Поруганный ангел

             К десяти часам Шеннон был умыт, причёсан и облачён в новый костюм. Джек видел, с каким удовольствием он цокал по кабинету новыми сапогами в предвкушении конной прогулки.       Что ни говори, а Джек и сам любил прокатиться на лошади, особенно если не по делу, а развлечения ради. Частенько бывало, он садился на свою молодую кобылицу и мчался куда глаза глядят, по лугам и лесам, перемахивая через ручьи и поваленные деревья. Случалось, опьянённый свободой, он забирался далеко в глушь, и даже было дело — заблудился, да так, что пришлось ночевать осенью в лесу.       В детстве Джеку часто мечталось, как он верхом на коне уедет на самый юг Королевства, переплывёт пролив и ступит на континент — даже если окажется, что пролив шире их реки во много раз, они с верным конём осилят и эту преграду. Впереди перед ним расстелется неохватный мир, наполненный чудесами, слонами, пальмами и туземцами, виденными им на гравюрах в книгах из церковной библиотеки. Как же тогда хотелось познавать! Но в то время все его путешествия ограничивались поездкой на скрипучей телеге в соседний городок, где тётка продавала на рынке овощи и кур, выращенных в своём бедном хозяйстве. Обучение в столичном университете значительно расширило кругозор юного Уокмена, но запах дальних странствий манил по-прежнему… И даже насыщенная воинская служба в жаркой колонии не утолила эту жажду сполна. Сидя вечерами на крыльце своего жилища в графской усадьбе и наблюдая закат усталого солнца, Джек вспоминал оазисы в пустыне, палаточные военные лагеря, тёмные южные ночи, треск цикад, аромат специй, песчаные бури… И бесконечные раздолья… Пусть то был край сухих, бесплодных земель да раскалённых камней, но чувство огромности мира ощущалось именно там, посреди гор и степей. Если тоска не отпускала и наутро, а пациентов не было, то Джек садился в седло и скакал навстречу солнцу по росистой траве или первому снегу, разгоняя застоявшуюся в жилах кровь, а в голове — кручинные мысли. Такие прогулки наполняли душу радостью, молодое тело напитывалось свободой, и жизнь провинциального доктора уже не казалась такой скучной. Впрочем, скучной жизнь Уокмена не была никогда, ведь лень и праздность — это для богачей-сибаритов, а для парня-бедняка всегда находилось чем занять руки и голову. И, как часто у него случалось, занятым оказывалось ещё и сердце. Но привычная сердечная нагрузка в виде очередной девицы проблем Джеку не доставляла, а наоборот, облегчала ток крови по телу. Разумеется, увлечённое женскими прелестями сердце качало кровь в определённом направлении, нагружая работой ещё и другой орган. Так что поддаваться унынию Уокмену было попросту некогда. Вот только последние дни в нём случился какой-то разлад… Причина его душевных метаний маячила перед глазами туда-сюда, цокая копытами и мотая кудрявым хвостом.       Джек отвёл взгляд от ног Шеннона, затянутых в узкие светлые брюки для верховой езды, и осторожно спросил:       — Как у тебя там? Болит? Хотя… судя по твоей походке, этого не скажешь.       Шеннон остановился и удивлённо посмотрел через плечо на Джека.       — В смысле? Я что, должен переваливаться, как гусыня? Да, болит, однако не настолько, чтобы это демонстрировать.       — Хорошо. Но тебе придётся ещё в седле скакать… Ты уж как-нибудь поаккуратнее там…       — Джек, ты волнуешься за мой зад или за нашу конспирацию? Успокойся, я тебя не выдам.       Джеку давно следовало привыкнуть к язвительным выпадам Шеннона, но иногда они его всё же задевали. Вот и сейчас он наставительно ответил:       — Я волнуюсь за всё сразу: и за твою задницу, и за перспективу твоей жизни в этом доме, и за своё место здесь. Как видишь, причины для волнения имеются.       Про странный кровавый сон Джек не стал рассказывать. Он сам, будучи человеком просвещённым, не особо верил сновидениям, а уж Шеннон наверняка бы осмеял мнительного доктора. Но тут он вспомнил ещё одну причину для беспокойства.       — Да, а тот бриллиант… Мне теперь из дома не выйти, его охранять? Ты представляешь его стоимость? Наверняка слухи о дорогостоящем подарке уже дошли до соседних деревень. Если за прислугу в поместье я более-менее уверен, то вот за прочих… Ты сам видел, какой люд у меня здесь бывает. А банковского сейфа доктору не полагается.       Шеннон подскочил к Джеку и быстро зашептал:       — Но если я попрошу его светлость подержать камень у себя на хранении, то он может решить, что и я должен быть у него под боком. Он же вчера напоминал об этом. А мне нужно ещё хотя бы несколько дней пожить у тебя, Джек…       Так же шёпотом Уокмен спросил:       — Что решат эти несколько дней?       — Многое.       Шеннон не стал уточнять, что именно, а только многозначительно ухмыльнулся, надел шляпу и взял перчатки. Время подходило к назначенному часу чаепития с графом.       — Джек, если боишься ограбления, то положи камень на самое видное место — его никто не найдёт. И к моему возвращению раздобудь масло — не столь ароматное, как то.       Джек не поверил своим ушам: неужели Шеннон подразумевает новое соитие? После вчерашнего? И предстоящей езды верхом? Препираться и высказывать свои сомнения по этому поводу он не стал, и лишь утвердительно кивнул. Посмотрим, как запоёт самоуверенный мальчишка, когда попрыгает больным местом в седле.                     Время перевалило далеко за полдень, погода стояла ясная и сухая, и Джек порадовался за Шеннона, что ему повезло с конной прогулкой. Места, окружающие поместье Уимси, славились удивительной красотой и разнообразием, и наверняка граф постарается показать все самые живописные природные уголки.       Сам Джек к тому времени успел принять трёх пациентов: двое крестьян с простыми болячками, а вот у маленькой девочки, которую привела мать, были странные волдыри на теле, похожие на ожоги. Но как заверяли обе, ничем она не обжигалась. Притом пузыри выступили лишь на открытых участках тела — больше всего на руках, на лице «ожоги» уродовали личико малышки в области рта, причиняя ей боль и неудобство при еде. Джек озадачился: что же это, если не ожог? Выспрашивая, не могла ли девочка каким-либо образом добраться до химикатов, скажем, у кожевенника или оружейника, он услышал лишь её лопотание о ноже, взятом у соседского мальчишки.       — А зачем тебе нож? Что ты им резала?       Девочка всхлипнула, думая, что её будут ругать, и попыталась оправдаться:       — Да он мне сам дал. Я дудочку делала.       — Какую дудочку? Из чего?       Тут вмешалась мать.       — Доктор, да какая там дудочка? Простая трубка с дырками, вырезанная из зелёного полого стебля.       И тут Джек догадался.       — Из какого растения ты мастерила дудочку?       Малышка продолжала всхлипывать, хотя её никто и не ругал, но так, на всякий случай.       — Не знаю, большое такое, для дудочек подходит.       — Большие листья, а наверху зонтик, как у укропа?       Джек растопырил пальцы, изображая огромное укропное соцветие. Девчушка кивнула.       Всё ясно. Жгучее растение под названием Гераклова цветка очень редко встречалось в их местности, поэтому люди не знали о его опасных свойствах. Сок этой гигантской травы, попадая на кожу, вызывал сильные ожоги, но самое интересное, что ожоги… солнечные. В пасмурный день всё обошлось бы простым покраснением. Бедному ребёнку не повезло, что позавчера был погожий день.       Уокмен объяснил маленькой пациентке, почему впредь надо избегать этого растения, дал указания её матери, как следить за пострадавшей кожей, и проводил их на крыльцо.              Распрощавшись с ними, он увидел, как во двор въехал всадник на прекрасном вороном коне. Через миг конь оказался перед ним, и в грациозном всаднике Джек узнал Шеннона. Жеребец вкруговую гарцевал перед крыльцом, по велению хозяина красуясь своей статью. А то, что Шеннон — его хозяин, было очевидно, уж больно они подходили друг другу: оба красивые, молодые и длинноногие. Конечно же, Уимси знал толк в жеребцах и подарках. Шеннон восседал в седле величественно и непринуждённо, как будто светские выезды в высшем обществе были для него делом рутинным. Наконец он остановился перед Уокменом и, удовлетворившись его восхищённым взглядом, спрыгнул на землю. Джек еле удержался, чтобы не поймать его в руки, настолько он был изящен и лёгок.       — Джек, мне подарили этого коня! Его зовут Орион, ему пять лет. Он умный, даже хлыст ни разу не понадобился. Я отпросился у его светлости, чтобы тебе показать.       Шеннон светился от счастья, и Джек был искренне этому рад. Чем больше у мальчика увлечений, тем больше шансов, что его пребывание в поместье будет приятным. Джек взял жеребца под уздцы и погладил по морде.       — Красивый Орион, очень красивый… И назван он в честь мифического красавца-охотника?       Шеннон пожал плечом.       — Я мифологией не интересуюсь. Но его светлость сказал что-то про звёзды.       Джек не удивился непросвещённости Шеннона в этом вопросе. Он не раз подмечал, что тот не знает многих простых истин, при этом изучая сложные науки и решая труднейшие задачи. Зачем ему созвездие Ориона? Знать свойства редкоземельных химических элементов гораздо увлекательнее.       Шеннон с усмешкой добавил:       — А ещё милорд сказал, что мы с ним похожи, поэтому он выбрал для меня именно его. Джек, разве я похож на лошадь?       Уокмен рассмеялся.       — Ну… если только самую малость. Да и то не на лошадь, а на жеребёнка.       И предупреждая возмущение Шеннона, уже проявившееся в виде поднятых бровей, успокоил:       — Его светлость наверняка имел в виду, что вы оба красивые, стройные брюнеты. На мой взгляд, тебе подошёл бы тёмно-гнедой жеребец, ведь ты не черноволосый, твои великолепные кудри отливают каштановым.       Шеннон на это ничего не ответил, комплименты он любил, хотя не всегда их понимал. Культура изысканного словоблудия казалась для него наукой непостижимой. Он снял перчатку и огладил бок коня, узкая белая ладонь ласково прошлась по чёрной жёсткой шерсти. Джек положил свою руку поверх мальчишечьей, тихонько сжал и спросил:       — Как прошло свидание?       Шеннон незаметно окинул взглядом двор: нет ли чьих любопытных глаз, наблюдающих за ними. Но если поблизости кто и был, то видеть их не мог, они удачно скрывались за лошадью, а спинами стояли к крыльцу. Шеннон подался к Джеку и торопливо поцеловал в губы. Джек удивился, сердце радостно скакнуло, он не растерялся и притянул его к себе, продлевая сладкий поцелуй. Памятуя, что они находятся отнюдь не в спальне за закрытыми дверьми и занавешенными окнами, им пришлось разорвать объятия. Джек облизнулся и повторил вопрос:       — Так как?       Шеннон лукаво улыбнулся.       — Ты спрашиваешь про мои впечатления от красот графских владений или про знаки внимания его светлости? Или вообще про моё самочувствие… кхм… в конкретном месте?       Джек кивнул.       — Мне интересно всё. Но в первую очередь я доктор. Как здоровье конкретного места?       Шеннон не переставал улыбаться.       — Терпимо. Правда, я ни на минуту не забывал о тебе. Так будет всегда?       Если бы Джек не знал Шеннона, то мог бы услышать в этом вопросе романтический смысл. Но нет, наверняка Шеннон имел в виду лишь болезненные ощущения. Успокоил:       — Нет, не всегда. Ты же знаешь, как по первости всё болит с непривычки.       Шеннон мученически возвёл глаза к небу.       — О, боже… Неужели мне предстоит к этому привыкнуть?..       И видя тревогу на лице Джека, быстро заговорил:       — Да, я всё знаю, я сам принял решение, это мой выбор. Джек, не волнуйся. Тебе ещё предстоит продолжать моё обучение. Ты масло раздобыл?       Уокмен улыбнулся.       — Да, рапсовое тебя устроит?       — Хорошо, оно не так сильно пахнет. Надеюсь, граф не озаботился, почему от меня навязчиво исходит запах лаванды? Особенно в тот момент, когда подсаживал меня на лошадь, держа при этом за задницу, — усмехнулся Шеннон.       Джек испытал неприятный укол, но не подал виду, а лишь подыграл.       — Будем надеяться, что Уимси подумал, что ты нарочно натёрся благовониями.       Потом окинул взглядом Шеннона с головы до ног и спросил:       — Почему ты снял сюртук? Неудивительно, что, глядя на тебя в таком виде, граф только и думает о твоей заднице.       