***
Джек надеялся, что недельная отсрочка охладит юношеский пыл и заставит Шеннона пересмотреть своё скоропалительное интимное требование. Каким же наивным был Джек. Его падение в бесконечную горько-сладостную пропасть началось уже на третий день после мальчишечьего пьяного демарша. Шеннон каждый день виделся с Уимси, будучи приглашённым то на обед, то на ужин, то с посещением конюшни, то лаборатории. Напиваться он больше не смел, а может, прислуге были даны соответствующие указания, и вино не оставалось на столе наедине с гостем. Конюшня Шеннону понравилась, лошадей он любил — в родительском доме осталась каурая любимица. Лаборатория же впечатлила настолько, что он рассказывал о ней Уокмену весь вечер до ночи: какие там уникальные приборы, особенно микроскоп, позволяющий рассмотреть даже самый мельчайший предмет в многократном увеличении; сколько различных химикатов, с помощью которых можно проводить всяческие опыты, вплоть до изготовления ядов и взрывчатки; а заспиртованные в банках уродливые части человеческих тел и животных так заинтересовали юного биолога, что банку с семипалой кистью руки он принёс Уокмену в дом и поставил на полку у своей кровати. — А ещё его светлость обещал пригласить меня на вскрытие трупа, когда подвернётся такая возможность. Вот бы увидеть… Посещение оранжереи Шеннону поначалу показалось скучным: цветы, цветы, цветы… И впрямь, он же не дама, чтобы ахать при виде орхидей. Но потом стало чуть интереснее: кофейное дерево, чайный куст… Затем Шеннон встрепенулся, услышав, что соседний куст — это кока. О свойствах вещества, получаемого из листьев коки, он ранее читал и не был бы против пожевать пару листиков, но граф переключил его внимание на другое дурманное растение — мандрагору. Рассказывая, как в Средневековье маги использовали это растение в колдовских обрядах и смертельно травились при этом, Уимси сбоку приблизился к Шеннону вплотную и, склонив голову, поцеловал его в завиток на виске. От неожиданности Шеннон мотнул головой, отчего получил смазанный поцелуй на щеке. Граф не стал его удерживать, когда он отскочил прочь, но слова были преисполнены желания. — Шеннон, я не сделаю тебе ничего против твоего согласия, ты же знаешь об этом. Но с каждой нашей встречей мне всё труднее и труднее сдерживать себя, я хочу к тебе прикоснуться, к твоим прекрасным волосам, к твоей нежнейшей коже… А губы твои сводят меня с ума от одного взгляда на них, я так мечтаю попробовать их на вкус… Когда же ты мне это позволишь? Шеннон настолько растерялся от вопроса, что вместо того, чтобы покраснеть — побледнел, а этими самыми губами захлопал словно рыбёшка на суше: он совершенно не знал о том, что постельные отношения с графом включают ещё и поцелуи. Как он об этом не подумал? Видя столь явное замешательство, Уимси пошёл на уступку. — Хорошо, я тебя не тороплю, я подожду ещё немного. Но знай: этим самым ты меня мучаешь. Мне больно, когда я вижу тебя и не могу даже прикоснуться. Побледневший растерянный Шеннон сам выглядел, словно мученик. Граф сжалился и повёл его по оранжерее дальше. — Идём, посмотрим ананас, он должен скоро созреть. И ты попробуешь мандарины прямо с ветки. Лишь только пациент с больным коленом ухромал за дверь, как в кабинет ворвался Шеннон с ярко-жёлтым лимоном, сунул фрукт опешившему Джеку в руку и выпалил: — Почему вы не сказали, что мне придётся помимо всего прочего ещё и целоваться с его светлостью? Я думал, он будет лишь это самое… без всяких там слюнявых нежностей. Уокмен понюхал спелый лимон, потёр его ароматную кожицу в руках — руки чуть подрагивали. Всё-таки это случилось, Уимси сделал первый шаг и поцеловал Шеннона. Интересно, глубоко или нет? Подняв глаза на взъерошенного мальчишку, Джек полюбопытствовал: — Ну и как? — Что как? — не понял Шеннон. — Понравилось? — В оранжерее? Да, интересно. Там кока растёт. — Я про поцелуй спрашиваю: понравилось целоваться с его светлостью? — Не знаю, этого ещё не было. Но думаю, что нет. Это так негигиенично: слюна, зубы, язык… Джек облегчённо усмехнулся. — Так ничего ещё не было, а ты уже морщишься? Ты целовался с кем-нибудь раньше? Шеннон привычно фыркнул. — Конечно, нет! Зачем? Вообще не понимаю этого. — То есть ты заранее уверен, что тебе не