They say only the good die young That just ain't right. 'Cause we're having too much fun. Too much fun tonight, yeah... <…> 'Cause we're the masters of our own fate We're the captains of our own souls. So there's no need for us to hesitate We're all alone, let's take control. And I was like: In a lust for life, in a lust for life, In a lust for life, in a lust for life, Keeps us alive, keeps us alive. Keeps us alive, keeps us alive! Отрывки из песни Lana Del Rey feat. The Weeknd — Lust for Life
***
Нервное напряжение, словно свинцовые тучи, сгущалось над Чикаго и, скручиваясь в тугие невидимые спирали, грозилось лопнуть и выстрелить в любую секунду, запуская события с огромной скоростью. Бесстрашие активно стягивало все силы ближе к штаб-квартире, чтобы быть готовыми дать отпор противнику: формировались новые отряды, из арсеналов шли поставки новейших моделей оружия и средств защиты, а солдаты усиленно готовились надрать задницы распоясавшимся Афракционерам и гнусным ренегатам. На этот раз проверки принесли ощутимые результаты. Все не успевшие сбежать предатели были отловлены и допрошены. Быстро подтвердились слова Золы о том, что враг задумал нечто действительно крупное. Более того, для каждой фракции готовилось что-то своё, но пока не удавалось узнать — что именно. В Бесстрашии после нападения на оружейную не успели дать дёру только некоторые мелкие сошки, выполнявшие грязную работу, а вот в других фракциях улов оказался намного более интересным. Так Дружелюбные нашли в своих рядах тех, кто сбывал противнику продукты питания и шпионил за Джоанной и её помощниками. Благодаря им, удалось узнать о ещё нескольких подземных тоннелях и надёжно их перекрыть. В Искренности попалось несколько нечистых на руку судей, которые частенько заминали дела, где обвиняемыми были Изгои, оказавшиеся ярыми Афракционерами. В Эрудиции обнаружилась парочка лаборантов, намеренно саботировавших разработку вакцин против сывороток противника и особенно — «Амброзии». Взамен молодым амбициозным «умникам» были обещаны личные лаборатории и полная свобода действий в будущем, в том числе и незаконное ныне проведение опытов и испытаний на живых людях. Но самый большой сюрприз преподнесло Отречение. После допроса «сухарей» у Совета Пяти фракций появились крайне неприятные вопросы к руководителю Отречения — Маркусу Итону. Со слов предателей выходило, что он давно знал о более чем серьёзном настрое Афракционеров и о том, что на этот раз простыми беспорядками дело не ограничится. Итон не смог уклониться от принудительной проверки сывороткой, и стало известно, как он сначала невольно, а потом и вполне осознанно помогал нашему общему противнику: обеспечивал им убежища, транспорт, одежду, продовольствие… и молчание. Сам Лидер Отречения настаивал на том, что он просто защищал своих людей, как мог. Около полугода назад с ним связался Афракционер Йен и от лица своего загадочного предводителя выдвинул ультиматум: либо Маркус в нужный момент закрывает глаза на некоторые «мелочи», послушно молчит и время от времени протягивает им свою бескорыстную руку помощи, либо лично с ним произойдёт крайне неприятный несчастный случай, а его фракция перестанет существовать. Если сначала Итон сомневался в реальности угроз, то после по чистой случайности провалившейся диверсии в Дружелюбии у него не осталось никаких сомнений. По его словам, он выбрал покой и безопасность Отречения, а Бесстрашные бы рано или поздно и сами со всем отлично справились. Именно так жалкий трус оправдывал своё предательство, когда его смещали с должности и заключали под стражу. Лидеры Бесстрашия знали, что Фор приходится сыном Маркусу Итону, а потому готовились к очередной семейной драме в стиле Прайсов. Но Тобиас только брезгливо поджал губы, наблюдая за тем, как его родного отца вели по направлению к камерам заключения, и негромко бросил: — Давно пора было. — а потом добавил почти шёпотом так, что стоявшая рядом Лорен с трудом смогла разобрать его слова, — Интересно, а я всё ещё Фор?.. — окончание фразы потонуло в презрительном свисте и гуле множества голосов, прокатившихся по коридорам, по которым вели столь высокопоставленного предателя. После завершения тщательных проверок в родной фракции Бесстрашные снова ощутили под ногами твёрдую почву и теперь с нетерпением ждали только одного — команды выступать.***
