Поруганный ангел

             Ледяная вода обжигала. Удивительно. Страшно не было совсем. Вернее, не было страха смерти, в шесть лет об этом не думалось, а вот за намокшее пальто могло знатно попасть от мамы. Она часто поговаривала, что на Шенноне одежда горит. Теперь вот ещё и мокнет.       Пальто моментально напиталось водой, стало тяжёлым, как мешок овса, и Шеннону стоило огромных усилий держаться за кромку льда, не уходя головой под воду. Ботинки словно превратились в гири и упорно тянули худого мальчишку на дно. По берегу озера в панике бегал чёрный сеттер и звонко лаял. А ведь он предупреждал своего юного хозяина, что ступать на тонкий лёд опасно, но когда Шеннон кого-то слушал. Толщина льда в целый дюйм — это же так много…       Вдруг пёс прекратил напрасно лаять — всё равно на милю вокруг не было ни одной живой души — и ступил на прозрачный лёд, с явным намерением спасать своего бестолкового хозяина. Шеннон закричал:       — Нет, Гордон! Не подходи! Ещё и ты провалишься, совсем плохо будет.       Однако пёс не послушался и, опустившись на брюхо, пополз к полынье. Шеннон из последних сил цеплялся околевшими руками за скользкий острый край и уже оставил попытки выбраться: предательский лёд сразу же ломался, как только он наваливался на него грудью. Поскуливая, пёс подполз к Шеннону на расстояние вытянутой руки, и тот, собрав все свои детские силёнки, изловчился схватить его за ошейник. Гордон, умница, медленно пополз задним ходом. Лёд трещал, недовольно отпуская свою жертву. Вытянув из воды мальчишку, вес которого вдвое увеличился из-за мокрой одежды, пёс по льду потащил его к берегу. Обледеневшая рука, держащаяся за ошейник, бессильно разжалась. Гордон вцепился зубами в воротник пальто и упрямо потянул своего глупого ровесника прочь от воды. Шеннон пытался возражать:       — Порвёшь пальто, мама совсем расстроится…              Мама не просто расстроилась. Она плакала, ругалась и благодарила Господа одновременно. И вовсе не из-за пальто, как думал Шеннон, а из-за «него, балбеса». Потом они на пару со старой служанкой в четыре руки растирали его папиным виски, поили горячим молоком с мёдом, беспрестанно ворчали и называли его «божьим наказанием». Сытый Гордон сидел рядом и молча соглашался с дамами.       Пока согретый Шеннон спал, приходил доктор. Будить мальчика не стали. Сухонькая старческая рука пощупала горячий лоб, проверила детские пальчики на руках и ногах… Затем… затем дряблая рука доктора превратилась в гладкую, молодую… такую же ласковую… Скользнув под одеяло, заботливая ладонь огладила мелкое мальчишечье достоинство… Впрочем, не такое уж мелкое… Одеяло натянулось над восставшим толстым, перевитым венами членом. Откуда такое?.. А эти крупные яички, к ним так приятно прикасается докторская рука… Нет, рука своя, мнёт нежную кожу мошонки… не своей… И голос, тоже не старческий, молодой. «Шеннон…»                     — Шеннон… Вставай, пойдём пообедаем, нас приглашают на кухню.       Джек легко потормошил его за голое плечо. Оказывается, Шеннон не заметил, как уснул. Судя по светлому занавешенному окну, день был ещё в разгаре, значит, проспал он недолго. Джек тем временем бодрствовал, заботливо укрыв одеялом спящего в его постели мальчика. Шеннон прислушался к собственному телу: сон с детскими воспоминаниями перерос в недетские позывы. Вставать было стыдно: неизвестно, как ведут себя люди после любовных ласк. Надо ли продолжать миловаться или делать вид, что ничего не было? А уж торчащее глупое естество и вовсе вгоняло в конфуз. Шеннон уткнулся лицом в подушку и буркнул:       — Я не хочу есть.       Но Джек не отстал.       — Ты же сказал, что на приёме у его светлости ничего толком не ел. И не завтракал ничем, кроме лимона. Не упрямься, пошли есть!       Шеннон не успел прикусить язык, как выдал скабрёзность:       — Вы неплохо меня накормили, я вполне сыт.       Джек опешил. Не понял: обижаться или нет? Мудро решил обернуть заминку в шутку.       — Я тоже славно перекусил с твоей помощью и не отказался бы ещё от одной порции. А пока нас ждёт жареная рыба с картофелем. Вставай!       Он вышел из комнаты, сообразив, что при нём обнажённый Шеннон не поднимется с постели из вредности и смущения. Как вести себя с ним после произошедшего любовного акта, Джек тоже не знал. С девушками всё было ясно: они хотели много внимания, красивых слов, приятных жестов, наивных обещаний… Что нужно Шеннону, Джек не понимал — парень слишком непрост. А как же сейчас хотелось наброситься на него с поцелуями и вмять в матрас, услышать игривый смех, почувствовать под собой тонкое гибкое тело… Но сомнения одолевали, неуверенность останавливала. А ну как полоснёт своим острым взглядом, изогнёт надменно губы, да и скажет: «Доктор, чего это вы? Эксперимент закончен». Вон, и на «вы» он опять обращается, словно не было сладостных объятий два часа назад…       Шеннон появился из дверей спальни через несколько минут одетый, но лохматый. Припал к кувшину с водой. Избегая встречаться с Джеком глазами, он утолил жажду, ополоснул лицо в тазу, утёрся и молча ушёл обратно. И вот наконец-то он причёсанный предстал на пороге.       — Я готов, идёмте.       И, видя недоумённый взгляд Джека, раздражённо пояснил:       — Я не мог найти свою ленту для волос, вы её куда-то задевали, а с распущенными я ходить не собираюсь. Поэтому я воспользовался своими шпильками, что не так?       Слово «своими» он явно выделил интонацией. Наглец кудрявый. И где-то ведь прячет их, чтобы Джек не нашёл.       Уокмен благоразумно не стал спорить, как и не стал напоминать про согласие обращения на «ты». Шеннон — это весенний переменчивый день: то дождь, то солнце; то ветер, то тишь; то соловей поёт, то скотина орёт, — и надо принимать его как прекрасное явление природы, а не как сумасбродного юнца, нуждающегося в порке. Да, именно так. Хотя выпороть тоже было бы полезно. По оттопыренному округлому заду… ладонью… чтобы ойкал…       Джек очнулся от своих непотребных грёз, когда кухарка поставила перед ним тарелку и, обойдя со спины, нарочно задела бюстом. Бюст был большой и упругий. Порция картофеля с рыбой тоже огромной. Шеннон сидел напротив и презрительно кривил брови и губы.              