понравится? — Уверен. Говорю ведь, это негигиенично. Джек, вы же доктор, должны знать, сколько инфекций можно передать таким путём, вплоть до сифилиса. — Хм-м… Шеннон, ты, вроде как, решил возлечь на графское ложе, а переживаешь о такой ерунде как поцелуи. — Да, переживаю. Потому что это… — он не смог подобрать слова. Джек помог. — Потому, что негигиенично? Шеннон надул губы. — Не смешно. И тут Джеку стало и впрямь не смешно — Шеннона осенила идея. — Джек, вы мне покажете, как целуются? Вы доктор, а значит, ничем не болеете. Уокмен бы поспорил с этим утверждением, потому как сам себе казался абсолютно больным: ведь это ненормально — испытывать любовные чувства к мальчишке. Впрочем, — тут же поправил он себя, — граф болен той же болезнью — одна зараза. — Шеннон, чем тебя не устраивает милорд в качестве учителя? Почему ты пристаёшь ко мне? — Потому, что вам я доверяю, вы мне нравитесь, и вообще, вы моложе и симпатичнее графа. Последний аргумент развеселил Джека, ведь Уимси общепризнанно считался элегантным утончённым красавцем с прекрасными манерами и вкусом. Не говоря уж про знатное происхождение, богатство, ум и прочие качества, которые делают писаным красавцем даже старого коротышку-толстяка. Однако, признание Шеннона польстило мужскому самолюбию Джека. Польстило настолько, что мысль «Почему бы и нет?» не показалась глупой. Джек положил пахучий лимон на стол, встал, запер дверь на ключ, задёрнул короткие светлые занавески на кабинетном окне и подошёл к ожидающему Шеннону. Тот спокойно наблюдал за его приготовлениями, словно был точно уверен в согласии. Джек внимательно посмотрел в раскосые глаза, но никаких сомнений и страхов не увидел — лишь интерес и нетерпение. Ростом Шеннон был чуть-чуть его выше, и это было непривычно. Надо бы обоим присесть хотя бы на кушетку, да куда там… Один взгляд на эти губы лишал сознание ясности, и опьянённый предвкушением Джек, придерживая Шеннона за плечи, прикоснулся губами к его рту. Столь непрофессионально проигнорировав теоретическую часть процесса обучения и сразу перейдя к практике, он обстоятельно облобызал обе ученические губы по очереди: вычурную верхнюю вначале, затем призывно оттопыренную, полную нижнюю. От губ пахло цитрусами — кажется, мандаринами — очевидно, лакомство созрело в оранжерее. Если бы в этот момент все мысли Джека не были сосредоточены на кончике языка, то его романтическая фантазия сравнила бы эти губы с дольками сочного плода, наполненными хмельным нектаром. Но, совершенно потеряв себя, растворившись в сладостном мгновении, дурея от податливости желанных губ, он думал лишь о том, что, вот оно, свершилось. Постыдное, неправильное, вожделенное… Шеннон не шевелился, замер, словно трепетная птаха в руках, только сердце бешено билось — Джек чувствовал это своей грудью. Приобняв его сильнее, он углубил поцелуй, раздвинув языком послушные губы. Умница Шеннон сам приоткрыл рот, но вот глаза он и не думал закрывать, что немного смущало Джека. Говорить ему, что при поцелуях не принято пялиться, он не стал: рот был занят. Огладив языком ровный ряд зубов, Джек проник во влажную тёплую глубину, Шеннон дёрнулся, но не вырвался. Джек успокаивающе погладил его спину под сюртуком и решил, что на первый раз не стоит демонстрировать глубокие чувственные поцелуи. Но вот будет ли следующий раз? Или Шеннону достаточно одного урока, а продолжать обучение он станет с другим учителем? Думать об этом было больно. Вот ведь он, дрожит в руках, невинный и послушный, полностью доверяющий своему старшему товарищу — как его можно отдать в другие объятия? А не отдать как? Джек сглотнул горечь мыслей — не нужно думать об этом сейчас, Шеннон и сам переживает, незачем портить прекрасный момент лишними терзаниями. К тому же мальчишечий любопытный язычок робко сделал встречное движение, а губы шевельнулись, повторяя урок. Джек, не отрываясь от сладкого рта, поощрительно промычал. Получив поддержку, Шеннон смелее заскользил языком навстречу, пока не совсем понимая правила, но пробуя и пытаясь. Джек снова взял инициативу и вернулся к вкусным губам, посасывая их по очереди и намекая на ответную ласку. Не случись требовательного стука в дверь, то неизвестно, чем бы закончился невинный поцелуйный урок. Могло