***
В жизни Джека наступили суматошные дни. Лето — разгар сельскохозяйственных работ: кто серпом порезался, кого лошадь лягнула, кто надсадился, поднимая мешки с зерном, один уже успел отравиться грибами, другой по совету знахарки от болей в груди излечивался настоем белены… Его родные не успели добежать до доктора — испустил дух, бедняга. Да и чем бы помог доктор? От глупости нет лекарства. Жизнь в усадьбе тоже редко бывала тихой и скучной. Граф славился своим гостеприимством, вёл насыщенную светскую жизнь, в доме регулярно проходили приёмы важных и не очень лиц, прислуга сбивалась с ног, иногда в прямом смысле слова. Было дело, служанка оступилась на лестнице и кубарем скатилась вниз, сломав при этом голень. Благо, перелом оказался несложный, девица вновь бегает, хихикая, по лесенкам. А на кухне как-то во время очередного гостевого ажиотажа кипятком ошпарили лакея. У несчастного ожог на весь живот. Хорошо, что ниже почти не попало, лакейская жена не жаловалась. Вот и в эти дни у Джека свалилось всё в кучу: знатные гости в доме и, как следствие, заполошная прислуга; несколько тяжелобольных пациентов в деревнях, которых надо навещать и лечить; новая пассия в лице светленькой пышногрудой Бетти — дочки местного сыродела; и ко всему этому — нежданно-негаданно свалившийся на голову мешок с графским приобретением. Как так получилось, что вся ответственность по выхаживанию и охране этой покупки выпала Джеку? Никогда ранее ему не доводилось нянчиться с любовниками его светлости, а таковых за время службы доктора Уокмена в поместье побывало уже трое. Впрочем, на этот срок — два с половиной года — лично у него самого побывало сердечно-постельных интересов ровно в два раза больше. Сотня золотых в виде длинноногого, длиннорукого отрока, начиная с первого же дня, ходила повсюду за доктором, буквально наступая ему на пятки и суя нос во все его дела. У Джека невольно сложилось впечатление, что граф купил щенка борзой. Но, в отличие от мило тявкающего щенка, парень умел внятно говорить и пользовался этим умением беспрестанно. Первым делом он спросил, что это за сабли висят на стене докторских покоев, и на каком базаре тот их купил. Пришлось ответить, что сабли, а точнее, шамшир и тальвар, а также кинжал, хубер и гордость Уокмена — длинный меч-каскара были не куплены, а самолично взяты в качестве трофеев в азиатских боях за честь Короны. На что Шеннон отвесил губу, недоверчиво смотря то на «сабли», то на Джека. Представить доброго доктора с лицом, замотанным по самые глаза в платок, стоящего посреди пустыни с верблюдами и рубящего шамширом кровожадных дикарей в ярких шароварах… хм-м… с трудом укладывалось в голове. Видя столь явное сомнение на лице мальчишки, Джек, очевидно, сам пребывая в том же возрастном состоянии духа, похвастался: — Я был дважды ранен! Предсказуемая реакция Шеннона последовала незамедлительно. — Докажи! …те. Джек неловко помялся: оголяться казалось неприличным, а с другой стороны, очень уж хотелось урезонить Шеннона. Тот добавил азарта: — Джек! Вы же видели все мои раны, покажите теперь свои. Аргумент сразил своей бесспорностью, Джек снял жилет и расстегнул рубашку. Стянув её с левого плеча, он продемонстрировал большой бугристый шрам. У Шеннона загорелись глаза, он подошёл вплотную и почти уткнулся носом в плечо. Джек кожей почувствовал тепло его дыхания. Кончики тонких пальцев, еле прикасаясь, скользнули по шраму и перебрались на лопатку к выходному отверстию. Раздался восторженный шёпот: — Ух ты… насквозь… Чем это? Штыком? — Это пушечной картечью, когда брали штурмом крепость Аль-Адиф. — А второе ранение? Джек окончательно смутился. Мало того, что мальчишка сподобил его на раздевание, щупал и дышал на плечо, так ещё хотел знать остальные его секреты. Ах чёрт, сам виноват, не надо было говорить про два ранения. Хотя со временем Шеннону наверняка бы насплетничали местные добродеи о хромающем молодом докторе, которого приютил его светлость. К этому дню хромота бесследно прошла, лишь в холодные дождливые дни боль в задетых костях напоминала о давнем увечье. Показывать покалеченное бедро Джек всё-таки посчитал излишним. — Второе ранение у меня вот тут. — Он похлопал себя по ноге вблизи паха. — Поэтому показывать его не стану. Шеннон непонимающе посмотрел на стеснительного доктора. — У вас там всё оттяпано, что ли? Чего вы скрываете? У Джека от услышанного спёрло дыхание. — Шеннон, теперь мне кажется, что ты не из достойной семьи, а вырос в каком-то притоне. Ты хоть имеешь представление о приличиях? И без того полные губы надулись сильнее, светлые глаза сощурились, и обиженный Шеннон огрызнулся: — Моё вы видели всё, а своё показать жалко! Терпение Джека иссякло, на провокацию он не поддался, сердито натянул рубаху и оставил надутого мальчишку фантазировать на тему его шрамов. Целый день так и проходив за доктором длинным хвостом, Шеннон поучаствовал во всех приёмах пациентов и завалил его вопросами о болезнях и предназначении тех или иных инструментов и лекарств. Очевидно, он кое-что смыслил в медицине, объяснения слушал внимательно, и Джек доверил ему приготовить простое средство от кашля. К слову сказать, пациентов в этот день было намного больше, чем обычно; нескончаемым потоком шла вся графская прислуга: кто с царапиной, кто с лёгким позавчерашним ушибом, у кого-то кружилась голова, у одной болело здоровое горло, у смешливой служанки беспрестанно чесалась давно зажившая нога. Когда озадаченный доктор выпроводил пятого или шестого симулянта, до него дошло, по чью душу прёт любознательный люд. — Шеннон, однако, ты добавил мне хлопот! Эти пациенты вовсе не больны, они просто хотят посмотреть на тебя! Пройдись