После обеда Джек занялся давно откладываемой работой: составлением лекарственных сборов. Пусть современная медицина успешно заменила старые народные рецепты на новые метóды и лекарства, но ни один опытный доктор не откажется от проверенных столетиями средств. Химия химией, а природа мудрее.       В сарае он снял развешенные на просушку пучки трав, заботливо собранных местными девицами, и отнёс их в кабинет. Заниматься измельчением травы было бы удобнее прямо в сарае, но Джек понадеялся, что это знахарское священнодействие привлечёт внимание Шеннона и он присоединится, чтобы помочь. Однако тот так и не показал носа из спальни, куда сразу же ушёл с учебником математики, бумагой и чернилами. Очевидно, находиться бок о бок с тем, чьё семя ещё переваривалось в желудке, для него оказалось трудным испытанием. Что ж, понять можно. Джек и сам чувствовал себя неуютно, словно это он был девственником, вступившим на путь познания плотских удовольствий.       Хотя нет, помнится, тогда, лет десять назад, в подобной ситуации ему было хорошо и легко. Та первая девушка была немного старше него и обладала кое-каким опытом. С ней было приятно, он многое узнал всего за одну ночь, проведённую на сеновале. Её он больше не видел, это было мимолётное увлечение, но затем были другие девицы, были дамы и, как успел Джек проболтаться Шеннону, был даже парень. Джеку нравилось заниматься любовью, дарить и получать ласки, ощущать наслаждение, доставлять удовольствие… Тело — оболочка души; если тело радуется, то и душа счастлива. Что же в этом греховного? Вот только чувства, испытываемые к Шеннону, не приносили той беззаботной лёгкости и того примитивного плотского желания, которые возникали при общении с предыдущими любовниками. «Шеннон — не любовник, — поправил себя Джек. — Я просто помогаю ему. Он для меня как… Как кто? Брат? Сын? Тьфу. Он мне друг. Молодой, неопытный, попавший в жизненный переплёт. И я помогаю ему перетерпеть тяжёлое время. Да, так всё и есть. Мои чувства тут вовсе не при чём».       Джек расстелил на столе большой отрез холстины и принялся за приятное, но скучное дело по обработке пахучих трав. Из соседней комнаты был слышен лишь шорох листаемых страниц да макание пера в чернильницу. Опять забыли камин растопить! А Шеннон, как часто бывает, босиком. Но идти в спальню и заниматься огнём, нарушая уединение мальчика, Джек не посмел. Пусть побудет один; уж лучше здесь, в доме, чем пойдёт шляться по мокрому лесу.       Джек отсортировал сухие травы, тщательно измельчил листья мать-и-мачехи, то есть tussilago, хорошее средство от кашля; затем так же подготовил шалфей — salvia officinalis, незаменимый при многих недугах: и женские хвори он лечит, и желудочные проблемы, и рот им хорошо полоскать, а уж как полезно эфирное масло шалфея при лечении воспалений дыхательных путей… И аромат у этого масла такой терпкий, мужской, возбуждающий… Не как у лаванды — у той нежнее, слаще, мягче… Так. Не надо думать про эфирное масло, иначе мысли уносятся в далёкое от медицины направление.       Душица, тысячелистник, трифоль… Джек извлёк из прошлогодних запасов измельчённые корешки алтея, валерианы и солодки, семена тмина и фенхеля, смешал корни, семена и травы в нужных пропорциях и разложил в тряпичные мешочки, специально сшитые служанками. Обычно девушек и просить не надо было о таких мелочах, все в поместье рады угодить милому доктору: и лекарственных трав соберут, и одежду отремонтируют в случае чего, и лучшее новое полотенце выпросят для него у экономки, а уж прислуга на кухне так и вовсе старалась откормить стройного доктора вкуснейшими кусочками. Грех было жаловаться на жизнь под графским крылом, мало кому выпадала такая удача.       Своему везению Джек не верил и сам: он был родом из бедной рабочей семьи, из мелкого городка на сорок миль западнее поместья Уимси. Ещё ребёнком он остался без родителей, воспитывался в семье тётки, которой и свои рты кормить было нечем. Джек учился в школе для бедных и подвизался работать в дом к уважаемому доктору. Нет, конечно, никто не допускал сопляка до медицинских дел, разве что воду для омовения рук принести-унести, да кровавые тряпки выстирать после операции. Но любознательный подросток проявлял искренний интерес к профессии хозяина, задавал много умных вопросов, впитывал и усваивал. Смышлёного трудолюбивого мальчишку заприметил молодой важный граф, который, будучи с доктором в дружеских отношениях, часто навещал его с визитами. Джека он определил на учёбу в частную школу, а затем оплатил его обучение медицине в столичном университете. Жизнь в столице поразила воображение провинциального юноши. Мечтая остаться в этом городе навсегда, Джек приложил все усилия, достойно окончил учёбу и получил диплом. Но… как часто бывает в юности, когда кровь бурлит и душа требует открытий, Джек пошёл поперёк воли своего благодетеля, примерил военный мундир и отправился в далёкие жаркие края искать славы в ратных подвигах. Получив море впечатлений, два ранения, чин капитана и небольшую пенсию, хромающий Уокмен вернулся в город своей мечты. Столичная жизнь показалась ему, вынужденному еле-еле сводить концы с концами, уже не столь привлекательной. Опираясь на трость, он обивал пороги в поисках работы. Как ни было стыдно перед графом, но Уокмен переступил через нелепую гордость и принял предложение поработать доктором в поместье Уимси. О чём в дальнейшем не жалел ни единой минуты.       Джек разложил все травы и завязал мешочки тесёмками с прикреплёнными к ним бумажными ярлычками: «Грудной сбор», «Желудочный сбор», «Потогонный» и прочие. Убрав снадобья в тёмный шкаф, свернув со стола холстину, он глянул на часы: ох, уже девятый час. Из спальни не доносилось ни звука — неужели Шеннон опять уснул? Джек прошёл к открытой двери и заглянул внутрь. Шеннон сидел на своей кровати, на его коленях лежал раскрытый учебник и лист бумаги, рядом на одеяле стояла чернильница, в руке — замершее перо, а задумчивый взгляд был направлен в светлое вечернее окно. Ни дать ни взять юный пиит.       — Шеннон, растопи камин, пусть на ночь комната прогреется.       Замечтавшийся мальчик вздрогнул от неожиданности, да так сильно, что дёрнул коленом и опрокинул чернильницу. Поднимая склянку, он испачкал ещё и руки. Коричневое одеяло украсилось несмываемым чёрным пятном. Джек цокнул языком, ругать не стал, но не удержался от замечания.       — Почему этим надо заниматься в постели? Постель вовсе не для того. — И сам осёкся, поняв, как двусмысленно звучат его слова.       Разумеется, Шеннон тоже не удержался.       — Я прекрасно знаю, для чего постель. Вам все варианты перечислить от рождения до смерти?       Джек примирительно улыбнулся и протянул тряпицу.       — Не надо, я имею представление. Держи, оботрись.       Оказалось, что коварные чернила попали и на брюки. На чёрной ткани пятно не было видно, а вот на кальсонах клякса расплылась замечательная, размером с детскую ладошку. И, как можно было догадаться, на бедре под бельём тоже.       — Шеннон, иди мойся в ванне, это не отскрести в тазу. Сейчас я скажу, чтоб приготовили.       Джек вернулся с кухни и сообщил:       — Воду греют, скоро будет. Ты помоешься — долго не сиди, не жди, пока вода остынет, я помоюсь после тебя.       Пока ждали ванну, растопили камин и повесили сушиться одеяло. Чёрное пятно пропиталось и на простыню. Бедные прачки.              Шеннон вошёл в помывочную и закрыл за собой дверь на задвижку. Ванна заманчиво исходила паром. В прохладный дождливый день погреться в воде… м-м… что может быть приятнее? Правда, начиная с этого дня жизнь Шеннона разнообразилась и кое-какими приятностями посущественнее, чем нега в горячей ванне. Раздеваясь, он прикоснулся к соскам и погладил их пальцами, вспоминая нежные руки Джека. Странно, но собственные ласки не принесли того необычайного блаженства, испытанного от чужих прикосновений. Видимо, дело тут не только в физиологии — дело в Джеке.       Сложив одежду на скамейку, Шеннон вынул шпильки, распустил волосы и залез в ванну. Вода любовно окутала теплом по грудь, ровно по соски. Нет, это не те объятия, хотелось других, человеческих… Джека… Шеннон задержал дыхание и погрузился в воду с головой, его острые колени высоко поднялись, а волосы пустились в свободное плаванье. Утопить дурные мысли не получилось. Вынырнув, он сунулся блудливой рукой к паху и неторопливо огладил себя. Нет, не то… С Джеком было гораздо лучше. Рука скользнула ниже и прикоснулась к анусу. Кончик пальца проник внутрь, но продвигаться дальше оказалось затруднительно и неприятно. Осенённый идеей, Шеннон взял мыло, встал в ванне на колени, опёрся о бортик и, подняв зад над водой, легко проник в себя намыленным пальцем. По мылу скользило замечательно. Ощущения были смутные: не больно, но и приятного мало. Вернее, приятного не было совсем. А если засунуть два пальца? Тонкие скользкие пальцы туго вошли в тело. Ничего. Он попробовал ими покрутить, однако тесное внутреннее пространство этого не позволяло. А если так?.. Шеннон совершил движение вперёд-назад. И ещё. М-м… тоже ничего интересного. Вспомнив про «особо важную железу в мужском организме», он нащупал знакомый бугорок. Ощущения сразу же стали милее, в низ живота устремилась кровь, член встрепенулся. Помня, что после него собирался мыться Джек, Шеннон посчитал излишним присутствие в воде семени. А вот довести количество проникающих пальцев до трёх было жизненно необходимо… Намылив руку более тщательно, он сложил три пальца вместе, критически посмотрел на них и решил, что объём недостаточный — у Джека достоинство гораздо толще. Но добавить мизинец вряд ли получилось бы, а потому было решено обходиться чем есть. Сразу три не влезли, пришлось начинать сначала. Догадавшись растягивать вход вкруговую, Шеннон постепенно ввёл пальцы, но впечатление от этого осталось неприятное. Нет, больно почти не было и, конечно, кровь не полилась. Но зачем всё это? Как подобное может быть в удовольствие?       Озадаченный Шеннон принялся за мытьё. Мысли крутились вокруг проникновения. После проведённого опыта ждать целую неделю — изнурительно. Он весь изведётся от сомнений! И от страха, что первым может оказаться граф. Надо как-то суметь уговорить упрямого доктора не откладывать обещанное соитие так надолго.       Спешно промыв волосы, он натёр себя мочалкой до красноты, не забыв при этом отскрести чернильное пятно на бедре. Вылез из ванны и торопливо обтёрся полотенцем. Спешил он вовсе не затем, чтобы Джек успел помыться в тёплой воде, а по более важной причине: возникла авантюрная идея, как взять быка за рога, то есть взять доктора… хм, за другое место.       Проходя мимо кухни, Шеннон ненадолго заглянул в кладовку, где хранились продукты. Прижимая к себе полотенце, он с невозмутимым видом прошествовал мимо грудастой кухарки. Она приветливо улыбнулась ему.       Пока ничего не подозревающий Джек мылся, Шеннон развил бурную деятельность: обыскал в кабинете шкаф с медицинскими инструментами и, захватив кувшин, ненадолго удалился за пределы жилья. Затем вернулся, прихватил пузырёк с лавандовым маслом и обтирочное полотенце, прошёл в спальню и посмеиваясь совершил необычное действие с продуктами, взятыми из кладовки.       К тому времени, как разрумяненный после мытья Джек вернулся, Шеннон в ночной рубашке невинно сидел у камина и сушил кудри, расчёсывая их щёткой. Время и впрямь уже подходило для сна. Джек наоборот взлохматил свои короткие мокрые волосы и пошутил:       — Сейчас вытирался полотенцем, обнаружил на себе длинный волос, подумал: о, как быстро у меня растут.       Шеннон не улыбнулся, лишь кивнул на это и сказал:       — Я как раз сегодня просил у его светлости позволения обрезать волосы, но он категорически отказал. Он, видите ли, мечтает созерцать мои кудри по утрам на соседней подушке. Пф! Ну так я отдам их, мне не жалко! Пусть положит и радуется.       