статься, что похотливый доктор посчитал бы травму своего пациента полностью зажившей и с готовностью уступил бы соблазнительной просьбе, которая с известного момента не шла из его головы ни на час. Но стук продолжался, Шеннон скрылся в соседней комнате, а Джек, надеясь, что по его виду нельзя догадаться, чем он только что занимался, открыл дверь заплаканной девице и, схватив саквояж, побежал спасать её парня-плотника от потери рассечённой руки. Шеннон не ложился спать, ждал Джека. Хотелось продолжить незавершённый эксперимент, а может, даже перейти к следующему его этапу. Чего ждать? Надо прояснить этот вопрос и на основе полученных результатов делать выводы: бежать или оставаться. В данное время всё убеждало остаться. Но принятое решение не являлось окончательным, пока не состоялся главный опыт. В глубине души Шеннон сомневался: проводимый опыт не был «чистым», ведь в эксперименте участвует Джек, а заключение предстояло вынести по графу. Так или иначе, первоначальные результаты обнадёживали — конечно, подразумевалась добровольная часть исследования, а не то, что было две недели назад, — дальнейшие испытания необходимо продолжать. Но где же ходит этот профессор? Опыт невозможен без него. Джек явился за полночь, уставший и расстроенный: молодой плотник остался калекой, рука хоть и левая, но без неё какой работник? Шеннон уже знал эту дурацкую черту характера сердобольного доктора: даже если он не виноват и сделал всё, что было в его силах, переживать и мучиться угрызениями совести станет ещё долго. А значит, продолжения захватывающего эксперимента сегодня не будет. Чёрт! Время поджимало. Граф, того и гляди, распустит руки, ведь с поцелуями он уже приставал. Ладно, пусть сегодня Джек отдыхает, но завтра ему точно не отвертеться. Утро выдалось дождливое, Уокмен это понял, ещё не размыкая сонных век: за окном нудно и мокро шумело, а в кабинете опять капало с потолка. Судя по звуку капели, Шеннон подставил под воду таз — звук был звонкий и радостный. Увы, пусть и редко, но крыша протекала — это зависело от направления дождя, а циклон с юга нечасто захаживал на север. Надо сказать рабочим подлатать черепицу над докторским пристроем. Разбавлял пасмурное утро неожиданный солнечный аромат. Джек спросонья не сразу сообразил, откуда пахнет лимоном. Оказалось, Шеннон сидел за столом и, читая книгу, поглощал вчерашний лимон, порезанный на ломтики. Без сахара и чая. С кожурой. Не морщась. Понятно, растущему организму требовалось разнообразное питание. Пока Джек вставал, одевался и умывался, ему осталась лишь пара кисленьких кусочков, но ароматный чай сделал утро божественным. Сидя за столом у дождливого окна, любуясь сквозь завитки пара из чашки на завитки волос Шеннона, сидящего с книгой напротив, Джек ощущал себя до странности счастливым человеком. Даже вчерашний случай с плотником казался уже не столь трагичным: одна рука всё же лучше, чем вовсе без них. И потом, главное, чтобы любящий надёжный человек был рядом, тогда можно пережить любое увечье, а у того парня есть и родители, и девушка — та, что в слезах прибегала за доктором. Хотелось верить, что её любовь не исчезнет вслед за рукой любимого, ведь семью он сможет прокормить, и себя обслужить, и детишек поднять, и даже хорошо приобнять стройный девичий стан. А ещё утреннее настроение поднималось благодаря вчерашнему сладкому воспоминанию: робкие послушные губы, пахнущие мандарином, трепетное дыхание, доверчиво прижавшееся тело… Шеннон словно ждал подобных мыслей от Джека, чутко уловил момент и поднялся из-за стола. Подошёл и вплотную встал перед ним. Джек поднял глаза. — Шеннон, что означает сие? — Означает, что я жду продолжения. Нас вчера прервали. Джек задумался: смелость или наглость? Он не мог понять этой стороны характера Шеннона. Некоторые его поступки ставили в тупик и вгоняли в конфузию. Смелость — это хорошо, наглость — плохо. Особенно удивительно, когда это смешивалось с застенчивостью, любопытством и боязнью отказа. Вдобавок здесь же мелькал расчёт, присутствовала настырность, проглядывало тщательно скрываемое любовное желание. Шеннон мешал эти качества, словно кухарка месила рождественский пудинг: масло, орехи, цукаты, изюм, бренди… Как же отказаться от подобного