Поруганный ангел

***

      Пули одна за одной попадали точно в центр нарисованной углём мишени. Мишенью служил толстый спил сухого бука, водружённый на развалины каменной ограды, с пришпиленным к нему листом газетной бумаги.       Джек стрелял настолько превосходно, что его светлость в первый же день потерял интерес к соревнованиям, позволив продолжать учебные стрельбища без его участия. Шеннон с Джеком поначалу тренировались на заднем дворе, но шум от выстрелов был слышен далеко вокруг, и они перебрались подальше, укатив деревянную колоду на соседний луг.       В поместье устраивался многодневный праздник в честь великого графского предка, в связи с чем ожидался наплыв гостей; экипажи с приглашёнными уже прибывали. Пожилая кузина графа, заслышав выстрелы, до такой степени встревожилась, что служанке пришлось отпаивать её успокоительными каплями. Тревогу кузины можно было понять — в молодости она несколько лет прожила с супругом в заморской колонии, где не утихали мятежи и стычки повстанцев с правительственными войсками. Его светлость внял просьбе уважаемой родственницы и выдворил стрелков подальше за пределы усадьбы. Запрещать баловство в полной мере он и не подумал, Шеннону забава нравилась, он делал успехи, а потому Уимси лишь заказал дополнительные патроны и пачку газетной бумаги для мишеней, поручив времяпрепровождение своего любимца в надёжные руки Уокмена.       Шеннон никогда ранее не держал револьвера в руках, лишь отцовское охотничье ружьё, да несколько раз участвовал в охоте, проживая у сэра Энтони. Охота как таковая его привлекала мало, только погоня разогревала кровь, но конечный результат неизменно разочаровывал, ведь невинный зверь — это скучная цель. Вот если бы настоящий враг или преступник, совершивший страшное злодеяние, или, на худой конец, хотя бы вор, обокравший церковь… Целясь в центр нарисованной мишени и нажимая на курок, Шеннон представлял, как однажды ему пригодятся эти навыки, и вовсе не для самозащиты, а для дела государственной важности. Может статься, ему суждено раскрыть преступление века или задержать гениального злодея, или разоблачить жестокого убийцу… Вообще может случиться, что раскрытие преступлений станет его призванием. Нет, работа в полиции — это не для него, полицейские слишком зависимы от чинов и начальства, от соблюдения уставов и законов, страдают от узости собственных взглядов и нехватки мозгов… в смысле, знаний. Вспомнить хотя бы дело с табакеркой… Независимый сыщик — вот кто должен распутывать настоящие преступления. Внимательный глаз, острый ум, железная логика, обширный опыт, точные знания… Однако, чтобы всё это получить и развить, нужна уйма времени. И не только время, необходимы возможности. Грех жаловаться на судьбу, Уимси предоставил прекрасные условия для обучения Шеннона: нанятые учителя, лаборатория, современная библиотека… Даже у сэра Энтони не было и вполовину такого великолепия, не говоря уж про родной дом, где в пыльных книгах любознательный ребёнок мог почерпнуть лишь безмерно устаревшие научные сведения.       Шеннон тайком вздохнул и сам себя осадил: «Тогда сожми зубы и не ной. Плата за обучение была заранее известна. И, надо признать, не так уж высока. То, что тебя не прельщает плотская связь с графом и его своеобразные, но безобидные прихоти, не повод отказываться от достойного образования. Ну, а мнение людей… Да к чёрту их мнение! Лишь бы родители не узнали… Только бы до них не дошли слухи…»       — Шеннон! Да что такое с тобой сегодня? Тебя как подменили! Ты ни разу не попал в яблочко!       В возмущённом голосе Джека звучала тревога. Он знал, что сегодня с утра Шеннон с его светлостью выезжали верхом встречать кого-то из друзей милорда, и ещё, что Шеннон немного прихрамывал: сказал, что накануне подвернул лодыжку. А почему подвернул, не сказал.       — Ты хорошо себя чувствуешь?       Джек приблизился к Шеннону с намерением взять его за руку, но тот отстранился.       — Джек, не прикасайся ко мне, за нами следят. Не оглядывайся! Ты всё равно не увидишь его.       Уокмен послушался, взял револьвер из руки Шеннона и сделал вид, что перезаряжает его. Тихо спросил:       — Следящий далеко? Он нас не слышит?       — Далеко. И по губам он тоже читать не умеет, я проверял.       — Как ты узнал? Давно за нами наблюдают?       Джек сам не ожидал, насколько эта новость его расстроит. Граф им не доверял. Впрочем, на абсолютно законных основаниях.       — Не знаю, но с первого дня твоей работы охранником — точно.       Увидев изумление во вскинутом взгляде Джека, Шеннон пояснил:       — Нет, те два раза он нас не видел. Я подстраховался. А что ты удивляешься? Ты сам говорил, насколько граф умён, он имеет право сомневаться. Странно, что он вообще позволяет нам видеться, ещё и наедине. Но он не мог предполагать, что я сразу разоблачу слежку. Вот и не будем огорчать его светлость, будем и дальше изображать невинные отношения. Стреляй, твоя очередь.       Джек взвёл курок и уверенно прицелился. Известие, конечно, повергло в смятение. И без того его совесть не знала покоя: за все графские щедроты, заботу и доброту, которые отнюдь не являлись случайным капризом богача, а имели характер постоянной действенной помощи, он отблагодарил своего покровителя совращением его любовника. М-м… То, что совращение по большей части исходило от самого совращаемого, в оправдание не принималось. А теперь выяснилось, что граф всё-таки предвидел возможность развития романтических отношений молодого доктора и юного аманта. Вот так попали!.. На крючок.       