Джек рассмеялся.       — Я хорошо его понимаю.       Шеннон вскинулся.       — Что? Неужели вы тоже мечтаете видеть меня в своей постели по утрам?       Джек, не чуя подвоха, мягко согласился:       — Шеннон, разве произошедшее сегодня не доказывает, как ты мне желанен?       Хитрый юнец только этого и ждал.       — Джек, тогда я не понимаю, чего вы тянете? Надеетесь, что я, проживая в графском особняке, буду сбегать ночами к вам, чтобы порадовать совместными утренними пробуждениями? Вы же знаете, как мало времени осталось!       Уокмен расстроился: опять неугомонный Шеннон торопит совокупление. Да как же объяснить ему, что рано подвергать тело такому испытанию. А ну как случится что, как потом оправдываться перед милордом?       Шеннон и без слов понял опасения, ясно написанные на озабоченном лице Джека. Кто бы сомневался! Ладно, не хочет по-хорошему — тогда шантаж.       — Джек, я понимаю, что вы боитесь гнева обожаемого графа и более не хотите брать на себя ответственность по устранению моей любовной безграмотности. Хорошо, я не настаиваю. Но как доктор вы обязаны пронаблюдать процесс проникновения и оказать в случае чего профессиональную помощь.       Шеннон сдёрнул через голову рубашку, голышом уселся на докторскую кровать и развернул полотенце, лежащее рядом. Изумлённым глазам Уокмена предстал загадочный натюрморт: длинный толстый огурец, такая же морковь и памятный лавандовый пузырёк. Овощи подозрительно блестели. Да, пахли они тоже не как овощи. Джек с ужасом понял, что имел в виду юный исследователь. Матерь божья… И ведь станется с него, засунет в себя огурец в научных целях, а у самого и так словно штопор в заднице: всё неймётся, всё не сидится…       Шеннон остался доволен отвисшей челюстью Джека, прытко закинул ноги на кровать и встал на четвереньки, широко разведя колени. Джеку стало плохо, сердце сбилось с ритма. Картина, до этого момента виденная им только в непотребных грёзах, воплотилась пред его взором во всём своём натуральном великолепии: длинные стройные ноги — не худые, нет, вполне мускулистые и сильные; ягодицы — круглые, задорные; безволосая нежно-розовая промежность; ниже — такой же идеальный мешочек с яичками; даже кожистый шов, проходящий у мужчин через эту интимную область, отличался тонкостью и изяществом, словно был выполнен мастерицей-белошвейкой.       Джек очнулся и закрыл рот. Ведь всё это он уже видел, причём неоднократно. Что за внезапный ступор? Подумаешь, задница… Ничего уникального в ней нет. И в этой тонкой талии, нарочно прогнутой вульгарно, тоже… нет… ничего… И в длинной узкой спине нет… И в свисающих тяжёлых локонах, распущенных как у шлюхи, тоже нет ничего… Отчего же член восстал? Почему вспотели ладони, а рот наполнился слюной? С чего в голове помутилось, да так, что захотелось намотать эти развратные кудри на руку, встать позади белых ягодиц и войти промеж них во всю длину огурца… тьфу, в смысле, члена. Ей-богу, бесёнок светлоглазый, охмуряет, искушает…       Шеннон тем временем продолжил свою отнюдь не ангельскую затею. Взяв в руку блестящий от масла огурец (вполне фаллической формы, как отметило охмурённое сознание Джека), он приставил его тупым кончиком к анусу. Посильнее нажав, он попытался его всунуть, но с первого раза ничего не вышло. Со второго тоже. И с третьего. Джек протрезвел от морока и вырвал несчастный овощ из рук членовредителя.       — Прекращай эту клоунаду! Мне не смешно!       Шеннон посмотрел сквозь волосы на его объёмный пах.       — Вижу, что не смешно. Считаете, лучше морковь? Да, у неё кончик острее, должно получиться.       Вконец распустившийся мальчишка потянулся за очередным «инструментом», но Джек пресёк и эту попытку, отбросив скользкие овощи на пол.       — Всё! Хватит! Шеннон, что ты хочешь доказать своим фиглярством? Что всё зажило, и теперь тебя можно всесторонне использовать? Ну какой же ты глупый!       Джек не удержался, сел на кровать, обнял эпатажного горе-исследователя и прижал его голову к своей груди. Шеннон не сопротивлялся, объятия Джека ему нравились, он слушал, как бьётся его сердце: учащённо, сильно. Джек явно был возбуждён, но одновременно с этим он волновался за своего подопечного. Интересно, что перевесит: забота или желание?       Шеннон плохо разбирался в чувствах людей и мотивах их поступков. Казалось бы, что сложного в этой науке, все люди живут по одним принципам и поступают в соответствии своим потребностям, а их не так уж много: инстинкт выживания и продолжения рода, и самоутверждение среди себе подобных. Всё как у зверей, разве что чуть посложнее. Но нет, человечество руководствуется какими-то непонятными доводами, стремится к нелепым целям, борется за бессмысленные идеи под идиотскими лозунгами во имя бредовых ценностей… Зачем всё усложнять? Если желание обоюдно, почему нельзя просто… любить? Ведь нет никаких преград, никто не стоит между ними. Уокмен свободен, опытен, переполнен вожделением — вон, на брюках того и гляди лопнет застёжка — а придумывает наивные отговорки, оттягивает время… И кто здесь глупый?       Шеннон сделал вывод, что наступило время взять нерешительного доктора прямо за corpus penis, иначе он будет мять свои testiculus до Рождества, пока не закончится его служба в поместье. Не отстраняясь от обнимающего Джека, Шеннон положил руку на его налитой член и, легко сжимая, огладил сквозь брюки. Услышал, как сердце Джека ускорило толчки, а из груди выдохнулось короткое «ох». Потом раздался его голос, слышимый прижатым ухом совсем иначе.       — А тебе не много на сегодня уроков? У тебя и без того насыщенный день, может, отдохнёшь?       Шеннон отрицательно помотал головой и сжал член Джека сильнее.       — Нет, я хорошо усваиваю любой объём знаний, а практику так просто обожаю. — В его голосе мелькнула нотка самодовольства. А потом он невинно добавил: — Я и клистир уже сделал… Дважды.       Джек разжал руки и, отстранив его от себя, удивлённо посмотрел в лицо.       — Что ты сделал?       Шеннон попытался спрятать взгляд за волосами.       — Клистир. Или клизму, если вам так привычнее. Что, не надо было? Я вычитал это в книге про обследование прямой кишки. Клизму взял у вас в кабинете. Не волнуйтесь, я хорошо промыл её до и после применения, я соображаю в гигиене.       Уокмен понял, что его снова припёрли к стене: отнекиваться невозможно, рукой держат за… за горло. Да и, по совести говоря, отнекиваться не хотелось. Нелепо отрицать очевидное. Но всё же он напомнил:       — Ты видел мои размеры… Если у тебя откроется кровотечение, что будем говорить его светлости?       Шеннон в душе возликовал, наконец-то Джек капитулировал. Победа. Последний аргумент он отверг, пренебрежительно поведя голым плечом.       — Вынужден вас расстроить, но мне довелось видеть размер и поболее вашего. И не только видеть.       Джек вовремя прикусил язык, а хотел сказать: «И вот к чему это привело!» Нет, говорить об этом сейчас не надо. То, что сделал с Шенноном тот рыжий разбойник, это… да за это убивать надо! Эх, жаль, место обитания того гада неизвестно.       Видя очередные сомнения на ясном лице Джека, Шеннон заверил:       — Если вы меня порвёте — в чём я очень сомневаюсь — я скажу графу, что это я сам. И предъявлю ему окровавленный огурец. Или всё-таки лучше морковь?       Джек улыбнулся.       — Хватит дурачиться, вопрос-то серьёзный.       Шеннон демонстративно закатил глаза.       — Доктор, вы разве не изучали строение кишечника? Особенно его нижней части? Вы прекрасно знаете, что представляют из себя мышцы ануса и как они могут растягиваться. — И добавил с подковыркой: — Пока вы обдумываете этот «серьёзный» вопрос, у вас желание опадёт, а надеяться на новое поднятие в ваши-то годы…       Джек понимал, что Шеннон нарочно его подначивает, но всё равно возразил:       — Мои годы? Мне всего двадцать семь лет. Ты лучше про возраст графу напомни, когда наступит время.       — И напомню. А кстати, сколько ему лет?       — В этом году сорокалетний юбилей праздновался.       — Пф, такой старый, а всё туда же… Очень надеюсь, что возраст на нём уже сказался.       Джек покачал головой.       — Это навряд ли. Милорд следит за своим здоровьем и ни разу не обращался ко мне с подобными проблемами, а мне он доверяет… М-м… Ше… Шеннон…       Шеннону никогда не была интересна пустая светская болтовня, обычно он еле сдерживался, чтобы не перебивать собеседника, или чтобы не встать и уйти. В этой ситуации уходить он точно не собирался, а потому перебил Джека, обняв его за шею и утянув в поцелуй. Джек растерялся, он не привык к такому обращению, обычно дамы не целовали его первыми, да ещё вот так — уверенно, горячо, просовывая в рот свой сладкий язык… Тем более всего на второй день познания поцелуйной науки. А Шеннон-то был прав: знания он усваивал отлично, практику любил, и вообще, был очень способным учеником. Джеку оставалось только мычать, открыв рот, сосать наглый язык и мять упругие бёдра и ягодицы. Юный распутник придвинулся ближе, прижался обнажённым торсом к одетому Джеку, ноги развёл, поясницу прогнул, руками гладил его влажные волосы, целовал старательно и глубоко. Джек не уследил за собственными руками, как обнаружил свой палец меж раздвинутых ягодиц, ласкающим сжатый анус. Немного масла, оставленного на коже овощем-фаллосом, позволило протолкнуть палец внутрь. Шеннон прервал поцелуй и замер, прислушиваясь к своим ощущениям. Джек нащупал простату и погладил её. По телу Шеннона прошла волна, грудью он сильнее прижался к Джеку, а зад выставил навстречу его руке. Всё-таки насколько велика была разница между собственными прикосновениями и ласками желанного человека… Опустив глаза, они оба смотрели, как наливается член Шеннона, поднимается, снимает тонкий капюшон, показывает нежную головку… Шеннон попытался расстегнуть брюки Джека, но тот перехватил его руку. Сидеть на кровати вполоборота было неудобно, да при этом обниматься, целоваться и ласкаться. Ко всему прочему, ещё и одетым. Джек торопливо отстранился от Шеннона, не сводя с него сияющих глаз, быстро разделся догола и вернулся на кровать. Шеннон терпеливо ждал, для него начинался совершенно новый урок. Джек взял в руку пузырёк, налил немного масла на ладонь и попросил:       — Ляг на спину, приподними колени, мне надо тебя подготовить… растянуть, понимаешь?       Шеннон согласно кивнул и беспрекословно подчинился, опустился назад, колени поднял и развёл в стороны. Джек сглотнул слюну. Зрелище, представшее его глазам, затмевало всё прекрасное, виденное им до этого. Невинность и бесстыжесть в одном лице. В лице разрумяненном, с полными блудливыми губами и чистыми безгрешными глазами… Или наоборот: глаза блудницы, губы весталки? Не суть важно, одним словом — порочный ангел.       Джек распределил масло по пальцам, полулёг рядом с Шенноном так, чтобы близко видеть его лицо, и прикоснулся ко входу. Не отпуская его взгляда, он ввёл один палец, круговыми движениями ослабил сжатие мышцы, затем добавил второй. Шеннон не выказывал никаких намёков на отторжение, лежал спокойно, полностью доверяя своё тело опытным чутким рукам. Он тоже не отводил глаз от Джека, и даже в вечернем сумраке при задёрнутых шторах было видно, как расширены его зрачки и насколько он полон желанием и предвкушением. Его возбуждённый член лежал на животе, яички подобрались, соски сжались, губы приоткрылись. Как же хотелось навалиться на него, осыпать поцелуями, облапать тонкое тело, вылизать, заласкать… Но Джек понимал, что Шеннон ждёт от него конкретного действия, а всё остальное нужно отложить на потом.       Перед тем, как проникнуть в нежное тёплое отверстие третьим пальцем, он убедился, что мышца достаточно растянута, и только затем аккуратно ввёл три пальца разом. Не целиком, а лишь до середины.       — Шеннон, если больно — не молчи, говори.       — Джек, не волнуйтесь, всё нормально. Я сегодня уже засовывал туда три пальца.       