лакомства? Силы воли Уокмену было не занимать, но вот так ли нужна твёрдость в этом аппетитном вопросе? Проще сдаться не сопротивляясь. Не вставая со стула, он взял опущенную руку Шеннона в свои ладони и погладил её — рука была холодная и в мазках чернил: видимо, накануне дотошный мальчик что-то переписывал из медицинских книг или зарисовывал. Поднеся её к лицу, Джек почуял аромат лимона и поцеловал нежную кожу улыбающимися губами. Сегодня лимон, вчера мандарин, на днях лаванда… Ангельские благовония. Обцеловывая каждый тонкий палец по очереди, Джек скользнул ртом на твёрдую ладонь с чёткой длинной линией жизни и впился поцелуем в холм Венеры. Ласкаемая рука вздрогнула, сверху послышался рваный вздох. Продолжая посасывать и зализывать вкусную выпуклость, Джек пальцами перебрался на узкое запястье. Одновременно с поцелуями он гладил тончайшую кожу внутренней стороны руки, чуткими прикосновениями рисуя на ней узоры. Шеннон заворожённо молчал и руку не отнимал. Джек не подсчитывал, насколько участился его пульс, это было очевидно, — значит, ласка пришлась по вкусу. Отняв влажные губы от руки, он с болью оглядел запястье: ободранное верёвками, оно затянулось новой атласной кожей, и со временем страшных следов не останется совсем. Взяв в свои руки вторую его кисть, Джек покрыл поцелуями оба запястья, слизывая жуткие воспоминания. Неожиданно раздался сдавленный стон — Шеннон не сдержался. Этот нечаянный звук разогнал кровь по венам Уокмена, по спине прошла дрожь, а прямо перед взором предстал результат его деяний: брюки на Шенноне недвусмысленно встопорщились. Эх, мальчишка!.. Стóит поцеловать ему руки — и он готов. То, что в собственных штанах также наметилось движение, Джек старался не замечать. Но острый глаз Шеннона заметил всё. — Джек, я, конечно, ничего не смыслю в подобных вопросах, но мне кажется, сейчас самое время продолжить урок в постели. Переходите уже от прелюдии к делу. Уокмен поперхнулся слюной. Какая непристойность из уст мальчишки! Да за всю свою насыщенную любовными приключениями жизнь Джек не слышал такого откровенного предложения в свой адрес. Это ж надо так напрямую… Дела альковные требуют такта и витиеватости, разговоров шёпотом, опущенных штор и закрытых дверей… Да что взять с изнасилованного девственника с прямым характером, не читающего романов? Ладно хоть не встал на четвереньки и не сказал: «Возьми меня!» Хотя кто знает, как оно дальше пойдёт… если вовремя не остановить. — Шеннон, мне казалось, что мы с тобой договорились об отсрочке в связи́ с незажившей раной. Как ты часто любишь напоминать, я — доктор, и, значит, не могу причинить вред своему пациенту. Угомонись хотя бы на неделю. Шеннон вырвал свои руки из ласковых рук Джека, возмущённо сверкнул глазами и закричал: — Через неделю будет поздно! Граф ведь сказал, что не может спокойно на меня смотреть! Через неделю он будет спокойно меня сношать, а вы, уважаемый доктор, будете кусать локти! Хорошо, что Джек сидел, иначе бы ноги его не удержали. — Где ты понабрался подобных словечек, в каком кабаке?! «Сношать…» Даже шлюхи такого не говорят. — О! Да вы знаете, как говорят шлюхи? Ну конечно, у вас обширная практика… А вычитал я это словечко в графских книгах по медицине. «Сношение, совокупление, соитие — это проникновение возбуждённых мужских гениталий в женские с последующим свершением возвратно-поступательных движений, приводящих к семяизвержению и возможному зачатию». Если не брать во внимание упоминание женских гениталий и зачатия, то эти термины вполне применимы и для мужеложцев. Или у них это как-то по-другому называется? Джек не знал, как разговаривать с таким начитанным и прямолинейным мальчишкой. Разве что точно так же. — Всё правильно ты сказал. А ту книгу, что по травмам, ты прочитал? И тот раздел, почему подобные раны заживают долго? Шеннон, прошло только две недели! Я уверен, что его светлость поговорит со мною и спросит о состоянии твоего здоровья, прежде чем тебя… сношать, — не удержался от занозы добрый доктор. — И я испрошу для тебя первоначально оговоренные три-четыре недели. Его светлость вовсе не дурак, он не будет делать сам себе хуже. Он заинтересован в ваших длительных отношениях, ты ему нужен здоровым, а не истекающим кровью… — Джек