Momma please stop cryin, I can't stand the sound Your pain is painful and its tearin' me down I hear glasses breakin as I sit up in my bed I told dad you didn't mean those nasty things you said You fight about money, bout me and my brother And this I come home to, this is my shelter It ain't easy growin up in World War III. Never knowin what love could be, You'll see I don't want love to destroy me Like it has done my family... Pink — Family Portrait
***
Вокруг меня сплошной «белый шум», в голове каша, а в душе — полнейший раздрай. Пугающая растерянность — вот так незамысловато можно охарактеризовать моё состояние на данный момент. Я чувствовала, что меня неумолимо затягивает в круговорот событий, и это никак не зависело от моих желаний. Как же мне всегда было ненавистно гадкое ощущение, когда приходиться плыть по течению и изо всех сил стараться ухватиться хоть за что-то, чтобы, наконец, выбраться. Меня с детства жутко раздражали ситуации, которые я не могла контролировать или хоть как-то на них влиять, направляя туда, куда мне было нужно. Мама в шутку называла меня маленькой интриганкой, серым кардиналом в миниатюре и прирождённым манипулятором, добавляя, что с такими талантами мне самое место в политике фракций. Эх, мама, как же давно это было, и кто бы в то время мог подумать, что я стану Бесстрашной… Всё верно, я не всегда принадлежала самой отчаянной фракции. Двадцать один год назад в Эрудиции на свет появилась девочка, которую назвали Мойра Литман. Когда-то в юности мама серьёзно увлекалась мифологией Древнего Мира, оттуда она и взяла моё имя. Её родители тоже были Эрудитами и специализировались на истории, поэтому совсем неудивительно, что вместо сказок на ночь им с сестрой читали мифы разных народов мира. Она говорила, что, назвав меня этим именем, вручила мне в руки мою же судьбу, и поэтому только мне было решать, кем я стану, и что меня будет ждать. Когда я была пятилетней малышкой, её слова очаровывали меня и заставляли поверить в то, что моя жизнь обязательно будет подобна волшебной сказке, в которой всё будет так, как я того пожелаю. Но малышка росла, а сказка постепенно меркла и рассыпалась, не выдерживая столкновений с суровой реальностью. А реальность была такова, что я была для нашего общества слишком странной. Да и, наверное, всё во мне было — слишком и странно. В Эрудиции на меня не показывал пальцем только ленивый, да и то только потому, что это уже сделали за него. Первые странности начались, когда я ещё даже не появилась на свет. Да, оказывается, и такое бывает! А всё потому, что никто во всех пяти фракциях не знал, кто же является моим отцом. Ну, кроме мамы, разумеется. А она молчала как рыба, исправно храня свою страшную тайну. Мужа или постоянного любовника у неё не было, а в непорочное зачатие никто не верил — не то время и не то общество, уж простите, поэтому людей очень заинтересовала скандальная загадка. Кости маме перемывали, наверное, всем Чикаго. Как же, перспективный учёный, первоклассный генетик, успешный начинающий политик, ни много ни мало — кандидат на пост младшего Лидера, сама Кора Литман! И тут, нате вам — беременна неизвестно от кого. Это же просто бомба! Одно время из-за этого другие дети меня даже дразнили. Очевидно, повторяя за взрослыми, они говорили, что я — гомункул из пробирки или какая-то хитрая мутация. Но я достаточно быстро научилась затыкать им рты, и это умение ещё не раз потом пригождалось мне в жизни. Второй странностью было само моё имя и смысл, который в него вложила мама. Для общества, построенного на строгих правилах и системе с чётко предназначенной для каждого роли, оно оказалось сродни, если не бомбе, то громкому салюту в чистом ночном небе или красной тряпки для быка. Моё имя стало вызовом. Не для всех, конечно, но фанатиков, которые истово кричали, что мне нет места ни в одной из фракций, я повидала достаточно. Спасибо, хоть убить не