри все системы органов, сердце и мозг. Кажется, постучи по виску, и получишь стеклянный звон эхом — такой же, как если постучать по стеклянным кукольным глазам. У кукол они тоже часто голубые, и Арсений вообще за это кукол не любит. — Это, — голос вдруг решается послушаться, и Арсений выдавливает слова из себя с силой, давится ими и задыхается. — Это не… — Это не я, мне подкинули, — подсказывает следователь вроде даже без издевки, и Арсений поднимает на него глаза; темноволосый, со странной для следователя прической-кульком, глаза карие, живые и смотрят испытующе. — Вот мы и будем разбираться. Меня зовут Сергей Борисович, я назначен следователем по вашему делу. По закону вы имеете право на звонок близким в моем присутствии и право на защиту. Внешность у следователя этого явно южная, но акцента Арсений никакого не слышит, и голос странно отрезвляет — Арс начинает соображать и понимает, наконец, что все это не затянувшаяся шутка, не дебильная программа с розыгрышами, не шапито и не бесплатный цирк, потому что бесплатное бывает только говно на палочке. Арсений деревянно кивает: — Я… Позвоню. Не то чтобы он религиозен, но кому там надо молиться, чтобы Позов не уехал на свою чертову дачу, где постоянно нет связи — Арсений пару раз попадает не на те цифры, а дозвон устанавливается вдвое дольше обычного, и это все как будто издевается над ним. Арсений улыбается немного беспомощно, дергано, когда ловит на себе пристальный взгляд следователя — надо взять себя в руки, но не получается. В голове грозовой Тиват и проблемы с установлением визуального контакта с ВПП, воздушный кодекс и медленное осознание, что взлетать теперь Боинг будет с другими командирами. Все, что Арсений знает точно — звонить нужно Позу. — Арс. Спокойнее. Дима берет трубку после кажущихся вечностью четырех или пяти гудков, за которые Арсений успевает взлететь и разбиться о воду; интересно, думает он, слушая в трубке эти сигналы SOS — знают ли люди о том, что разбиваться о воду больнее, чем о землю? У Арсения голос дрожит, прерывается, и он бесконечно благодарен Диме, что тот не задает вопросов — что, зачем, почему, как это случилось и как ты мог допустить такое — потому что работает только с фактами. Позов молча слушает сбивчивые объяснения и говорит твердое «спокойнее», которое действует на Арсения как точка невозврата — теперь уже никуда. — Арс, мне нужно подумать, — спустя паузу говорит Позов медленно, и Арсений слышит, как раздается хлопок автомобильной дверью на том конце провода. — Сейчас я постараюсь выйти на нормального адвоката, а ты, пожалуйста, не отвечай без него ни на какие вопросы и проси личную встречу. До допроса ты имеешь право общаться с ним два часа. Слышишь меня? Арсений двигает онемевшими губами, и ему кажется, что звук поначалу изо рта не идет. — Слышу. В аэропорту Боинг отрывается от взлетно-посадочной полосы с тяжелым надсадным гулом двигателей.***
Антон нервно расписывает ручку на краю чек-листа и едва сдерживается от того, чтобы не выкинуть ее из кабины, предварительно пробив стекло — командир экипажа (Антон замечает краем глаза, пока водит кончиком ручки по слипающимся, как макароны, линиям) смотрит на него и наблюдает почти с интересом. Кажется, его зовут Нурлан. Антон не запомнил. Не до этого было — и сейчас не до этого; они стоят в очереди на антиоблединительную обработку. Когда они в спешке проводят повторный брифинг и залетают на осмотр в медицинский кабинет, Андрей поднимает глаза от справок и переводит удивленный взгляд с Шаста на Сабурова и обратно, и Антон успевает только коротко тихо сказать, что произошло, пока Бебур измеряет ему давление. Пульс скачет, но в пределах относительной нормы. Андрей меняется в лице, но Шаст не успевает сказать ему больше ничего: Нурлан торопит, потому что видит в полетном задании пометку карандашом от Арсения. «Дополн провер демпфер рыск». Любитель попросить печатные копии заданий и НОТАМ, чтобы в них можно было делать метки. — Нервничаешь, что могут и тебя привлечь? — Нурлан откидывается на спинку сидения и проверяет ремни безопасности. Выглядит он абсолютно спокойным, потому что обновление метеосводок на планшете показало движение грозового фронта в сторону Подгорицы. — Не