по двору, что ли, удовлетвори людское любопытство. Шеннон по привычке задрал нос и, конечно, никуда не пошёл. Зато потом они вместе пошли в ближайшую деревню проведать больного. Джек очень надеялся, что Шеннон не сбежит по дороге. Нет, не сбежал. Он вообще не отходил от него ни на шаг, что под конец дня несколько утомило Джека, ведь тот провожал его чуть не до двери уборной. Вечером вышла заминка: Джеку необходимо было съездить в город, сообщить Бетти, что свидания в ближайшие дни отменяются по причине проживания в его спальне постороннего жильца. Оный жилец, само собой, собрался с ним. Джек опешил. — Шеннон, нет, я поеду один. Я на свидание к девушке еду! Как ты не понимаешь? В ответ раздалось фырканье. — Я мешать не стану! — Нет! Ты останешься здесь, это не обсуждается! Получив столь категоричный отказ, Шеннон стушевался, закусил губу и даже каким-то непостижимым образом уменьшился в росте. Джек не понял природы этих загадочных явлений. Поощрять капризы наглого мальчишки он не собирался. — И не пугай тем, что сбежишь. Я запру тебя на замок. А окна заколотят гвоздями, если уж на то пошло. Шеннон встрепенулся. — Правда? — Да. Сейчас попрошу плотника. Удивительно, но эта угроза, казалось, успокоила Шеннона. Оконные рамы заколотили, в двери щёлкнул ключ, и Джек с неспокойным сердцем сел на лошадь, отправляясь к своей зазнобе. Впрочем, в её нежных объятиях он сразу же обо всём позабыл. Вспомнил лишь через два часа, когда в сумерках возвращался из города. Ожидая увидеть вскрытую пинцетом дверь, Джек с облегчением выдохнул: замок в порядке. Но вот сюрприз: внутренняя дверь из кабинета в личные покои была заперта на задвижку. Он постучал. — Шеннон, это я, открой! За дверью послышалась возня, скрип чего-то тяжёлого по полу, и лишь потом дверь распахнулась. Оказалось, скрип издавало старое кресло, которым Шеннон забаррикадировался. Сказать, что Джек удивился — мягко сказать. Он пребывал в уверенности, что свободолюбивый парень сбежит при первой возможности, а получил наглядное подтверждение его добровольному осадному времяпрепровождению. Странно это! — Шеннон, от кого ты заперся?.. А это что? Джек узрел в кресле кочергу от камина, явно приготовленную для самообороны. Шеннон смутился и промямлил, что занимался перестановкой мебели. Джек вгляделся в его лицо, насколько позволял свет газового рожка. Шеннон напуган? Но почему? В этом доме ему не грозит ничего страшного. Или… мальчик в этом не уверен? Но ведь днём он вёл себя абсолютно смело и даже временами чересчур бойко. А потом вдруг… Или не вдруг? Весь день он был с Джеком, а потом остался один… Боже… И что, теперь круглые сутки нянчиться с этим пуганым мальчишкой? Да за что такое наказание? Скорей бы его зад залечился, и пусть съезжает в графские покои, там мебель переставляет. Вскорости выяснилось, что за время отсутствия Уокмена его жильё навещали работники, они хотели поставить вторую кровать, как то требовалось в связи с изменением количества жильцов. Они стучали в запертую дверь — чем, очевидно, и напугали Шеннона — но им никто не ответил, пока проходящая мимо прислуга не сказала, что доктор уехал в город. Ну, конечно! Услышав за дверью слово «кровать», парень решил, что его требуют в спальню его светлости. Оттого и запаниковал, глупыш. Джек пошёл искать тех самых работников. Или хотя бы кровать. Шеннон, разумеется, увязался за ним. Когда наконец второе спальное место было установлено, Джека поджидал очередной сюрприз: расхорохорившийся Шеннон отказался спать на новой небольшой кровати, мотивируя это тем, что он выше доктора ростом и ему будет неудобно. Джек заподозрил, что Шеннон вредничает в отместку за проведённые в одиночестве тревожные часы. Вспомнив и применив командный голос, отработанный за время военной службы, Уокмен отвоевал своё законное место для сна. Измученный предыдущей ночью, проведённой на узкой твёрдой кушетке в кабинете, Джек предвкушал приятный сон в мягкой родной постели, но не тут-то было. Соседство с беспокойным мальчишкой оказалось скверной затеей. Посреди ночи Джека разбудило громкое бормотание: «Убью… убью… задушу…» Кого собирался убивать и душить тонкорукий отрок, Джек догадывался. Поднявшись с постели, он подошёл к нему, чтобы потрясти за плечо и отвлечь от тяжёлого сновидения. Стоило ему лишь наклониться и прикоснуться, как острое колено ударило его под дых. В еле различимой тьме он увидел вскочившего Шеннона, испуганно вжавшегося в стену. Джек и рад был его успокоить, но не мог, корчась и тщетно силясь вдохнуть. Неумышленный удар вышел вполне ощутимым. Благо, ошеломлённый мальчишка не продолжил драться — видимо, проснулся и сообразил, что это не тот, кого следовало душить и убивать. Джек восстановил дыхание, разогнулся и зажёг лампу, приспустив фитиль так, что лишь тусклый огонёк освещал комнату. В кабинете нашёл пузырёк с успокоительной микстурой, накапал в стакан с водой и подал смущённому Шеннону. Тот нехотя выпил и по-детски наивно попытался оправдаться: — Мне приснилось, как мы с братом понарошку дерёмся. Джек согласно кивнул: да, верю, бывает. И пока он не заснул, поглаживал его по распущенным волосам и тихим голосом рассказывал, как на военной службе их тренировали на мешках с сеном и песком, как протыкалась штыками холстина, как отрабатывались кулачные удары, как потом болели костяшки…***
