***
Шеннону снилось, как они с мамой собирают яблоки в саду. Жёлто-зелёные, ароматные, покрытые тонким восковым налётом. Те, что опали, уже были сложены по корзинам, и он залезал на яблони, чтобы стрясти с них оставшиеся. Босоногий и цепкий, он ловко карабкался вверх, раскачивал старые узловатые ветви и радостно хохотал. Мама уклонялась от падающих яблок и тоже смеялась. Некоторые она ловила в натянутый передник, чтобы не побились. Шеннон спрыгивал на траву и помогал наполнять очередную корзину, сталкиваясь с мамой руками в погоне за очередным яблоком. Затем тяжёлая корзина поднималась за ручки, и они вдвоём тащили её в прохладную кладовую. А потом из этих яблок варилось варенье… Упоительный запах витал по всему дому. Если примешивался аромат корицы и масла, то это означало, что выпекается яблочный пудинг, и Шеннон спешил на кухню успеть отведать горячего рассыпчатого лакомства, пока брат втихомолку всё не съест. Конечно же, никто не позволял Кристоферу набивать живот сверх меры, мама всегда оставляла кусок младшему сыну. Вкусное горячее тесто таяло во рту, дольки печёных яблок отдавали кислинкой, сахарная пудра сыпалась на подбородок, и даже кончик носа оказывался припудренным. Мама улыбалась, ласково вытирала его кружевным передником и нежно трепала короткие кудряшки на затылке. «Сладкий, сладкий Шенни…» Почему к аромату выпечки примешивается запах гари?.. Мама сожгла пудинг? Разве такое может случиться у лучшей в мире хозяйки?.. Шеннон вдохнул дым, закашлялся и сразу проснулся. Спальня, погружённая в темноту, казалась незнакомой, голова кружилась, тело не слушалось. Он свесился с кровати, упал на пол и кое-как подполз к окну. Из последних сил поднатужился и поднял раму. Свежий ночной воздух ворвался в дымную комнату, и в предутреннем тусклом свете стало видно, как снаружи усадьбы метались мутные тени всадников; слышались крики, женский визг и конское ржание. Огненные всполохи мелькали справа и слева. От угара голова толком не соображала, но инстинкт подсказывал, что надо спасаться из горящего дома. Бросаться из окна прямо под копыта коней Шеннон благоразумно не стал, а решил выбираться иным путём. Может, с другой стороны дома захватчиков меньше, и получится убежать? Прикрыв нос влажным с вечера полотенцем, он осторожно открыл дверь в коридор. Никаких звуков внутри дома не было слышно, шум исходил только снаружи. Держа полотенце плотно к лицу, одетый в одну лишь ночную рубашку, Шеннон в дыму и темноте побежал по знакомому коридору в сторону от парадного входа, рассчитывая, что таким образом у него меньше шансов наткнуться на врага. Нужно найти открытую комнату, окна которой выходят по другую сторону дома, и оценить обстановку. Он дёрнул ручку одной запертой комнаты, другой, и, наконец найдя подходящую, влетел в неё, поскользнувшись на паркете голыми пятками. Откуда здесь лужа?.. Липкая… Шеннон встал, обтёр мокрую руку о ночную рубашку и метнулся к окну. Отодвинув плотные бархатные шторы и подняв тяжёлую раму, он оглянулся на комнату. Оказалось, то была опочивальня сэра Энтони, Шеннон как-то раз бывал в ней, когда милейшая хозяйка дома приболела и попросила почитать вслух книгу. Очень уж ей нравился голос Шеннона: благородный, с идеальным произношением… Липкая лужа оказалась кровью, а источником её — перерезанное горло сэра Энтони. Леди лежала рядом на ковре и тоже не подавала признаков жизни. Шеннон, не колеблясь, бросился к ней и перевернул лицом вверх. В тусклом свете её приоткрытые неживые глаза смотрели мимо мальчика, лицо имело умиротворённое спокойное выражение. Могло показаться, что она умерла во сне, если бы не огромное тёмное пятно во весь живот на её ночной сорочке. Окинув взглядом мародёрский погром в спальне, вдохнув запах крови, Шеннон неожиданно для себя всхлипнул. Впервые столкнувшись со смертью вот так, лицом к лицу, он оказался не готов к её страшному оскалу и зловонному дыханию. Он отполз на коленях к открытому окну и, утирая выступившие слёзы, выглянул наружу. Полыхала пристройка, огонь пожара освещал окрестности на много ярдов вокруг. Казалось, захватчики покинули усадьбу. Очевидно, само нападение и резню Шеннон попросту проспал. Он вылез в окно, спрыгнул на гравий и мелкими перебежками направился в сторону сада — там можно было спрятаться и переждать, ведь никому не пришло бы в голову поджигать розовые кусты и олеандры. В утренних сумерках его длинная белая рубашка светилась ярким пятном, и Шеннон подумал было избавиться от неё, но, решив, что его кожа ненамного темнее, оставил. Да и перспектива бега по кустам в обнажённом виде отнюдь не воодушевляла. Передвигаясь вдоль хозяйственных построек, он наткнулся ещё на одного покойника — кажется, конюха. Чуть дальше лежал ещё человек. Потом ещё двое. Одна из них — молодая служанка, её задорный смех нравился Шеннону. Сердце колотилось столь бешено, что казалось, будто его слышно на милю вокруг. В ушах шумела кровь, глаза слезились от дыма и страха. Не услышав никаких настораживающих звуков, Шеннон метнулся через парковый дворик к деревьям, и тут-то ему наперерез, откуда ни возьмись, выскочил конь. Даже не успев разглядеть всадника, Шеннон мгновенно бросился в сторону. Бегать босиком по острым камням оказалось очень больно, подол