Уокмен от удивления замер. Хотя чему тут удивляться, если уж до овощей дело дошло… Осторожно введя пальцы по основание, он требовательно посмотрел на Шеннона, боясь увидеть гримасу боли, но лицо у того оставалось спокойным, и он даже ободряюще улыбнулся в ответ. Проделав несколько плавных движений, Джек вынул пальцы, сел и с замиранием сердца смазал свой член. Поднял глаза на Шеннона, мягко спросил:       — Ну, ты готов?       Тот кивнул и перевернулся лицом в подушку, ноги развёл, зад приподнял. Джек растерялся: Шеннон не хочет видеть его, не желает лицезреть нос к носу?.. Ну, конечно! Ведь доктор для него лишь простой обучатель постельной науке… Джек сам поразился, как больно ему стало от демонстративного поворота Шеннона. А он-то вообразил себе… Да в общем-то, что он вообразил? Сам же решил, что Шеннон ему не любовник. Вот и люби этого «не любовника» со спины в подставленный зад и не смей даже целовать — урок поцелуев пройден. Как ни было горько, но Джек пересилил себя и тихо спросил:       — Раз ты хочешь именно в этой позе, тогда давай подушку подложим, а то тебе неудобно будет.       Шеннон повернул голову и воззрился на него.       — Что значит «именно в этой позе»? Разве она не единственная? Или вы стоя хотите?       У Уокмена голова пошла кругом, он смекнул, в чём дело… Бедный мальчик! Да он же попросту не знает, как бывает по-другому, наверняка тот урод надругался над ним, уткнув лицом в землю. А Джек-то на свой счёт принял, разобидеться успел, эгоист проклятый. От сердца отлегло, на душе полегчало, и даже член весело покачнулся. Джек улыбнулся и пояснил:       — Конечно, поз много, я все и не знаю, есть очень заковыристые. Но мне бы хотелось, чтобы мы занялись любовью лицом к лицу. Переворачивайся обратно.       Шеннон без возражений лёг на спину. Джек раздвинул и согнул его ноги в прежнее положение и уместился меж них. Опёршись одной рукой о кровать и нависнув над ним, другой рукой он направил член.       — Сразу говори, когда будет больно, я остановлюсь. Больно вполне может быть.       Язвительный юнец не преминул напомнить:       — А как же ранее обещанное «наслаждение и огромное удовольствие»? О боли речи не было.       Джек подыграл:       — Я коварно тебя обманул. Расслабься, не зажимайся, я постараюсь осторожно войти.       Приставив скользкую головку к анусу, он нажал и с небольшим затруднением «ввинтился» ею внутрь. Уф, полдела сделано. Шеннон следил за процессом, подняв голову. Он напрягся и поджал губы, но не вскрикнул и ничего не сказал. Джек всунулся ещё на чуть-чуть, потом ещё, и чуточку ещё, всего до середины ствола. Всё, этого хватит. Он облокотился обеими руками над Шенноном и поцеловал его в сжатые губы, ласково шепнул:       — Вот я и в тебе, мой мальчик. Ну как, терпимо?       Шеннон не ответил на поцелуй, взгляд у него был шальной, дыхание учащённое, на высоком бледном лбу выступили капельки пота. Всё-таки ему было больно, но признаваться в этом он не хотел. Он просунул руку между телами и потрогал место их соединения. Джек ощутил, как пальцы прощупали не вошедшую часть члена.       — Джек, почему не полностью?       — М-м… в этом нет никакой необходимости. И в тебе места столько нет.       Шеннон фыркнул прямо в лицо обманщику.       — Кому ты врёшь? Я прочитал всё что можно об устройстве прямой кишки. Там места много. Давай до конца. У меня там пусто и чисто, если ты об этом переживаешь.       Уокмену полагалось уже привыкнуть к выходкам и словам неуёмного мальчишки, но он всё ещё не привык.       — О, я рад, что ты вновь перешёл на «ты». Чему я обязан?       — Я не могу выкать человеку, чей член находится у меня в заднице. К тому же всего наполовину.       — Хочешь сказать, раз я не натянул тебя по основание, ты меня не уважаешь?       Джек решил поддержать препирательство. Во-первых, всё равно надо было обождать какое-то время, пока растянутый анус привыкнет к вторжению, а во-вторых, надо чтобы от боли отвлёкся Шеннон, а заболтать его — лучшее средство. Хотя, скорее всего, тот заболтает сам, да так, что сделаешь всё, что он потребует, лишь бы заткнулся.       — Джек, я просто не понимаю этих полумер. Самое узкое место пройдено, впереди достаточное пространство, а ты на пороге топчешься. Это… нечестно. Это словно больного лечить наполовину.       Аргумент убедил жалостливого доктора. Пойдя на поводу неугомонного пациента, он поднатужился и втиснулся целиком, так, что яички прижались к ягодицам. Ох… Внутри Шеннона было упоительно, горячо и скользко, упругие стенки обволакивали плотно, но мягко. Джек успел позабыть подобные ощущения. Выходит, у него сегодня тоже насыщенный чувственный день, ведь ласку ртом он не получал столь же давно. Шеннон принял полное единение с Джеком самодовольной улыбкой, вновь просунул руку и удостоверился в его исполнительности. При этом он прощупал низ собственного живота, словно хотел убедиться в наполнении. Но тут же опять нашёл к чему придраться.       — Дальше что? Так полежим и всё?       Джек догадался, что Шеннон ёрничает от смущения, он просто не знает, как себя вести, а потому встопорщил свои нестрашные иголки и несерьёзно шипит. Милый зверёк. Надо погладить мягкие колючки, успокоить… Джек вновь поцеловал его, но не в губы, а рядом, в уголок рта. Потом чмокнул в любопытный нос, умный лоб, в завитки волос, снова вернулся к губам. Шеннон приоткрыл рот, впуская его язык, и чувствовалось, как он расслабился, даже слегка приобнял его за плечи и погладил шрам. Джек обстоятельно обласкал его рот, проникая языком глубоко, но нежно, тем самым намекая на предстоящие движения другого органа. От этого действа Шеннон развёл ноги шире — наверное, это тоже был намёк. Джек не стал ждать, когда его поторопят, нехотя прервал поцелуй, приподнялся над Шенноном и сделал плавное движение членом наружу, а затем столь же медленное скольжение внутрь. Двигалось туго, но не от недостатка масла, а исключительно из-за узости входа. Немудрено, что тот неотёсанный варвар не вписался своим конским членом в такое изящное отверстие; жаль, уздечку себе не порвал, не насильничал бы впредь.       