Шеннон хмыкнул.       — Он думает о ней постоянно, и сюртук тут ни при чём. Жарко! Вот я и снял.       На самом деле Джек ещё в первый же миг отметил, что Шеннон одет легко — светло-серый костюм остался на нём только в виде брюк и жилета. Тонкая стремительная фигурка. Белая рубашка, но чёрная шляпа, чёрные сапоги и перчатки. Чёрный конь. Восхитительно.       Шеннон взялся за седло и поставил ногу в стремя, вынужденный вернуться к графу на продолжение свидания. Джек не удержался, положил ладони на его обтянутые ягодицы и ощутимо сжал. Шеннон ойкнул, и Джек оценил его новенький хлыст своим плечом.                     Пока не было пациентов, а Шеннона развлекал граф, Уокмен съездил в деревню проведать покалеченного плотника. Культя подживала, воспаления не появилось, ухаживать за больным было кому — совесть доктора могла быть спокойной, и можно было убираться восвояси. Вот только очень уж волновало унылое настроение парня, он упорно говорил, что не хочет жить одноруким, отныне жизнь ему не мила, хандрил и ворчал. Джеку тоже довелось пережить подобное состояние, когда-то он так же пал духом, не знал, как дальше жить… Нога болела, хромота раздражала, рука тряслась. Не было ни родных, ни близких, ни работы, ни жилья. Но греховных мыслей о кончине он даже не допускал, обивал пороги в поиске работы, выживал на мизерную военную пенсию, тренировал руку. Он бы справился и без своего благодетеля, выкарабкался и встал на ноги, но всё же помощь Уимси нельзя было недооценивать. У бедного плотника не было покровителя, да и травма оказалась пострашнее, но зато у него была семья, родители и братья, любимая девушка. Жить нужно ради них, быть сильным во что бы то ни стало. Эту истину и попытался донести Джек до своего унылого пациента, проведя с ним задушевную мужскую беседу.              Вернувшись домой, Уокмен обнаружил дверь своего жилья незапертой. Сердце упало: он точно закрывал её на ключ. К тому же внутри слышался шум. Воры. Он осторожно приоткрыл дверь, шагнул внутрь… и облегчённо выдохнул. Шеннон устроил великий беспорядок, перерыв кабинет и докторские покои. Джек догадался, зачем. Довольно улыбнулся.       Взъерошенный Шеннон оторвался от обыска и недоумённо оглянулся на него.       — Джек! Ты превзошёл самого себя! Куда ты запрятал камень? Я не могу его найти…       И тут его взгляд упал на шейный платок Уокмена.       — Ну вы, доктор, хитрец…       Джек вынул булавку из галстука и вернул Шеннону.       — Прости, что покрасовался в твоём подарке, ты сам посоветовал спрятать камень на видное место. Думаю, никто и не заподозрил, что у доктора может быть что-то ценнее хрусталя.       Шеннон взял драгоценность и замялся перед Джеком с виноватым видом.       — Джек… ты достоин самых дорогих бриллиантов… Честно. Ты замечательный доктор, целитель от бога… Если когда-нибудь я стану богатым, я подарю тебе булавку ещё лучше этой. Я же не виноват, что граф такой скряга и не одаривает своего придворного доктора достойными подарками…       Уокмен опешил: с чего Шеннон взял, что он обижен на графа?       — О чём ты говоришь? Я до конца жизни буду обязан его светлости за все те милости, что он ко мне проявил. Да и зачем мне украшения? Я же не дама.       Конечно, Шеннон взвился.       — А разве я дама? Или ты считаешь, что раз меня… это самое… то можно и в побрякушки обряжать? Я не девица! — выкрикнул он и обиженно отвернулся.       Джек устал с ним спорить и тешить его мужественность. Не задумываясь, ответил:       — Нет, конечно, ты не дама и не девица. И не лошадь. Ты жеребёнок.       Реакция последовала неожиданная: Шеннон прыснул смехом. Джек снова облегчённо выдохнул и принялся за уборку. Сам виновник беспорядка на правах обиженного в приборке не участвовал, а демонстративно улёгся с книгой на кровать.              До самого ужина Шеннон не разговаривал, на что дулся — не понятно. Джек пытался с ним заговорить, ему хотелось узнать, где он сегодня побывал, какие у него сложились впечатления от графских владений, показал ли ему Уимси древние развалины легионерских поселений; а многовековой дуб, на котором в недалёком прошлом вешали преступников; а Ведьмино озеро, в котором, говорят, ночами плачет русалка… Хотя наверняка это всё Шеннону совершенно не интересно. Разве что он взял бы для исследования образец земли под той ветвью дуба, на которой болтались висельники. И то, если бы граф ему рассказал, чем «удобрялась» та почва… Но вредный юнец на вопросы не отвечал, надул губы и отвернулся к Джеку спиной. Ну и пусть капризничает, возраст у него такой. Джек махнул рукой и занялся своими делами.              После ужина Шеннон внезапно оживился и сам, без напоминаний, рассказал о прогулке. Нет, дуб не видели — а хотелось бы; озеро вонючее, в нём одни лягушки квакают; в лесу валялась дохлая лисица — он хотел забрать её на опыты, да граф не позволил. Руины интересные, только зачем они нужны? В деревне народ дикий, все таращились на него.       Джек объяснил реакцию жителей:       — Людей понять можно, новое увлечение их господина…       — Один парень так злобно смотрел на меня, будто я у него графа увёл… Он обозвал меня потаскухой, когда его светлость уехал вперёд и не мог слышать.       Джек заинтересовался:       — Парень чуть постарше тебя, изящный блондин?       Шеннон подтвердил:       — Да, так и есть. На девку похожий.       Джек улыбнулся.       — Это Томас — предыдущий любовник милорда. Очень страдает. Думаю, что не столько по милорду, сколько по красивой жизни. Они расстались несколько месяцев назад, зимой ещё. Уимси достойно поступил: купил его отцу торговую лавку, дело налажено, работать — сплошное удовольствие, папаша доволен, прибыль идёт. А сынок работать не хочет, привык к богатой жизни бездельника…       Шеннон фыркнул.       — Я бы с удовольствием поменялся местами с этим Томасом. Только мне лавку не надо, мне бы лабораторию… Джек, ты когда собираешься продолжать моё обучение? Я тебя весь день жду.       — Что?       Уокмен выронил из рук пачку старых писем, разборкой которых был занят, конверты разлетелись по полу. Шеннон сердито сложил руки на груди.       — Что-что… Почему я должен об этом напоминать? Я и так уже два раза намекал про масло. Пф! Как будто мне одному это надо. Мне кажется, что тебе понравилось гораздо больше.       Джек наклонился собрать письма и чтобы спрятать смущённо-возмущённое лицо. Нет, каков наглец… Оказывается, Джек должен был читать его мысли! Полдня молчит как рыба, а ты догадывайся, чего он желает… Ещё и не понравилось ему вчера! Надо же! А сам стонал от каждого толчка и прижимался плотнее… И губы подставлял поцелуям, и дрожал от удовольствия… И сразу же захотел повторного… Вот ведь чёрт бесстыжий! Так и проучить бы его! Отсношать, чтобы от счастья орал в голос, и пусть все в усадьбе слышат.       Взведённый Джек поднялся с колен, с размаху швырнул собранные письма обратно на пол и страшным голосом сквозь зубы приказал:       — Быстро! В уборную! С клизмой. Потом голым на кровать на четвереньки, масло на руку и три пальца в зад. Сам. Понял? Исполняй!       И видя, что до сознания остолбеневшего мальчишки команда пока не дошла, повернул его к двери и грубым толчком выпихнул из спальни.              Зато какое блаженство было лицезреть обнажённого покладистого Шеннона, стоящим коленями на кровати и подготавливающим себя для соития. Уокмен сидел напротив в кресле, одетый. Руками, скрещенными на груди, удерживал бешено бьющееся сердце, терпел неимоверное давление брюк, глотал слюну и не моргал. Тонкие, блестящие от масла пальцы по одному проникали в розовое отверстие, музыкальная кисть плавно вращалась в запястье, растягивая узкий вход. Когда внутри оказались три пальца и стали совершать движения вперёд-назад, Джек вышел из роли стороннего наблюдателя, разделся и сел на кровать. Смазывая свой член позаимствованным на кухне рапсовым маслом, он обдумывал происходящее. Они оба так и не произнесли ни слова, Шеннон молча выполнял отданный приказ, но по его лицу блуждала еле заметная улыбка. Больше всего Джека пугала мысль, что он может напомнить Шеннону его насильника. С другой стороны, было очевидно, что мальчишке всё это нравилось. Для успокоения совести Джек просунул скользкую руку ему под живот и убедился в полном его согласии. Поласкав налившийся член и яички Шеннона, выманив у него жалобный стон, он проник пальцем внутрь и проверил готовность. Шеннон так и стоял на четвереньках, разведя колени и свесив гриву набок. Джек встал наизготовку позади его ягодиц, мысленно перекрестился и вставил промасленную головку в отверстие. Шеннон всхлипнул, невольно дёрнулся прочь и напрягся. Джек остановился и погладил его бедро, легонько похлопывая, словно успокаивал встревоженного жеребца. Прошептал:       — Тш-ш… тш-ш… Хороший мальчик… Красивый мальчик…       Шеннон смешливо фыркнул. Джек почувствовал, как напряжение спало, и протолкнул член до середины. Помня вчерашний скандал, он попытался продвинуться дальше, но не рискнул идти до конца, слишком тесно было внутри. На минуту замер, давая передышку им обоим. С удовольствием огладил узкую спину и бока, наклонился и скользнул ладонями на грудь, потеребил соски. Шеннон поощрительно выгнулся. Джек ощутил, как напряжены его подрагивающие руки. Предложил:       — Опустись на локти, так будет легче.       Шеннон строптиво мотнул головой и не послушался. Джек не стал уговаривать, сместил руки на его бёдра и, легко придерживая, совершил первый толчок. Смотреть, как тёмный крупный член раздвигает нежно-розовую кожу, оказалось невероятно возбуждающе. Хотя, казалось, куда сильнее разжигать похоть — член и без того готов был лопнуть от прилива крови, вены на нём набухли словно канаты. Блестящий от масла, он поршнем ходил туда-сюда, с каждым движением проникая всё глубже в горячую тесноту. Шеннон качнулся ему навстречу, раз, другой… Умный мальчик, быстро усваивает урок. Но он упорно продолжал опираться на прямые руки, и Джек чувствовал, как ему неудобно. Даже мелькнула мысль повторить трюк с грозным приказом, заставляя упрямца наклониться ниже. Но нет, Джек так не хотел. Это только неопытному юнцу допустимо конфликтовать и показывать свой норов в постели, Уокмен же слыл заботливым нежным любовником. Сделав несколько плавных толчков, стараясь при этом давить на простату, он обнял Шеннона за торс и поднял в сидячее положение, прижимая спиной к себе. Правда, в развратных грёзах это виделось не так: схватить парня за волосы, грубо потянуть, насадить белыми ягодицами на свой багровый член и заставить прыгать словно в седле. Впрочем… кое-что из этого можно попробовать, разве не урок даётся? Шеннон безропотно устроил свой зад на бёдрах Джека, но совершать любовные движения даже не пытался, эта поза была не для новичка. Джек сам приподнимал его за ягодицы и насаживал на член. Затем попросил:       — Попробуй сам. На коленях привстань, а потом опустись.       Шеннон исполнил просьбу, поднялся и наделся обратно, потом ещё и ещё. Да так вошёл во вкус, что Джеку пришлось его притормозить.       — Не гони так, помедленнее, медленнее… Молодец, хороший мальчик. Сильно высоко тоже не взлетай. Чувствуешь, где венец головки? Вот там и держи уровень.       Шеннон внял наставлению, замедлился, стал плавно приподниматься и тягуче опускаться — вверх… вниз… Слабый стон вниз, тихий вздох вверх… Его упругие ягодицы то усаживались на бёдра Джека, накрывая собою страшный шрам, то устремлялись прочь, оголяя тёмный член, то вновь легко шлёпались обратно с влажным звуком, вбирая толстый ствол в себя. Дабы полнее видеть столь проникновенную картину, Джек отклонился назад. Голова закружилась от избытка эмоций. В сумраке спальни ему даже померещились крылья, которыми взмахивало это неземное существо. Как же прекрасно, чёрт побери… Вот бы ещё Шеннон не сдерживал стонов да положил свои тонкие ладони на собственный зад и раздвинул ягодицы… Но просить об этой малости он не посмел, благоразумно решив отложить свой сердечный приступ на потом. С трудом оторвавшись от созерцания ангельского полёта и сглотнув слюну, Джек вспомнил, что идёт процесс обучения. Он обнял Шеннона за грудь, останавливая, и шепнул в самое ухо:       — Умница. Правильно усваиваешь урок. В завершение давай-ка снова на колени и наклонись вперёд, только встань на локти.       