рубашки сковывал движения, пришлось его поднять. Длинные волосы, завязанные в хвост, распустились и мотались по плечам. Недалеко от усадьбы находился лес, Шеннон бежал к нему. Понимая, что лошадь ему не обогнать, тем не менее он надеялся скрыться в густых зарослях кустарника, коими перемежались окружающие луга. Всё же свои силы он не рассчитал, конь быстро нагнал его, всадник наклонился и, схватив за разметавшиеся кудри, вздёрнул тонкого мальчишку на седло. От боли и страха Шеннон закричал не своим голосом, извернулся и укусил держащую его руку. За что тут же получил увесистым кулаком по темени и погрузился в глубокий обморок. Рыжеволосый всадник спокойным шагом продвигался прочь от разорённой усадьбы, увозя в поклаже и за пазухой несколько драгоценных безделушек, среди которых были очень дорогие и красивые. Недорогая, но, судя по всему, тоже красивая безделушка лежала поперёк его седла округлой задницей кверху, которую он с удовольствием щупал и мял сквозь ткань сорочки своей широкой ладонью. Тонкие руки, перетянутые в запястьях верёвкой, и тёмные тяжёлые локоны свисали вниз, касаясь грязного кожаного сапога в стремени. Рыжий завоеватель мечтал о привале, еде, отдыхе и плотском наслаждении с кудрявой красоткой. С рассветом остановившись у реки, всадник спешился. Выгнув могучую грудь, потянулся и поправил в штанах мужское достоинство, за последний час потерявшее покой от близкого присутствия упругих девичьих бёдер. Скинув с лошади седельные сумки и решив вначале подкрепиться, а потом уж потешить душу дамским обществом, тем не менее рыжий вояка снял с седла и девицу. Она давно пришла в себя и тщетно пыталась развязать руки, чем лишь вызывала улыбку захватчика. Опуская её на землю у ствола дерева, он похотливо скользнул ладонью ей на грудь, предвкушая сжать мягкий бугорок с твёрдым соском, но… грудь оказалась неожиданно плоской. — Что за чёрт… Поспешно скинув пленницу на землю и дёрнув за кудри на затылке, он запрокинул ей голову. Узкое бледное лицо с пухлыми губами и перепуганными, широко открытыми глазами выглядело миловидно, вот только не вполне женственно. Подозревая неладное, несостоявшийся сластолюбец задрал длинную ночную рубашку самозваной девицы и от увиденного разочарованно замычал: вместо заветного клинышка волос его голодному взгляду предстали мужские гениталии. — Да что же это?.. Парень, какого чёрта у тебя длинные волосы? Шеннон понял, что это был не вопрос, а претензия, потому промолчал, лишь связанными руками натянул рубашку обратно на колени. Голова всё ещё кружилась от варварского кулака, а может, оттого, что висел вниз головой на лошади. От страха живот скрутило тугим узлом, тошнота поднималась к горлу. Рыжеволосый бородатый разбойник и так не внушал доверия, а раздосадованный упущенным шансом тем более вселял ужас. Ясно как день, что бравый завоеватель в качестве награды за успешный набег рассчитывал потешиться нежным женским телом, но по нелепой случайности ему попался худощавый отрок. Шеннон понимал, что вряд ли его оставят в живых, и, невзирая на больную голову, перебирал возможные способы выживания: сбежать, напасть на захватчика, соблазнить его выкупом, разжалобить. Последние два варианта Шеннон отверг: вызывать жалость он никогда не умел, лишь мастерски мог доводить людей до обиды и гнева. Идея выкупа не сработала бы по той простой причине, что выкупать несчастного пленника было некому: родители давно балансировали на грани полного разорения, и окончательно ввергать их в нищету Шеннон не собирался, а единственный неравнодушный и платёжеспособный человек — сэр Энтони — не далее как этой ночью отдал богу душу. Сомнительной также являлась идея о нападении на сильного опытного воина. Со связанными руками причинить ощутимый вред этому громиле не представлялось возможным. Даже если допустить мысль, что руки удастся развязать и завладеть ножом, то всё равно перспектива благополучного исхода не вырисовывалась. Оставалось одно — побег. И бежать надо как можно скорее, пока острое лезвие не полоснуло по горлу. Нужно подождать, когда разбойник отвлечётся, освободить руки и вскочить на лошадь. Но почему же верёвка такая крепкая?.. И узел столь заковыристый?.. Разочарованный подменой, варвар оставил мальчика сидеть под деревом, а сам решил потрапезничать краденной из усадьбы едой: жареное мясо, свежий хлеб, пирог, бутылка вина. Он ел и посматривал на мальчишку, будто что-то соображая насчёт него. Как и предполагал Шеннон, в рыжую голову пришла идея выкупа. — У тебя есть родные, которые заплатят за тебя? Шеннон сомневался: говорить правду или же лгать? Сказал наполовину, справедливо рассудив, что, оттягивая время, увеличит шанс на побег. — Мои родители богатые, и заплатят за меня. Они живут на юге, недалеко от столицы. — Ох, ни черта себе! Это ж сколько времени надо, везти тебя туда… А сколько дадут? Сотню золотых дадут за любимого сыночка? Шеннон охотно кивнул. — Конечно, дадут. Я у них единственный сын. А про себя подумал, что сто золотых — неподъёмная сумма для его семьи, и каково ему потом было бы смотреть в глаза обнищавшим родителям и высокомерному брату. Шеннона и так отправили к сэру Энтони на обучение лишь из великой милости этого добрейшего человека, заметившего тягу мальчика к