Но вместе с тем Джека обрадовало осознание того факта, что, оказывается, вся та холодность Шеннона, которая стала его неизменной маской при общении с доктором-охранником даже наедине, и впрямь маска! Лишь в очень редкие мгновения, когда им случалось остаться вдвоём в укромном месте, в глазах, словах и жестах Шеннона мелькал прежний интерес. Так вот в чём дело… А Джек уже и не знал, что думать, на что надеяться: любит, не любит…       С облегчением вздохнув, Джек мастерски всадил все шесть пуль в центр нарисованной мишени, даже не удосужившись её поменять, всё равно Шеннон безнадёжно мазал. Так… А мазал-то он почему?.. Если о слежке он знал изначально, то с чего сегодня у него такое нервное поведение? Он явно был чем-то расстроен и встревожен. Но как Джек не пытал бы его, он всё равно не объяснил бы, в чём причина, раз уж не сказал сразу.       Так сложилось, что альковную жизнь Шеннона они не обсуждали вообще, не упоминали в разговорах ни единым словом его интимные дела, как будто он пребывал на каникулах у любимого дядюшки, а не отрабатывал еженощную плату за обучение. Бывали мгновения, когда Джек сожалел об этом негласном уговоре молчания, ведь первое время иногда казалось, что Шеннону хочется спросить что-то запретное или рассказать, пожаловаться… Но тот сразу же прикусывал язык, стоило ему наткнуться на напряжённый взгляд старшего друга, и переводил разговор на исследования и опыты. Джек понимал свою ошибку: нужно было убедить Шеннона доверять ему во всём — и как другу, и как доктору. Но он сам не представлял, как сможет выслушивать откровения о постельных утехах с графом. Это ведь совсем не то, что выслушивать жалобы старого конюха на мужскую немощь или растолковывать юной деве, почему она забеременела, если «было всего один раз и совсем на чуть-чуть». Шеннон не был его пациентом, и просто другом он не был. Кем он был для Джека?.. Вот бы знать… А теперь время упущено, ждать откровений не приходилось. Джек даже не знал, когда и как состоялось первое соитие Шеннона с графом. «…сношение, совокупление», — невесело усмехнулся он. По намёкам и недомолвкам он догадался, что первые дни Уимси сдерживался, несмотря на то, что мальчик ночевал в его постели, лишь позволял себе поверхностные ласки. Но к тому памятному изучению приёмов рукопашного боя, случившемуся на поляне, Шеннон заметно поднабрался любовного опыта и продемонстрировал великолепные скáчки. Ну ещё бы! Такой способный ученик, да у столь искусного учителя. Чёрт! Думать об этом было очень больно.       Если бы Джек знал правду о «консуммации брака» графа с Шенноном, то ему стало бы ещё больнее. А возможно, и наоборот — полегчало. Как знать…                     То, что сегодня его ожидает нечто серьёзнее, чем графские поцелуи и прикосновения, Шеннон почуял уже за завтраком. Очевидно, почуял тем самым местом. Когда слуга подавал блюда, его светлость произнёс словно невзначай:       — О нет, мистеру Холберту сегодня омлет с беконом не рекомендуется, он ограничится овсяной кашей и фруктовым муссом.       Шеннон вскинул взгляд на Уимси, на что тот мягко улыбнулся.       На обед на столе перед Шенноном также не было ни мяса, ни картофеля, ни выпечки, лишь нежирный суп из цыплёнка, овощное пюре и подслащённый творог с цукатами. Никакого вина и даже крепкого чая.       После обеда Шеннон пошёл в библиотеку, отыскал медицинскую литературу по желудочно-кишечному тракту и лечебным диетам, убедился, что его кишечник посажен на легкоусвояемую пищу, сделал соответствующий вывод, вздохнул и приготовился ждать вечера, когда из приоткрытой двери, соединяющей спальни, уже привычно раздастся бархатно-настойчивый голос Уимси: «Шенни, милый, я тебя жду».       В десятом часу вечера Шеннон по сложившемуся порядку принял ванну, расчесал и высушил волосы, отпустил своего слугу, и с замиранием сердца прислушивался к звукам в соседней хозяйской спальне. Но вместо ожидаемого приглашения оттуда явился камердинер его светлости — пожилой благообразный мужчина с седыми бакенбардами — и обратился спокойным будничным тоном:       — Милорд дал распоряжение вас подготовить. Будьте любезны пройти в ванную комнату.       При этом слуга держал в руках полотенце с чем-то в него завёрнутым. Очевидно, с клизмой. И, возможно, ещё с пузырьком масла. Боже.       Шеннон вспыхнул щеками и прошёл куда было велено. Колени дрожали. Дальнейшую унизительную процедуру он удалил из своей памяти. Помнил только, как сбросил шёлковый халат с обнажённого тела и лёг грудью на туалетный столик, предоставляя зад в умелые руки исполнительного слуги.       Последующее за этим «повторное лишение невинности» Шеннон тоже хотел бы удалить вон из своей головы, но не получилось. Помнилось всё до мелочей, до каждого слова, вздоха, шлепка, толчка, как горело лицо от волнения и унижения, количество ударов сердца в минуту (сто тридцать), помнился запах изысканных восточных масел (пачули и сандал), коими благоухал его умащенный анус и смазанный графский член. Помнилось, как туго входила головка, причиняя неприятные жгучие ощущения, с каким трудом поддавался нежный вход, не растягивался, сопротивлялся, хотя Шеннон старался не зажиматься и послушно внимал ласковым словам своего владетеля. Несмотря на то, что слуга добротно смазал и ослабил мышцы входа своими опытными пальцами, да и детородный орган Уимси уступал размерами докторскому, тело Шеннона принимало его тяжело и нехотя, отторгая и выталкивая назад. Перед проникновением граф заботливо уложил мальчика на бок, спиной к себе, чему Шеннон был несказанно рад, ведь смотреть в лицо нелюбимого любовника при этом волнительном действе было бы невыносимо. Впрочем, поцелуев не удалось избежать даже в этой позе. С усилием войдя до середины ствола, его