Этим утром Тодео Барраса сидел в кабинете Дина Рэйеса и пребывал в крайне раздражённом состоянии, причиной которого стали совершенно противоположные эмоции и чувства, разрывавшие его на части уже больше месяца и, кажется, наконец-то достигшие своего пика. Он ещё раз попытался сосредоточиться на лежавших перед ним документах, но снова отвлёкся на то, что в очередной раз проклинал неугомонную натуру старшей Ифе, привыкшей держать всё под контролем и лично курировать все хоть сколько-нибудь значимые изменения в её драгоценном Патрульном Крыле. «Не успела отлежаться и спокойно прийти в себя, как тут же помчалась раздавать приказы и наводить порядок», — ворчал он про себя, старательно давя в себе неуместное сейчас восхищение стойкостью девушки. Порой своим упрямством, целеустремлённостью и несгибаемой волей Найла напоминала ему Мойру. Только вот если в Литман он видел исключительно лучшую подругу и почти сестру, то назвать себя друзьями со старшей Ифе у него язык не поворачивался. Они всего лишь прилежно отыгрывали свои роли, дабы не вносить раздор в сплочённую компанию, да так, успешно, что, казалось, временами и сами в это верили. Но и сам Мачо, и девушка прекрасно понимали, что он никогда не считал её своей подругой. Как, впрочем, и она его — другом. Вот только правда была такова, что и чужими друг другу они совершенно точно не были: ни два года назад, ни тем более сейчас. В представлении Тео Найла всегда стояла где-то в стороне и не входила ни в одну из категорий, на которые он привык делить девушек. Не подруга, не влюблённая в красивый фантик фанатка, не восторженная глупышка и даже не одна из тех дам, что показательно и очень старательно делали вид, будто он им противен и совершенно ни капельки не симпатичен, надеясь таким поведением привлечь его интерес. А Ифе никакой вид не делала. Ей действительно по большей части было на него плевать, живой — и ладно. По крайней мере, раньше он был в этом абсолютно уверен. События же, происходившие в последнее время в Чикаго, сильно выматывали, досуха выпивая все моральные и физические силы из всех вовлечённых. Неудивительно, что на поддержание ставших уже привычными масок их просто-напросто не оставалось, и через те всё сильнее стали прорываться наружу истинные эмоции и чувства, ранее надёжно запертые под замок и задвинутые в дальний и самый тёмный уголок души. Если сначала Тео думал, что Найла психовала исключительно из-за вмешательства в её дела и творившегося вокруг фракции хаоса, то после стычки в столовой он со всей ясностью осознал: главная причина — он сам. В тот раз её ярость, обида и боль буквально сшибли его с ног. Он даже не подозревал, какой нарывающей занозой сидел в её сердце всё это время. Долгих два года, и до отъезда за Стену, и после, Тодео всячески старался привлечь к себе внимание именно этой девушки, как-нибудь задеть, чем-нибудь зацепить, чтобы она хотя бы ненадолго перестала смотреть на него, как на пустое место. Он и сам себе не мог внятно объяснить, зачем ему всё это было нужно, и почему холодный равнодушный взгляд Ифе так его бесил и частенько заставлял всё внутри леденеть от злости или кипеть от негодования. А Найла… Найла отчаянно пыталась его забыть и жить дальше счастливой жизнью, в которой ему было отведено просто до неприличия мало места. После взрыва в оружейной они лежали в общей палате и, будучи по самые глаза напичканными обезболивающими, много разговаривали. Точнее, это Барраса заваливал девушку кучей совершенно разных вопросов, а она отвечала на них сквозь полудрёму, не открывая глаз и зачастую не осознавая происходящего. Он сам не знал, зачем тогда воспользовался её состоянием и начал разговор на тему их странных отношений и невнятного совместного прошлого. Но Тео совершенно точно не жалел об этом нечестном поступке. Зато позже он не раз злился на себя: за дурной нрав, за слепоту и глухоту к чужим чувствам, за невероятную самовлюблённость и тонну упущенных возможностей. Чем больше времени Тодео проводил рядом с Найлой, внимательно за ней наблюдая и анализируя её характер и поведение, тем отчётливее осознавал, что она была по-настоящему ему интересна. Но в этот раз его заинтересованность совершенно не имела ничего общего с чем-то милым, едва уловимым и очень забавным, как несколько лет назад. Наоборот, теперь противоречивые эмоции и не всегда понятные даже самому себе