Последующие семь дней мало чем отличались от первого. За эту долгую неделю Джек свыкся с наличием у себя говорливого колючего хвоста, воспитывал его и подлечивал. Повязки с запястий Шеннона сняли, пострадавший зад исправно мазали мазью, аппетит у растущего организма был отменный, любопытство — неистощимым, интерес к медицине — искренний, анатомический атлас не выпускался из рук, выпитые на ночь капли и рассказы про воинскую службу позволяли всем спать спокойно, и, вообще, всё шло на лад, если бы не полученное им приглашение отужинать с его светлостью. В тот день от портного доставили первый костюм, пошитый на Шеннона. Костюм выглядел великолепно: серой тонкой шерсти, с узорчатым голубым жилетом в тон, к нему прилагались две тончайшие белые сорочки, несколько галстуков-платков на выбор, жемчужная булавка к ним и ещё новые модные туфли. Но самое неожиданное лежало в маленькой деревянной шкатулке: серебряные карманные часы на цепочке. И там же записка от графа с пожеланием приятной примерки и встречи за ужином в восемь часов. Джек с благоговением прикасался к мальчишечьей обновке, а вот сам одариваемый насупился и не желал ничего примерять. Джек озадаченно спросил: — В чём дело? По какой причине ты не принимаешь графские дары? Помнится, к прежней одежде и несессеру ты отнёсся более благосклонно. Шеннон сердито ответил: — То было необходимостью, а это — излишества! Джек попытался его уговорить. — А как по-другому? Если ты настолько интересен его светлости и он хочет с тобой сблизиться, то нет ничего удивительного в том, что он одаривает тебя излишествами. Полагаю, это только начало, потом будет больше и дороже. — Вот именно! Больше и дороже! Я не девица, чтоб меня наряжать! Что ещё за ужин? Ты же обещал!.. Вы, то есть… Вы говорили, что минимум три недели он ко мне не прикоснётся. — Шеннон, ты сейчас говоришь именно как девица, притом склонная к необоснованным истерикам. Я не думаю, что граф тебя наряжает, чтобы тут же раздеть. К тому же, нагишом он тебя видел, а вот прилично одетым — нет. Меряй костюм, причёсывай свою гриву и иди ужинать. Отведаешь кулинарных изысков, мне потом расскажешь. — «И я без тебя отдохну хоть пару часов», — про себя добавил Джек, а вслух продолжил: — Его светлость благородный человек, я уверен, что он не поставит тебя в неудобное положение. Скорее всего, вы просто поговорите о музыке, литературе, науке… Разумные доводы мало убедили недоверчивого юнца, но всё же он снизошёл примерить обнову. В докторских владениях не имелось высокого зеркала, его успешно заменил восхищённый взгляд. Хотя костюм шился без примерки, опытная рука мастера настолько искусно сумела посадить его по фигуре, что он сидел как влитой, подчёркивая и ширину прямых плеч, и тонкую талию, и длинные ноги. Видя неприкрытое любование Джека, Шеннон в первое мгновение довольно выгнул грудь, приосанился, но тут же погрустнел и сник. — Что? Я совсем смотрюсь, как кусок мяса на блюде? Джек с досады чуть не плюнул. — Шеннон, ты выглядишь… лучше мяса. Ты замечательно выглядишь! Галстук, я думаю, повяжи синий, а волосы собери в хвост, не пугай его светлость своими шпильками. К слову говоря, эти шпильки слоновой кости нужно вернуть хозяйке, они ей нравятся. На что Шеннон пренебрежительно махнул рукой. — Мне они тоже нравятся. Волосы распускать я не буду. А вы, помнится, обещали испросить для меня разрешения подстричься. — Когда же я мог успеть? Ты меня ни на шаг от себя не отпускаешь. Вот пойдёшь на ужин и сам спросишь. Шеннон надолго замолчал и почти не говорил до вечера. Джек догадывался, что он волнуется, но как его приободрить, не знал. Снова расписывать графские достоинства? Рассказывать, какой Уимси тактичный человек и сдержанный мужчина? Так ведь Джек никогда не был с хозяином настолько близок, чтобы знать его, хм, с интимной стороны. Однако допустить вероятность, что граф в припадке любовного желания накинется на бедного парня и разложит его прямо на обеденном столе, конечно, не представлялось возможным. И как назло, гости все разъехались — ужин, очевидно, будет проходить наедине с его светлостью. Ой, как бы пуганый юнец не наломал дров своим строптивым характером. Граф прикоснётся к его кудрям, а он как врежет ему коленом… В половине восьмого Шеннон, изображая идущего на казнь, умылся, облачился в новый костюм, расчесался и демонстративно собрал волосы в прежнюю причёску на затылке. Джек не сдержал ехидного замечания: — Дамская укладка со шпильками придаёт тебе мужества? Шеннон сердито поджал губы и сделал-таки хвост. Джек облегчённо вздохнул: волосами прикрылся незаживший укус, оставленный рыжим подонком на мальчишечьей шее. Уложенные таким образом волосы смотрелись достойно: густые, тяжёлые, крупными завитками, они доходили до середины лопаток и благородно лежали, перетянутые узкой лентой. Если пуститься в фантазии и на кудрявую голову водрузить треуголку, а поверх сюртука — перевязь со шпагой, то пред глазами предстал бы доблестный пират-аристократ из прошлых времён. Не просто пират — капитан. Вероятно, парень прятал волосы из протестного настроения, доказывая, что он не девица. Наивный. Мягкие короткие локоны, обрамляющие его узкое лицо, всё равно не забирались ни в хвост, ни под шпильки. И если на то пошло, стоило бы ему поджимать свои пухлые девичьи губы, длинными ресницами не махать, а округлый зад и тонкую талию прятать под мешковатой одёжей. И бородой побыстрее обрасти, ибо нежная белая кожа ни в коей мере не придавала его облику мужественности. Джек помог ему повязать галстук и заколоть булавку. Подрагивающими руками Шеннон пристегнул часовую цепочку к петле жилета и положил часы в карман. Он продолжал молчать, но все его сомнения и переживания ясно читались по нервным движениям и сердитому сопению. Перед самым выходом он наконец не выдержал. — Джек! Вы же проводите меня? И дождётесь? Боже, бедный пуганный ребёнок… Неужели он думает, что Джек встанет на страже под дверью графской столовой? Каскару со стены снимет и… Даже если Уимси набросится