светлость остановился, притянул Шеннона плотнее к себе и принялся выцеловывать его плечи и шею, подбираясь к губам. Шеннону ничего не оставалось, как повернуть лицо и подставиться жаждущим поцелуям. Выслушав дюжину восторженных комплиментов своему анальному отверстию — упоительно тесный; гладкий, как атлáс; горячий и пьянящий, словно грог, и прочее, и прочее — и получив повторную ласку опавшего члена, Шеннон немного успокоился, жжение утихло, желание возросло. Уимси оторвался от губ мальчика, взял его ногу под колено и приподнял. Первый же толчок снова причинил боль и вызвал отторжение, Шеннон сжал зубы и не подал виду. С каждым последующим движением его телом овладевали всё глубже и глубже, он чувствовал, как по промежности ударяют яички, как ягодиц касаются графские бёдра, как головка проникает всё дальше вглубь вычищенного диетой и клистиром кишечника, упругим венцом вскользь задевая равнодушную простату. С ужасом понял, что возбуждение безнадёжно спáло, член обмяк и теперь навряд ли какими силами его можно заставить воспрянуть вновь. Его светлость со сдержанным стоном наконец-то излился внутрь, совершил ещё несколько глубоких толчков и вынул утолённый член. Ногу Шеннона при этом он опустил, и тот почувствовал, как из горящего отверстия вытекает семя.       Мечтая, чтобы прямо сейчас его оставили в покое и одиночестве, тем не менее Шеннон понимал, что придётся вытерпеть ещё как минимум объятия и лобызания, и уж точно его не отпустят ночевать в свою спальню. Но всё оказалось ещё хуже: после очередного клистира, подмывания и обтирания, совершённых невозмутимым слугой, его вернули обратно в графскую постель на шёлковую простыню. Уимси, будучи искушённым чутким любовником, не мог не заметить, что удовольствие получил он один, и попытался это исправить. Но никакие ласки, поцелуи, поглаживания и прочие манипуляции опытными руками и губами не принесли ожидаемого результата. Шеннон не возбуждался, лишь дышал со всхлипами и тихо шептал: «Не надо… оставьте…» Наконец граф бросил бесполезное занятие, заключил его в объятия и утешающе погладил по спине.       — Ничего страшного, не волнуйся… Ты меня не сильно расстроил. Надеюсь, в следующий раз тебе понравится.                     Резкий порыв ветра сорвал лист бумаги с мишенью и унёс его через луг к лесу. Джек оглянулся: со стороны усадьбы быстро наползала тёмная грозовая туча — молча, неотвратимо и жутко. За стрельбой и разговором о шпионе они не заметили приближение грозы. Нужно было как можно скорее спасаться от дождя, а вернее, спасать револьвер и патроны. Джек подхватил коробку и потянул задумчивого Шеннона в сторону дома, но тот неожиданно заартачился.       — Иди один, я здесь побуду.       Джек опешил: да что это с ним?       — Шеннон, сейчас так польёт, что добежать до сарая не успеем. А ты ещё и хромаешь. Бежим!       — Отстань! Я не хочу никуда…       Первые тяжёлые капли посыпались с неба, словно картечь, ударив по макушке и плечам, забарабанив по земле, листьям и старой каменной кладке ограды. Джек понял, что Шеннона по-хорошему ему не уговорить, плюнул и побежал к старому заброшенному сараю. Грянул гром, обрушив ливень стеной. За минуту Джек успел промокнуть до нитки, но главное — укрыл на груди деревянный ящик с патронами и револьвер. Найдя надёжный сухой угол в сарае, он оставил оружие и побежал назад за Шенноном. Тот так и стоял, понурив голову, и мок. Джек, недолго думая, подхватил его под колени и спину и поднял на руки. Шеннон очнулся от своих невесёлых дум и, перекрикивая шум дождя, удивлённо вопросил:       — Ты с ума сошёл? Думаешь, соглядатая дождём смыло?       Отфыркиваясь от воды, заливающей лицо, Джек ответил:       — Он доложит графу, что я спасал его ценную собственность.       Скользя набрякшими башмаками по земле и мокрой траве, он занёс несопротивляющегося Шеннона в сарай и поставил на сухой пол. Вода с обоих текла ручьём, Джек чувствовал, как струйка бежала по желобку меж ягодиц. Отряхиваясь, Шеннон повернулся к нему боком, и глазам Джека предстал его мокрый хвост, вода с которого текла по облепившей тело рубашке прямиком туда — в ущелье. Светлые коричневые брюки Шеннона прилипли к ногам, обтянув их, словно узкие штаны циркового артиста. Джек пригляделся и облизал мокрые губы: кальсон под брюками у Шеннона не было. А у Джека давно не было плотской связи. С Бетти у него пока сохранялись отношения, но лишь для видимости, прежних трепетных чувств он к ней больше не испытывал. В мыслях, душе и теле осталось место исключительно для одного-единственного, запретного и чужого.       Шеннон развязал ленту на хвосте, отжал волосы и потряс ими, отряхиваясь, словно молодая борзая после купания в хозяйском фонтане. Джеку отжимать волосы не было никакой необходимости, он просто убрал их ладонью назад, чтобы не текло в глаза, и стянул мокрую тяжёлую рубаху через голову. Вдвоём они её закрутили и хорошо выжали. Джек подметил, как Шеннон украдкой шарил взглядом по его голому торсу. Неужели соскучился? Или же графское тело не столь привлекательно? Потом последовала очередь отжимания тонкой рубашки Шеннона, затем штанов Джека, затем брюк Шеннона, затем обнажённый Шеннон бросился развязывать дрожащими руками мокрую тесёмку подштанников Джека, не скрывающих восставшего достоинства, а Джек тем временем целовал холодные мокрые губы и согревал ладонями упругие полушария. Подштанники плюхнулись наземь, налившиеся члены подняли головки, Джек повалил Шеннона на солому, пискнула напуганная мышь, и оглушительно грянул гром. Как ни кружилась голова от страсти, как ни был упоителен момент, но Джек оставался в ясном сознании и поэтому, оторвавшись от любимых губ, спросил:       — Ты уверен, что Уимси ничего не заподозрит, если сегодня пожелает тебя?       