Шеннон беспрекословно выполнил указание. Его покладистость показалась Джеку подозрительной, парня как подменили: не ворчит, не дерзит, ничего не требует, старательно внимает уроку. Странно. Вчерашний опыт показал, что даже в постели этот любовник-неофит брыкается и диктует свои правила. Но думать об этом было некогда да и незачем. Приближался эйфорический финал, и нужно было постараться достичь его одновременно обоим. Совершая быстрые неглубокие толчки в оттопыренный зад, с профессиональным знанием задевая нужную точку, Джек сумел-таки заставить Шеннона стонать в голос. Благодарение Небесам, голос при этом приглушался подушкой, в которую тот уткнулся лицом. Заветный момент приближался. Отметив, насколько Шеннону пришлась по нраву дозволенная самостоятельность, Джек вновь разрешил ему проявить инициативу.       — Я сейчас замру, а ты продолжай, хорошо?       Он остановился и крепче упёр колени в постель. Шеннон качнул бёдрами вперёд-назад, скользя по его члену, потом ещё и ещё. Поясницу он прогнул настолько сильно, что грудью касался постели, а лицо спрятал под копной разлохмаченных кудрей, откуда и доносились забавные щенячьи поскуливания, сменившие собою стоны. Чувствовалось, как он стыдится и пытается сдерживаться, но эти милые звуки вырывались даже сквозь сжатые губы. Дорогой мальчик… трепетный и сладкий… Неужели он будет таким же и в графской постели? Нет, об этом точно не надо думать, иначе предательские мысли о совместном побеге вытеснят все разумные доводы.       Джек решил, что пора заканчивать урок, и обхватил пальцами член Шеннона. Поставить точку обязана рука мастера. Рьяно вбиваясь в скользкое горячее нутро, он выплеснулся первым. Продолжая двигаться по обильной свежей смазке, а рукой лаская гладкий нежный член, он быстро довёл Шеннона до желанного освобождения.       Наблюдая, как густое белёсое семя сочится из пульсирующего отверстия и небрежными потёками украшает розовую мошонку, словно молочная глазурь клубничный пудинг, Джек подумал, что отныне в этой жизни он видел всё, и никакими райскими видениями его уже не соблазнить.              Пока они разморённые лежали в постели, повторяя поцелуйные уроки, Джек изменил своё мнение: нет, самое прекрасное он ещё не видел. Разыгравшийся Шеннон решил доказать, какой он отличный наездник, и оседлал бёдра Джека. Дурачась, попрыгал на его спокойных гениталиях своим беспокойным задом. У Уокмена отлегло от сердца: вот он, тот тревожный сон. Шеннон так же выгибал грудь и красовался, его волосы так же рассыпались по плечам и кончиками цепляли соски, глаза так же сверкали из-под прикрытых век, а зацелованные губы так же самодовольно улыбались. Вот теперь Джек точно видел всё.       Не «спешиваясь», Шеннон поинтересовался:       — Почему ты не спрашиваешь меня о прошедшей встрече с графом? Не о том, как мы с ним катались по округе, а о том, что было помимо этого, о его интересе к моей персоне? — В голосе мальчика слышалась уязвлённая интонация.       Джек и хотел бы сказать правду, что знать об этом ему малоприятно, но предпочёл солгать.       — Лопаюсь от любопытства: что помимо лапанья твоего зада ещё проделал граф?       Шеннон загадочно ухмыльнулся.       — Ты не поверишь… — Он выдержал эффектную паузу и рассмеялся. — Ничего! Можешь представить? Он меня даже не поцеловал ни разу. Только, как всегда, рассыпáлся в комплиментах.       Вместо положенного облегчения Джек испытал смятение.       — Хм-м… почему? Может, у его светлости неприятие лавандового запаха? Шеннон, а на лошади ты сидел, не морщился? Или сказал ему какую грубость?       — Да нет же, ничего подобного не было. Мы пили чай, разговаривали, потом поехали осматривать окрестности, его светлость много рассказывал. Проехали через ту деревню, где меня обозвали… потом вернулись, я показал тебе Ориона и отправился обедать с его светлостью. После обеда мы занимались музыкой. У графа, оказывается, чудесный тенор, он прекрасно поёт. А ещё он интересовался, какие иностранные языки я изучал и хочу ли продолжать. Он обещал нанять учителя. Всё, ничего больше не было. Никаких переодеваний, никаких поцелуев… Джек, может, я вообще разонравился графу?       Шеннон рассмеялся и слез с Джека. Лёг рядом и уставился в тёмный потолок, мечтательно произнёс:       — Это хорошо бы… Тогда можно смело ехать в столицу, найти работу и ждать тебя. Ты ведь к Рождеству туда приедешь? И мы будем жить вместе?       У Джека сжалось сердце от столь наивного вопроса. Какой ребёнок… Если бы всё было так просто… Но вслух отшутился:       — Я не буду жить с тобою, ты никогда ничего не убираешь за собой. Ни одна прислуга не выживет в нашем доме.       Шеннон фыркнул.       — Мы найдём старую добрую служанку, такую, как моя няня была. Она всё терпела и почти не ругала меня. Даже когда я ради дела размотал всю её пряжу по лесу и когда утопил в речке её пенсне… и когда исписал её Библию… и когда…       Джек перебил:       — Постой, постой! По порядку давай. Зачем пряжу размотал?       — Я измерял расстояние от нашего дома до соседней деревни. С точностью до ярда. Но нитки запутались за кусты, потом пошёл дождь… В общем, одна миля и пять ярдов. Это от крыльца, а если от ворот…       — Так. А пенсне?       — Я изучал свойства линзы в воде.       — А почему в реке? Нельзя было в тазу?       — Нельзя. А впрочем, я не помню, мне пять лет было.       — Ну а Библию за что испортил?       — Я не портил! Я решал задачи по арифметике! Другой бумаги в комнате не нашёл… а на обоях я больше не писал — меня мама за это наказывала…       Джек обрадовался.       — О! Так всё-таки тебя наказывали! Интересно, как? Лишали сладкого?       Шеннон снова фыркнул.       — Вот ещё! Я вообще без еды могу пять дней обходиться. Нет, она запирала на ключ библиотеку. Я научился дверь открывать, но потом поставили ещё один замок…       Шеннон прижался к Джеку и серьёзно спросил:       — Ты не ответил: мы будем жить вместе? Или ты не захочешь меня после того, как я с графом… Скажи сразу, чтобы я знал.       