пытались. Следующей странностью стало то, что я с ранних лет стремилась к знаниям, притом — совершенно любым. Казалось бы, что в этом удивительного для ребёнка из семьи Умников? Но дело в том, что в этом возрасте большинство детей еще даже своё полное имя с трудом выговаривали, а я уже с жадностью поглощала новую информацию о мире вокруг себя. Мне было интересно абсолютно всё: почему небо синее, почему собаки лают, кошки мяукают, а человек говорит, как семена прорастают в почве, как работает лифт, как пуля убивает, почему люди воевали, почему фракций именно пять, почему у тёти Норы волосы такого странного жёлтого цвета? За последний вопрос, кстати, меня наградили злобным взглядом и ядовитой тирадой о беспардонных малолетних нахалках и вреде отсутствия у них отцов, так необходимых для надлежащего воспитания. Мне тогда было от силы года четыре, и я искренне не понимала, почему тётя так меня невзлюбила с самого моего рождения. Но её ничем неприкрытая агрессия быстро породила во мне ответный отклик, и немного погодя мы уже шипели друг на друга вполне взаимно. Только став старше, я осознала, что мамину младшую сестру бесил сам факт моего существования, потому что из-за обстоятельств моего появления на свет маме пришлось оставить политическую карьеру, отказаться от статуса младшего Лидера, который был почти у неё в руках, и посвятить свою жизнь мне и научным изысканиям. Нору же это не устраивало от слова «совсем», ведь перед ней, как перед родственницей Лидера, были бы открыты все двери. Большие связи — большие возможности. А сестра учёного, пусть и талантливого, таких привилегий никогда иметь не будет. Добиваться же всего собственным трудом она считала ниже собственного достоинства, завышенное самомнение не позволяло ей здраво взглянуть на ситуацию. По маминым словам, Нора как была когда-то младшей избалованной сестрой, гораздой только на капризы и неспособной на что-то большее, чем пересказ учебников истории, так навсегда ей и осталась. Так вот, что касается моей неуёмной любознательности: вопросы сыпались из меня, как из пулемёта. В любое время, в любом месте, в любом обществе и в любом количестве. И всё это с детской непосредственностью и без единой капли такта. Вспомнить даже тётины волосы — а ведь она с маниакальным упорством пыталась не просто надолго осветлить свою тёмную, почти чёрную, как и у нас с мамой, шевелюру, а придать ей снежно-белый оттенок. Добивалась она этого годами, ценой вытрепанных всей семье нервов и не единожды почти уничтоженных волос. Сама того не зная, своим по-детски наивным вопросом я хорошенько потопталась по тётушкиной любимой мозоли. И сколько ещё было таких людей, задетых моим желанием немедленно узнать всё обо всём — не перечесть. Эрудиты, конечно, всегда поощряли в людях жажду знаний, но ничем не сдерживаемое любопытство на грани фола, да еще и в таких пугающих объёмах, даже их заставляло чувствовать себя неуютно. Что также не добавляло мне популярности. Позже к списку моих странностей и ненормальностей добавились еще и мои метания от одной сферы знаний к другой. Ярким примером можно считать одновременно вспыхнувший во мне интерес к военной тематике и садоводству. Я запоем поглощала информацию, как о довоенном и послевоенном вооружении, так и о способах выращивания редких растений в искусственно воссозданной среде обитания. Само собой, эти беспорядочные метания приводили только к тому, что знания я получала только по верхам, не углубляясь в них в должной мере, что не могло быть хорошо уже само по себе. А что поделать? Мир ведь такой огромный, и хотелось побыстрее узнать его со всех сторон. Так я тогда это видела и искренне недоумевала, как другие Эрудиты могли не понимать столь «очевидных» вещей. Последней каплей в признании меня Умниками «не такой» стало открытие, что я дивергент. Школьные тесты по проверке наших склонностей каждый раз показывали разные результаты. Учителя