Шеннон отреагировал на движения внутри себя задумчиво, явно прислушиваясь к собственным ощущениям. Ну что с ним поделаешь — исследователь. На шестом или седьмом толчке он всё-таки подал капризный голос:       — И как долго это будет продолжаться? Когда наступят хоть какие-то приятные чувствования? Пока я вижу, что это нравится только одному из нас.       Джек впервые услышал подобную претензию в свой адрес. Он всегда был чутким любовником, и ему никогда не попадались столь нетерпеливые партнёрши. А вообще-то, Шеннон прав: он — не женщина, у него «приятные чувствования» расположены иначе. Джек поменял тактику проникновения, стараясь головкой давить на простату. Участливо попросил:       — Обхвати меня ногами, так будет удобнее — зад приподнимется. И потерпи немного, удовольствия этим местом сразу не получить.       Шеннон с готовностью выполнил просьбу, закинув длинные ноги ему на поясницу и крепко ими обняв. Джек про себя отметил, что такая поза тоже отсутствовала в его жизни слишком давно, девушки не дозволяли столь «безобразных» вольностей. А иногда так хотелось безобразия… Похабного, грязного, плотского… прекрасного… Со стонами во всё горло, с влажным шлёпаньем тел, с синяками от жадных поцелуев, семенем на губах, откровенными словами… Нет, ничего подобного не может быть с женщиной, если она не шлюха в борделе.       Под предательский скрип кровати Джек размеренно входил в Шеннона, постепенно ускоряясь, и беззастенчиво упивался процессом. Его восторгало всё: и физический аспект, и созерцательный, и… духовный, если можно так сказать. Тело радовалось, душа ликовала. Самую малость покалывали сомнения: а ну как Шеннону не понравится? Нет, он сделает всё, чтобы тот испытал блаженство, нельзя обмануть его доверие. Вон он как послушен, трепетен и сладок… Веки опустил, губы приоткрыл, от каждого толчка издаёт еле слышный «ах», но Джек-то слышит, он рядом, он близко. Эта новая поза явно понравилась Шеннону, ахи стали громче, пальцы сильнее впились в лопатки. Джек не сводил глаз с его лица, желая навечно запомнить рассыпанные по подушке тёмные волосы, испарину на лбу, румянец на скулах, длинные ресницы опущенных век, губы… А губы требовалось целовать, смотреть на них было невозможно.       Чувствуя приближение заветного момента, Джек приподнялся над Шенноном, упираясь рукой в постель, а другой рукой обхватил его член, совершая быстрые движения.       — Джек, зачем это?.. Разве…       Неуместный вопрос прервался стоном, по телу Шеннона прошла дрожь, внутренними мышцами он сжал член Джека чуть не до боли, ногами обхватил сильнее и выплеснулся тёплыми струйками на их животы. Джек, увы, пока не достиг пика удовольствия; джентльменским умом он понимал, что надо выйти из Шеннона и вручную довести дело до конца. Но примитивное мужское сознание жаждало наполнить ангельское тело своим семенем, заклеймить: моё, моё… Сделав несколько быстрых, но по возможности аккуратных толчков, Джек заявил своё право на владение, обильно излившись внутрь. В изнеможении упав на столь же обессиленного Шеннона, он грудью почувствовал учащённое биение его сердца. Дыхание тоже было частым, тонкое тело подрагивало в истоме, над постелью витал аромат лаванды… Джек освободился из захвата ног, вынул насытившийся член, скатился с Шеннона и затрясся в неудержимом приступе глупого смеха. Обнял горячего влажного мальчишку, уткнулся носом ему в шею и пояснил причину своего веселья:       — Отныне запах лаванды будет способствовать моментальному поднятию моего… м-м… настроения.       Шеннон тоже рассмеялся.       — Да уж… Надо было стащить на кухне кусок масла, его запах хотя бы можно оправдать тем, что доктор ест в постели по ночам. И пятна на простыне оттого же.       Джек снова рассмеялся.       — Нам с тобой прямо хоть снова мыться. Этот запах и завтра не исчезнет, как оправдываться будем, если кто спросит?       Шеннон легкомысленно махнул рукой.       — Так же, как и чернила на постели: случайно разлили.       Джек согласно кивнул.       — Да, разлили… когда мазали огурец.       Совместный хохот наверняка был слышен за пределами жилья. Но смех — это не страшно, лишь бы кто не подслушал страстных стонов и скрипа кровати…       Джек лежал, успокаивая дыхание и услаждая взор видом разморённого Шеннона. Тот молча улыбался и тоже смотрел на Джека, потом робко коснулся кончиками пальцев его шрама на плече и любовно обвёл по контуру большой уродливый цветок изувеченной плоти. У Джека защемило сердце от той нежности, что выпала на долю его страшной военной метки — редко кто не брезговал касаться её.       Отдышавшись и придя в себя, он первым делом вспомнил о профессиональном долге.       — Приподними-ка зад, я осмотрю тебя там. Ты позволишь?       Шеннон покладисто развёл ноги.       — Доктор, могли бы и не спрашивать. Я давно уяснил себе, что в данном поместье я нахожусь исключительно благодаря своему заду.       Джек подумал было, что Шеннон тем самым высказывает обиду, но задорный смешок разуверил его. Он тоже улыбнулся и, приподняв его зад, осмотрел натруженное отверстие: кожа покраснела и припухла, но ничего хуже этого не было и в помине. Впрочем, разве бы Джек допустил что-то хуже. Он дотянулся до полотенца и аккуратно обтёр нежное место. Удивительно, сколько труда вложил Господь в создание тела Шеннона: начиная от упругих локонов и уникальных глаз и заканчивая изящными гениталиями и идеальными ягодицами. Посмотришь на некоторых людей и думаешь: не то топором лицо вырублено, не то горшечником пьяным слеплено. А у этого счастливца даже промеж ног красота — глаз не оторвать.       Обтерев оба живота от семени, Джек снова лёг рядом с разнеженным Шенноном. Поглаживая его белую шелковистую кожу, осмелился спросить:       — Что ты скажешь о произошедшем соитии? Или совокуплении? Или как там ещё… сношении?       Вредный мальчишка нарочно долго не отвечал, делая вид, что анализирует впечатления. Джек поторопил его, нежно ущипнув за сосок. Шеннон хлопнул губами и вынес вердикт:       — Скажем так: я думал, будет хуже.       