Уокмен не был готов к такому разговору. Клятвенно обещать мальчишке вечную любовь было бы слишком самонадеянно. Да, на данный момент казалось, что это любовь. Но Джеку-то давно не шестнадцать лет, он знал, как легко принять за любовь простое увлечение, особенно нежась на любовном ложе. А врать Шеннону не хотелось, ведь он — не одна из тех недалёких девиц, только и мечтающих выйти замуж. Джек догадывался, что Шеннон испытывает к нему какие-то сложные чувства, но вот какие… Мальчик слишком непрост. И в то же время открыт. Словно книга. Только книга та на тарабарском языке. А как же хотелось её прочесть, листать тонкие страницы, любоваться прекрасными гравюрами под прозрачным пергаментом, познавать описанные чудеса и удивляться вложенным в книгу шёлковым вышитым закладкам, сушёным цветам, крыльям бабочек…       Джек вздохнул. Нет, сказать правду о своих сомнениях — тем самым обидеть Шеннона, он не поймёт его душевных метаний, не прислушается к опыту, обзовёт тюфяком и обвинит в трусости. И в чём-то даже будет прав. Осторожность — чем не трусость.       Он тоже приобнял прильнувшего к нему Шеннона и ответил:       — До Рождества ещё полгода. Давай не будем загадывать так далеко вперёд. Вскорости тебе предстоит пережить первую ночь с графом. Ты сможешь сыграть роль неопытного любовника?       Шеннон потёрся щекой о его плечо.       — А сейчас я опытный, да? Не волнуйся, я хороший актёр. Мы дома часто ставили спектакли. Ты бы видел, как я великолепен в роли Джульетты!       Джек хмыкнул.       — Представляю. И наверняка — Дездемоны.       — Да. А как ты догадался?       — Ну, в твоём возрасте трудно сыграть Отелло, а с твоими волосами Ромео выглядел бы странно.       Шеннон тоже рассмеялся.       — А вот и нет! Тогда у меня были короткие волосы. Не в этом дело, просто я очень талантлив. Так что не переживай, граф ничего не заметит. Если только…       Он смущённо замялся. Джек встревожился.       — Что? В чём ты не уверен?       — Если только граф прямо сейчас не потребует меня к себе!       Шеннон рассмеялся и красноречиво положил ладонь на член своего учителя, явно желая продолжить обучение. Джек и хотел бы сказать благоразумное нет, но возражения испарились, член встрепенулся, и он с шутливым рычанием завалился на мальчишку, подминая его под себя и впиваясь в пухлые губы хищным поцелуем. Шеннон высунул язык навстречу, вцепился ногтями в его ягодицы и с готовностью развёл ноги в стороны. Джеку оставалось надеяться, что этот «девственник» не учинит ничего подобного в первую «брачную» ночь с графом.       Следующий день обещал быть столь же захватывающим в любовном плане и не менее волнительным в области конспирации.              Предвкушению Джека не суждено было сбыться.       В полдень пришёл лакей от графа и с невозмутимым выражением благородного лица уведомил Уокмена, чтобы он подготовил гардероб и личные вещи мистера Холберта к отправке в связи с переездом оного господина в покои его светлости.       Сам мистер Холберт на тот момент пребывал на очередном свидании с Уимси, и Джек ужаснулся мысли, как он отреагирует на внезапное переселение. Было очевидно, что Шеннона не поставили в известность, иначе бы ему позволили собрать вещи самому. Да что же это такое?.. Складывалось впечатление, что граф прознал об истинных отношениях своего доктора и юного любимца. Но как? Неужто кто подслушал любовные стоны? Тогда и Уокмену следовало ожидать санкций, вплоть до позорного изгнания, ведь такое не прощают.       Кое-как собрав костюмы Шеннона, приготовив его несессер и прочие графские подарки, перевязав стопку книг, он в тревоге приготовился ждать.       Каково же было его удивление, когда в жилище влетел Шеннон и с размаху свалился в его объятия.       — Джек! Его светлость настоял на моём проживании в его доме. О, я вижу, ты уже в курсе… мои вещи собраны… Что это значит? Тебе что-то сказали? Нас разоблачили?       В его голосе звенела паника. Уокмен успокаивающе погладил его по спине и волосам.       — Нет, просто пришёл лакей и сказал, чтобы я подготовил твой переезд. Не знаю, к чему такая спешка, но будем надеяться, что никто ничего не узнал. Иначе я бы тоже паковал свои сундуки, а скорее всего, был бы просто выставлен за ворота с пустыми руками. Ты же видишь, что тебя отпустили ко мне — значит, ничего не подозревают. Подошёл срок твоего выздоровления, вот граф и пожелал видеть тебя поближе.       Шеннон ещё сильнее прижался к нему, а затем резко оттолкнул, освобождаясь из объятий. Решительно вздёрнул подбородок и серьёзно произнёс:       — Так! Значит, наступило время игры. Джек, ты свою роль помнишь? Милый доктор, заботливый ухажёр. Эта твоя Бенни, Бетси… Вот её шпильки, верни их ей. Заодно покатайся с ней у всех на виду. Но кухаркой не особо увлекайся, она тебя откормит, ты толстый будешь.       У Джека брови полезли на лоб: да Шеннон ли это? Строит стратегические планы по обустройству личной жизни Уокмена. Тем временем юный стратег продолжил:       — Я же играю роль графского фаворита, музицирую и изучаю языки, но главное, получаю максимальное количество знаний в области химии, биологии, анатомии и математики, набираюсь опыта в лаборатории и… ещё я хочу обучиться военному делу. Джек, обучать меня будешь ты. Хороший повод видеться с тобой. Думаю, граф позволит.       — Что? — Уокмен еле успевал за его словесным потоком. — Зачем тебе военное дело? Ты никогда не упоминал, что мечтаешь об армейской карьере.       — Джек, не глупи. Во-первых, это всего лишь повод для нашего открытого общения, а во-вторых, я действительно хочу познать кое-что из приёмов рукопашного боя. Чтобы впредь никогда не оказаться в положении… В общем, мне надо знать, как дать отпор, даже если силы неравны.       — Шеннон, откуда ты знаешь, что я владею этими умениями?       — Джек, это элементарно. Ты прошёл войну и выжил. При твоём росте и не ахти какой мускулатуре это уже чудо. Значит, ты умеешь сражаться не только по правилам, а знаешь и другие приёмы…       Уокмен настолько опешил от этих рассуждений, что не успел оскорбиться. Смех Шеннона всё прояснил.       — Мне про тебя милорд рассказал! Как ты обучал его лакеев давать отпор на случай нападения разбойников в дороге. Он так горд тобой.              Когда слуги унесли вещи Шеннона, а сам он ушёл ещё раньше — сразу после разговора с Джеком — дом опустел. Даже, можно сказать, осиротел. Во всяком случае, Уокмен ощущал это так. Благо, наплыв пациентов не позволял отвлекаться на личные переживания. Но вечером, когда жизнь в усадьбе и округе успокоилась до утра, непривычная тишина в доме стала невыносимой. Нет, конечно, Шеннон не шумел всё время, но он постоянно был рядом, шуршал страницами книги, скрипел пером по бумаге, бубнил себе под нос формулы… А если он был в общительном настроении, то тут уж его слушали все: и камин, и стены, и Уокмен, и заспиртованная рука в банке… Прежде долговязая фигурка тенью повсюду ходила за Джеком. На третий день одиночества он отчётливо понял, что отныне тени у него нет, небо затянула непроглядная хмарь.                     Три дня Шеннон не наведывался, и Джек не знал, что думать по этому поводу. Избегает встречи? Уимси не поощряет их общение? Шеннон играет роль и блюдёт маскировку?       Джек не мог так просто прийти в хозяйский особняк и поинтересоваться жизнью графского любовника. Вернее, мог, но это было бы слишком дерзко для доктора. Отныне Шеннон не являлся его пациентом, и можно было лишь уповать на то, что им позволят встречаться хотя бы мельком. Выспрашивать про Шеннона у прислуги он тоже не решался: слухи о его любопытстве дойдут и до графских ушей.       Издалека Джек пару раз видел Шеннона верхом на своём вороном — он выезжал в сопровождении графа и слуги, очевидно, с целью осмотра обширных владений Уимси. Выражения его лица не было видно, но гордая уверенная посадка в седле внушала надежду, что у него всё хорошо.       Три дня переросли в четыре, затем в пять…       Лишнюю кровать из докторских покоев убрали, а вместе с ней унесли и одеяло с чернильным пятном. Банка с семипалой кистью руки так и стояла на полке. Казалось, даже мёртвая рука бессильно опустилась вниз. Что уж требовать от живых рук Уокмена, из них тоже всё валилось. Наверное, в хандре были виноваты снотворные капли, что доктор назначил сам себе. Без капель не спалось совсем. Стоило закрыть глаза, как под веками мелькали кудри, губы, тонкие пальцы, белая кожа, молочные потёки семени…       Джек съездил на свидание к Бетти. Отнюдь не по совету безусого мальчишки, нет, просто он сам решил, что так будет лучше. Правда, шпильки он всё же не отдал.                     Наконец-то на восьмой день Шеннон появился в Джековой обители. Выглядел он превосходно: с лёгким румянцем на лице, с живописно растрёпанными кудрями, завязанными в хвост, и в новом костюме цвета слоновой кости. За это малое время разлуки успела потухнуть та непосредственность, с которой Шеннон общался с Джеком в последние дни их совместной жизни. Он мялся и неуверенно растягивал губы в улыбке, и, если бы не Джек, наверное, так и сбежал бы, толком ничего не сказав. Джек догадывался о причине его смущения, но решил обождать с интимными расспросами. Для начала он поинтересовался, как Шеннон устроился, какие апартаменты ему выделили. Он, конечно, понимал, что новый графский любовник наверняка проживает в тех же комнатах, что и предыдущие юноши, но ни с кем из них Джек не был близок, чтобы знать такие подробности. Выяснилось, что у Шеннона в пользовании было две личных комнаты: спальня и гостиная, обе огромные и роскошные, причём дверь из спальни вела в личные покои графа. Кто бы сомневался.       Напряжение чуть спало, и Шеннон разговорился. Он рассказал о своём времяпрепровождении, по сколько часов он просиживает в лаборатории, какие опыты он успел провести и каких результатов добился. Рассказал о нанятом для него учителе химии и биологии, обозвал его идиотом, при этом признал, что тот знает много из того, чего не знает сам Шеннон. Ещё он похвастался, что его светлость договорился с мясником, и Шеннон теперь имеет возможность заниматься вскрытием тел свиней и коров в научных целях. Он так и сказал: «тел».       Главный вопрос обходился стороной, пока Джек решительно не задал его в лоб:       — Ты спишь с его светлостью?       Шеннон робко улыбнулся.       — Если ты имеешь в виду именно сон — то да, сплю. А если хочешь знать, было ли проникновение…       Джек не хотел знать, но Шеннон его опередил.       — Нет, не было. Граф пока меня бережёт… и облизывает.       Он улыбнулся шире. Джек понял, что «облизывает» было сказано отнюдь не в переносном значении. Горло сдавило. Все эти дни он категорически не допускал мыслей о том, как там всё происходит. А тут сразу вот так откровенно — «облизывает». Достоверно изобразить равнодушный вид у него всё равно не получилось бы, поэтому он спросил:       — Тебе нравится? То, что он с тобой делает?       Шеннон мгновение подумал и честно ответил:       — Мне не противно.              Шеннон не лгал Джеку. Граф доставлял вполне приятные ласки, искренне восхищаясь юным телом любовника, и не принуждал ни к чему насильно. Неизвестно, как бы он отреагировал на отказ, но Шеннон не имел желания этого узнавать. Сделка есть сделка.       Их первая плотская связь случилась на диване в хозяйской гостиной. Ну… или не совсем связь. Или не совсем плотская. Уимси даже не ослабил галстук на собственной шее, в то время как Шеннон был абсолютно обнажён и возлежал перед ним на шёлковом светло-зелёном диване. Раздеться ему помог граф, он же его целовал, он его уложил, огладил тело ласковыми ладонями, при этом почему-то избегая прикасаться к соскам и гениталиям. Впрочем, Шеннон чувствовал, что эти интимные места и без того напряглись: в комнате было свежо.       Его светлость сидел на диване с краю и склонясь целовал послушное тело. При этом он продолжал источать комплименты, сравнивая Шеннона со всевозможными мифическими красавцами: Аполлоном, Адонисом, Эндимионом и прочими Купидонами и Нарциссами… С таким же успехом он мог называть равнодушного к мифологии Шеннона именами сатиров. Когда влажные прикосновения губ дошли до паха, Уимси аккуратно раздвинул его колени и попросил:       — Позволь мне увидеть тебя лучше… Можно я подсуну под тебя эту подушку?       