частенько ругали меня за невнимательность, безалаберность и безответственный подход к выбору своего будущего, зато мама, уверена, уже тогда догадывалась в чём тут было дело, но надеялась, что обойдётся. Не обошлось. Симуляция перед выбором фракций ясно показала, кто я есть, и от чего были все мои метания. Но мама до этого дня так и не дожила. Она умерла от болезни сердца, когда мне было всего тринадцать. Какой бы сильной она ни старалась быть, в какой-то момент тяжелые жизненные потрясения и постоянные стрессы её доконали, и она начала потихоньку слабеть, пока не угасла совсем. Но Кора Литман всегда была умной и решительной женщиной. Когда она поняла, что здоровье непоправимо подорвано, и её время быстро заканчивается, то прекратила свою научную деятельность и бросила все силы на моё воспитание и обучение. В ней горела надежда вырастить из меня будущего Лидера фракции, чтобы я уверенно заняла место, которое когда-то прочили ей. Но с этой мечтой пришлось попрощаться, когда в двенадцатилетнем возрасте я, вернувшись из школы, с порога спросила у неё, как легче всего сломать противному мальчику ногу, и не умрёт ли он от разбитого ну или, возможно, немножечко сломанного носа. С маминых слов, именно тогда она чётко осознала, что порядочного Эрудита из меня не получится: мне с моим характером будет тесно в этой чопорной фракции. В последней отчаянной надежде, мама отчего-то вдруг решила, что будет отличной идеей снабдить юную и излишне самоуверенную меня информацией о боевых искусствах. Наверное, она надеялась, что подробные описания боевых травм, а временами и открытой жестокости, отпугнут меня и утихомирят наивные детские порывы, вернув всё на круги своя. Но эта её инициатива была принята мной с огромным восторгом, особенно, после первой в моей жизни драки. И так, что называется, семена упали в благодатную почву. Вскоре я узнала о множестве способов нападения и защиты, о стилях, предполагающих использование различного вида оружия, и о стилях, в которых самым главным оружием являлось тело бойца. Но — только в теории. А мне хотелось уметь всё и сразу, и я начала свои неловкие тренировки, неумело пытаясь повторить приёмы, стойки и хитрые финты. Нелепо махала руками и ногами, будучи уверена, что всё делаю правильно и вот-вот достигну вершин боевого мастерства. А потом увидела на записи, как девочка моих лет одним ударом кулака сломала деревянную дощечку, которую держал перед ней на вытянутых руках какой-то мужчина. Конечно, я тут же решила, что ничем не хуже той девочки и смогу так же, если не ещё лучше. Ведь я уже столько всего узнала про боевые искусства! Но, к сожалению, горы поверхностных теоретических знаний не дают нам практического опыта, не наделяют нас мудростью и не избавляют от детской наивности. И вот я нашла за школой кривую деревяшку, то ли обломок от старой парты, то ли просто строительный мусор, оставшийся после ремонта кабинетов, с горем пополам приладила её между двух камней, примерилась, хорошенько размахнулась и ударила со всей своей силы. В первый момент я даже кричать не могла, так от боли перехватило дыхание. А в следующий — уже с рёвом неслась к маме, бережно баюкая больную руку, которая, горя огнём, потихоньку начинала синеть и распухать. Благо бежать было недалеко. Мама сначала перепугалась, а потом, когда я ей рассказала, как же это произошло, очень сильно на меня разозлилась. Долго ругалась, грозилась забрать у меня всё назад и оставить только детские сказки. Тогда я попросила её забрать всё, что она захочет, но только оставить мне хотя бы одну, даже самую маленькую книжечку про самозащиту, ведь со временем я обязательно всему научусь и смогу защитить её от всего на свете. Мне кажется, в тот момент в ней что-то сломалось, и она окончательно сдалась. Эта нелепая и в чём-то трагичная ситуация послужила поводом для нашего с ней первого по-настоящему взрослого разговора. Он был о