на Шеннона прямо на пороге, нет у доктора права его защищать. За то и уплачено сто золотых. Джек лишь смог отодвинуть срок проникновения, а поцелуям-объятиям он не указ. В этом вопросе стоило целиком полагаться на благоразумие и такт его светлости, ведь о произошедшем надругательстве ему было известно не хуже доктора. Вслух ничего подобного Джек, конечно же, не сказал. Успокоил: — Провожу, провожу… К назначенному времени они прошли в главное здание усадьбы, в сопровождении лакея поднялись по широкой мраморной лестнице, отразились в дюжине огромных зеркал и предстали перед закрытыми дверьми столовой, где гостя ожидал хозяин. Дальше Джеку путь был заказан. Он сжал локоть Шеннона, как бы говоря, что всё будет хорошо, и легко подтолкнул его к двери. Неожиданно повернувшись, Шеннон схватил его за руку ледяными пальцами. Этого ещё не хватало! Прямо на глазах у лакея. Джек мягко, но уверенно отцепил от себя паникёра и ободряюще улыбнулся. В светлых глазах Шеннона плескался еле скрываемый страх, однако лечебная улыбка Джека оказала благотворный эффект. Он поднял подбородок, расправил плечи и кивнул лакею. Дверь распахнулась, в глаза ударил яркий свет ламп и свечей, и Шеннон смело перешагнул порог. Джек вернулся в своё обиталище. Странно, он думал, что долгожданное время, проведённое без прилипчивого мальчишки, его обрадует. Но радоваться не получалось. Решив использовать шанс и навестить Бетти, а заодно отдать ей любимые шпильки, Джек осмотрел всю комнату на предмет этих самых шпилек, но не нашёл. Очевидно, хитрец унёс их в кармане. Вот вредный бес. Ехать к Бетти расхотелось. Разбив два пузырька с лекарствами, он утерял желание прибираться в кабинете. Из головы не шло: как там, что там… А меж тем, там оказалось не так страшно, как им представлялось. Перешагнув порог, Шеннон очутился в богато обставленной и ярко освещённой столовой. Пусть семья Холбертов еле-еле сводила концы с концами, удивить их юного отпрыска блеском фарфора и серебра было невозможно. И его фамильное поместье блюлось в сохранности и порядке, и визиты к более успешным родичам и друзьям, и проживание у сэра Энтони, а главное, полное равнодушие к роскоши — всё это объясняло его спокойный взгляд на обстановку огромной богатой залы. А вот встретивший его мужчина всколыхнул в Шенноне обширную гамму чувств: от страха до любопытства. Высокий, худощавый, со строгим горбоносым лицом и при этом с добрыми карими глазами. Тёмные гладкие волосы графа поблёскивали сединой на висках, незамеченной при первой встрече. Он подошёл к гостю, с мягкой улыбкой кивнул и окинул взглядом от кончиков новых туфель до причёсанной макушки. В глазах сверкало неприкрытое восхищение. Шеннон внутренне сжался: так и есть, он всего лишь аппетитный кусок мяса, красиво поданный на блюде. Тем не менее, Уимси обошёлся даже без рукопожатия, поприветствовал обычными в таких случаях словами и радушным жестом указал на место за столом. Шеннон удивился: длинный стол был накрыт лишь с одного конца, места гостя и хозяина располагались напротив друг друга, и больше никого за ужином не планировалось. Ужин на двоих. Крахмальная скатерть уставлена дорогим тонким фарфором и серебряными приборами, пышный букет синего и голубого дельфиниума отставлен в сторону, чтобы не заслонять собеседников. Слуга подвинул стул с высокой спинкой, и Шеннон воссел напротив хозяина поместья. Граф не сводил с него взгляда, и Шеннон подумал, что если так будет продолжаться, то кусок не полезет ему в горло. Однако ужин прошёл благополучно, его светлость пригасил степень своего восхищения, Шеннон смог пропихнуть в себя несколько кусочков изысканных яств, отвечал на вопросы вежливо и впопад. В начале разговора граф высказал комплимент его внешности, оценил выбор светло-синего шёлкового галстука, оттеняющего чудесные очи, и подчеркнул, что синие цветы на столе также неслучайны. Затем перешёл собственно к беседе и поинтересовался, откуда родом Шеннон, потом спросил про сэра Энтони, про нападение и взятие в плен. Слава богу, про само пленение не спросил, проявил тактичность. После разговор перешёл на тему интересов Шеннона, чему он обучался и какие науки желал бы познавать. Здесь Шеннон ничего скрывать не стал и поделился своими мечтами об изучении химии и биологии. Тему музыки оставили напоследок, а после окончания ужина его светлость предложил пройти в музыкальную комнату. Шеннон, следуя приличиям, по дому шёл за хозяином, но соблюдаемая им излишняя дистанция не осталась незамеченной. Когда же он, уворачиваясь от близкого контакта в дверном проёме, недоверчиво проскользнул в комнату, его светлость с печалью в голосе спросил: — Шеннон, почему ты боишься меня? Шеннон растерялся. Как ответить, чтобы не оскорбить? Известно же, зачем он находится в этом доме, и какая унизительная роль ему уготована. Разве это не повод бояться? Он собрал всё своё воспитание и вежливо ответил: — Ваша светлость, с недавних пор при общении с людьми я чувствую себя неуютно. Простите. Граф наверняка знал от прислуги о том, что в число «людей» не входит доктор, с которым Шеннон близко сдружился, но напоминать об этом деликатно не стал. Они прошли в музыкальную комнату, где помимо рояля находилась та самая скрипка известного мастера, про которую говорил Джек. Его светлость отпер стеклянную дверцу шкафа, извлёк драгоценный музыкальный инструмент и передал в трепетные руки Шеннона. Скрипка приятно пахла стариной, лаковая поверхность кое-где покрылась еле заметной сеточкой трещин, но от этого инструмент выглядел ещё более достойно и величественно, словно умудрённый морщинами старец. Мальчик провёл пальцами по прохладному гладкому боку, задел струны. Поднял