Мягкий взор карих глаз и добрый голос совершенно не вызывали желания артачиться. Шеннон приподнял поясницу, вышитая пухлая подушка оказалась под ним, зад поднялся, бёдра развелись в стороны, предоставляя графским глазам желанную картину. Очевидно, картина и впрямь была дивной, Уимси не отрывался от созерцания чудесного видения, однако руки свои сдерживал.       — Шеннон, ты и правда ангел… Столь белая кожа меж ягодиц… Ни единого волоска… А этот нежнейший сжатый бутон прекрасной розы… Можно я его поцелую? Он восхитителен… Перевернись на живот, пожалуйста.       Шеннон выполнил просьбу, утыкаясь носом в шёлковую обивку дивана и поднимая на подушке зад. Бутон розы… Вот бы такое сказал Джек… М-да… Шеннон бы долго смеялся.              Нет, Джек не хотел знать, как граф ублажает Шеннона, а Шеннон не хотел, чтобы это знал Джек. Казалось, их взгляды в этом вопросе совпадали. Тогда почему они не могли смотреть друг другу в глаза? Почему Шеннону было стыдно, как будто он изменяет Джеку? А Джек мучился угрызениями совести оттого, что допустил эту «измену»?       Они редко виделись с Джеком, особенно с тех пор, как Шеннон, уже будучи постоянным обитателем графской спальни, стал полноценным любовником Уимси, скрепив «брачные узы» внутренним проникновением. Граф иногда спрашивал, почему Шеннон редко навещает Джека, но было понятно, что интересуется он лишь из вежливости. И вообще у Шеннона возникло стойкое ощущение, будто он рад тому, что его любовник и его доктор больше не дружат.       В редкие моменты встреч они вели себя натянуто. Шеннон без энтузиазма рассказывал Джеку об успехах в познании анатомии домашней скотины; лениво пожаловался на то, как ругался милорд, когда застукал его в оранжерее за исследовательским поеданием листьев коки; показал новую подаренную скрипку и вяло сыграл на ней в докторском кабинете.       Джеку особо рассказывать было нечего. Его жизнь проходила в повседневной рутине: микстуры, переломанные конечности, нарывы, роды, бинты… Роль ловеласа он играл без охоты, словно старый актёр, уставший от своего скучного амплуа. Единственной отрадой в его нынешней жизни стали ночные акты самоудовлетворения, приносящие хоть какое-то облегчение дневному существованию. Но рассказывать об этом он не стал бы и под страхом увольнения, ведь объектом его непотребных грёз был исключительно графский любовник.                     Всё изменилось в один день, когда Шеннона избили двое неизвестных злодеев. Его подкараулили недалеко от фермы мясника, где он изымал образцы для своих анатомических опытов, и напали под видом ограбления. То, что это была именно видимость, понял даже милорд, ведь при Шенноне не имелось ничего ценнее заляпанной кровью одежды и бычьих глаз в склянке. Его хорошо отлупили, наставили синяков и ссадин, при этом чудом не сломав ни единой кости и не выбив ни одного зуба.       О личности зачинщика нападения граф догадался сам, в тот же день поехал в деревню и устроил допрос Томасу. Тот всячески отнекивался и смотрел на милорда честным искренним взглядом отвергнутого любовника.       Шеннон подтвердил, что в число нападавших красавчик Томас не входил, то были дядьки немолодые и откровенно разбойничьего типа. Очевидно, случайные бродяги, нанятые для поганого дела.              Зато когда к Шеннону вызвали доктора, и он осмотрел его изрядно побитое тело, даже Уимси не посмел осадить праведного гнева Уокмена. Действительно, случившееся можно было предвидеть и приставить к мальчику слугу в сопровождение. Граф понял свою оплошность и обещал немедля подыскать нужного человека. Тогда голос подал избиенный страдалец, обложенный примочками и льдом.       — Роберт, зачем кого-то искать? Есть же Джек. Помните, вы рассказывали, как он умеет сражаться? Вот пусть он меня и охраняет, а заодно поучит кое-каким приёмам. Я же нечасто выезжаю за пределы усадьбы, его докторским обязанностям это не помешает.       Повисла тишина: Шеннон ждал ответного хода от графа, тот, в свою очередь, размышлял об уместности такого предложения, а Джек переваривал «Роберта».                     Через пару дней, когда у Шеннона чуть зажили ссадины, Уокмен приступил к своим новым обязанностям охранника и по совместительству учителя рукопашного боя. Они уехали с учеником подальше в лес, нашли маленькую поляну, привязали лошадей и начали занятия.       Сняв сюртуки и жилеты, они встали напротив друг друга — оба молодые и стройные, наполненные жизненной силой, словно юные деревца, упрямо тянущиеся к свету, противостоя стихии.       Джек объяснил, как без оружия и с меньшей физической силой, чем у противника, можно отразить нападение.       — Шеннон, ты хорошо знаешь устройство тела человека. На нём есть много особо чувствительных точек, прицельный удар по которым может вырубить даже здоровяка. Ты наверняка знаешь некоторые, да?       Шеннон кивнул и перечислил:       — Сонная артерия. Её пережатие грозит потерей сознания.       Он прикоснулся к шее Джека, показывая расположение вены.       — Так называемое солнечное сплетение. Оно тут.       Палец нажал на грудь Уокмена.       — Область паха. Очень чувствительное место. Особенно яички.       Рука легла на соответствующий орган и легко сжала.       Джек пристально посмотрел в глаза Шеннона, ожидая увидеть там лишь азарт исследователя и холод чужого любовника. Но наткнулся на вопрошающий настороженный взгляд — такими глазами Шеннон часто смотрел в первые дни своего пребывания в поместье. Боясь ошибиться с ответом на немой вопрос, Джек всё же рискнул. Будь что будет. Оттолкнёт, так оттолкнёт. И впился в его разбитые губы яростным поцелуем, напрочь забыв о бережности. Нет, Джек не ошибся. Вопрос был именно про это.              Азы рукопашного боя в тот день Джеку не довелось преподать. Однако он сам получил урок, только по иному предмету, причём от своего же недавнего ученика.       Орион, привязанный к дереву по соседству с докторской кобылой, отвлёкся от подруги, увидев, как его хозяин седлает и скачет на другом. Породистый жеребец презрительно фыркнул, осознавая собственную неотразимость.