привлекут. Ты же не имеешь никакого к нему отношения. Вы летали вместе? Антон и без умных знает, что его не привлекут, это же глупость; лучше бы привлекли. — Со следующего полета выхожу в общую систему распределения, — голос у Шаста звучит глухо, и он проводит ладонью по лицу. Думать о чем-то, кроме Арсения, оставшегося на земле, не получается; кроме Арсения, которому он сейчас, наверное, нужен в разы сильнее, и, словно назло, оказывается в разы дальше. У Антона нет ни единой мысли, что найденный сверток, опознанный служебной собакой как наркотик, действительно принадлежит Арсению, потому что это невозможно: он слишком связан с самолетами и небом, чтобы вот так глупо ими рисковать. Антон знает (так же точно, как ширину размаха крыльев их Боинга), что Арс не позволил бы себе не то что чертову траву — даже сигарету взять в рот, какая речь о сбыте; это все совершенно не про него. Ладно, может, это слишком категорично — не про него нынешнего. Не про него, которого знает сейчас Антон. — Попов хороший пилот, — задумчиво говорит Нурлан, провожая взглядом очередной взмывающий в небо Аэробус. Момент отрывания стоек шасси от взлетно-посадочной полосы это то, ради чего, пожалуй, все они когда-то здесь оказались. А кто не ради — уже, в общем-то, и не здесь. — Помню, я летал с ним, когда был еще вторым пилотом. В Новосибе садились в снежную бурю и дикую болтанку. Мягко сели. Боинг послушно рулит на точку обработки, и Шаст слышит звуки распыляющейся жидкости в разы громче, чем обычно, словно у самолета вообще нет никакой звукоизоляции — шум бьет по ушам, заставляет кривиться и то и дело утыкаться взглядом в чек-лист, чтобы больше никуда не смотреть. Он прокручивает лихорадочно, раз за разом, все события последних дней; он пытается понять, что произошло, и у него есть не больше нескольких минут, потому что Нурлан уже выводит лайнер с рулежной дорожки на взлетно-посадочную полосу. Диспетчер дает разрешение на взлет, Сабуров озвучивает запуск двигателей, и в сгущающихся сумерках огни ВПП вычерчивают полосу вдаль — Боинг берет разбег и взлетает с надсадным гулом турбин, и у Шаста реальность в глазах взрывается оранжевым и синим. Он вспоминает, что Арсений так и не ответил на вопрос, кто приходил в его квартиру.***
Несколько лет назад От: Бебур (14:18) Арс, ты дома? Я заеду минут через тридцать, мама закрутила варенье и велела тебе передать, сказала мне только попробуй сожрать ты мне не сын Бебуришвили набирает текст и машинально отправляет, а потом смотрит в экран — можно не писать и не предупреждать, а просто приехать, и Арсений все равно будет дома. В последнее время Арс в принципе дома почти всегда — максимум Выграновский может уговорить его проехаться куда-нибудь, но недалеко. За бутылкой шираза в магазин, кьянти или сухого малинового: Андрей смотрит на часы и стучит пальцами по рулю, высматривая, как бы ему лучше объехать пробку — у него из малинового только варенье. Когда Арсений открывает ему дверь, Бебур вдруг думает, что не помнит уже, сколько Арс провел в отпуске — время смялось, как бумажка, и место ему теперь исключительно на помойке. Весь вид Арсения ничуть (как всегда, и это талант?) не намекает, что что-то не в порядке, и глазами этого не увидишь. У Бебура вот минус три и полная неприспособленность ходить без очков, так что Арсовы тени под глазами и ярче обозначившаяся бледность для него не патогенез. Чтобы увидеть Арсения и все, что он в себе прячет, очки — последнее, что нужно Андрею. — Мама передала, — Бебур пропихивается мимо Арсения на кухню, ставит на стол обернутую полиэтиленовым пакетом банку. — Это вообще-то мое любимое, но она велела передать, и я решил поступить, как друг, а не как сосиска. — Не как Ту-154 без демпфера, да? — Арсений усмехается как-то странно и благодарит; медлит и заходит на кухню вслед за Андреем только через ощутимые полминуты. — Тушка тоже как… Сосиска. И господи, почему у пилотов вечно какой-то долбанутый жаргон, и они Ту-154 называют «тушкой»? Арсений выглядит совершенно обыкновенным, разве что чуть более бледным, чем обычно, и ресницы темные слиплись — скорее всего, умывался недавно; может, немного уставший, может, не светит, как обычно, но в целом — ничего