знаниям, его острый пытливый ум и талант скрипача. Вернуться ни с чем, да ещё и в качестве дорогостоящей покупки — нет, это абсолютно недопустимо. Довольный головорез продолжил жевать, отхлёбывая вино из горлышка бутыли. Покончив с трапезой, смачно рыгнув и вытерев рот рукавом, он прилёг отдохнуть, но при этом глаз с пленника не сводил. Шеннон подумал, что он опасается побега и, понятное дело, опасается небезосновательно. Как же юный Шеннон ошибался в причине столь пристального взгляда! Почесав под штанами то самое причинное место, разбойник поднялся и подошёл к сидящему мальчику. Присел перед ним на корточки. И без того некрасивое грубое лицо от выпитого вина расплылось ещё больше, глаза замаслились, слащавая улыбка топорщила усы, кончик языка облизывал красные губы. Дыхание смердело кислым вином. — Я вот смотрю на тебя и думаю… Шеннон про себя усмехнулся: «Надо же, ты думать умеешь, образина». Он даже помыслить не мог, что взбрело в эту дикую голову. — …ты такой пригожий, волосы у тебя красивые… кожа нежная… Жаль, что не девкой оказался. Но… нам же это не помешает, да? Поначалу Шеннон не понял пьяные бредни. Он, конечно, слышал о мужеложстве, но считал, что это явление его не касается — он никогда не сталкивался с подобным вниманием в свой адрес, и потому этот вопрос выпадал из сферы его интересов. И вот нá тебе… когда связаны руки и вокруг на много миль ни единой живой души! Широкая веснушчатая ладонь прикоснулась к его волосам. Шеннон отклонился назад и со всей силы лягнул домогателя ногой. Метил в пах, но попал по бедру. Рыжий взревел. — Ах ты, сучонок мелкий! Да я тебя!.. Навалившись на мальчишку, он перевернул его лицом в землю и подмял под себя, задирая ночную рубашку и лапая оголившееся тело мозолистой пятернёй. Шеннон яростно вырывался, извивался и пинался, но этим только сильнее бесил распалившегося похотника. Связанные руки оказались под грудью, Шеннон тщетно пытался оттолкнуться ими от земли и скинуть с себя вонючую тушу. Разбойник больно давил своим немалым весом, сопел в затылок и жадно мял голые ягодицы. Севший голос наговаривал в завешенное волосами ухо: — Какая у тебя попка круглая, мягкая… и невинная, да? Люблю невинных… Правда, я больше по женской части, но раз попался такой красивый мальчик, то грех отказываться… Плохо соображая от ужаса, Шеннон тем не менее не сдавался, кричал и угрожал. — Не смей ко мне прикасаться! Попробуй меня тронуть — я тебя убью, клянусь… Горло перегрызу, пока ты спать будешь. Если ты причинишь мне вред, то меня не выкупят! — Родного сыночка, да не выкупят? Что ж это за родители такие? Выкупят, выкупят… Ты ж не девка, чтобы честь беречь. И в подоле не принесёшь дитя нагулянное. Что переживать за честь задницы? Хоть и такой красивой, как у тебя… Ну-ка, раздвинь ноги шире, не упрямься. Понятно, что вопреки просьбе Шеннон сжал ноги плотнее, но крепкое колено уверенно развело их, а твёрдая ладонь скользнула меж ягодиц. Толстый палец нащупал отверстие и, сильно нажав, проник внутрь. Шеннон вскрикнул от боли. Раздался похабный смешок. — Рано кричать, это пока не то. Покрутив пальцем в горячем тугом входе, довольный насильник убрал руку, расстегнул штаны и вынул возбуждённый крупный член. Приставив тёмную головку к сжатому анусу и придерживая мальчика одной рукой за шею, а другой направляя член, он мощным толчком ворвался внутрь. Шеннон дико закричал, из глаз брызнули слёзы, сознание помутилось, но до благословенного обморока не угасло. Несмазанный член двигался тяжело, с трудом входил и с трудом выходил, раздвигая до предела натянутые мышцы и проникая в неприкосновенную глубину упругого нутра. Не утрудившись смазать себя хотя бы слюной, не дав напряжённым мышцам ануса привыкнуть к вторжению, грубый мужлан продолжал вбиваться в стонущую плачущую жертву. Шеннон перемежал плач с подвываниями, раздираемый острой, еле выносимой болью. Нижняя часть тела полыхала, объятая пламенем, шею сдавливала вражеская рука, в запале сжатая слишком крепко; внутри двигался словно раскалённый металлический прут, выжигая внутренности. Насильник пыхтел от натуги и удовольствия, вколачивая свой толстый, перевитый венами член в узкое отверстие. Внезапно двигаться стало легче; опустив глаза на место соединения тел, он увидел выступившую кровь. Скользить по кровяной смазке оказалось ещё приятнее, и он увеличил глубину проникновения, входя в мальчика по самое основание и шлёпая его промежность своими тяжёлыми волосатыми яичками. Ощущая приближение заветного момента, расчувствовавшийся злодей заговорил: — Видишь, как хорошо… а ты сопротивлялся… Ты такой тесный… узкий… С тобой даже лучше, чем с женщиной, в тебя я вхожу целиком, и ты обнимаешь меня крепче, чем расхлябанная бабская щель… Хороший мальчик… Шеннон не слышал сальных похвал, его разум боролся с мучительной унизительной болью, не воспринимая ничего другого. Он даже не заметил, как обмочился, ему было не до того. Превозмогая пытку, он крепко вонзил зубы в верёвку на запястьях и зажмурил глаза, но из-под век всё равно катились горячие злые слёзы. Наконец насильник извергнул семя в растерзанное нутро, сделал ещё несколько глубоких, жадных движений и нехотя вынул насытившийся член. Напоследок, слезая с мальчика, он откинул волосы с его