важности правильного выбора своего жизненного пути, о его последствиях, а также о вреде наивности, глупости и самонадеянности. А главное — об их последствиях: за собственные ошибки мы расплачиваемся тем, что нам действительно дорого, расстраиваем наших близких, и порой безвозвратно теряем их доверие. Тогда-то я и пришла к двум простым истинам: если не знаешь, как что-то правильно сделать, то спроси у того, кто умеет наверняка, а не набивай себе шишки почём зря; и не спеши ввязываться в сомнительные приключения, предварительно не обдумав их последствий. А ещё поняла, кем же хочу стать в будущем. Это был тяжёлый разговор, длинною в долгий вечер и целую ночь, но именно тогда мы вместе решили, что отныне я начну тренироваться, чтобы, в конце концов, стать достойной Бесстрашной. Конечно, тренировала я теперь только выносливость, ловкость, скорость реакции, физическую силу — и никаких больше подсмотренных приёмчиков. Помню, жутко боялась, что мама расстроится от моего желания перейти в другую фракцию, но она только улыбнулась и сказала, что предполагала подобный вариант ещё до моего рождения, потому и дала мне такое особенное имя. Вот так мы и жили весь следующий год: поглощённые моей подготовкой и заботой друг о друге. За это время я заметно подросла и окрепла, тренировки сделали своё дело. Чем старше я становилась, тем всё больше и больше походила на свою мать. А когда мы заплели мне волосы в такие же косы, как у неё, чтобы они не мешались во время занятий, то это сходство стало, что называется, сбивать окружающих с ног. Две невысокие стройные смуглые брюнетки с выразительными карими глазами и пухлыми губами. Мы с ней были похожи как две капли воды. Только одна капелька была чуть поменьше. Мы были так счастливы!.. А потом маме неожиданно для меня стало плохо. А затем ещё раз и ещё. С каждым разом ей становилось всё хуже и хуже, пока её не переселили в больничную палату. Я старалась всё своё свободное время проводить у неё, даже как-то прогуляла школу, чтобы побыть с ней подольше, за что получила от неё хороший такой нагоняй, после которого ей снова стало плохо. А врачи говорили, что ей ни в коем случае нельзя нервничать. С тех пор я старалась всё делать идеально, чтобы больше ничем её не расстраивать. Стала прилежной ученицей, избегала любых конфликтов, была вежливой, сдержанной и тихой. Эрудиты дивились и радовались таким долгожданным переменам, говорили, что, наконец-то, перебесилась. А я только опускала глаза к полу, тихонько скрипела зубами, чтобы никто не заметил, и терпела весь этот трёп ради мамы. Столь кардинальная смена моего поведения привлекла ко мне и внимание Джанин Мэттьюс, которая на тот момент уже стала одним из младших Лидеров и быстро прогрызала себе путь наверх. Всё началось с того, что она вдруг стала выделять меня из толпы и здороваться при встречах, затем начала завязывать со мной разговоры, а позже частенько просила помочь ей кое в чём по мелочам: что-то отнести, передать, записать и ещё множество подобных поручений. Следующим шагом стала ненавязчивая, на её взгляд, реклама должности её личного помощника и перспектив, что тогда могли бы передо мной открыться. Скоро такие рекламные акции стали происходить при каждой нашей встрече. Однажды я не удержалась и прямо сказала Джанин, что твёрдо решила покинуть фракцию. Сперва она мне не поверила и рассмеялась, а потом, когда осознала, что я говорила серьёзно, с огнём фанатизма в глазах начала уговаривать остаться: «Здесь твой дом, твоя семья, твои дру... здесь знания, в конце-то концов!» И как я ни пыталась, но так и не смогла донести до упёртой женщины, что давно уже не чувствовала себя в Эрудиции «своей», на своём месте. А разве не в этом смысл самой системы фракций? А уж когда Эрудитка узнала, что душа моя лежит к Бесстрашию, то произошло что-то, поистине, невероятное: всегда собранная, предельно вежливая и, казалось, даже какая-то мороженная