осёкся, подумав, что напрасно ляпнул про кровь. Однако Шеннон пропустил его слова мимо ушей. Он до такой степени обиделся на очередной отказ мямли-доктора, что начал жалеть о своём решении остаться в поместье. Бежать отсюда на все четыре стороны! Неужели Джек настолько глуп, что не видит, что дело тут не только в страхе перед связью с графом, а в нём самом, в Уокмене? Вот же оно, доказательство торчит перед глазами: Шеннон хочет глупого доктора… ласкового Джека. Шеннон в жизни никого ни о чём не упрашивал так долго, и перед этим… трусливым докторишкой он тоже не станет унижаться. Сколько можно! Шеннон было по привычке задрал нос, развернулся и собрался гордо уйти, как Джек в очередной раз удивил. Он вскочил и придержал норовистого юнца за плечи, твёрдо повернул к себе лицом и заставил посмотреть в глаза. — Шеннон! Как не задавайся, но ты и есть ребёнок, если не понимаешь меня. Я тоже боюсь. На что получил презренную ухмылку любимых губ. — Кто бы сомневался! Конечно, вдруг граф узнает, что доктор вперёд него пролез. Выгонят вас с позором, а то и показательную порку устроят, чтобы никому впредь неповадно было лакомиться с графского стола. Джек чуть не рассмеялся: нашлось тоже лакомство — репей колючий. Притянув строптивую колючку вплотную к себе, он крепко поцеловал его. Шеннон от неожиданности даже не воспротивился. Целуя его жадно и глубоко, не думая о правилах даваемого урока, Джек разрывался душою. Неправильно, неправильно, нельзя… Неправильно любить мальчишку, неправильно вожделеть человека своего пола, нельзя… Но почему же так хорошо, так сладостно и горячо?.. Почему так вкусны его губы, а тонкое тело податливо льнёт и прижимается твёрдым пахом к бедру?.. И веки он свои прикрыл, пригасил хрустальный взгляд, и пахнет он упоительно, и не в лимоне вовсе дело… Нет, надо оторваться, надо объясниться. Джек разорвал поцелуй, чуть отстранился и, смотря в затянутые поволокой глаза, с горечью сказал: — Шеннон, я боюсь не гнева его светлости, а самого себя. Боюсь, что не смогу тебя отдать, не смогу делить, оттого натворю глупых дел и погублю и свою, и твою жизни. Ведь ты принял решение, ты избрал себе судьбу — это мудро и правильно. Теперь я за тебя спокоен, твоё будущее определилось, и оно вполне надёжно. Если, конечно, ты не выкинешь какой фортель, и его светлость не отправит тебя под конвоем в родительский дом. Но думаю, ты не сглупишь и получишь всё, что причитается твоему уму и внешности. Джек возблагодарил бога за то, что Шеннон не читал романов, иначе неизвестно, как бы он вывернул последние сказанные слова. Услышал бы сравнение себя с куртизанкой, отдающейся за красивую жизнь в высшем свете? Но Уокмен ошибался, последние слова Шеннон вовсе не слышал, он уловил только это: «…не смогу тебя отдать, не смогу делить…» Как же так?.. Джек признался, что… любит? Или как это понимать? И что теперь делать? Бежать вдвоём? От графа? А как жить, как скрываться? Нет, это не выход, это и будет тот самый фортель, которого опасается милый доктор. Нужно пережить несколько месяцев, получить все знания и изучить все науки, которые возможны в этом доме, перечитать все книги, провести все опыты, обязательно увидеть вскрытый труп и не забыть пожевать листья коки. Ну, а полагающаяся плата за это… Так её тоже можно рассматривать как интересный опыт. Чтобы прояснить всё окончательно, Шеннон спросил напрямую: — Джек, вы говорите, что не хотите меня делить и отдавать — что это означает? Подразумевается «или я, или он»? Так не вы ли столь упорно толкали меня в графские объятия? А теперь, вроде как, передумали? Или брезгуете? Не можете есть с графом из одной тарелки? Джек не удержался от очередной занозы. — Шеннон, писать роман о своей будуарной жизни ты будешь сам. Вон как ты умеешь образно выражаться: «из одной тарелки…» Но в чём-то ты прав. Только это не брезгливость, а нечто другое. Может, ревность? Шеннон опустил свой требовательный взгляд и еле заметно улыбнулся. Джек почти признался в любви. Пусть хоть так. Теперь нужно прояснить главное. — Доктор, так вы исполните свой долг и поможете мне? Уокмен вздохнул и кивнул. — Только не сейчас. Через неделю. Если ты сам не передумаешь. Шеннон хмыкнул. — С чего бы? Я умираю от любопытства — хочу увидеть у вас шрам в том месте. Джек рассмеялся и отстранил его от себя. — Мы будем познавать друг друга в полной темноте. А теперь отвяжись от меня и собирайся на очередное свидание. Насколько я помню, нынче ты приглашён на полуденный чай. Шеннон нехотя отстал, но про себя решил, что темнота в опыте недопустима.***