шеи и впился в нежную кожу слюнявым поцелуем-укусом. Шеннон не вскрикнул, сил уже не было. Меж освобождённых ягодиц стало мокро и горячо, растянутый анус дрожал и подтекал кровавой жижей. Сытый варвар отвалился в сторону и застегнул штаны, убрав окровавленное оружие в ножны. Шеннон не двигался и не открывал глаза, скованный болью и страхом, ожидая, что вот-вот единственным ударом ножа его мучениям положат конец. Он лежал, уткнувшись лицом в связанные руки и раскидав ноги, оголённые задранной до поясницы рубашкой, и пытался молиться, но все молитвы, как на зло, вылетели из его головы. Однако насильник не собирался убивать свою жертву. Он отрезал кусок верёвки и крепко связал Шеннона по лодыжкам, а затем перевернул его на спину. Не обращая внимания на зарёванное красное лицо с искусанными губами, он грубо рассмеялся, увидев мокрое пятно на земле. — Да ты обделался, сопляк! Я думал, ты кончишь от наслаждения, а ты намочил под себя, словно щенок! Видать, твой конец ещё не дорос до взрослых удовольствий. Да тебе оно и не нужно, твоё дело — подставлять свою хорошенькую задницу под большие члены. Я смотрю, у тебя и рот тоже неплох… Оставив его связанным по рукам и ногам, захватчик занялся сбором скарба и закреплением сумок на лошади. Шеннон понял, что мучения ещё не закончились. Видимо, идея выкупа из рыжей головы отнюдь не исчезла. Только кому в этом мире отныне надобна та ничтожная падаль, коей стал Шеннон? Нет, родительский дом ему больше не видать — лишь побег на край света, где ни единая душа не знала его прежнего, упасёт от жалости и презрения. Повернувшись на бок и подтянув колени к груди, он застонал: в низу живота продолжал полыхать огонь. Лежать, не двигаясь, было терпимо, но стоило чуть шевельнуться — поруганное тело отзывалось острой болью. Кое-как опустив подол рубашки, Шеннон попробовал приподняться и сесть, но от бессилия заплакал. Какой побег, если он даже сидеть не может? Подготовившись к отъезду, разбойник подошёл к нему, грубо поднял и поставил на ноги. Сдёрнул с собственных плеч замызганный плащ и, накинув на пленника, закутал в него, словно в кокон, оставив снаружи лишь голову и голые пятки. Шеннон вовсе не обрадовался столь заботливому жесту, ведь запелёнутый, он окончательно утерял возможность освободиться. В стоячем положении дрожали ноги, живот заболел ещё сильнее, тёплое вязкое потекло по внутренней стороне бёдер. Он снова оказался перекинутым перед седлом, только в этот раз связанные руки прижимались к телу, что доставляло лишние мучения. Через несколько минут тряского пути Шеннона стошнило. То ли от пережитого кошмара, то ли от давления на живот, то ли от всего вместе. Брызги рвоты попали на сапог всадника, тот ругнулся и отвесил тяжёлую затрещину, отнюдь не облегчившую самочувствие пленника. Вскоре, в довесок ко всем прочим бедам, Шеннон ощутил, как боль в животе переросла в нечто иное: срочно требовалось в кусты. Гордость не позволяла умолять мерзкого гада по столь унизительному поводу, а потому он терпел и молчал, с усмешкой подумав, как было бы замечательно обгадить варварский плащ. Но позывы больного живота улеглись сами по себе, не допустив свершения изощрённой мести за поруганную честь. Солнце поднималось выше, утро нагревалось. Всадник продолжал не спеша ехать, избегая дорог, но придерживаясь южного направления. На пути встретилась маленькая тихая река, и он остановился на привал. Сняв полуобморочную поклажу с седла, напоив лошадь и попив из реки сам, варвар размотал на пленнике плащ, забрал его и расстелил на траве. На тёмной ткани влажно поблёскивало свежее пятно крови. Связанный по рукам и ногам Шеннон лежал на земле и настороженно наблюдал за действиями своего мучителя. Когда тот достал моток верёвки и с ножом в руках приблизился вновь, Шеннон невольно отпрянул. Рыжий перерезал путы на его руках, резко завёл их за спину и снова связал по натёртым запястьям. Шеннон не сдержал горестного всхлипа: уменьшились и без того мизерные шансы на побег. Его планы на обретение свободы приговорила петля на шее, повязанная предусмотрительным рабовладельцем. Длинный конец верёвки опоясал крепкий ствол дерева и затянулся надёжным узлом. Излишние меры предосторожности обрели смысл, когда варвар улёгся спать на расстеленном плаще. Расположился он в удалении — видимо, запомнил обещание обиженного мальчишки перегрызть ему спящему горло. Шеннон попробовал на прочность новый узел на руках и убедился, что он не менее крепок, чем прежний. Дотянуться пальцами до связанных лодыжек оказалось несложно. Движение отдалось в животе и заду новой болью. Безуспешно потеребив верёвки на ногах, он оставил это занятие, ведь главной проблемой для него была петля на шее. Покусав верёвку и убедившись в её отменном качестве, Шеннон окончательно сник. Решив подождать другой возможности для побега, он лёг на траву и попытался уснуть, чтобы набраться сил на будущее, каким бы оно ни было. Стараясь не думать о большом кровавом пятне на рубашке спереди и о расплывающейся влаге под ягодицами, он заставил себя забыться во сне. Стрёкот сороки-скандалистки раздался неожиданно. Сердце бешено скакнуло, Шеннон вздрогнул и проснулся. Повернув шею, он посмотрел на своего мучителя: тот продолжал дрыхнуть как ни в чём ни