страшного. Арсений не ползает по стенам, не выкуривает пачками сигареты и может позволить себе бокал вина, но это происходит и в совершенно обычной жизни. То, что происходит сейчас, у Бебура не поворачивается язык назвать обычной жизнью — в этой Арсений не летает уже столько дней, что это кажется временной петлей, а игрушечные фигурки самолетов заменяют ему штурвал Боинга и сигнальные огни ВПП. Man flex 55, SRS, runaway, autothrust blue. Теперь Арсений, наверное, не сможет так быстро и привычно произнести это взлетное заклинание, и Андрею снять бы очки, чтобы увидеть еще больше, но он медлит, потому что отчасти боится. Боится осознать, насколько Арсений в действительности не справляется. — Чай, кофе, поешь что-нибудь? — Чай с вареньем. Это же мое любимое. Арсений кивает и начинает двигаться, и это именно то единственное слово, которым Бебуришвили может описать все, что он видит: Арс машинально ставит чайник, машинально зачерпывает ложкой сухую заварку, машинально передвигает руками и ногами, продуцируя действие, в которое он не вкладывает ничего. Арсений большей частью молчит, и он напоминает Бебуру механизированную куклу, по трагической случайности научившуюся разговаривать. Говорящие куклы пугают, и одной такой в серванте бабушки Андрей однажды заклеил глаза. — А почему тушки, — Андрею хочется добиться от Арса хоть какой-то реакции, и тот на его вопрос оборачивается; в глазах на секунду мелькает интерес. — Сосиски? Арсений на какое-то короткое мгновение улыбается и, оставив чай, вдруг лезет в холодильник и шуршит там пакетами. — Потому что если у тушки откажет система демпфирования по основным каналам управления, — Арсений достает из упаковки длинную баварскую сосиску, — он будет летать вот так. И трясет сосиской в воздухе. И Бебуру на секунду кажется, что все в порядке. Арсений ставит перед ним чай и открывает варенье, но даже не пробует — сидит напротив, подперев рукой голову, и смотрит словно бы куда-то сквозь; смотрит, но не видит, так ведь говорят? Андрей на практике в хирургии как-то забредал к офтальмологам, и он уже встречал такое: так выглядят глаза слепых людей. Все это абсурдное чаепитие Бебур думает только о том, что он хотел бы так же беззаветно и честно, как Выграновский, ненавидеть Руслана за то, что произошло, но он понимает — Арсений своими руками загнал себя в этот угол. Начиная от любовной лихорадки и заканчивая неспособностью выдержать осуждение общества; Арсений уходит в себя, отрезая свою жизнь от всего, чем живет и дышит — от неба и самолетов — в попытке сохранить хотя бы то, что осталось. Но Арсений не железный, и это нормально. Летая на железных птицах, он не стал еще одной из них, хотя иногда Бебур думает, что эти железные птицы живее многих людей — так о них всегда говорят пилоты. — А Боинги — не сосиски? — Бебур честно всегда считал, что медицина выела из него способность сопереживать, потому что невозможно каждому человеку отрывать кусок себя и заделывать ему пробитые дырки. Арсений улыбается, и от тоски так сжимается все внутри, что Бебур думает — был неправ. Готов снова отрывать куски и заделывать, да разве что-то поможет здесь, если Арс весь, как решето. — Сосиски, — отвечает Арсений и откусывает одну. — Любимые. Арсений ходит, живет, разговаривает и даже иногда улыбается, но не нужно быть гением психологии, чтобы уловить эти едва заметные, но отчаянные сигналы бедствия, которые он подает каждым своим жестом и каждым взглядом; даже игрушечный авиапарк, устроенный им на полках, сейчас больше напоминает кладбище самолетов. Арсений ходит, живет, разговаривает и даже иногда улыбается, но проблема в том, что он ходит, а должен летать. Они потом разговаривают о чем угодно, только не о Руслане, и Арсу нужно больше времени, чтобы придумать ответы на обычные фразы. Даже смотрят какой-то фильм, и Бебур замечает включенный на компьютере майкрософтовый флайт-симулятор на паузе, где на экране видно ломаный горный пейзаж вокруг и обломки фюзеляжа. — Инсбрук, — тихо говорит Арсений. — Я не смог сесть. С полки на них смотрят уменьшенные в тысячи раз модели самолетов, один из которых раз за разом разбивается в горах при заходе на Инсбрук. Андрей бы хотел ненавидеть Руслана, но слишком много думает.***