После чаепития в зелёной гостиной, сопровождаемого интересной беседой на тему уродств и отклонений у людей и животных, его светлость заявил: — Шеннон, у меня для тебя подарок. Ты уже несколько дней носишь один и тот же костюм, что не приличествует столь красивому юноше. Идём, ты примеришь новый. Сердце Шеннона ухнуло в пятки: если сейчас Уимси затащит его в спальню, то отвертеться от объятий, а то и от чего похуже, не представлялось возможным. Эх, дотянул Джек с этим своим «зажило — не зажило». По всему видать, сомнения были так ясно написаны на его лице, что его светлость мягко рассмеялся. — Пожалуйста, Шеннон, доверяй мне. Они прошли, нет, не в спальню, кровати там не было, но комната всё равно напоминала будуар: портьеры из тёмного бархата, шёлковые обои на стенах, кресла на гнутых ножках, диванчик-козетка, резной столик, восточный ковёр, зеркало в человеческий рост… Новый костюм висел на вешалке и был великолепен. Чёрный, строгий и изящный, словно созданный для выхода на самые высокие приёмы вплоть до королевской аудиенции. Можно подумать, Шеннону представится возможность блистать в высшем свете под руку с его светлостью. Но раз хочет граф наряжать нового фаворита, то и бог с ним, достоинства это не унижает, благо не в кружева рядит. В коробках, лежащих на столике, оказались новые туфли, рубашки, кальсоны, носки и прочие предметы мужского гардероба. И, разумеется, всё очень дорогое и отменного качества. Уимси снял костюм с вешалки, положил его на козетку, а сам уселся рядом в кресло. Сделал приглашающий жест рукой. — Примерь, будь любезен. Шеннон огляделся в поисках ширмы, но ничего похожего в комнате не было. Уимси разрешил его затруднение. — Пожалуйста, переоденься при мне. Сердце, только-только выбравшееся из пяток, плюхнулось обратно: так и есть, не отвертеться. Но милорд вновь заверил: — Шеннон, я тебя не трону, не бойся. Я просто хочу на тебя посмотреть. Уважь меня, прошу покорно. Выбора не было, Шеннон понимал, что очень скоро невинные свидания с графом подойдут к черте плотских отношений, и хорошо, если этот подход будет плавным и тактичным. Он незаметно усмехнулся: ни дать ни взять рассуждения девственной барышни. Ладно, желает граф лицезреть его нагое тело — пожалуйста. Шеннону стесняться нечего, да и всё уже было показано в первый же день, не насмотрелись тогда, что ли… Вынув из коробок сорочки и определив, какую надеть, выбрав тонкие кальсоны и носки, Шеннон стал раздеваться. Уимси сидел рядом, но на достаточном расстоянии, чтобы не мешать переодеванию своими длинными ногами. Он откинулся на спинку кресла, подбородок подпёр рукой, и вообще принял вид, как будто сейчас перед ним будет разворачиваться великолепное театрализованное действие. Шеннону даже стало неудобно не оправдать столь высоких ожиданий. Придётся постараться не уронить честь фамилии Холберт и не разочаровать его светлость холопским бескультурьем — никаких почёсываний, стягиваний сорочки через голову, небрежного швыряния носков и излюбленных длительных хождений в одних подштанниках быть не должно. Повернувшись к графу вполоборота, Шеннон снял с плеч сюртук и аккуратно положил его рядом с новым костюмом на козетку. Уверенными пальцами неторопливо расстегнул мелкие пуговицы лазурного жилета, отстегнул часы, вынул булавку и развязал галстук. Эти вещи также сложил по местам: жилет — к сюртуку, а часы и платок с булавкой — на стол. На мгновение задумался: что снять вперёд, брюки или сорочку? Как это прописано в правилах джентльменских манер? Решив, что в любом случае поначалу нужно снять туфли, Шеннон присел на низкий диван, разулся, скатал со ступней носки и положил их в туфли. Стоя на мягком ковре босиком, лицом к зрителю, он расстегнул брюки и стянул их вниз, оставшись в коротких белых кальсонах. Пуговицы сорочки он выковыривал из петелек подрагивающими пальцами: чем меньше на нём оставалось одежды, тем уязвимее он себя чувствовал. С одной