чувства своей тяжестью давили Баррасе на плечи и словно намертво прибивали ноги к земле, заставляя замирать на месте и подолгу обдумывать, как же всё так получилось. Обдумывать — и переосмысливать очень многие моменты в его жизни. Очень ярким и неожиданным для Тео оказалось осознание того, что он был категорически против намерения Ифе по максимуму вычеркнуть его из своей жизни. Мачо ещё не знал — как, но был твёрдо намерен не допустить подобного исхода событий. Главной проблемой на его пути было даже не то, что он пока и сам не очень хорошо понимал, кем же хотел для неё стать, а то, что после выписки из лазарета Найла снова вернулась к привычной манере общения с ним. Она держалась подчёркнуто равнодушно, пропускала все его шуточки и колкие фразочки мимо ушей, никак не реагировала на флирт и старательно избегала любых его прикосновений. И всё это после того, как они сначала провели вместе чертовски прекрасную ночь, а позже совместно вскрыли её душевный гнойник, выпустив наружу задавленные эмоции. «Мне не всё равно»... Тео вспомнил фразу, которую не раз успел услышать из уст Эрика, когда тот только начинал осознавать свои чувства к Мойре. В интерпретации Мачо, эти слова претерпевали некоторые изменения и звучали уже так: «Почему мне не всё равно?» И хоть Барраса упорно гнал от себя саму идею влюблённости, но после того как он, не раздумывая и не медля ни секунды, закрыл собой Найлу от взрыва, эта мысль не давала ему покоя, возникая в его голове всё чаще и чаще.***
Дэм был недоволен. Его не устраивало буквально всё: зашкаливающая наглость Афракционеров, серьёзная опасность, нависшая над домом, скорость, с которой в последнее время проносились события, да к тому же мимо него, а ещё его собственная глупость. После очень содержательного разговора с Монтгомери во время нападения на фракцию он внезапно осознал, что, замкнувшись в себе и зациклившись на своих проблемах, совершенно упустил из виду то, что мир не крутится вокруг его душевных страданий, время не стоит на месте, и жизнь идёт своим чередом. Демон настолько погряз в надуманном чувстве вины и в скорби по в общем-то вполне живой подруге, что совершенно забыл даже про себя, свои чувства, желания и потребности. А между тем заявку на дополнительные курсы в учебке давно одобрили и теперь не понимали, куда тот запропастился. Да и на горизонте настойчиво маячила личная жизнь, которую он по собственной глупости упорно игнорировал, рискуя вот-вот упустить человека своей мечты. Коул Спенсер по-прежнему нарезал вокруг него круги, стараясь всегда держаться поблизости, не позволяя о себе забыть и честно пытаясь поддерживать Дэма, не давая тому окончательно раскиснуть, но и его терпение было не бесконечным. Оглядываясь назад, разведчику становилось мучительно стыдно за своё поведение и показательные страдания. За Золу переживали все их друзья, но только он устроил по этому поводу настоящее самобичевание, хотя на деле переплюнуть чувство вины Мойры ещё нужно было постараться. На мысль о душевных терзаниях Литман его натолкнул Блэйк, его хороший друг и надёжный напарник. В последние дни он частенько приходил в палату младшей Ифе и подолгу сидел рядом с Дэмом, поддерживая своего товарища. Многие Бесстрашные искренне не понимали, как между столь разными людьми завязалась такая крепкая дружба. А всё было очень просто: они нашли друг в друге то, что так сильно хотели видеть в себе. Дэма подкупили размеренное спокойствие и вдумчивость, свойственные Блэйку, тому же, наоборот, нравились лёгкость и непринуждённость Демона. Мало кто догадывался, что неугомонного весельчака и шалопая нередко волновали серьёзные, а порою и откровенно философские вопросы, а неулыбчивый бывший Отречённый являлся обладателем крайне изобретательной натуры и был автором и идейным вдохновителем немалой части розыгрышей Дэма. Ещё одним участником совместных проказ нередко становилась Зола. Зная о крепкой привязанности между Демом и младшей Ифе, многие удивлялись, что их отношения никогда не выходили за рамки дружеских. Посчитай эти двое нужным что-то кому-то объяснять, то попросту заявили бы, что своё отражение возможно любить только платонически. Если с Найлой у Золы на двоих была одна внешность, то с Демоном — одна душа. Друг в друге они видели самих себя, а потому считали, что секс между ними был чем-то из области тех извращений, к