Джанин Мэттьюс словно с цепи сорвалась! Она подскочила со своего кресла, начала метаться по всему кабинету, громко выкрикивая разные ругательства и постоянно проклиная какого-то бесстрашного мудака, который к своим годам не научился держать штаны застёгнутыми, и какую-то учёную дуру. Наверное, это смотрелось даже забавно, но в силу возраста я ещё не могла оценить всю уморительность представшей передо мной картины. Несмотря на всю мою смышлёность, любознательность и широкий кругозор, для меня, тогда ещё совсем ребёнка, которому только несколько месяцев назад исполнилось тринадцать, случившееся оказалось не просто в новинку, а стало настоящим откровением! Конечно же я со всем своим подростковым энтузиазмом и неуёмным любопытством постаралась запомнить все-все выражения и словесные обороты, чуть ли не конспектируя за маэстро. Вот так воспитанная и холёная Джанин Мэттьюс, будущая глава Эрудиции, стала моим проводником в мир нецензурной лексики и отборной площадной брани. Кому скажи — ни за что не поверят! Но мне резко стало совсем не до запоминания ярких перлов, когда она закончила перебирать общие эпитеты и, перейдя, так сказать, к конкретике, заявила, что моя мать — безголовая***
Меня передали в семью Хопсов, к враждебно настроенной тёте Норе, её тихому мужу дяде Полу, которого не интересовало ничего, кроме его исследований, и двум их сыновьям. Первый носил гордое имя Зевс, был старше меня на несколько месяцев, имел столь же поганый характер, как и у тётушки, а его самолюбие и пафос полностью соответствовали помпезности имени. Второй был младше меня на два года и тоже обладал достаточно примечательным именем — Гермес. И если старший брат норовом пошёл в мать, то младшему повезло иметь черты свойственные отцу, за тем только исключением, что характер Гера был сильнее и твёрже. В остальном же он всегда был себе на уме и никогда не встревал в нашу с Зевсом извечную грызню. Да и сам никогда не цеплял меня просто так. Наверное, наши с ним отношения даже можно было назвать дружескими. А ещё он нравился моей маме, когда та ещё была жива. С именами в этой семье вообще забавная история приключилась, а всему виной — тётушкина зловредная натура. Начало этому было положено ещё так давно, когда погодки Кора и Нора Литман только подрастали к возрасту Выбора. Дочитав и отложив книжку с мифами Древней Греции, пятнадцатилетняя Кора мечтательно вздохнула, чем тут же привлекла внимание любопытной младшей сестры, и в ответ на вопросительный взгляд сказала: — Когда я вырасту, и у меня появятся дети, я назову их именами греческих богов. Ты только представь как это будет величественно и красиво!.. — и мечтательно зажмурилась, поддавшись моменту душевного подъёма после прочитанных волшебных историй. — Нет, это я назову! Я, а не ты! Я! Поняла, ты, зубрилка?! — тут же вспыхнула яростью от того, что такая замечательная идея пришла не к ней в голову, вредная и завистливая Нора. Уж очень сильно её внимание привлекло слово «величественно». «Опять эта зазнайка хочет меня обставить. Ну уж нет!» — видимо, примерно так подумала младшая из сестёр, тут же начиная планировать свою дальнейшую жизнь. Кора же, зная вспыльчивость и капризность сестрёнки, в ответ только снисходительно улыбнулась и быстро выкинула этот случай из головы. Совсем скоро она забыла и сам разговор, и легкомысленную идею с детскими именами, ей не было дела до всяких там глупостей — пора было начинать свой путь к настоящей мечте. А вот Нора ничего забывать не собиралась. Более того, она была уверена, что сестрица тоже помнит и ждёт — не дождётся, когда сможет исполнить задуманное. Тогда младшая Литман решила, что просто обязана перехитрить и опередить задаваку Кору, чтобы той ни в коем случае не достались самые лучшие имена. Через несколько дней после рождения Зевса, тётушка чуть ли ни с разбега ворвалась в кабинет к уже беременной мною маме и, преисполнившись