глаза на графа. — Гварнери? Его светлость кивнул. — Да, мастерская самого Андреа, основателя династии мастеров. Эта скрипка сделана в 1680 году. Хочешь её попробовать? Шеннон оробел. — Можно? Она настроена? — Да, настроена. Сыграй мне. Уимси подал ему смычок. Шеннон не смог противиться соблазну, по скрипке он скучал, а сыграть на столь уникальном инструменте он и вовсе не чаял. Стоило коснуться струн смычком, как он позабыл сомнения и тревоги, погрузившись в великолепие звучания. Хозяин инструмента с не меньшим удовольствием слушал музыку, но с гораздо бóльшим наслаждением обласкивал взором стройную фигуру юного скрипача. Шеннон прикрыл глаза, упиваясь игрой, поэтому не видел предвкушающего взгляда, направленного на него. Тёмные глаза графа скользили вдоль ног, задерживались на изгибе талии, крепкой груди, тонких руках, длинной шее, локонах волос, а пристальнее всего — на прекрасном лице. Как есть ангел. Игра окончилась, Шеннон опустил инструмент, Уимси благодарно и искренне поаплодировал. — Шеннон, ты великолепен! Я не ожидал столь блистательной игры от столь юного человека. Надеюсь, на этом твои таланты не исчерпываются. Неисчерпаемость талантов Шеннону пришлось демонстрировать за роялем. Его светлость встал напротив и облокотился на инструмент, с нежностью вкушая дивную игру и ангельский лик исполнителя. Изящные длинные пальцы порхали по клавишам, ресницы были опущены, меж бровей залегла тонкая сосредоточенная складка, завитки волос подрагивали в такт музыке… Пристальный взгляд смущал и сбивал Шеннона, а потому его исполнение не дотягивало до совершенства. Извинившись за слабую игру и тем не менее выслушав комплименты, он поблагодарил щедрого слушателя. Его светлость пожелал продолжить музыкальный вечер, гость же хотел только одного — «домой» к уютному Джеку. Как жаль, что Шеннон не кот: спрыгнул бы с колен без объяснения причины и ушёл по своим кошачьим делам, и даже можно слегка пошипеть и царапнуть в случае хозяйского недовольства. А раз ты не кот, а приличный человек, то сиди, обряженный в шёлковый галстук, терпи плотоядные взгляды и услаждай господский слух своим неидеальным музицированием. Спасибо, что по шёрстке не гладят, а то хоть в окно выпрыгивай. Исполнив несколько небольших простых произведений, задобренный искренними похвалами, выслушав очередную оду своему небесному облику, смущённый Шеннон наконец был отпущен восвояси в сопровождении лакея. Званый ужин закончился приглашением на завтрашний обед. Джек поджидал своего подопечного на крыльце, пристально вглядываясь в сумрак и сдерживаясь, чтобы не пойти встречать к парадному входу. Что там этот мальчишка может натворить?.. А ну как расстроит его светлость или, того хуже, разгневает своим моветонным поведением и несдержанным языком. Что в таком случае ожидало Шеннона, Джек даже представить не мог. Прислугу бы просто уволили, а как поступают со строптивцами, купленными для любовных утех, графские предания о том не ведали. В каком-нибудь восточном гареме непокорную наложницу наверняка бы заперли в башне и посадили на хлеб и воду, а опосля, когда девица поумерит пыл, к ней подослали бы старую няньку, которая и промыла бы глупую головушку, расписывая достоинства султана, неземные блага, телесную негу и прочий рахат-лукум. Джек невольно хихикнул: да он сам старая нянька. А как ещё с этим несмышлёнышем поступать? Только и остаётся, аки воде по капле камень точить. Шеннон — домашний мальчик, что он будет делать, окажись на свободе? К родным он не настроен возвращаться, тогда куда подастся? Если сразу не сгинет в лесах и болотах, то в человеческом обществе его поджидают пострашнее волки-гадюки, враз приберут чистенького юнца к рукам. А там всё, что угодно: и разбойничья воровская судьба, и, может статься, проституция, а нет — так нищета, тюрьма, каторга… А уж с острым языком и неумением его придерживать так и вовсе тяжко выжить. Нет, нужно мальчишку удержать в этом доме во что бы то ни стало. Хоть он тот ещё колючий репей, но умный и совсем не злой, жалко его. Пусть поживёт у графа, потерпит его ухаживания, поспит на кровати под шёлковыми покрывалами, зато потом его судьба хоть как-то прояснится. Уимси не выгонит парня с голым задом на улицу, пристроит на учёбу или работу, обеспечит на первое время. Вон, предыдущие двое графских любовников счастливы и довольны остались, лишь третий — Томас, изнеженный сынок деревенского старосты — до сих пор ходит обиженным, по-видимому, считает, что граф должен был жениться на нём. Наконец загостившийся юнец появился, да не один, а под охраной лакея. Передав с рук на руки мальчика, слуга удалился. Джек окинул Шеннона пристальным взглядом: вся одежда в полном порядке, выражение лица тоже в порядке. Никаких крайностей в виде ужаса или радости нет, ну и на том спасибо. Пройдя в дом и закрыв дверь, Джек не выдержал. — Ну? Что было? Шеннон, снимая сюртук и развязывая шейный платок, лениво начал рассказывать: — Было… было суфле из индейки, потом ростбиф под сметанно-сливочным соусом, ещё какое-то мясо, к нему красное сухое вино, потом… Джек перебил: — Шеннон! Не издевайся! Ты знаешь, о чём я спрашиваю! То, что мальчишка дурачится — хороший знак, но это не умаляло любопытства Джека. Шеннон вздохнул и снизошёл до серьёзного разговора. — Всё было… неплохо. Сам ужин — это неинтересно, граф спрашивал меня о том о сём, а вот потом мне довелось поиграть на скрипке Гварнери. Это здорово! Ей двести лет, а звучание поразительное: чистое, яркое, просто удивительно. Рояль у его светлости тоже прекрасный, но скрипка лучше. — О чём ещё говорили? Что он хотел знать про тебя? — Он поинтересовался, какие науки я изучал у сэра Энтони, и