бывало. Солнце достигло полуденной черты, а значит, получилось поспать всего два-три часа. За это время боль, расползшаяся по всему телу, притихла. Шеннон, лежащий на боку, попробовал сесть. Отталкиваясь локтями и плечами, он посадил себя, верёвка на шее натянулась. Морщась от проснувшейся боли, он придвинулся ближе к дереву и прислонился к шершавой тёплой коре. Казалось, будто ягодицы и внутренняя сторона бёдер были промазаны столярным клеем. Очень хотелось пить, но он предпочёл бы умереть от жажды, чем попросить своего насильника о глотке воды. К тому же, пока тот спал, нужно было продолжать искать пути к освобождению. Он окинул взглядом землю вокруг: нет ли поблизости острого камня, с помощью которого удалось бы перепилить путы. Камней не было вообще. Закусив зубами привязь и натянув сильнее, Шеннон принялся совершать головой движения вверх-вниз, пытаясь перетереть верёвку о кору дерева. От столь активных киваний голова закружилась, сознание помутилось. Выплюнув проклятый поводок, он ещё раз безуспешно потеребил крепкий узел на лодыжках, а затем снова продолжил грызть привязь. За этим занятием его и застал проснувшийся захватчик. — Освобождаешься, красотка? Зубки свои белые не сломай, — с этими словами он пошёл к реке умываться. От звуков плещущейся воды у Шеннона совсем пересохло горло. Фыркающий разбойник обтёр мокрую рожу рукавом рубахи и вновь достал из котомки снедь. Шеннон отвернулся, чтобы не видеть гнусной фигуры, поглощающей еду из разорённого дома. Не предложив ни единого куска своему пленнику, рыжий покончил с обедом. Недолго поразмышлял о чём-то, встал и неспешно приблизился. Внимательно осмотрел обслюнявленную верёвку, почти не повреждённую зубами, перевёл взгляд на лицо мальчика, потом на его окровавленную рубашку. Потом снова на лицо, точнее, на губы. — Значит, рот занять нечем? Это мы сейчас исправим. Толкнув мальчишку на спину, насильник навис над ним, расставив колени по бокам и удерживая его за горло одной рукой. Другую он просунул в собственные штаны и быстрыми рывками подготовил себя к новому бесславному подвигу. Вынув налитой тяжёлый орган, он поднёс его к сжатым губам. Шеннон отчаянно забился, пытаясь отвернуть лицо, но мозолистая лапа сдавила его горло сильнее, и, задыхаясь, он широко открыл рот. Гладкая большая головка тут же проникла в распахнутые створки, а руку на шее заменило остриё ножа. — Только попробуй сомкнуть зубы… Сразу прирежу… Толкнувшись тараном в мычащий рот и не удовлетворившись его шириной, рыжий мерзавец всунул пальцы и развёл челюсти шире. Не обращая внимания на текущие слёзы, судорожное дыхание и сопротивление своей жертвы, он продолжал насиловать нежный рот, раздвигая губы до предела и проникая чуть не в самое горло. Шеннон задыхался, извивался связанным телом и пытался хотя бы коленями ударить подонка по заду. Свершаемое унизительное непотребство ужасало его чуть ли не больше, чем предыдущее насилие, ведь это было гораздо омерзительнее, хоть и менее болезненно. Немытое потное тело прикасалось к его лицу, рыжие лобковые волосы тыкались прямо в нос, мошонка шлёпала по подбородку, а толстый пахучий член вторгался в рот, больно придавливая язык и вызывая тошноту. На мгновение мелькнула мысль: крепко сжать челюсти — и пропади оно пропадом, после такого всё равно не жить. Но то ли трусость, то ли благоразумие вкупе с жизнелюбием не позволили Шеннону совершить фатальный шаг. Несколько мучительных минут показалась ему вечностью, но даже вечность заканчивается. В горло стала выплёскиваться тёплая жижа, и, чтобы не захлебнуться, Шеннону пришлось её глотать. Наконец орудие пытки из него вынули, он вдохнул полной грудью и тут же закашлялся. Повернувшись на бок, Шеннон избавился от поганого угощения в спасительном приступе рвоты. Удовлетворённый насильник огладил свой лоснящийся член, спрятал его в штаны и задумчиво уставился на дрожащую жертву. Шеннон лежал, не поднимая головы и поджав колени, его разметавшиеся нечёсаные волосы были перемазаны слюной и семенной жидкостью, лицо блестело от слёз, а мятая грязная рубашка покрыта пятнами крови. Вряд ли жалость, скорее гадливость, вынудила злодея отвязать мальчишку от дерева, взять на руки, донести до реки и поставить ногами в воду. Обессиливший Шеннон не удержался на илистом дне и безвольно упал лицом в воду, связанные руки и ноги напрочь лишали возможности выплыть. Так и закончились бы его земные мучения, если бы не вмешательство бдительного рабовладельца. Не сходя с берега, тот схватил его за мокрые волосы, поднял голову над водой и заорал: — Не смей тонуть, сучонок, пока я не получил свои деньги! Лучше зад обмой, да поживее! Шеннон опустился коленями на вязкое дно, но выполнять приказ не спешил — надеялся, что ему развяжут руки. Разбойник рассвирепел. — Ждёшь, что я сам снизойду до твоей грязной задницы и отдраю её песком? Пришлось тереть ягодицы сквозь рубашку связанными руками. После помывки его выволокли на берег. Волосы и рубашка истекали водой. Шеннон мелко подрагивал, стоял и ожидал дальнейших действий врага, ненавидя и презирая самого себя. На сей раз его водрузили на лошадь сидя. Восседать по-человечески, хоть и по-дамски, хоть и на холке, будучи связанным по рукам и ногам, в мокрой рубашке и на очень