Распалённый Шеннон насмешливо фыркнул:       — Я похож на дурака? Неужели я не сумею выкрутиться? Могу я, в конце концов, простыть после дождя? Не волнуйся, графу сегодня не до меня, он занят встречей гостей и общением с ними. Приступай же!       Джеку не потребовалось повторять команду. Сплюнув на руку, он проник пальцем в горячее жаждущее отверстие, невольно подивившись, что запомнившаяся упоительная теснота ничуть не послабела. «Наверное, у его светлости и впрямь достоинство с докторский мизинец», — вспомнил Джек давние слова Шеннона и усмехнулся. Он добавил слюны, двумя пальцами раздвинул тугое мышечное кольцо, нащупал чувствительный бугорок и, нажимая, погладил его. Шеннон развёл ноги шире и подался навстречу ласкающей руке, насаживаясь на пальцы глубже. Ещё раз и ещё. Джек с удивлением и восхищением смотрел, как истомлённый белокожий красавец, разметав мокрые волосы по соломе и раскинув тонкие руки в стороны, самозабвенно удовлетворяется, постанывая и не сводя с него похотливого взгляда. Ещё и попросил:       — Вставь третий…       Не смея перечить просьбе, Джек послушался. Шеннон при этом тонко и счастливо захныкал, закусывая губы, и продолжил надеваться на пальцы. Чувственная картина размётанного юного похотника настолько увлекла Джека, что он ненадолго позабыл о собственных желаниях и нуждах и очнулся, когда Шеннон забрызгал собственный живот белёсыми струйками. Вот негодяй.       — Так нечестно, — в шутку высказал Джек.       Обиды на Шеннона не было ничуть. От созерцания сладострастного зрелища он и сам уже приближался к заветному мгновению. Достаточно положить ладонь на жаждущий орган, совершить несколько скольжений, любуясь на утолённого развратного ангела, и можно присоединяться к нему на блаженных небесах. Но Шеннон опять поразил. Он повернулся спиной, оттопырил зад с прилипшими соломинками и потребовал:       — Возьми меня.       Джек усомнился в разумности приказа. Он давно не являлся военнослужащим, коим команды не обсуждались, а потому уточнил:       — Ты этого хочешь? Или просто желаешь доставить удовольствие мне? В таком случае я обойдусь.       Шеннон поднял голову и оглянулся. В его взгляде ясно читалось невысокое мнение об умственных способностях Джека.       — Глупец, неужели ты думаешь, будто я, ублажая графа два с лишним месяца, не хочу наконец-то получить удовольствие исключительно для себя? Если я прошу, значит, да, хочу.       Эта сердитая отповедь больно резанула Джека: вот и прорвалось из Шеннона… Он прилёг рядом на солому, обнял его холодную влажную спину и объяснился:       — Я не знал, что у вас с его светлостью всё так… м-м… не совсем обоюдно. Мне казалось, ты доволен жизнью с ним.       Шеннон презрительно фыркнул.       — Я же говорил, что хороший актёр. Граф тоже считает, что у нас с ним всё… обоюдно. Как иначе? Я хочу учиться, он предоставляет мне эту возможность. А главное, он пообещал оплатить моё обучение в столичном университете. Представляешь? Ради этого я готов терпеть что угодно. Конечно, тебе этого не понять. Твоё обучение оплатили без каких-либо условий. — В голосе Шеннона звучала еле прикрытая язвительность.       Джек внутри подобрался, но постарался сдержаться. Ссора сейчас была бы неуместна как никогда.       — Шеннон, тогда нам нельзя рисковать. Уединения, подобные нынешнему, могут повлиять на решение милорда. А он вовсе не из тех, кто позволяет себя дурачить. Видишь ведь: он нам не доверяет.       — Джек, мы уединяемся всего-то третий раз. И если уж так получилось, давай не будем терять время даром, а то скоро дождь закончится.       Шеннон красноречиво вильнул ягодицами. Джек поднялся на ноги и заговорщическим тоном произнёс:       — Подожди, обстановку гляну. Нет ли ушей у сарая.       Сквозь щели он осмотрел окрестность. За пеленой дождя мало что было видно, но в непосредственной близости от их укрытия лазутчиков не наблюдалось. Джек успокоился. Даже если соглядатай доложит его светлости о их времяпрепровождении в сарае, то это не должно вызвать подозрений: они всего лишь прятались от дождя.       Он вернулся к ожидающему Шеннону и встал над ним, покачивая тяжёлым членом. Шеннон с предвкушающей улыбкой сверкнул глазами и вновь повернулся к нему спиной, подставляя зад. Джек опустился между его раздвинутых ног, плюнул на свой член и не торопясь размазал слюну. Шеннон нетерпеливо поёрзал и приглашающе развёл ягодицы ладонями. Очень аккуратно, плавно и медленно Джек проник головкой в тугой розовый вход, остановился, немного успокоил ликующее сердце и втиснулся глубже. Это было их пятое совокупление с Шенноном. Казалось, как будто первое. Волнительно, чувственно, боязно…       — Шеннон, как только станет неприятно, сразу говори, я прекращу. Ведь ты уже испытал… Твоё тело получило…       Тот перебил его неловкую речь:       — Я всё знаю. Не впервой. Уверен, что с тобой мне будет приятно. Двигайся.       Джека опять кольнули намёки-недомолвки. Что значит «не впервой»? Неужели Уимси смеет пользоваться его невозбуждённым телом? А как же известная репутация заботливого любовника? Или забота подразумевает всего лишь задаривание подарками после ночи эгоистичных удовольствий? Или же строптивый Шеннон нарочно не поддаётся графским ласкам? Джек понимал, что навряд ли когда узнает столь интимные подробности, да и надо ли ему их знать…       Глубоко, но мягко двигаясь в желанном теле, он испытывал необычайный прилив хмельного вожделения, в котором намешались страх, похоть, жалость, азарт, тревога, смятение, любовь… Осознание, что их могут раскрыть в любой момент, лишь распаляло телесную охоту, а капли воды, настырно тюкающие по загривку, служили метрономом для его толчков: медленно, медленно, быстрее, быстрее, резко, стремительно, бурно. За миг до извержения Джек вынул член, но тихо постанывающий, податливый Шеннон вдруг всполошился.       — Нет, Джек! В меня! Обязательно!       Джек послушался, снова вошёл в растянутое нутро, где и оставил своё тёплое густое семя под собственный протяжный стон. Измождённый и счастливый, он упал рядом с Шенноном на слежавшуюся соломенную подстилку и, немного отдышавшись, напомнил:       — Избавься от семени. Вдруг его светлость найдёт для тебя время, несмотря на изобилие гостей в доме.       Шеннон повернулся лицом к капающей крыше, вальяжно раскинулся и лениво отмахнулся от просьбы.       — Хочу, чтобы это было во мне.       Шум дождя затихал, раскаты грома раздавались уже где-то вдалеке, гроза уходила.       Джек обнял зябко подрагивающего Шеннона и прижал к своей горячей груди. Будет ли ещё когда подобное блаженство?..              Пролежав до полного природного затишья, они нехотя поднялись и принялись облачаться в мокрую мятую одежду. Шеннон вытряс солому из спутанных волос, а Джек тщательно отряхнул его кожу и подтёр следы семени своими кальсонами. Шеннон послушно принимал заботу. Размокшие башмаки они надевать не стали, взяли в руки. Джек вспомнил про коробку с патронами и револьвер, они ещё раз оглядели друг друга на предмет компрометирующих признаков и вышли на свет божий. Интересно, соглядатай так и караулил их? Бедняга.       Шеннон слегка прихрамывал. Как Джеку ни мечталось вновь подхватить его на руки, но он не осмеливался столь вызывающе заявиться в усадьбу. Зато набрался храбрости спросить:       — Может, расскажешь, что тебя сегодня так тревожит? Я же вижу. Это как-то связано с… с вашими личными с Уимси отношениями?       Шеннон помотал распущенными волосами.       — Не-ет… Джек, не волнуйся, у меня всё хорошо. Просто мне не нравятся все эти гости, их слуги, суета… Я репетирую новые композиции, его светлость планирует давать концерты каждый вечер. Кстати, ты знаешь, что будет маскарад?       — Да, конечно. Я приглашён на него.       Шеннон удивился.       — Неужели? А мне его светлость ничего не сказал про тебя.       — Из обитателей поместья не я один приглашён, многие из прислуги тоже. Это традиция такая. Все в масках, скрывающих лицо, а потому все равны, без титулов и имён. Танцуют кто с кем хочет, кокетничают… Даже уединяются, бывает. После позапрошлого маскарада аккурат через девять месяцев у нас одна служанка родила милого мальчика. Копия маркиза Данбара. Он, конечно, ребёнка не признал. Уимси выплатил девушке достойную сумму и устроил в услужение к одинокой старой леди, которая любит детей. Но вообще-то подобные инциденты не поощряются в приличных домах. А ты уже знаешь, какой костюм у тебя будет?       Шеннон хмыкнул.       — Само собой. Но не скажу.       Джек тоже фыркнул.       — Не надо быть провидцем, чтобы догадаться, кем граф желает представить тебя гостям на празднике. Но я тебе тоже не скажу, какой костюм будет у меня.       — Пф! Не надо быть провидцем…       Они дружно рассмеялись.       Обойдя особняк с внутреннего двора, перед задним крыльцом они с Джеком расстались. Шеннон постарался как можно незаметнее прошмыгнуть в дом, не попав на глаза гостям. Он почти успел добраться до своих покоев, но, необдуманно выскочив из-за угла коридора, буквально врезался в одного из гостей и от испуга выронил туфли. Надо же такому случиться, что из всего множества вновь прибывших, судьба столкнула его с самой нежелательной особой. Впрочем, эта встреча не была такой уж неожиданностью, ведь они уже встречались нынешним утром.                     За утренним чаем Уимси произнёс:       — Шеннон, окажи любезность: сопроводи меня. Я еду встречать своего хорошего друга. Он прислал записку из городской гостиницы, где переночевал. Он скоро выезжает. Я хочу поехать ему навстречу.       Шеннон уже знал, что «окажи любезность» — это мягкая форма приказа, а потому пошёл одеваться для верховой езды.       Графского друга они встретили на полпути к городу, он тоже ехал верхом и в сопровождении слуги. Как выяснилось потом, экипаж с его багажом должен прибыть позднее.       Шеннон не особо вглядывался в новое лицо, все гости были ему безразличны. Он только чувствовал исходящие от них волны извращённого любопытства и бестактного внимания к своей персоне. Это раздражало. Все как один фальшиво ему улыбались, самые смелые мужчины пожимали руку, при этом сально ухмыляясь, дамы жеманно ахали и восхищались: «Какой хорошенький!», а графская кузина, которая была ниже ростом его на целую голову, потрепала по щеке и назвала худеньким ангелочком. Шеннон скрипел зубами.       Всадники сблизились, Уимси радостно воскликнул:       — Питер!       В ответ отозвались:       — Роберт!       Шеннон сделал вывод, что они действительно друзья. Не спешиваясь, Питер с Робертом обнялись, похлопали друг друга по плечам, а потом Уимси представил их.       — Питер, это — Шеннон Холберт. Шенни, знакомься: мой давний друг — лорд Боллз.       У Шеннона закружилась голова. Не поднимая глаз и пряча лицо под полями шляпы, он кивнул и в ответ протянул руку, затянутую в перчатку. Боллз взял его тонкую кисть в свою твёрдую сильную ладонь, слегка сжал, а потом поцеловал, словно даме. С ноткой удивления переспросил:       — Шеннон? Какое имя красивое. И редкое.       Шеннон вскинул глаза и убедился: да, его узнали.       