что хотел бы изучать в дальнейшем. Оказывается, его светлости биология тоже не чужда, и он упомянул, что у него есть лаборатория. Вот бы посмотреть… Про литературу и стихи мы, слава богу, не говорили. Джек напомнил: — А как же твоя любовь к Шекспиру? Или ты солгал? Шеннон уже разделся до кальсон, доктора он ничуть не смущался. — Нет, Шекспира я люблю, а вот творчество его не очень. Джек не стал выяснять, за что же тогда любить Шекспира, иначе с Шенноном можно препираться до утра, а время было уже довольно поздним. Заботливо повесив его новый костюм к себе в шкаф, он стал укладываться спать. На душе полегчало: первый шаг на сближение сделан, и шаг, кажется, успешный. Правда, Шеннон ничего не сказал о проявлении амурных интересов графа — вряд ли он их не заметил. Значит, Уимси вёл себя крайне сдержанно или… Джек даже усмехнулся подобной мысли: или графа разочаровал внешний вид приобретения. При первом знакомстве Шеннон был обнажён, напуган, унижен, а ныне весь из себя уверенный красавец с холодными глазами, одетый в великолепный костюм. Да нет, конечно, чушь, как Шеннон мог не понравиться? Вон он какой пригожий… когда не дерзит. Однако, улёгшись в постель и погасив свет керосинки, Джек всё-таки услышал продолжение рассказа про ужин. — Его светлость показался мне значительно умнее, чем я о нём загодя думал. Говорил он немного, больше спрашивал, но мне хватило данных, чтобы составить о нём первоначальное мнение. Странно, мне казалось, что интерес взрослого мужчины к юношам говорит о его недостаточно развитом интеллекте. На этих словах Джек чуть не подпрыгнул в постели. — Шеннон! Вот сразу видно, что ты мало интересуешься литературой и историей. Тогда бы ты знал, какое великое множество талантливых художников, композиторов, учёных и писателей исповедуют однополые отношения. Притом большинство людей тщательно скрывают свои пристрастия, ведь в некоторых странах это осуждается не только моралью, но и законом. Кстати… его светлость как-то проявил к тебе подобный интерес за ужином? Шеннон фыркнул в подушку. — Вы имеете в виду: не обнимал ли он меня, гладил, и всякое такое? Конечно, нет, иначе бы меня уже пороли плетьми. Я не собираюсь ждать, когда дело дойдёт до этого. Джек, вы же обещали минимум три недели! Уокмен понял, что спокойно уснуть, не прояснив этот щекотливый вопрос, всё равно не получится, а потому сел на кровати и снова зажёг лампу. Шеннон, наоборот, не вставая, сдвинулся на своём небольшом ложе к самой стене, в тень. Джек вздохнул, набираясь решимости играть роль старой няньки, и приступил к непростой разъяснительной беседе с девственником-подранком. Начал издалека. — Шеннон… Всё, что я сейчас скажу, пойми правильно и не кидайся в меня подушкой. И не перебивай! Мне бы очень хотелось, чтобы ты остался в этом доме подольше, занимался музыкой, изучал науки, осваивал и узнавал что-то нужное и интересное. Ты ещё не видел лабораторию его светлости, оранжерею, библиотеку, коллекции, конюшню… Даже я не имею ко всему этому доступа, а тебе все двери будут открыты. Ты будешь ежедневно вкушать такие же вкусные блюда, как сегодня за ужином, будешь одет только в лучшие модные костюмы, познакомишься с достойными людьми, возможно даже попутешествуешь, хотя бы до столицы. А в дальнейшем тебя обеспечат жильём и дадут возможность самому зарабатывать на жизнь. Но… ты знаешь цену всему этому. Поверь, это очень невысокая плата за несколько месяцев поистине райского существования. Если бы ты отнёсся к ухаживаниям его светлости снисходительнее, позволил прикосновения, а затем и доверил своё тело… то ты бы познал много удивительного и прекрасного в мире чувств и ощущений. Не видя лица Шеннона в темноте, но слыша его подозрительное молчание — не уснул ли? — Джек сделал паузу в лекции. Зря сделал. Шеннон, оказывается, силился не взорваться. Не осилил. — Да вам надо книги писать! А ещё лучше идти проповедовать в дикарские племена! Как можно так нагло врать? Как будто я не познал «удивительного и прекрасного»! Джек, вы сами-то хоть знаете, о чём вообще говорите? Наверняка у вас не было подобного опыта, потому вы так наивно лжёте об этих «чувствах и ощущениях»! Джек не успел прикусить собственный язык, как вылетело признание. — Я знаю, о чём говорю! Повисла внезапная тишина. Джек жалел, что не сдержался, Шеннон соображал, когда и с кем тот успел совершить содомский грех. Попробовал робко выяснить. — Очевидно, тогда вы были не в той позиции, иначе не распинались бы сейчас. Джек мысленно плюнул и решил: говорить, так уж всё. — Нет, именно в той самой позиции тоже довелось побывать. И поверь, остались только хорошие воспоминания. Это случилось давно, я чуть старше тебя был. Когда обучался медицине, мы с приятелем-сокурсником внезапно почуяли тягу друг к другу, ну и… несколько месяцев экспериментировали, познавали анатомию и физиологию на практике. Хотя до этого и у меня, и у него были девушки, но вот так случилось… Тогда вообще казалось, что это любовь. Увы, та любовь быстро прошла, а приятные воспоминания остались. Шеннон не сдавался. — Если вам понравилось, почему вы не продолжаете эти «эксперименты»? Джек терпеливо объяснил: — Мне всегда нравились только женщины, та связь была исключением. Зато полученный опыт даёт мне сейчас право говорить с тобой уверенно. — И тем самым лишь напрасно сотрясаете воздух. Как вы меня ни уговаривайте, я всё равно сбегу из этого дома. Обещаю, что со временем выплачу вам сто золотых. Не сразу, но как смогу заработать, буду высылать вам частями. Каменное терпение Джека дало трещину. Благообразная маска старушки-няньки не удержалась на истинном лице Уокмена — честного смелого солдата, говорящего прямо и