больном месте оказалось гораздо лучше, чем болтаться перекинутым тюком. Шеннон даже терпел неизбежные объятия своего насильника, иначе на лошади было не удержаться, а снова ехать вниз головой не хотелось. Прижимаясь мокрым боком к широкой груди, он глушил в себе ярость: обиженное тело и оскорблённая душа требовали уничтожения гнусной мрази, а не романтических прогулок в обнимку по лугам. Шеннон никогда не славился снисходительностью и всепрощением, но и глупцом он не был, нынешняя ситуация требовала от него необычайной выдержки. Раз было принято решение выжить — значит, нужно терпеть. Терпеть пришлось долго. В первый день возможности побега так и не представилось. Рыжий разбойник оказался крайне недоверчивым, верёвки с пленника не снимал, а на каждом привале привязывал его к дереву поводком. У Шеннона ломило плечи, но он упорно молчал и разминал их как мог, чтобы не оказаться безруким в нужный момент. Поесть ему так и не предложили, что было, впрочем, к лучшему: есть из рук врага он не собирался. Ночью они спали в лесу, варвар завернулся в свой плащ, а Шеннон так и ночевал в одной рубашке на голой земле. Кусали комары, мёрзло тело, урчал пустой живот, мучила жажда, болели руки, зад и голова. Утром его опять изнасиловали в рот. Шеннон уже не плакал, терпел. Глупый мужлан поначалу пытался уговорить по-доброму, соблазнял: ты меня приласкай, а я тебя покормлю. По-доброму не получилось, Шеннон опять лягнул его и послал к чёрту, за что рот заткнули членом до самого горла. В полдень его покормили и изнасиловали в зад. Шеннон благополучно потерял сознание. Рубаха напиталась кровью со всех сторон и теперь больше походила на цветастое цыганское платье. Расслабленный насильник прилёг вздремнуть, не удосужившись надеть поводок и связать пленнику ноги, развязанные перед этим, и Шеннон воспользовался редким шансом на побег. Спотыкаясь босыми ногами о корни и кочки, падая и с трудом поднимаясь, со связанными за спиной руками, морщась от сильной боли в низу живота, он бежал, плохо понимая куда — только бы подальше. Далеко убежать не получилось. Каким-то звериным нюхом его нашли и грубо притащили обратно. Где снова в качестве наказания изнасиловали в рот. Шеннон всерьёз задумался о самоубийстве путём откусывания ненавистного члена. Его опять спасла благоразумная трусость. Обед с рвотой ушёл вхолостую. Вечером, на подъезде к какому-то городку, рыжий разбойник упаковал Шеннона со всеми предосторожностями: проверил надёжность пут, замотал его с головой в плащ и перекинул через лошадиный круп в подобие мешка. Оставив его у таверны — а судя по запаху, это была она — и забрав с собою седельные сумки, он ушёл набивать брюхо. Шеннон предпринял очередную попытку побега. Соскользнув с лошади ногами вниз, он упал на землю. Больше ничего он пока сделать не мог, его целью было привлечь чьё-либо внимание. Но оказалось, что никому не интересен валяющийся бесхозный мешок. Вдруг, к облегчению он услышал два переговаривающихся мужских голоса. Шеннон негромко заговорил, так, чтобы не было слышно в таверне: — Помогите мне, умоляю! Меня захватили и держат насильно. Голоса смолкли, шаги приблизились. Потом эти люди спросили: — Кто тут? Шеннон обрадовался: — Я тут, в мешке! Развяжите меня! Мужчины стали шёпотом переговариваться. Слышалось: «не ввязывайся» и «хозяин с севера». Шеннон взмолился: — Помогите, ради всего святого! Он меня мучает и бьёт. Вы лишь развяжите, я просто убегу. К счастью, люди оказались добрые. Они развязали верёвки поверх плаща, сдёрнули его и от испуга отшатнулись. Шеннон представил, что они увидели: лохматая ведьма в грязном кровавом тряпье… а ведь голос был мужской. Только бы не убежали, не развязав рук и ног. Нет, сразу они не убежали, но вышел хозяин с севера и красноречиво положил лапу на рукоятку длинного ножа. Добрые люди предпочли не связываться с разбойником. Выяснилось, что в той таверне поменялась судьба несчастного пленника. Случайно услышав в разговоре за столом про богатого графа Уимси и его интерес к красивым необычным юношам, владелец именно такого юноши решил не везти его в дальние южные дали, а за эту же сумму пристроить товар поближе. В связи с этим в тот же вечер поменялось направление их пути в сторону запада. Воодушевившись столь прекрасной идеей сбагрить проблемную ношу, счастливый сытый разбойник проскакал несколько миль до самой темноты, пока виднелась дорога. Заночевали опять в лесу. И опять всё болело, мёрзло, кусало. За утро всадник с пленником покрыли ещё несколько миль на пути к заветной цели. Когда до поместья Уимси оставалась самая малость, рыжий торгаш остановился на привал у ручья, чтобы привести свой товар в надлежащий вид. Разрезал ножом и снял жуткую рубашку, перерезал все путы, потом замотал Шеннону волосы на затылке, загнал его в воду и заставил помыться. Особенно настаивал на тщательной помывке главного объекта продажи — белокожего округлого зада. За столь приподнятым настроением он не заметил задумчивости своего товара и спохватился, лишь когда тот перескочил ручей и сиганул через луг в сторону леса. Не долго думая, вскочив на лошадь, разбойник вмиг нагнал беглеца и повторил самое первое пленение: за волосы, в седло, по темечку. Вернув строптивца в ручей, но перед этим надев