которым они никогда не будут готовы. И это — если напрочь забыть о личных предпочтениях парня… Дэм настолько привык к постоянной компании девушки, что за время без неё растерял почти всю свойственную ему жизнерадостность. Он настолько погряз в унынии, что прошляпил просто потрясающие изменения в жизни горячо любимого старшего братишки. Раньше Сэмми был твёрдо уверен, что любая, даже самая малюсенькая и незначительная слабость категорически непозволительна и губительна, а потому, не давая себе расслабиться, всегда старался быть заранее готовым к неприятностям и искал во всём подвох, неохотно подпуская к себе людей. Благодаря бесконечным ухищрениям Монтгомери, Сэм почти полностью избавился от своего ледяного панциря и сбросил с плеч груз ответственности за их осиротевшую семью. Брат наконец-то осознал то, о чём многие годы толковал ему Демон: они оба уже давно перестали быть детьми, и стали взрослыми самостоятельными людьми, идущими каждый своим путём. Пока Дэм был занят увлекательными страданиями, ушлая Эрудитка взяла дело в свои нежные, но невероятно цепкие ручки. Познакомившись с ребятами из его компании, она обратила пристальное внимание на тех, кто был к ней ближе всего. Получше узнав Флай и не единожды заметив, как легко и небрежно та вгоняла в недоумённый ступор ощетинившегося на весь мир парня, она решила почаще сталкивать их вместе и посмотреть, что из этого выйдет. А вышло то, что Айс узнал каково это, когда о нём самом кто-то по-настоящему заботился. И поступал так не потому, что это было семейной или служебной обязанностью, а просто по велению души. Хрупкая и нежная на вид Бесстрашная достаточно быстро поняла, что не так холоден Лёд, как на Северном полюсе, а потому больше не боялась вступать с ним в споры и ставить перед фактом, неумолимо продавливая неотвратимой заботой и бескорыстным душевным теплом оказавшуюся на удивление хрупкой броню парня. Яркий, сбивающий с ног контраст мягкости и настойчивости, нежности и силы, сострадания и холодной решимости поразил Сэма в самое сердце, ломая и собирая заново прежнее восприятие мира. И вроде бы ничего кардинально не изменилось, жизнь не перевернулась с ног на голову, но краски вокруг вдруг стали чуточку ярче, эмоции — сильнее, а каждое новое утро перестало казаться началом нового боя. Старший брат наконец-то начинал по-настоящему жить, а Дэм ничего не замечал, пока его не ткнули в это носом, как слепого котёнка. Пожалуй, именно этот неприятный факт заставил его снова распахнуть глаза пошире и повнимательнее оглядеться вокруг. В то время, как в Чикаго творился настоящий бардак, Бесстрашные шли против Бесстрашных, и неумолимо приближалось время решающих сражений, его друзья отчаянно спешили жить. Дав себе твёрдое обещание наверстать упущенное и больше ни в чём от них не отставать, Демон, весело насвистывая бодрый мотивчик, отправился на поиски своего Прекрасного Принца и такого заманчивого «долго и счастливо».***
До выписки Блэйка из лазарета оставалось не больше недели, а потому Натали решила пожить оставшееся время дома и подготовить всё к его возвращению. Их маленькая двухкомнатная квартирка встретила её тишиной, спёртым воздухом и толстым слоем пыли, щедро покрывавшим все поверхности. За прошедшие пару месяцев некогда уютное любовное гнёздышко превратилось в наглядную иллюстрацию к понятию «запустение». После возвращения с заставы и заживления ран девушка была здесь всего несколько раз, бегая из комнаты в комнату, торопливо собирая нужные вещи и совершенно не заботясь о сохранении никому ненужного порядка. Возни было много, ослабший после травм организм бастовал, но звать кого-то на помощь Нат не желала. Ей просто необходимо было какое-то время побыть одной и привести мысли в порядок. Заявляя Мойре, что женит на себе Блэйка в тот же день, как его выпишут из больницы, она говорила абсолютно серьёзно и была твёрдо намерена сдержать своё слово. Но теперь ей казалось, что само провидение восстало против этой идеи. Наплевав на всё платья и торты, Натали упорно пыталась добиться от младшего Лидера Искренности утверждения даты росписи. Она прекрасно понимала, что жениху пока что было затруднительно и крайне опасно прыгать на поезд и обратно, чтобы добраться до заветного свадебного алтаря, а фракция закономерно отказывала в просьбе выделить им транспорт «буквально на пять минуточек, только