самодовольства, заявила, что первой исполнила мечту той, и теперь самое красивое и, главное, величественное имя будет у её сына. Кора долго не могла понять, о чём вообще шла речь. Сначала она даже списала странное поведение Норы на ту чудаковатую придурковатость, что бывает свойственна многим беременным женщинам и молодым мамочкам. А когда, пусть и с трудом, но всё же припомнила их давний детский разговор, то только выразила радость за семью сестры и сказала, что у неё самой скоро будет дочь, и она уже даже выбрала ей самое чудесное имя. И оно тоже греческое, вот совпадение, правда? После этих слов Нора моментально пришла в ярость и закричала, что та снова её перехитрила. Но ничего, вот родит она девочку и тогда всем ещё покажет! Хлопнув дверью, она убежала так же быстро, как и появилась. Видимо, скорее делать девочку и что-то там всем показывать. А Кора окончательно для себя решила, что придурковатость её сестры не имеет никакого отношения ни к беременности, ни к материнству… Эту историю мне поведала мама, уже лёжа в больнице. Позже я поняла, что рассказами из своего прошлого, она готовила меня к жизни, как за пределами фракции, так и к выживанию в весёлой семейке Хопсов, в которой я должна была продержаться несколько лет до Дня Выбора и перехода в другую фракцию. На самом деле, эти три года пролетели достаточно быстро и, если и не совсем спокойно, то вполне терпимо. А всё потому, что мама и тут обо мне позаботилась и подстраховала на случай тёткиных каверз. Она, как никто другой, знала, на что способна её вздорная сестра, поэтому, воспользовавшись своими старыми связями, составила и заверила у Лидеров Эрудиции обязательство по опеке, из которого следовало, что тётя должна была следить за тем, чтобы я всегда была сытая, чистая, опрятная и довольная жизнью. В случае надлежащего исполнения обязательства, семья опекунов получала личную исследовательскую лабораторию мамы со всеми её наработками, наш с ней лофт, в котором пока что жила я, всё её имущество и сбережения за вычетом оговоренной суммы, которая должна быть переведена на мой личный счёт в день шестнадцатилетия. В случае же неисполнения условий обязательства, опекуны не только ничего не получали, но и обязаны были выплатить на мой счёт крупного размера компенсацию за нанесённый вред, а так же теряли своё жильё, так как официально оно тоже принадлежало моей матери. В этом случае, все счета и имущество переходили ко мне, а после моего ухода из фракции возвращались в собственность Эрудиции. Тётка шипела, скрипела зубами, сыпала грязными ругательствами, но мирилась с условиями опеки. А уж когда про них узнал дядя Пол, то готов был лично продержать Нору в кладовке, связанной и с кляпом во рту, все три года, лишь бы только заполучить в свои жадные ручки мамину лабораторию и её научные разработки. Так, благодаря предусмотрительности мамы, я вполне сносно жила и старательно готовилась к вступлению в ряды Бесстрашия. И когда настал заветный день, я сияла, как супермощный фонарь на крыше Эрудиции, в шутку прозванный Светочем Чистого Разума. Моего настроения не омрачало даже присутствие рядом Зевса. Он, хоть и был старше меня, но не стал проходить Выбор в прошлом году вместе со своим потоком сверстников, а отложил его на год, сказавшись в то время тяжело больным. Тётушка всё кудахтала, что её мальчик просто ещё слишком юн, и ему рано делать Выбор, но вот на следующий год её Зевсик всем покажет. Что там по её задумке должен был показать Зевсик, было не очень понятно, но он всё же это сделал, когда уверенно капнул кровью в чашу с землёй. — Зевс Хопс — Дружелюбие! — и приветственные крики красно-оранжевой толпы заглушили полный отчаяния вой тёти Норы. Да уж, показал — так показал… — Вот же кретин! — рассержено цыкнул Гер. На моей памяти это был первый раз, когда он настолько открыто и прямолинейно выразил неодобрение действиям старшего брата. — Этот великовозрастный