— Дим, — Бебур успевает выскочить с дежурства так, чтобы перехватить приехавшего из дома Позова, которого то ли вызвало начальство, то ли сам примчался, едва осознав, в чем дело. Остаток дежурства идет по пизде, как оно и начиналось, только теперь еще одного пилота приходится отстранить из-за недомогания, а еще кто-то, блядь, отравился. Что за день? — Дим, делать что-то надо. Я готов свидетелем быть, каждый раз же всех осматриваю, я бы заметил наркотическое опьянение. Арс не мог. По лицу Позова и специальному отблеску его очков Бебуришвили понимает, что несет хуйню, но не может ничего с собой сделать, потому что вся ситуация как обухом по голове — и можно Только представить, что творится с самим Арсением. Позов всем своим спокойным видом показывает, что все выше произнесенное — ссаная очевидность, и он все это знает. Андрей отчасти радуется — хоть кто-то среди них адекватный. — Я уже нашел ему адвоката, — Поз поправляет очки и проверяет уведомления на телефоне. Он разрывается, и это неудивительно, ведь когда в последний раз за попыткой провезти наркотики ловили КВС. — Это ударит по карману, но думаю, Арсу сейчас это не так важно. Ты должен понимать, что моя должность не позволит мне в открытую за него впрягаться. Дима хмурится — он сделал все, что, по крайней мере, сейчас, в его силах; он знает, что Арсений не мог, и это очевидно так же, как то, что солнце сегодня сядет и завтра снова взойдет. Но это очевидно только им, а следствию все равно, так же как и все равно, что он командир воздушного судна — звание накладывает еще большую ответственность. Следствию плевать на очевидные солнечные и лунные фазы, оно назначает экспертизу, дактилоскопию, обыск в квартире и допрос. И Позов не может винить их за это, потому что понимает, как работает система. На благо индивидуума система работает редко. — Ты должен понимать, — Дима смягчается, когда Андрей садится на жесткий стул у кабинета и опускает голову, пытаясь осознать, что происходит. — Если бы он не занимал такую должность, все было бы проще. Главное, чтобы при обыске дома сейчас ничего не нашли. Начальство беснуется. Это факты, и с ними работать надо. Бебур проводит рукой по лицу и кивает.***
Арсений не успевает понять, куда попал, как снова приходит кто-то и уводит его в помещение для свиданий с коротким «к вам прибыл адвокат»; Арсу кажется, что он попал в американский фильм и сидит теперь в комнате с разделительной перегородкой напротив незнакомого человека, который представляется ему адвокатом, и они могут переговариваться только по дебильным трубкам. Их видят, но не могут слышать, и у Павла Алексеевича Добровольского к Арсению вопросов список, а у Арсения к нему только один. — Послушайте, — Арсений подается вперед и смотрит через толстое стекло напряженно, хмурясь и кусая губы; Добровольский чуть приподнимает брови, но все-таки не перебивает, и Арс чему-то сосредоточенно кивает. — Послушайте, прежде чем мы начнем, у вас есть с собой телефон? Добровольский кивает. Арсений смотрит на него вскользь, не задерживаясь на деталях, но пытливые глаза все равно вырывают из образа строгую рубашку, но без галстука, механические часы, дорогие явно, и взгляд живой, сканирующий рентгеном в ответ так, что любому стало бы не по себе, но только не Арсению. Арсу все равно, он сам так сканировать может, и сейчас его волнует другое. — Откройте флайт-трекер, — даже без «пожалуйста». — Первая ссылка в гугле. Я скажу вам номер рейса. Посмотрите, приземлился ли мой самолет. Арсений напряженно наблюдает, как Добровольский открывает нужный сайт и вбивает номер рейса на Тиват; как увеличивает карту-радар, как кликает на точку и открывает данные по полету — кивает, поднимая глаза, и Арсений впервые за все это время улыбается. Сели; все хорошо, все в порядке, они снова победили небо. — Спасибо, — говорит Арсений, прижимая к уху трубку. — Теперь я могу с вами разговаривать.***