туда и обратно», поэтому ей требовалось как-то уговорить чёрно-белого засранца притащить свою искреннее самовлюблённую задницу на территорию Бесстрашия. В этом и состояла основная проблема. Правдолюб вёл себя, мягко говоря, странно. Каждый раз он говорил какие-то глупости, оправдывая ими временную невозможность заключения брака, и просил немного подождать. А когда девушка пригрозила лично приехать к нему за выяснением причин, если он опять ей откажет, то и вовсе перестал выходить с ней на связь, оставив короткое сообщение, что вынужден отбыть по важным делам в неизвестном направлении и на неизвестный срок. Натали была в ярости. Растеряв всю свою хвалёную невозмутимость, она чуть было не догнала по уровню разрушений Найлу. За тем только исключением что, вместо попытки прикончить непосредственно сам раздражитель, она выплёскивала свой гнев в тире, разнося в щепки мишени и манекены и представляя на их месте одного конкретного представителя дружественной фракции. Да ещё и друзья начинали странно себя вести, стоило только речи зайти о планируемом ею событии. Мойра нервно наматывала на палец косичку и настойчиво предлагала притормозить и переждать, пока не разрешится конфликт с Афракционерами. Скай прикусывала губу и виновато отводила взгляд, бормоча что-то о том, что Блэйку после выписки может потребоваться немного больше времени, чтобы снова влиться в жизнь Бесстрашия и окончательно прийти в себя. Тео пренебрежительно фыркал, кривил свои пухлые губы в издевательских ухмылках и говорил, что, если традиция неприятностей с их свадьбой продолжится, то тогда на Чикаго обязательно обрушится разрушительный тайфун, цунами или метеоритный дождь. Найла только качала головой и сетовала на то, что некоторые люди никак не могут отказаться от старых и бесполезных пережитков и из-за этого выдумывают себе кучу новых проблем. Элай каждый раз под самыми разными надуманными предлогами поспешно сбегал, как только болтовня сворачивала на тему свадьбы. Сэм моментально натягивал самое холодное и безэмоциональное выражение лица из своей коллекции «ледяных морд», как называл их Дэм, и равнодушно пожимал плечами с видом: «Ты говори-говори, я всегда зеваю, когда мне интересно», — напрочь отбивая всякое желание обсуждать так волновавшую её тему. Сам же Демон немедленно пускался в бесконечную трескотню об обязательных свадебных нарядах и их фасонах, о том, кому и где лучше стоять и сидеть во время торжественной церемонии, какими должны быть свадебные клятвы молодожёнов, чтобы не звучать совсем уж банально или не скатиться к кричащей пошлости, или ещё о чём-нибудь столь же занудном, из-за чего нестерпимо хотелось сбежать уже от него самого. Только Флай и Рыжая искренне ей сопереживали, старались приободрить и предлагали свою посильную помощь, если та ей вдруг понадобится. Сначала Натали считала, что товарищи были против их с Блэйком свадьбы из-за выдуманного Баррасой суеверия, будто очередная подготовка к этому событию неминуемо влечёт за собой крупные неприятности, а в том положении, в котором сейчас находились фракции, такой поворот мог бы стать настоящей катастрофой. Но друзья поспешно разубедили её в этой глупой идее. Тогда девушка пришла к новому выводу, что всему виной стали Афракционеры, которым отчего-то снова не сиделось по своим норам, и охватившее город напряжённое ожидание грядущих неприятностей. На этот раз доказывать обратное никто не торопился, а потому она немного успокоилась, перестав наседать на окружающих со своей в общем-то небольшой на фоне происходивших событий проблемой. Правда, успокоилась Нат ненадолго. Вскоре ей в голову пришла замечательная мысль о том, что Мойра теперь прочно вращалась в лидерских кругах, имела немалое влияние и в последнее время нередко пересекалась с Лидерами других фракций. Так, может, она замолвила бы за них с Блэйком словечко?.. Блэйк же нетерпеливо долёживал последние больничные деньки и ждал выписки намного сильнее, чем его решительно настроенная невеста. А всё потому, что недавно Дэм признался ему в том, что парни всё-таки рассказали о его просьбе девчонкам, но, к счастью, всем кроме Флай и Фокс. Первая слишком не любила, а потому попросту не умела правдоподобно врать, а вторая в «домашней» обстановке порою бывала слишком легкомысленной и могла нечаянно выдать себя и всех остальных неосторожно оброненным словом. Пусть