Развернув лошадей, они все вместе направились в поместье Уимси. Пока старые друзья увлечённо общались, Шеннон соображал, что же делать. Виконт Боллз оказался не кем иным, как соседом его семьи. Соседом богатым, заносчивым и, насколько знал юный Шеннон, не очень порядочным. Что подразумевалось под понятием «непорядочный», он точно не знал. В устах его матери это могло означать что угодно: игрок, кутила, ловелас или даже «на воскресной службе он не пел!»       Шеннон украдкой посматривал на нового гостя и пытался найти в его облике признаки порядочности. Гордая посадка, хищное властное лицо, светлые волосы, высокий рост, сильное тело, возраст примерно как у графа: около сорока лет или чуть моложе. Дорогая одежда, шикарный жеребец, вычурная сбруя — всё это выдавало не столь хороший вкус владельца, сколь желание продемонстрировать богатство. Да, внешность не внушала доверия. Умолять виконта о неразглашении тайны его родителям — по меньшей мере наивно.       Боллз тоже бросал любопытные взгляды на Шеннона, уж больно хорош был юный всадник. Несомненно, старый развратник Робби знал толк в юношеских прелестях. Нет, ну надо же такому случиться! Встретить младшего отпрыска Холбертов в столь пикантной роли… А Холберты распустили слух, что их сынок обучается в достойном доме у достойных людей. Ах-ах-ах. Впрочем, так и есть: достойнее учителя нищему мальчишке и не сыскать. Интересно, многому ли он успел обучиться?       Разглядывая нежную шею, локоны волос, пухлые губы, стройный стан, обтянутые бёдра длинных ног, гость чувствовал прилив похотливого интереса. Раньше этот соседский мальчишка его внимания не занимал: нелюдимый тощий сорванец, вечно бегающий по окрестностям со своим чёрным сеттером. Даже когда мальчик подрос, он скорее напоминал птенца хохлатой цапли и заинтересовать разборчивого сластолюбца не мог. Но вот неожиданно птенец превратился в прекрасного грациозного лебедя с длинной шеей и сразу же оказался зажаренным и поданным на стол Уимси в единоличное потребление. В то время как ближайший сосед прокараулил такую аппетитную дичь! Эх, прохиндей Роберт… Везунчик.       Удостоенный зависти Роберт подмечал взалкавшие взгляды приятеля, коими он шарил по изящной фигурке его Шеннона. Пусть завидует, пусть… Их дружба с виконтом всегда напоминала соперничество, и победа обычно оставалась за графом.                     Шеннон поднял туфли с пола и хотел было проскользнуть мимо Боллза, но тот стоял, преградив ему путь, и явно не желал так просто его отпускать. Тем не менее Шеннон предпринял попытку прорваться, ведь, в конце-то концов, не осмелится же виконт с ним драться! Оказалось, осмелится. Сильной рукой он перехватил метнувшегося Шеннона поперёк тела и прижал к себе. Шеннон молча попытался вырваться, туфли опять упали. Боллз его отпустил, но путь по-прежнему загораживал. Упиваясь выражением страха на лице растрёпанного мальчишки, он насмешливо произнёс:       — Так ты назвался Шенноном, Уильям Холберт?.. А фамилию изменить не догадался, глупый-глупый мальчик?.. Не волнуйся, Роберту я не скажу, что мы с тобой знакомы. Впрочем, чего тебе стыдиться? Ты прекрасно устроился, несравненно лучше, чем у себя дома. Хотя, вижу, ты всё так же бегаешь босиком по округе, словно в бытность свою голодранцем. Что-то давно миссис Холберт не хвасталась твоими успехами…       Шеннон рявкнул:       — В отличие от вас, мы никогда ничем не хвастаемся!       Боллз издевательски рассмеялся.       — И почему бы это? Наверное, потому, что попросту нечем. Эх, знал бы я, что у соседей подрос такой милый щеночек, я бы приобрёл забаву себе… Наверняка твои родители прогадали, продав тебя Уимси. Я бы взял подороже.       Шеннон больше не мог выслушивать оскорбления своей семьи и бросился прочь. Боллз отшатнулся и не стал его удерживать. Мокрые туфли так и остались валяться на паркете.                     Джек не спал всю ночь. Ворочался, вздыхал, опять ворочался. И думал, думал, думал… Потом встал, зажёг лампу, сел за стол и долго подсчитывал на листе бумаги свои финансы: нынешние, будущие и проценты на вложения. Но в банковском деле он разбирался слабо, а потому, домучившись бессонницей до утра, сел на лошадь и поехал в город к своему банкиру.       Обратно он ехал ещё более кручинным: его накопления не позволили бы выучить Шеннона в университете. Или позволили, но тогда о врачебной практике в столице можно было бы забыть на долгие годы, если не навсегда. И это не учитывая того факта, что с банкиром они подсчитали доход Уокмена наперёд до самого Рождества, до которого было чуть менее полугода. На данное время состояние его бюджета вообще не предполагало столь масштабных вложений.       Выпив крепкого чаю, Уокмен написал письмо своему приятелю — тому самому армейскому сослуживцу, которому было адресовано запасное письмо на случай побега Шеннона. Пусть Нил уже не пребывал на службе Её Величества, но он жил в столице и общался со многими военными. Джек поинтересовался у него, как на сегодняшний день обстоят дела в армии, каковы условия и оплата, и где ведутся самые горячие войны под знаменем Короны. Отправил со слугой до почты письмо, принял пациента с нарывом и, чувствуя небывалую усталость, завалился спать. Приснился Шеннон в облике обнажённого ангела, с театральными крыльями за спиной и нимбом в кудрях, при этом страстно стонущий и разводящий ноги. После пробуждения пришлось прибегнуть к самоудовлетворению, так как толстое наглое естество, вкусившее накануне любимой плоти, настырно стояло колом и истекало вязкой слюной предсемени.                     