на него удавку, рачительный хозяин сам его помыл, натирая тело пучком травы и уделяя внимание исключительно замыванию кровавых следов. Вытащив его на берег, он попробовал привести в порядок буйную гриву. Пропуская свою мозолистую пятерню сквозь спутанные волосы, неумело теребя и причиняя очередную пытку, он вынудил Шеннона «расчесаться» самому. Тонкие длинные пальцы аккуратно разобрали кудри по отдельным прядкам, пригладили их, и лохматая ведьма вновь превратилась в светлоокого бледного ангела с искусанными губами. Окинув голого парня придирчивым взглядом с головы до ног, продавец остался доволен — товар выглядел необычайно соблазнительно: стройный как тростинка, с хорошей фигурой, с нежнейшей кожей, милым личиком и прекрасными каштановыми волосами. Даже отдавать не хотелось. Но вспомнив, сколько хлопот доставляет брыкливый мальчишка, разбойник уверился в своём решении. Да и вообще, содомия не по его части, всё-таки нет ничего лучше широких женских бёдер, мягких грудей, влажного хлюпающего лона… А у этого зад узкий, кровь бежит ручьём, помять кроме задницы нечего… Пусть граф мучается, раз любит такое дело. — Так, парень, слушай. Ты понял, куда мы едем и зачем? Так вот: если граф заподозрит, что твоей попкой уже воспользовались, он тебя не купит. Поэтому ты должен строить из себя нетронутую целку. Всё понятно? Шеннон не удержался и съязвил, хотя до этого со своим насильником старался не разговаривать. — А то граф дурак, не видел он невинных задниц! Мне что, сказать ему, что я сам себя пальцем расковырял? Рыжий ощетинился: — Да как он узнает? Даже если заглянет тебе в зад, то ты же не девка, у тебя там нет перегородки! — Ты ещё тупее, чем я изначально думал! — Но-но! Придержи язык! А то заткну, сам знаешь, чем. На том и «договорились». Помытый товар упаковали в плащ, привычно связав за спиной руки и заодно прикрыв неугодный рот куском ночной рубахи. Закутанный в плащ с головой, Шеннон не мог ничего видеть, но чутко прислушивался к окружающим звукам. Вот глухой стук копыт по земле сменился шуршанием гравия, потом звонким цокотом по камням. Раздались людские голоса, кто-то спросил: «Куда прёшься, мужлан?» Наглое требование рыжего видеть его светлость, болезненный тычок чем-то твёрдым в бок с вопросом: «Что везёшь? Барана?» После, как скинули с лошади и посадили на землю, прошло немного времени, послышался величественный глас знатного господина, рыжий произнёс свою корявую речь, верёвки перерезаны, плащ сброшен, волосы закрывают лицо… Увиденная пара мужчин поражала своим контрастом. Один — высокий вельможа, худощавый брюнет, немолодой, богато одетый — смотрел с интересом на обнажённое юное тело. Другой — гораздо моложе, русоволосый, ниже ростом, не из господ, но и не прислуга, наверное, доктор — смотрел с нескрываемым сочувствием и гневом в тёмных глазах. И этот воинственный взгляд непостижимо успокаивал измученную душу Шеннона.***
Проспав чуть не сутки кряду, Шеннон проснулся лишь поздним утром следующего дня. Растянувшись в чужой постели, он лежал и смотрел в потолок. Прислушался к себе: почти ничего не болело, чистое отдохнувшее тело наслаждалось спокойствием и уютом, на душе тоже было светло и на удивление безмятежно. Словно после той бутылки вина, взятой из маминого буфета и тайком допитой в сарае. Помня, что добрый доктор гарантировал ему почти месяц неприкосновенности, Шеннон надеялся за это время придумать, как и куда сбежать. Главное, удалить все жуткие воспоминания, сжечь их, закопать, развеять, бесследно забыть. Забыть всю мерзость произошедшего, но помнить урок, чтобы больше не оказаться в подобной западне. Тело залечится, руки-ноги на месте, а со своим разумом он управиться сумеет. Недаром умнейший сэр Энтони обучал его правильному обустройству своего «чердака» — мозга. Бессмысленно и глупо лить слёзы в подушку и сожалеть о случившемся. Ведь с ним могло произойти и нечто пострашнее, когда смерть от удара ножа казалась бы благословенным избавлением. Шеннон слышал истории, как изуверы калечили женщин после надругательства: отрезали носы, уши и языки, а мужчин ко всему прочему подвергали оскоплению. Да и попасть в рабство могло статься не к графу Уимси, соблазняющему своей библиотекой, а к какому-нибудь жестокому сумасшедшему мучителю. И сейчас Шеннон мог бы не в постели нежиться, а валяться на соломе в холодном сыром подвале, прикованным цепями к стене. Из кабинета доносилось бубнение — кажется, садовник вывихнул руку, доктор вправил её и накладывал тугую повязку. Доктор… Джек… Ночью он подходил и щупал лоб, думая, что Шеннон спит. Гладил его волосы и вздыхал. Оставил на столе кружку с водой и поставил ночной горшок у кровати. Пф! Можно подумать, Шеннон не в состоянии дойти до уборной. Кстати… а где здесь уборная? Блаженствуя в чистой мягкой постели, Шеннон сунул руки под одну из двух подушек и вытащил женские костяные шпильки для волос. Понятно, молодой доктор не скучает ночами в одиночестве. А может, он вообще женат? Хотя это навряд ли, ведь он упоминал кухарку, а супругу — ни разу. Да и в этой небольшой комнате женского присутствия помимо шпилек не наблюдалось. Значит, доктор холостой. Это хорошо. Чем это хорошо, Шеннон пока и сам не понимал, но так думать было приятнее. Обнажённый, он