Демон и уверял, что всё уже было готово, а все ждали только дня «Х», подрывник продолжал накручивать себя мыслями о том, как Нат обо всём узнает, и торжественного сюрприза не выйдет. Лучший друг ворчал, что куском стены из него выбило последние мозги, и теперь Взрывной мужчина так старательно покушался на чужие, без конца ковыряя их чайной ложечкой, и грозился сдать его Натали со всеми потрохами, если тот не перестанет гундеть и нервировать окружающих. Зная вредную натуру Дэма, Блэйк не хотел лишний раз рисковать и честно постарался взять себя в руки. Конечно, он был уверен, что товарищ его не выдаст, но вот душу при этом вымотает изрядно. А идти под венец с самой лучшей женщиной в мире, будучи «счастливым» обладателем седых волос и дёргающегося глаза, Блэйку как-то не хотелось.***
Фокс выписали из лазарета чуть больше недели назад, и почти всё это время она просидела дома затворницей, тяжело переживая случившееся в оружейной и особенно смерть Джима. За годы жизни в Бесстрашии тот стал для неё кем-то вроде наставника и доброго дядюшки. Он одним из первых разглядел в мелкой рыжей девчонке огромную, ничем не замутнённую тягу и любовь к оружию. Мужчина не стал прогонять тогда ещё совсем зелёную неофитку, наоборот, в душе он всегда был рад её приходу, как бы при этом не ворчал вслух. Видя, что со временем интерес Фокс не только не угас, но и рос с каждым днём, Джим начал понемногу рассказывать ей, как устроено то или иное снаряжение, как, где и зачем его лучше использовать, а от чего стоит держаться подальше и почему. Ворчливый, но добродушный оружейник видел в ней не тощего нескладного подростка, а будущего талантливого специалиста своего дела. Рыжая уже сейчас щёлкала как орешки мудрёные многослойные схемы импульсных винтовок, которые присылали на одобрение Эрудиты, работающие с Бесстрашием над общими военными проектами. Бывалый Бесстрашный знал, как век членов их фракции зачастую бывает недолог, а потому торопился научить Фокс всему, что умел сам. Его очень расстраивали её частые и долгие отъезды из дома, он постоянно ворчал, что она со своей беготнёй за всяким отребьем только зря теряла драгоценное время. Джим не раз предлагал девушке бросить работу в разведке и уйти в оружейники, но та только отшучивалась, говоря, что ей ещё рано запирать себя в четырёх стенах, и что сначала нужно накопить достаточно боевого опыта, да и вообще, отряд без неё ну совершенно точно не справится. И обещала обязательно перейти в его подразделение, как только придёт время. Теперь же, после его смерти, Рыжая дала себе ещё одно обещание: когда-нибудь в память о нём она обязательно получит должность, которую занимал «дядя Джимми», и продолжит его дело, храня порядок в «убойных» владениях и давая шанс талантливым ребятам. Так же, как всегда делал он. Друзья, зная, как тяжело было Фокс, всеми силами старались поддержать и подбодрить, но больше всех усердствовал, конечно, Элай, по мере своих сил и возможностей окружая её вниманием и заботой. Он надеялся, что обострившаяся замкнутость и серьёзность девушки были только временным явлением, которое вскоре пройдёт, и к ней вновь вернётся её неугомонная непосредственность. Рыжая видела, как сильно за неё переживал парень, и, не желая его расстраивать, старательно строила планы на будущее и не давала себе окончательно скатиться в пучину уныния. Флай, когда получалось вырваться из лазарета пораньше, утаскивала подругу подальше от бдительного и порой излишне заботливого ока Шороха. Закрывшись в комнате или забравшись на одну из высоких крыш, девушки делились друг с другом своими страхами, надеждами и любовными переживаниями. Стоило признать, что это был отличный способ отвлечься и навести какой-никакой порядок в собственной голове. Фокс поведала, как их с Элаем дружба переросла в нежную влюблённость и со временем имела все шансы превратиться во что-то намного большее. А Флай, поминутно краснея и сбиваясь, рассказывала, как за ней пытался ухаживать Айс: совершенно неловко, но до невозможности мило. В ответ на шокированное выражение лица Рыжей, она тут же принималась горячо доказывать, что Сэм замечательный: сильный, смелый, надёжный, серьёзный, заботливый... и пусть частенько неуклюжий в выражении своих чувств, но всё равно — очень хороший. По мере перечисления его положительных качеств глаза у Фокс становились всё больше, а желание покрутить пальцем у виска и сочувственно похлопать подругу по плечу — всё сильнее. Но потом Рыжая вспоминала, как «повезло» Мойре, и быстро соглашалась, что Айс — ещё очень даже ничего! Романтическая болтовня хорошо отвлекала и отгоняла подступавшее всё ближе напряжение. Но от одной-единственной мысли избавиться всё равно не получалось: «Скоро».***