стороны, Шеннон понимал, что никакие доспехи не спасут от грязной похоти, а с другой — он помнил, каково находиться в одной ночной рубашке перед насильником. Избавившись от предпоследнего предмета гардероба, он гордо выпрямился во весь рост, словно говоря, как ему безразлична данная ситуация, и что его достоинства ничуть не унижает прилюдное раздевание. Краем глаза он увидел свои торчащие, сжавшиеся соски и тёмный взгляд, направленный на них. Давя робость и тщетно пытаясь не краснеть, Шеннон развязал тонкую тесёмку кальсон, потянул за пояс вниз, бельё съехало на лодыжки. Вышагнув из штанин, он хотел наклониться и поднять, но Уимси его остановил. — Постой, не шевелись. Дай я запомню этот миг, он настолько прекрасен… Шеннон замер. Смотрите, запоминайте, не жалко. Судя по направлению любующегося взгляда, прекрасный миг заключался у него ниже пояса. Затем последовала следующая просьба: — Повернись, пожалуйста. Позволь полюбоваться тобою со всех сторон. Шеннон повернулся к графу спиной, чуть не физически ощущая его горячий взор на своих ягодицах. Очередная просьба-приказ смутила окончательно. — Не поворачивайся ко мне и наклонись, только медленно. Внутренне бунтуя и злясь на самого себя, Шеннон тем не менее выполнил указание: не сгибая колен, плавно нагнулся, предоставив зад и открытую промежность взгляду требовательного зрителя, поднял кальсоны с пола и так же медленно распрямился. Сердце билось по всему телу. Казалось, вот сейчас грубые мозолистые пятерни схватят за ягодицы, раздвинут их и… И не важно, что у графской светлости холёные нежные руки, от страха это не избавляло. Не оглядываясь, он немного постоял и, не услышав новых приказов, принялся одеваться. Белоснежный тончайший шёлк белья и сорочки — вещей из подобной ткани Шеннону никогда не доводилось носить. Даже в бытность проживания у сэра Энтони его одежда не отличалась роскошью и разнообразием, в том доме он получал знания, а не телесную негу. В доме Уимси подразумевалось всё наоборот, вот только Шеннон предпочёл бы прежний расклад, его интеллектуальные запросы выходили далеко за рамки примитивных чувственных удовольствий. Оставалось поверить графским обещаниям, что учёбу он сможет продолжить, пусть при определённых условиях. Шеннон утешал себя мыслью, что, если его не устроит слишком высокая плата за обучение, он всегда сможет разорвать договор банальным побегом из поместья. Тем более у него имелся план, придуманный Джеком. А потом к Рождеству и сам Джек переедет в столицу. Джек… Воспоминания о его поцелуях грели душу и низ живота, а обещанное через неделю «познание друг друга в полной темноте» заставляло сердце трепетать от волнения и предвкушения. Тёплые мысли подбодрили, Шеннон воспрянул духом. Стараясь не замечать пристального взгляда, ласкающего его тело повсюду, он уверенными неторопливыми движениями облачился в бельё и сорочку и приступил к костюму. Чёрные брюки оказались сшиты идеально по фигуре, это подтверждалось как зеркалом, так и удовлетворённым графским взглядом. Даже сам Шеннон невольно залюбовался своим отражением, похожим на узкое белое перо, до половины обмакнутое в чернила. Обув новые туфли и накинув серебристо-дымчатый жилет, он затруднился с выбором галстука: две коробки были ими полны. Уимси поднялся с кресла, отыскал серый с голубым узором платок и протянул его Шеннону. — Надень этот, он подходит и к жилету, и к твоим глазам, и к этому… Его светлость взял со столика маленькую коробочку и открыл её. На бархатной подушечке лежала тонкая галстучная булавка с крупным бесцветным камнем. Камень подозрительно ярко сверкал. Слова подтвердили опасения Шеннона. — Этому бриллианту более ста лет, он огранён неизвестным мастером, никто не может повторить подобной огранки. Смотри, как загадочно он переливается, совсем как твои глаза. Шеннон хотел бы хмыкнуть на этот сомнительный комплимент, да пришлось сдержаться. Подарок настораживал своей дороговизной. Что это означает? Аванс, который необходимо отработать? Пф! Больно-то он нужен, этот кусочек углерода! Куда интереснее заспиртованные уродцы в банках. Уимси подошёл сзади, шепнул в ухо: — Подними волосы, пожалуйста. У Шеннона замерло сердце. В зеркале напротив отражались две стройные фигуры, стоящие чуть