поднялся с постели и обнаружил вместо вчерашних штанов и рубахи стопку новой одежды. Красивая, добротная, по размеру. Рядом стояли новые туфли, размер тоже подходил. Шеннон облачился в кальсоны, брюки и тонкую рубашку, обулся. Почувствовал себя человеком. Для полноты человеческого самоощущения требовалось умыться и причесаться. Таз с водой и полотенцем заботливый доктор приготовил, а вот расчёски не наблюдалось. Беззастенчиво покопавшись в комнате, Шеннон выискал щётку для волос. Кудри, ненавистные с недавних пор, он плотно уложил на затылке, заколов найденными шпильками. Нехотя посмотрелся в зеркало и фыркнул своему бледному, в синяках и царапинах отражению. Услышав, что пострадавший садовник ушёл, Шеннон вышел в кабинет и предстал пред очи опешившего доктора. — Билли, чёрт! Где твои волосы? Довольный произведённым эффектом, он повернулся затылком. Джек облегчённо выдохнул: — Фу, напугал… Я уж подумал: обкорнал ты свой хвост. Где ты взял шпильки, Билли… Шеннон? — Вы их любезно положили мне под подушку. А вот расчёску забыли. Потому я воспользовался вашей. Она всё равно вам не нужна, вам и расчёсывать-то нечего. Джек невольно потрогал свои короткие светлые волосы: так уж и нечего, не грива, конечно, как у некоторых, но и до лысины ещё далеко. А парень, однако, бесцеремонный, мог бы и спросить разрешения. Нужно воспитывать. Пока же придётся играть роль сводника. — Шеннон, теперь у тебя своя расчёска есть и не только. Смотри, какой подарок тебе передал его светлость. Джек указал на кожаный несессер тёмного винного цвета. Пряча любопытство, Шеннон раскрыл его и неожиданно улыбнулся: всё, что нужно и даже больше, ведь бритва пока не нужна. Тут и разные щётки, в том числе зубная в специальном чехле, и зеркало, ножницы, щипцы, пинцет, пилка, пузырьки-флаконы, и много всего другого. Всё новое и очень дорогое. По-видимому, ухаживания графа начались. С одной стороны, подарок настораживал, а с другой стороны, предметы для соблюдения гигиены и туалета необходимы, и их дороговизна лишь символ богатства дарителя. Пока Шеннон с интересом перебирал содержимое несессера, Джек приготовил ему лечебный травяной отвар. — Выпей, это нужно. Пациент недоверчиво понюхал варево, но послушно выпил. Доктор легонько подтолкнул его в спину. — А теперь быстренько в уборную. Давай, давай… Шеннон округлил глаза, поняв, что за отвар ему подсунул коварный доктор. Благо, тот довёл его до нужного места и дал наставление. — Там тёплая вода приготовлена и полотенце, сполоснись потом, и мне снова надо тебя смазать. Далее познавать всю глубину докторской заботы Шеннону пришлось в наклонной позе на столе, повернув голый зад к свету. Джек промазал мазью и внимательно осмотрел последствия вторжения рыжего завоевателя. Сокрушённо покачал головой: или у выродка в штанах болталось нечто гигантское, или же, обезумев от похоти, тот действовал по-звериному дико. Заметив сзади на открытой шее мальчика синяк со следами зубов, Джек склонился к последнему варианту. Только Шеннон застегнул брюки, по его душу явился портной, специально приглашённый из города для снятия мерок. Графу хотелось поскорее нарядить своего нового аманта. После ухода портного Джек посадил Шеннона за стол, положил перед ним бумагу и перо, придвинул чернильницу. Тот поднял непонимающие глаза. Джек пояснил: — Письмо родителям пиши. Наверняка вскорости они получат весть о нападении на поместье, где ты проживал, и ударятся в панику. Шеннон вскочил со стула. — Я не буду им писать! Пусть они лучше думают, что я погиб в пожаре, чем будут знать правду! Джек успокаивающе похлопал его по плечу. — Не обязательно писать всей правды. Напиши, что жив и здоров, лишь бы они это знали. Шеннон упрямо сжал губы, подумал и сел. — Ладно. Да, так будет лучше. Только я не скажу им, где нахожусь. Хм-м… Они же по почтовому штемпелю узнают, откуда отправлено письмо. Может, написать, что я проездом в этом городе? Да, так и напишу. А вы не читайте! Собственноручно заклеив письмо, Шеннон отдал его Джеку для отправления с кем-либо до почты. Джек глянул адрес, написанный размашистым почерком на конверте: незнакомое место. Фамилия миссис, которой было адресовано письмо, Холберт. — Значит, ты Шеннон Холберт? Хо-олберт, сэр? Тот опять поджал губы. — Да, и что? Не имею чести знать вашу фамилию… В этот момент дверь кабинета открылась, и девушка-служанка, сияя улыбкой и излучая неприкрытое любопытство, протараторила: — Доктор Уокмен! Вас приглашают отобедать! Вас и… этого молодого человека. Хихикнув, она так же быстро исчезла. Шеннон посмотрел на Джека свысока, хотя и был выше ростом всего-то на дюйм-полтора. — Итак, доктор Уо-окмен, чем вам не угодна моя фамилия? Джек отмахнулся. — Шеннон, не заводись, а то клизму назначу. Пошли обедать. На кухне пахло упоительно. Что самое удивительное — яблочным пирогом. И это в начале лета? После омлета с беконом и каши действительно подали яблочный пирог. Пусть не со свежими яблоками, а с вареньем, но он был так же вкусен, как мамин: рассыпчатый, нежный, сладкий. На душе у Шеннона наступило окончательное умиротворение: он жив, относительно свободен, тело не болит, письмо родным написано, пирог доеден. И рядом находится заботливый Джек… Ну и пусть пугает клизмой, нашёл чем пугать.