Обратный вылет из Тивата задерживают, потому что порывы ветра буквально не дают взлететь, и самолет садится в Москве на два часа позже запланированного — еще и послеполетный брифинг затягивается так, что Антон едва не ломает ручку, когда Нурлан поднимает одну за одной темы для обсуждения. Да, рейс получился далеко не показательный по всем параметрам: пробуксовывал и кабинный экипаж, и сам Шаст, и вообще звезды сошлись так, что удивительно, как они вообще взлетели и приземлились без проблем. Это смешно: кажется, даже Боинг почувствовал — что-то не так. Несколько раз самолет порывался рыскать, как собака в поиске потерявшегося хозяина, и Сабуров вовремя регулировал его положение. Шастун влетает домой уже под утро настолько быстро и громко, что Макаров сонно выползает из своей берлоги и в полнейших ахуях наблюдает, как тот, ураганом сваливая все на своем пути, наспех переодевается и снова куда-то собирается; додумывается еще ляпнуть — говорят, какого-то КВС у нас словили на наркоте, ты не в курсе? Шаст смотрит на него волком и рычит невразумительно, успев только схватить из шкафа пачку сигарет из заначки, чтобы не терять время на магазин. Едва самолет садится в Москве и скачет по взлетке, больно ударившись о ее поверхность, телефон Антона оживает и выбрасывает с десяток уведомлений от Бебура, который вываливает ему все, что знает. Оттуда Антон узнает про планируемый обыск (еб твою мать, что они собираются там найти), про экспертизу и дактилоскопию, про место временного содержания и встречу с адвокатом. «Они не будут держать его там больше двух суток», — пишет Андрей, и у Шаста строчки перед глазами слипаются тупыми макаронинами. — «Сейчас придет экспертиза, и назначат меру пресечения. Я Эду пока ничего не говорил, может, пронесет, но ты смотайся к Арсу в любом случае, меня вызывают опять на дежурство». Бебур присылает еще одно сообщение, которое высвечивается на панели уведомлений — «я не знаю, что будет дальше». Когда Антон заходит в телеграм, оно уже удалено.***
— Самое главное, что мы должны понять сейчас, — голос Добровольского звучит спокойно и размеренно, и Арсений ловит себя на мысли, что больше читает по губам, чем слушает слова в трубке. — Кто за все это время имел доступ к вашей одежде и где она находилась. Восстановите в памяти все с того момента, как вы в последний раз проходили предполетный досмотр, и ничего не было обнаружено. Арсений заставляет себя сосредоточиться и восстановить в памяти последние рейсы, и перед глазами мелькают взлеты и посадки; его почти физически начинает тошнить, и фотографии эти плывут, потому что с каждой секундой осознание становится ощутимее и реальнее — он будет отстранен от полетов. На какое время и с какой мерой — неясно, но Арсений не идиот и не слепой. Перед глазами взлетают и садятся Боинги, Аэробусы, Суперджеты и даже крылатый гигант А380 во франкфуртском аэропорте; у Арсения дыхание захватывает, когда он видит, как эта птица взмывает в небо — огромная настолько, что, родившись, она сначала не могла летать. Арсений опускает трубку и отводит уставшие покрасневшие глаза, сильно закусывая губу и пытаясь привести себя в относительный порядок физической болью, хотя здесь из физического помогла бы разве что бетономешалка. — Кто, может, был у вас дома, — тихо, но настойчиво повторяет Добровольский. Арсений вскидывает на него взгляд. — Кто мог какое-то время касаться вашей одежды. У Арсения нет никаких проблем с сердцем, и кардиолог всегда доволен показателями, но сейчас у Арса ощущение, что он пропустил у себя наличие аритмии: сердце заходится так истерично и неравномерно, что хочется выкашлять его через горло, протереть и попытаться поставить на место в надежде, что произойдет как с компьютером. Завис — перезагрузи, и должно заработать. Арсений вспоминает все последние рейсы и практически рисует в памяти прямую событий, когда вновь, словно в дневнике Тома Реддла, оказывается на пороге своей квартиры, растрепанный и полураздетый, и встречает там Руслана с пиджаком в руках, который он поднял с пола. Нужно быть аккуратнее, думает Арсений, и не разбрасывать свои вещи. Арсений неверяще смотрит перед собой, наблюдая как будто со стороны, как он просит Руслана уйти, разворачивается и заходит обратно в комнату, а Белый остается стоять с пиджаком в его руках. На плечах там четыре командирские нашивки, так что перепутать их нельзя. — Это невозможно, — шепчет Арсений и смотрит перед собой, но не видит. Арсений никогда раньше не бросал свою летную форму в прихожей.