открыто. — Шеннон, не смеши! «Заработаешь…» Да ты и за пять лет столько не заработаешь, таская мешки в порту. Даже если будешь обслуживать сошедших на берег матросов. И то, пока тебе не попортят личико местные портовые шлюхи за конкуренцию или не загнёшься от сифилиса. Или ты думаешь, что сможешь играть на скрипке в какой-нибудь таверне? Так оно тоже всё к одному: будешь канифолить смычок, а заодно и собственный зад. Слышно было, как скрытый тенью фыркнул Шеннон. — У вас лишь одно на уме! Неужели все думают только об этом? — Именно! Ты ведь совсем мало знаешь жизнь за пределами своего дома. А жизнь она такая… очень хищная. А ты очень соблазнительная дичь. — Я обрежу волосы! Совсем. Я не буду дичью! Я научусь драться по-настоящему, я смогу постоять за себя. Я устроюсь юнгой на корабль, меня возьмут, я хорошо умею лазить по деревьям. — Шеннон, ты сам-то веришь в то, о чём говоришь? — съязвил в отместку Джек почти его же словами. Тишина в ответ подтвердила его сомнения. Джек встал и пересел на край узкой кровати. Говорить о столь непростых вещах лучше нос к носу, даже если один нос уткнут при этом в подушку. Шеннон пробурчал: — Что же делать… Домой я не могу вернуться. — Почему? Это единственный приемлемый вариант при твоём категоричном отказе от предложения Уимси. Ты ведь можешь дома не говорить, что с тобой случилось. Скажешь, что на поместье сэра Энтони напали, а ты убежал, потом долго добирался домой. — Не только в этом дело! Вы не понимаете… — А понимаешь ли ты, что в случае твоего побега, его светлость будет вынужден написать твоим родителям и потребовать с них возмещение суммы, затраченной на твоё освобождение из неволи? Шеннон вскинулся на кровати, лампа осветила испуганное лицо. — Как? Он же сказал, что вычтет из вашего жалованья. — Я уверен, что он пошутил. Для меня это большая сумма, и навряд ли его светлость так поступит со мной. А вот твои родители обязаны компенсировать расходы графа. Ты так не считаешь? — Наверное, да… Но как граф узнает, кто мои родители? Я не называл свою фамилию и конкретного места проживания. Или… вы ему скажете? Вы видели конверт! Да, конечно! — Не только я видел. Твоё письмо на почту отнесли другие люди, и они очень преданы его светлости. Почему тебя так ужасает эта перспектива? Это идеальный выход: родители возмещают сотню золотых его светлости, а ты возвращаешься домой. Шеннон стукнул подушку от злости. — Джек, вы не понимаете! Нет у моих родителей таких денег! Совсем нет. Конечно, узнав про меня, они найдут нужную сумму, соберут по знакомым и соседям… А как отдавать долг? Это повергнет их в полное и окончательное разорение. Я не могу поступить с ними таким образом. Я и так лишнее колесо у телеги, я младший сын, а значит, толку от меня никакого. Брат, он умный, он пытается поднять поместье, он выучился, работает, что-то делает… А я… Даже на моё обучение нет денег, сэр Энтони из милости взял меня к себе. Я теперь вообще бестолковая ненужная рухлядь, зачем я дома? Уокмен опешил от этого горького признания. Оказывается, заносчивый аристократ-то нищий. А манеры словно у титулованного наследного принца, не меньше. Ох, и что теперь делать с этим голозадым принцем? Продолжать уговаривать продать своё тело? Другого выхода Джек не видел. — Шеннон… м-м… В таком случае снова самым разумным решением для тебя становится принятие ухаживаний его светлости. Не перебивай! — прикрикнул Джек, видя, как тот опять взвился. — Сам подумай: побег не выход, домой путь заказан, остаётся одно. Если ты не намерен возвращаться к родным, то какая разница, как ты проживёшь ближайшие несколько месяцев? Зато потом ты останешься при деле и под крышей. Его светлость со всеми своими прежними… м-м… молодыми людьми поступил благородно: выплатил им приличную сумму, а кто нуждался, тот получил непыльную работу и кров над головой. Я прекрасно тебя понимаю, я бы и сам, наверное, как и ты, с возмущением отверг подобное предложение: мужское самолюбие, гордость, а главное, страх, что узнают близкие. Но у меня давно нет родителей, так что перед родными мне не было бы стыдно. С мужским самолюбием и гордостью я бы тоже разобрался — всё-таки любовная связь, пусть и с мужчиной, это не так страшно, как трусость в бою, предательство и дезертирство. Остаётся самый щекотливый вопрос, который, как я понимаю, больше всего тебя пугает: физическая боль, испытанная тобою недавно. Шеннон снова спрятался в тень, и только слышно было, как клокотало его сердитое дыхание. То, что он молчал и не перебивал, подтверждало очевидное заключение, ведь ему довелось пережить страшные мгновения насилия, сопряжённые с дикой болью вплоть до разрыва и кровотечения. На словах Джек уже объяснял, каково добровольное соитие — ему не поверили. Доказывать же на практике прелесть однополой любви вовсе не входило в обязанности придворного доктора, пусть этим занимается его светлость. Но вот чуть-чуть раскрыть тайны мужского тела неопытному юнцу, это, пожалуй, можно. Джек усмехнулся шальной идее: «Была не была, с этим парнем по-другому не получится, рискну». Он прошёл в кабинет, нашёл нужный пузырёк, захватил старое полотенце и вернулся к постели настороженного Шеннона. Тот вопросительно смотрел на предметы в его руках. — Шеннон, подними рубашку и ляг на живот, я забыл тебя смазать. Недоверчивый пациент усомнился: — Вы же сказали, что у меня и так всё заживает быстро, и мазать больше не надо. И это не та мазь. Терпеливый доктор пояснил: — Да, это эфирное масло лаванды, смешанное с миндальным маслом — хорошее успокоительное и ранозаживляющее средство. Смазать надо для профилактики инфекций. А это полотенце давай подложим, чтобы масло не испачкало постель. Обманув