не в обнимку: узкая чёрно-белая и более крупная, высокая в светло-коричневом костюме. Даже в отражении Шеннон видел собственный испуганный взгляд. Тем не менее хвост волос он поднял вверх, оголяя шею. Его светлость неспешными движениями поправил воротник его сорочки, повязал галстук и закрепил драгоценной булавкой. Шеннон ощутил себя пришпиленной бабочкой. Не отстраняясь от него, Уимси с лёгкой улыбкой любовался на отражение в зеркале. А потом поцеловал в шею. Ласково, тепло и уверенно. Шеннон не удивился, он это предвидел, несмотря на графские заверения о ненарушении его неприкосновенности. Волосы он так и держал вверху, словно надеялся на продолжение ухаживаний. Спохватился, опустил. Последующая просьба также не удивила, это ожидалось. — Шеннон, ты не хочешь поблагодарить меня поцелуем? Шеннон не хотел. Умолять, царапаться или падать в обморок — кажется, так должны поступать невольницы в подобных ситуациях. Шеннон романов не читал, но в содержимое библиотеки леди Энтони любопытный нос совал. Мужчины-невольники должны мужественно сражаться, отстаивая свою честь, или погибнуть в неравном бою. Ни царапаться, ни гибнуть в его планы не входило. Договор есть договор, нужно его выполнять. Надев на лицо маску смущения и спрятав под ней страх, Шеннон поднял честные глаза на графа. — Я не умею… Его светлость мягко улыбнулся и приобнял его за тонкую талию. — Очень хорошо. В таком случае можно я сам? Шеннону ничего не оставалось, кроме как кивнуть и приподнять подбородок. Губы его светлости приблизились к лицу, Шеннон ощутил тёплое дыхание, а затем влажное прикосновение ко рту. Противно не было, но и приятно — тоже. С Джеком было совсем по-другому, несмотря на то, что губы обоих мужчин казались внешне похожи: тонкие и улыбчивые, но когда нужно — строгие и твёрдые. Даже вкусом они сходились: чай с бисквитом. Почему же первый поцелуй с Джеком так захватывал и радостно волновал, а графские лобызания лишь тревожили? Хорошо, что Уимси не полез языком в рот, ограничившись посасыванием покорных губ, однако его руки при этом сползли с обнимаемой талии на ягодицы. Шеннон терпел и надеялся, что этим его «благодарность» исчерпается. Наконец его светлость насытился невинными губами и с удовлетворением во взгляде оторвался. Не выпуская Шеннона из рук, он произнёс: — Спасибо тебе за это незабываемое удовольствие. Это самый прекрасный подарок, который мне довелось получить. Тешу себя надеждой на продолжение в будущем и хочу верить, что тебе тоже понравилось. Шеннон вежливо солгал: — Мне понравилось. Окинув его счастливым взором, Уимси разжал объятия и пригласил продолжить примерку. Облачившись в новый сюртук, сидящий так же идеально, как и брюки с жилетом, Шеннон подвигнул романтичного вельможу на очередной комплимент. — К нам залетела весенняя ласточка! С белой грудкой и тонкими крыльями. Как хотелось бы услышать её милые трели. Шеннон, прошу, сыграй на скрипке! Покинув «будуар» и следуя в музыкальную комнату, его светлость заверил гостя, что прежний костюм доставят в докторские покои. И тут же ошеломил предложением: — Шеннон, не желаешь ли ты перебраться от доктора Уокмена под мою крышу? Знаю, вы так сдружились с Джеком. Он добрый и очень отважный — он ведь на войне был, ты знаешь? Однако уверяю, у меня в доме тебе будет значительно комфортнее и интереснее. Шеннон взвился на дыбы, фыркнул, словно настоящий конь, и заявил, что имеет представление про это самое «интересное». Вернее… хотел бы он всё это проделать, да граф — не милый Джек, перед ним не погарцуешь. Потупив блеснувший сердитым огоньком взор, он смиренно ответил: — Я желал бы остаться у Джека. Сколько возможно, милорд. — Хорошо, я пока не настаиваю. Шеннон с облегчением вздохнул и отважился задать давно волнующий вопрос: — Ваша светлость, я бы хотел укоротить волосы, вы мне позволите? Уимси удивлённо приподнял густые брови, не веря, что кому-то в голову могла прийти мысль избавиться от столь прекрасной гривы. Отрицательно покачал головой. — Шеннон, нет. Разве ты не видишь, как я любуюсь на твои кудри, как мечтаю к ним прикасаться? Открою секрет: моё самое сокровенное желание — утром открывая глаза лицезреть твои волосы рассыпанными по соседней подушке. Не лишай меня этой мечты, прошу.