болван всерьёз рассчитывает, что в Дружелюбии ему ничего не нужно будет делать, а только целыми днями валяться на сеновале, греть на солнце косточки и покуривать их специальные травки. Зевс как-то рассказывал мне об этом, но я был уверен, что он просто шутил. Ну какой же дура-а-ак! — простонал он, уткнувшись лицом в ладони. — Дома родители бы его вытянули, помогли пройти вступительные испытания, а там он что будет делать? А если не пройдет, что тогда будет с мамой? — Действительно, дурак, — я не могла не согласиться с младшим и умным братом. Переведя взгляд на его родителей, сразу же постаралась отвести его обратно и больше не поворачиваться в ту сторону. На тётю было страшно смотреть, казалось, что она всего за минуту постарела не на один десяток лет. Дядя крепко прижимал её к себе в попытках успокоить и поддержать, но она больше даже не всхлипывала, слёзы просто непрерывно катились по её щекам, а сама она раскачивалась вперёд и назад и без остановки бормотала куда-то в локоть Полу: — Он просто перепутал чаши… Перепутал чаши… Просто перепутал… Он не хотел… просто перепутал… Это было ужасно. А Зевс даже ни разу не оглянулся на рыдающую мать. Мы с Гером какое-то время сидели молча, наблюдая, как один за другим вчерашние дети выбирали свою дальнейшую жизнь. Он не выдержал первым и шёпотом прервал тягостное молчание. — Всё-таки Бесстрашие, да? — Да. Ты же знаешь, как упорно я готовилась, — также тихо шепнула в ответ. — Ты молодец, знаешь? Что бы там мама с Зевсом ни говорили, я считаю по-другому. Просто хочу, чтобы ты была в курсе, — твёрдо произнёс он, хотя его щёки тут же порозовели, выдавая смущение юного мальчишки. — Я тоже буду по тебе скучать, — с улыбкой легонько толкнула его плечо своим. — А ты твёрдо решил остаться в Эрудиции? Не хочешь попробовать себя в Искренности? Тебе пойдёт монохром. — Мне всё пойдёт, я вообще красавчик. Эй, не смейся! Должен же был у родителей удаться хотя бы один из сыновей. А если серьёзно, то я не вижу в Искренности хоть какого-то развития дальше судьи или Лидера. Да, это, бесспорно, круто, но мне будет мало, понимаешь? Любой конечный результат мне быстро наскучит, а вот в Эрудиции… — он тяжело вздохнул и устремил грустный взгляд куда-то сквозь потолок. — Знаешь, сестрёнка, в нашем изгаженном мире ещё столько неизученного, неисследованного, столько старых и новых болезней, неизлечимых на сегодняшний день?.. Я очень хочу, чтобы их стало меньше, и готов приложить к этому все необходимые усилия. А ещё всерьёз думаю продолжить исследования твоей мамы по генетике и контролируемым мутациям. — Ты большой молодец, — меня распирало от гордости за младшего родственника. — Я верю и вообще ни секунды не сомневаюсь, что у тебя всё обязательно получится. — Спасибо. Мор, я тут подумал… Ты заходи, как будешь в наших краях. Тут мы оба, не сговариваясь, посмотрели на тётю Нору. Женщину ощутимо трясло, она всё ещё пыталась поймать в красно-рыжей толпе взгляд её ненаглядного Зевса, но безрезультатно. Тот уже вовсю веселился в компании своей новой семьи. Что ему какая-то заплаканная женщина в синем секторе? — Я тут тоже подумала... Давай лучше ты ко мне? — И правда… Тогда прощаемся? — Прощаемся. Если что, ты знаешь, где меня искать. Удачи тебе, умный брат. — И тебе удачи, отважная сестра, — на прощание мы ещё раз столкнулись плечами и, назвав друг друга шутливыми детскими прозвищами, пожали друг другу руки. — Мойра Литман! — на весь зал разнёсся голос негласного Лидера Искренности, Джека Кана, проводившего церемонию в тот году. Я ещё раз крепко сжала ладонь Гермеса и смело шагнула навстречу своему будущему. — Бесстрашие! Позже Гер оказался единственным, кто пришёл навестить меня в День Посещений. Ещё мне показалось, будто в толпе наверху лестницы в Яму я увидела одиноко стоявшую там Джанин. Но, думаю, мне просто померещилось. К кому она могла прийти в такой день? Ведь не к кому же, да?..