Шеннона столь нехитрым способом, Джек уложил его голым задом кверху. Нанеся достаточно ароматного масла себе на пальцы, он раздвинул упругие ягодицы и прикоснулся к сжатому анусу. Да, он не лгал, когда говорил, что всё и так хорошо заживает, разрыв затянулся полностью и совершенно не кровоточил. Конечно, это не означало, что по прошествии менее десяти дней пострадавшим отверстием можно было пользоваться как-то иначе, окромя естественного назначения. Но аккуратные заботливые руки и не помышляли нанести вред доверчиво подставленному нежному органу. Промазав вход круговыми движениями, Джек проник скользким пальцем внутрь. Если в прежние процедуры он обрабатывал анус мазью лишь снаружи и самую малость внутри, то ныне его палец оказался несколько глубже, почти по середину. Шеннон сжался и замер. Джек погладил свободной ладонью его напряжённую ягодицу. — Расслабься, я не сделаю больно, лишь промажу и помассирую немного, так надо для улучшения кровообращения. Ты же смыслишь в медицине, понимаешь, зачем это нужно. Шеннон внял настояниям. Джек сделал вид, что массирует внутренности вкруговую и при этом совершенно случайно задевает особо чувствительное место, легко прощупываемое сквозь стенку кишки. Странные манипуляции не остались незамеченными пациентом, он приподнялся и, пряча глаза в тени, хрипловатым голосом поинтересовался: — Джек, что вы делаете? Это не похоже на массаж с целью улучшения кровообращения. На что получил выговор. — Мне виднее. Не спорь и не мешай исполнению докторского долга. Лучше чуть подними бёдра, мне удобнее будет. Шеннон подчинился — Джеку в этом вопросе он доверял безоговорочно — оттопырил зад и смирно лёг лицом в подушку, прислушиваясь к необычным ощущениям своего организма. Организм блаженствовал. Внутреннее прикосновение пальца приносило неизведанные доселе приятные впечатления, низ живота сладостно ныл, всё тело до кончиков пальцев пронзало наслаждение… Как вдруг Шеннон с ужасом обнаружил, что его тело слишком явно реагирует на этот необычный массаж: кровь прилила, но совсем не в то место. Хоть бы Джек не догадался… Чёрт, как стыдно… Тем временем давление заботливого пальца, исполняющего важный долг, становилось всё более настойчивым, вожделение нарастало, сознание затягивалось похотливой мутью, зубы впились в подушку, на подложенное полотенце упали прозрачные вязкие капли, тело еле сдерживало блудливую дрожь, подушка глушила нечаянные стоны, поясница похабно прогнулась, задница самовольно подалась навстречу докторской руке… Шеннон мужественно держался, но сладострастное напряжение вырвалось наружу обильной тёплой струйкой и испачкало полотенце. Теперь Джек точно узнает… Массаж сразу прекратился, коварный палец покинул дрожащее отверстие, ласковые ладони огладили ягодицы и шутливо похлопали по ним. До одурманенного сознания Шеннона внезапно дошло: это было подстроено! Джек нарочно довёл его до подобного состояния! Ах, как это вероломно и низко! Столь вульгарным способом совращать в содомию! Отдышавшись и немного придя в себя, обманутый пациент высказал: — Доктор! Оттого, что вы наглядно продемонстрировали удовольствие, доставляемое пальцем, ничуть не сделало меня мужеложцем! К вашему сведению, подобные акты совершаются вовсе не пальцем. Возможно, вы этого не знали, потому и говорите о своём прошлом опыте в нежных словах. Джек с улыбкой отреагировал на подковырку смущённого мальчишки. — Шеннон, проводить демонстрацию членом я не буду. И не уговаривай. Громкое фырканье, а затем двойной смех наполнили сумрачную комнату. Джек отвернулся и подождал, пока Шеннон оботрётся и опустит ночную рубашку. А тем временем экзаменовал своего ученика-пациента на предмет устройства мочеполовой системы. — Нет, это не мочевой пузырь. Вспоминай анатомический атлас. Могу подсказать: этого органа нет у женщин. Шеннон неловко затёр полотенцем липкие следы на своём теле, пощупал простыню: на неё не попало. Вспомнил картинку из толстой книги, изображающей низ человеческого живота в разрезе: помимо различий гениталий снаружи, женское тело отличалось наличием детородных органов, а мужское… — Это простата? — Да, молодец, она самая. Очень важная железа в мужском организме, её точные функции пока только исследуются учёными, но известно, что она участвует в процессе… м-м… совокупления. А её доступное прощупывание через анальное отверстие издревле приносит удовольствие мужчинам, которые… Шеннон сунул мятое полотенце Джеку и закончил за него: — Которые содомиты, я понял. Из-за темноты и собственного смущения он не заметил подобного же состояния Джека, странным образом придерживающего свою ночную рубашку в области бёдер. Тот забрал пузырёк с маслом и ушёл в кабинет. Не было его гораздо дольше, чем требовалось времени для бросания полотенца в таз и возвращения пузырька на полку. Когда многострадальное полотенце всё-таки отправилось в таз, пятен на нём оказалось вдвое больше, а на совести Джека расползлось одно большое липкое пятно. Торопливо лаская своё восставшее естество ладонью, смазанной лавандовым маслом, он с упоением вспоминал вовсе не пышные белые груди с розовыми сосками и кучерявый холмик волос со щелкой в нём, а прогнутую тонкую поясницу, трогательные ямочки на ней, круглые полушария ягодиц и свой палец, погружающийся в тёплое упругое нутро. В ушах стояли придушенные стоны, руки помнили дрожь гибкого тела, взор запечатлел размётанные кудри и хрупкие кисти, сжимающие подушку. Погасив лампу, улёгшись по постелям, и даже не пожелав друг другу спокойной ночи, Джек и Шеннон погрузились в свои беспорядочные мысли, будоражащие воспоминания, сладостные впечатления, развратные грёзы и, наконец, в долгожданный сон.