Вместе с ожогами, ссадинами и синяками начала понемногу заживать и душевная рана Роквелла. Нападение на оружейную, спланированное явно не без помощи его отца, стало некой точкой невозврата, рубежом, преодолев который, он смог окончательно отделить Нико от своей семьи — Малии и Аники — и принять его выбор. Но не понять — нет. Жителям Чикаго с детства внушали, что всегда нужно следовать за зовом сердца, а не за общественным одобрением, и учили тому, как важно выбирать именно то, к чему лежит душа, не полагаясь на чужое мнение. Наверное, именно такой подход помогал им не только, не оглядываясь, уходить навстречу новой жизни, но и смиряться с выбором друзей и близких, даже если тот казался ошибочным и в корне неверным. Когда схлынула первая волна обиды на Нико за то, что тот выбрал не их, Рок осознал, что на смену ей пришла глухая злость. Не как на отца, бросившего своих детей, а как на Бесстрашного, предавшего жителей Чикаго, их идеалы и всё, что когда-то поклялся защищать. В своё время Прайс-старший сам по доброй воле покинул Искренность и перешёл во фракцию воинов, призванных хранить мир и покой Города ветров. У него было всё: верные друзья, любящая семья, головокружительная карьера, достаток, уважение и признание общества. К нему тянулись. На него равнялись. «Так какого чёрта ему не хватало?!» — раз за разом задавался вопросом Рок, но так и не смог найти на него ответ. Эта обидная, колючая мысль никак не давала ему покоя и мешала спать по ночам. Вот и сейчас, пока Скай мирно спала в его тёплой постели, он сидел на диване в полумраке гостиной и, силясь хоть немного понять мотивы отца, крутил в руках электронную рамку с коротким пятисекундным видео счастливой дружной семьи. «Да чёрта с два!» — только в последний момент Рок успел остановить себя от того, чтобы запустить лживую светящуюся картинку в ближайшую стену. Как бы сильно в нём не бурлила, требуя выхода, злость, он не желал перекладывать это гнетущее чувство на близких людей, а от звука удара и звона разбившегося стекла и пластика могла проснуться его любимая девушка. Скай. Его чистое небо, давшее ему крылья — желание жить полной жизнью и стремление стать лучшей версией себя. Как же Роквелл был рад, что судьба свела их вместе, дав шанс узнать друг друга получше. Раньше он считал бойкую и чересчур самоуверенную белобрысую девицу неотъемлемой и нейтрально-безликой частью Ведьминой свиты, временами грубоватой и неуклюжей, но в какой-то мере даже забавной. Особенно в те моменты, когда она пыталась наглядно продемонстрировать всё, что думала, о его морально-этическом облике. Первые пару дней на заставе в Западном Рок не всегда мог сдерживать смех, наблюдая за её потугами пересилить себя, чтобы взять его за руку или обнять. Скай шипела растревоженной гадюкой, плевалась грязными ругательствами, пинала тяжёлыми ботинками мебель и ворчала, что рискует заразиться каким-нибудь ЗППП просто стоя с ним рядом. Возможно, если бы эти слова были произнесены в другое время или кем-то другим, то имели бы все шансы его задеть, но вид отчаянно боровшейся с собой гордячки вызывал в нём только веселье. Постепенно её запал сошёл на нет, и они перешли ко вполне себе мирному общению. Особенно после того, как им пришлось несколько раз, используя ного- и рукоприкладство, объяснять настойчивым ценителям прекрасного, что тем были не рады. Каково же было удивление Рока и Скай, когда они осознали, что у них нашлось довольно много общего: от легкомысленной любви к сладкой выпечке и азартным спорам, до первостепенной важности семьи и друзей в жизни. Роквелл сначала не совсем понимал, как последнее вязалось с переходом в другую фракцию и полным отказом от общения с родителями, но разведчица призналась ему, что так сложилось только потому, что они с сестрой никогда не вписывались в представление старших родичей об идеальной семье. Да и правила и обычаи Искренности не были особо близки ни ей, ни Флай: Скай не любила делиться своими сокровенными мыслями направо и