В то самое время, как доктор грезил о светлооком порочном ангеле, изливаясь в собственный кулак, этот самый ангел в очередной раз примерял маскарадный костюм, шьющийся лучшим портным графства. Счастье, что эта примерка была последней, маскарад должен был состояться через неделю, в завершающий день празднества. Его светлость в обязательном порядке присутствовал на всех примерках, довольно кивал, восхищался цветом костюма, оттеняющим невинность, и фасоном, подчёркивающим достоинства фигуры, а также советовал, где сделать потуже, поуже, пониже. После ухода портного Шеннон, раз на нём оставались некоторые предметы костюма, в той же комнате репетировал свою роль и оттачивал движения. Роль была несложная, однако требовала определённых умений и грации. Уимси пребывал в безграничном восторге от актёрских талантов своего любимца, просил репетировать каждый день, неизменно возбуждался в процессе просмотра игры, укладывал его на диван или усаживал себе на колени и, пылко восторгаясь, наполнял его комплиментами и изливался благодарностями.       В этот раз на примерке и последующей репетиции, помимо Уимси, присутствовал также и Боллз. Такого унижения Шеннон никак не ожидал от графа. Он подумал было притвориться больным и избежать выступления перед ненавистным гостем, но больным он притворялся вчера. Даже подвёрнутая нога не болела. Пришлось смиренно вытерпеть примерку и сыграть свою роль, и вновь не подвернуть при этом ногу. Шеннон утешился тем, что репетиция при постороннем зрителе не окончилась привычной благодарностью графа. Но на выходе из залы его отблагодарил Боллз. Он грубо обнял мальчика в дверях, сжал ягодицы, прикрытые лишь тонким белым муслином, слюняво поцеловал в ухо и прошептал: «Сладкая шлюшка». Шеннон с силой наступил ему на ногу маскарадной туфлей. Виконт зашипел. Скрытый портьерами, их инцидент остался не замечен посторонними глазами.              Насколько граф дружен с виконтом, Шеннон узнал тем же вечером, когда по заведённому порядку он, вычищенный и подготовленный старым слугой, вошёл в графскую спальню и, помимо хозяина, обнаружил там гостя. Боллз расслабленно сидел в кресле напротив кровати, закинув ногу на ногу, и облачён он был отнюдь не официально: брюки, сорочка и восточный вышитый халат. Вдобавок, виконт курил тонкую папиросу, а на столике рядом с ним стояли графин и бокал. Смотрелся он, да и вёл себя, вполне по-хозяйски. Шеннон ошеломлённо попятился назад, плотнее запахивая халат, но ласково-приказной голос Уимси пригвоздил его к месту.       — Ше-енни… Мы тебя ждём.       Шеннон замер, скованный болью от сознания, какую мерзость ему уготовил «заботливый» покровитель. Разумеется, гостеприимный хозяин обязан поделиться с дорогим гостем — тем более с близким другом — всем самым лучшим: будь то прекрасные гостевые комнаты, опытная прислуга, или же позволить выезжать на своём коне и в своём экипаже, занять выгодную позицию на охоте и, само собой, дать попользоваться юным любовником.       Уимси подошёл к нему, ласково приобнял за плечи и успокаивающе погладил по волосам.       — Не бойся, мой любимый…       Шеннон не сдержал позорного всхлипа и прошептал:       — Роберт, вы же не отдадите меня ему?..       — Что? Нет, конечно. Малыш, не волнуйся, ничего страшного не будет. Питер только посмотрит на нас. Он к тебе даже не прикоснётся.       Видя, что его слова не рассеяли сомнений, он добавил:       — Обещаю.       Не доверять его светлости поводов не было. Ни положение Шеннона в целом, ни ситуация в частности не позволяли ему развернуться и хлопнуть дверью, как того желалось. Пришлось принять новые правила игры.       Так и придерживая Шеннона за плечи, Уимси подвёл его к кровати, посадил на край и сам присел рядом, не закрывая зрителю обзор. Ласково огладил щёки мальчика, скользнул ладонью по шее на грудь, развязал пояс его лазурного халата и спустил с голых плеч. Кресло с Боллзом находилось в нескольких шагах от них, нарочно передвинутое для наблюдения. Боковым зрением Шеннон заметил, как тот погасил недокуренную папиросу в пепельнице и отставил бокал. Видимо, не хотел отвлекаться от разворачивающегося зрелища. Уимси опустился коленями на мягкий ковёр перед Шенноном, распахнул полы его халата и широко раздвинул бледные холодные бёдра. Свежевыбритый лобок овеяло прохладным воздухом. Шеннон понадеялся, что в вечернем сумрачном освещении и с того ракурса Боллзу не видно его достоинства, поджатого от стыда и страха. Да, как бы нелепо ни звучало, но Шеннону было стыдно за свой стыд. Выглядеть жалким и несчастным перед кем-либо, а тем более перед ненавистным знакомым, он не намеревался. Подыгрывать графу в извращениях также не имелось желания, но третьего варианта дано не было.       Уимси наклонился над пахом любовника, поцеловал гладкий нежный лобок, поджатую розовую мошонку, оттянул губами кожицу на члене и кончиком языка лизнул головку. Шеннон почувствовал прилив возбуждения. Графские ласки, несмотря ни на что, ему нравились. Соития — нет, не нравились. А всё, что проделывал опытный любовник руками и губами, доставляло вполне приятные ощущения. К сожалению, без проникновения не обходился практически ни один их любовный акт. Немного утешало то, что далеко не каждый день и не каждую ночь граф овладевал подневольным телом. Иногда Шеннону позволялось спать в собственной спальне, когда его светлость уставал после дневных дел и желал побыть один. Такие ночи Шеннон обожал, он хорошо высыпался, утром долго нежился и ласкал себя под одеялом, вспоминая Джека. Первое время Шеннон задавался вопросом: почему с Джеком ему хорошо, а с графом — не очень? Ведь по всем показателям должно быть наоборот. Потом перестал об этом думать. Задача выходила за рамки его компетенции, её невозможно было решить с помощью замеров, вычислений, сложений-делений и сравнительного анализа параметров. Чувства — не его сфера. Вот прямо сейчас он не понимал прихоти виконта: какое удовольствие смотреть, если не принимать участие самому? А впрочем, пусть смотрит. Какая игра без зрителей?       