Своё заключение он сопроводил хитрой улыбкой. У Джека отлегло от сердца. Но Шеннон тут же добавил:       — Необходимо повторение опыта и его закрепление. Как скоро ты будешь готов?       Ну что за парень! Про таких говорят: дай палец — всю руку откусит. Не то чтобы Джеку не хотелось повторения и закрепления — наоборот, очень хотелось — но не прямо сейчас же.       — Шеннон, ты должен знать, что возможности мужчины в данном вопросе ограничены. — И, не давая ему успеть фыркнуть, продолжил: — И возможности юноши тоже.       Шеннон возмущённо поднялся и сел. Наверняка хотел сказать очередную колкость, но вместо этого удивлённо ойкнул и прижал ладонь к низу живота. Джек всполошился.       — Что, больно?       Тот смущённо кивнул.       — Да… И это ещё… кажется, вытекает из меня. Я схожу в уборную, пожалуй…       Джек притянул его за шею и чмокнул в припухшие губы.       — Сходи, возьми с собой воду и полотенце.       Сжимая бёдра, Шеннон надел ночную рубашку и, осторожно переставляя ноги, вышел за дверь. Правда, тут же снова заглянул в спальню.       — Джек, у нас, оказывается, дверь не заперта была. Хорошо, что доктор никому срочно не понадобился, а то бы неудобно получилось. — Он хихикнул и исчез.       Уокмен обругал себя влюблённым тетеревом, подобрал с пола огурец с морковью и задумался, куда их девать, а потом просто вымыл от масла, решив назавтра скормить своей лошади. Застелил постель Шеннона чистой простынёй и вернул испачканное одеяло на место, убедившись, что чернила полностью высохли.       К тому времени, как Шеннон вернулся, Джек уже улёгся в постель с твёрдым намерением спать. Он никак не ожидал, что голый Шеннон залезет к нему под одеяло. Ещё и прижмётся своим долговязым прохладным телом. А потом задерёт его ночную рубашку и попытается снять. Вот ещё! Придумал тоже… Рубашку Джек снял сам.       Так они и уснули в обнимку. Конечно, Джек догадывался, что Шеннон, вероятнее всего, пылал нежными чувствами к его кровати, нежели к её хозяину, ну да ладно… Он даже позволил ему согреть холодные ступни, просунув их меж своих ног. В смысле, не возражал.                     Обнажённый всадник гарцевал, красуясь и выставляя себя напоказ. Грудь его была выгнута, подбородок поднят, полные яркие губы надменно поджаты, веки слегка прикрыты, но блеск светлых глаз резал кинжалом. Длинные каштановые кудри туго пружинили, рассыпавшись по груди и острым плечам, цепляя торчащие соски завитками на концах прядок. Его напряжённый член скакал вместе с ним, задевая блестящей головкой оба живота по очереди и оставляя на них свои влажные поцелуи.       Джек смотрел не отрываясь и жадно ловил те моменты, когда всадник подпрыгивал особенно резво — тогда становилось видно, как тёмный толстый член исчезал промеж белых бёдер, входя на всю свою немалую длину. Скользил он очень тяжело, причиняя боль…       Всадник склонился над Джеком, волосами касаясь лица, глаза его были закрыты, с поджатых губ капала кровь… Джек испуганно посмотрел на свой живот — там было липко и тепло… А постель залита кровью…                     Вздрогнув, Джек открыл глаза. Темень стояла непроглядная: неужели ещё ночь? Когда глаза пообвыкли и лучше разглядели «темень», он понял, что это волосы Шеннона, и он спит, уткнувшись в них лицом. Причём голова Шеннона находилась не на соседней подушке, а на одной с Джеком. Ох… Ну и сон…       Просунув руку под одеяло, Джек для успокоения совести ощупал промежность спящего мальчика. Конечно, успокоиться не получилось, выспавшийся организм и восставший от сновидения член заявили о готовности продолжать опыты и исследования.       Шеннон от прикосновения проснулся, воззрился сонными глазами на Джека, а затем тот почувствовал его руку на своём готовом к подвигам члене. Лёжа на одной подушке, они держали друг друга за самое дорогое и не знали, как с этим быть. Джек на правах старшего избрал правила для этого утра: без проникновения. Да, жаль, самому хочется, но надо обождать… Всё так же молча, он положил свою руку поверх мальчишечьей и показал желаемый ритм движений. Шеннон умело повторил. Джек одобрительно улыбнулся и проделал то же самое с его пока ещё мягким членом, быстро добившись желанной твёрдости. За несколько коротких минут доведя друг друга до пика удовольствия, они одновременно излились на вовремя подложенную ночную рубашку Джека.       Так и не произнеся ни единого слова, они продолжили утро поцелуями, которые оборвал вполне ожидаемый стук в дверь. Джек вскочил с кровати, соображая, что бы накинуть: измазанная рубашка не пригодна, халат на голое тело будет смотреться ещё подозрительнее, одеваться непозволительно долго… Шеннон сообразил быстрее и кинул в мечущегося Джека свою ночную рубаху, тот быстро в неё нырнул, накинул халат и открыл дверь сразу после повторного настойчивого стука.       Невозмутимый лакей держал в руках несколько больших коробок. О их содержимом можно было догадаться и без пояснения: новые наряды.       — Его светлость приглашает мистера Холберта на конную прогулку сегодня после утреннего чаепития, которое состоится в десять часов. Здесь всё необходимое для верховой езды.       Слуга прошёл в кабинет, поставил коробки на стол и с достоинством удалился. Джек окинул взглядом комнату: нет ли чего компрометирующего, что мог заметить лакей. Кажется, нет. Клизмы не валяются, дверь в спальню закрыта… Чёрт, проклятые овощи! Они лежали рядом с умывальным тазом. Если тот заметил, интересно, что мог подумать? Джек улыбнулся и крикнул Шеннону:       — Надеюсь, ты умеешь ездить верхом? — А у самого ёкнуло сердце: нынешний сон…       Шеннон, так и не потрудившись одеться, вышел из спальни, пробубнил «Само собой» и прошествовал к коробкам. Скинул крышку с одной, потом с другой, с третьей… Присвистнул и достал из самой большой коробки сапоги для верховой езды. Высокие, чёрные, из гладкой блестящей кожи. Джек такие только и видел что на самом графе да на его знатных гостях. Шеннон надел сапоги, встряхнул гривой и прошёлся по комнате, покачивая ягодицами. Джек сглотнул слюну. Жаль, что его светлость не прислал в этом комплекте новенький хлыст.