налево, предпочитая переживать их в себе или в компании младшей сестры, а та, в свою очередь, была слишком мягкой и тактичной, чтобы рубить неприятную и жестокую правду-матку в лицо. Родители не желали с этим мириться, постоянно пытаясь их переделать, подстроить под себя, вылепить из своих детей тех, кем они не являлись, а потому сёстры, сообща выбрав Бесстрашие, решили идти своим путём и более не обременять своим обществом принципиальных предков. К сожалению, в Искренности различные предрассудки и излишняя категоричность суждений были довольно-таки частым явлением. Роквелла поражало то, с какой лёгкостью девушки говорили об этой истории, воспринимая её, лишь как обыденный факт из своей биографии, а не жуткую семейную драму, полностью перевернувшую их жизнь. Возможно, это помогло ему принять идею того, что иногда родители и дети друг друга не понимали и разочаровывали. И что ситуация с его отцом не являлась бы чем-то невероятным, не будь она напрямую связана с беспорядками в Чикаго. Почесав подбородок, Рок вернул своё внимание к светившейся в руке рамке. Запись была сделана сравнительно недавно. На ней был запечатлён День выбора Аники, когда та вернулась в Бесстрашие, уже будучи неофиткой. Сестрёнка сидела у него на плечах, подняв руки вверх от переполнявшей душу радости, её глаза лучились счастьем и самодовольством, а губы растягивались в неудержимой улыбке. Сам он тоже не сдерживал эмоций и хохотал в голос, аккуратно придерживая неугомонно вертевшуюся девчонку, так и норовившую завалиться назад. По бокам от них стояли Нико и Малия. Они широко улыбались и махали руками, подняв их вверх, так же, как Аника. Младшая сестра внешне полностью пошла в маму: была такой же тоненькой и обманчиво хрупкой. Сравнивая родную и приёмную матерей, Роквелл не мог не заметить, что те имели значительное сходство, за тем только исключением, что Малия выглядела намного более уверенной в себе и «хищной». Похоже, у его отца имелся свой определённый типаж женщин, в то время как его сын никогда на подобном не зацикливался. Зато внешне являлся почти полной его копией. Нико Прайс был высоким мужчиной с широкими плечами и подтянутой спортивной фигурой. Выгоревшие на солнце чуть вьющиеся тёмно-русые волосы, неровно обрезанные под импровизированное каре, во время работы всегда были собраны в коротенький хвост на затылке. Прямые брови вразлёт, короткая чёрная бородка с колючей щёточкой усов над почти всегда плотно сжатыми губами, редкие морщинки между бровей и с одной стороны рта и хитрые, лучившиеся светом, голубые глаза — даже после стольких лет мужчина притягивал заинтересованные взгляды женской половины Бесстрашия. Пожалуй, именно глаза были пусть и не единственным, но зато самым явным отличием между ним и его детьми: Рок, как и Аника, унаследовал яркие тёмно-карие, почти чёрные глаза от матери. А вот лужёные голосовые связки обоим достались именно от Нико. И только сейчас, сосредоточенно разглядывая каждую мелочь, Роквелл смог заметить поразительную разницу в эмоциях между отцом и Ма. Женщина открыто и от всей души радовалась за названную дочь, в её взгляде светилась ничем незамутнённая гордость, в то время, как Прайс-старший растягивал губы в, безусловно, широкой, но какой-то неестественной улыбке. Чем дольше парень вглядывался, тем отчётливее видел, что гримаса эта была словно приклеенная, а взгляд оставался холодным и расчётливым. «Очередная маска... — молодой Бесстрашный опустошённо покачал головой. — Он нам просто подыгрывал. Бездушная фальшивка!» Рок был искренне рад, что боль и обида от личного предательства благополучно отступили на задний план, отодвинутые злостью и решимостью надёжно упрятать Нико за решётку, где тот больше никому не сможет навредить. В глубине души парень прекрасно понимал, что никакой тюрьмы не будет, и его отца ждёт трибунал, но упорно отмахивался от больно жалящих мыслей, воспринимая наказание Прайса-старшего как что-то абстрактное. Выдёргивая силовика из тягостных раздумий, в спальне сонно заворочалась Скай: — Рок?.. — невнятно пробормотала она в подушку, слепо нащупав пустоту на его половине кровати. — Я здесь, — прошептал он, отбросив рамку в диванные подушки и поспешив к ней. — Всё хорошо, давай спать. «Я подумаю об этом завтра», — тихо хмыкнув, пообещал себе Роквелл, притягивая ближе тёплую ото сна девушку и крепко её обнимая.