Шеннон намеренно издал красивый стон и запрокинул лицо вверх, когда его мягкий небольшой член полностью оказался в графском рту. Уимси любил ласкать его подобным образом, правда, ртом он ни разу не довёл дело до конца. Очевидно, кодекс титулованной особы не позволял вкушать семя нетитулованного дворянина.       Легко возбудив юного любовника своим умелым ртом, Уимси надавил ладонью ему на грудь, намекая, чтобы он опустился спиной на кровать. Шеннон сам догадался, что при этом нужно поднять колени, что и сделал, украдкой взглянув на Боллза: в позе виконта расслабленности уже не чувствовалось, ногу он опустил, а руку положил на пах. Уимси, поднявшись с ковра, скинул свой атласный халат на пол; ничуть не смущаясь собственной наготы, прошёл к столику, взял флакон с маслом и смазал готовый к любовному акту член. Шеннон не имел права демонстративно отворачиваться, но старался на графа не смотреть. Не сказать, что его обнажённое тело отвращало, но и особого удовольствия пялиться не было. Худощавый, смугловатый, в меру волосатый — вполне привлекательный, если смотреть непредвзято. Но Шеннон невольно сравнивал его с Джеком, и тут уж граф проигрывал по всем статьям — доктор был гораздо красивее: хоть и ниже ростом, но крепче, мускулистее, с широкими сильными плечами, изумительными шрамами и великолепным членом. А как легко он поднимал Шеннона на руки! Уимси тоже часто ловил спрыгивающего с лошади юного всадника, но никогда не задерживал его в своих руках, сразу же опускал на землю. Шеннон знал от Джека, да и видел сам, что спина у графа побаливала: возраст, увы, сказывался.       Умаслив своё достоинство, его светлость вернулся к кровати, встал на колени между поднятых и раздвинутых ног любовника, подсунул ему под зад подушку, примерился, направил член и уверенно вошёл сразу во всю длину. Шеннон изобразил страстный стон, хотя в душе злобно шипел и ругался. Как же ему не хватало заботливых нежных прикосновений к анусу непосредственно перед проникновением… Да, слуга его подготавливал, но от тех унизительных манипуляций Шеннона разве что не тошнило, он страдал, мучился и терпел. Уимси полностью доверял слуге, результат его работы не проверял, входил сразу резко и глубоко. Где же это видано, чтобы столь знатная особа мялась на пороге, осторожно заглядывая и спрашивая разрешения? Первые разы Шеннон еле сдерживал слёзы, жжение и боль сопровождали каждый толчок внутри него. Он хотел бы посоветоваться с Джеком, но не мог этого сделать. Казалось, что тот просто осмеёт его: как так, что с крупным членом соитие проходит приятно, а с меньшим больно? Да и жаловаться было ох как позорно, ведь Шеннон сам сделал выбор. Он взял на анализ все масла, которыми его смазывали: может, дело в них? Но подозрения не подтвердились. Соображая, как же дальше выживать, он перечитал все книги по анальному вопросу, но только понял, что внутренние мышцы тоже можно тренировать, чем и занялся в экспериментальных целях. От мучительного проникновения его спасло случайное открытие: тужась, сфинктер расслаблялся, впуская член почти безболезненно. Благо, кишечник всегда вычищался перед соитием, тужиться ничто не мешало, жизнь была облегчена. Вот только не хватало лёгкой ласки пальцем внутри, перед тем как… Впрочем, всё равно графские изнеженные персты, унизанные кольцами, не могли сравниться с чуткими добрыми пальцами Джека… Как же вчера было хорошо…       Сладостные воспоминания отвлекли Шеннона от неприятных ощущений, он подался бёдрами навстречу графским движениям, не забывая играть роль счастливого наложника. Ведь появился такой стимул для игры: количество зрителей увеличилось вдвое. Халат с него полностью так и не сняли, рукава сдерживали локти, а потому руки он просто откинул на покрывало, зная по комплиментам, как великолепно смотрелись его тонкие белые кисти, прикрытые по запястья ярко-голубым шёлком. Особенно когда, одолеваемый наслаждением, он вонзал пальцы в бордовый жаккард покрывала… Ноги у него тоже смотрелись прекрасно, а уж закинутые за спину любовнику, были просто восхитительны. Да, надо поизящнее выставить их, но при этом не давить на больную поясницу его светлости… Ах, а волосы! Волосы размётаны, как полагается. Веки опущены, влажные губы приоткрыты, нежные стоны издаются от каждого толчка, в завершение акта — бурный стон со словами «О, Роберт…», глубокий прогиб спины, трепетная дрожь тела… Аплодисменты. Занавес.       Боллз не спеша закурил свою недокуренную папиросу и глотнул из бокала. Лениво поднявшись с кресла, он затянул пояс халата. На ковёр упал скомканный влажный платок. Боллз брезгливо отпнул его острым носом восточной туфли и хрипловатым голосом произнёс:       — Спасибо, мне понравилось. Не смею больше отвлекать вас своим присутствием. Спокойной ночи.       Уимси, нежась рядом с раскинувшимся Шенноном, кивнул.       — Спокойной ночи, Питер.       Шеннон промолчал. Какой смысл желать спокойствия, когда заведомо известно, что этой ночью виконт если и сомкнёт глаза, то сновидения его ожидают отнюдь не безмятежные.       Пока Шеннон принимал очищающие процедуры в ванной комнате, Уимси поднялся с постели и убрал в ящик под замок письмо, лежащее на секретере. Такая оплошность! Хорошо, что Шеннон его не заметил. Завтра же надо отправить адресату перехваченное письмо Уокмена. Интересно, каков будет ответ того бывшего вояки? Неужто соблазнит доктора золотыми горами воинской службы? Эх, Джек, Джек…