***
Он сидел без движения уже, наверное, минут десять и неотрывно наблюдал за рыжей, упитанной курицей, которая беспокойно сновала неподалеку и возбужденно кудахтала, если ей, вдруг, посчастливилось отыскать в земле что-нибудь съестное. Ваасу от чего-то подумалось, что эта птица должна быть очень мягкой на ощупь и ему непременно захотелось ее поймать. Загадочная голубая капсула — своеобразный подарок от Васко — была принята полчаса назад и уже начала действовать. Слух и зрение обострились, в теле ощущалась приятная легкость и каждое движение, пусть даже неосознанное, вызывало приятный прилив тепла. Поэтому, когда Ваас протянул руки для того, чтобы достать курицу, которая оказалась настолько непуганой, что не проявила никакого беспокойства даже тогда, когда оказалась пойманной, он ощутил эйфорию и чувство легкого, ненавязчивого беспокойства, которое в какой-то степени показалось ему даже приятным. Где-то вдалеке выли и лаяли собаки, из бара, что был неподалеку, доносилась музыка, слышалась пьяная брань пиратов и стоны местных шлюх. Жизнь на аванпосте, имеющем весьма незатейливое название Hormiguero[3], кипела даже ночью. На его территории, огражденной высоким бетонным забором, имелся свой бункер, построенный еще во время Второй мировой войны, сорок четыре бетонки, отстроенных в тот же период времени и неплохо сохранившихся по сей день, а так же сто с лишним жилых домов и хижин, три общих столовых и несколько увеселительных заведений, включая бары и бордель — все это делало данный аванпост самым большим, многолюдным и, вместе с тем, самым опасным местом на острове. Ваасу нравилось быть здесь. Он устроился вдали от всех, возле какой-то хижины, усевшись прямо на ступеньки перед входом, гладил курицу, пойманную им пару минут назад, и наблюдал за остальными пиратами. Его подчиненные, столпившись возле клетки с пленными, где находились три весьма симпатичные девицы, пойманные при сегодняшнем захвате яхты, пили виски из общей бутылки, добивали остатки кокаина и оживленно о чем-то спорили. «Девочку не поделили, ну надо же», — Ваас прекрасно знал причины их спора, а так же то, что дальнейшие развития событий развернутся перед ним словно по заранее написанному сценарию, но все же решил не вмешиваться. «Пусть делают, что хотят — заслужили», — мысленно махнул он рукой. Все проходило, как и обычно: Хесус или Черный Иисус, как нередко его называли, перекрикивался с низкорослым, загорелым мужиком, имени которого Ваас не мог запомнить, но которого без труда бы распознал по характерному запаху гнили, исходящему у того изо рта. Тут дело ясное: оба захотели одну и туже девицу и не изъявили желания делиться своей добычей друг с другом. Пираты кричали и спорили уже несколько минут, но так и не смогли прийти к соглашению; остальные члены команды, будучи не такими привередливыми, остались стоять в стороне и потешались над происходящим, как и их командир. Чувак с запашком не выдержал и первым ударил Хесуса, который, не желая оставаться в долгу, набросился на ударившего и, повалив его на землю, принялся наносить удары в голову, один за другим. Его противник не желал сдаваться и, спустя пару секунд, уже сам Черный Иисус лежал на земле, получив коленом в нос. Дальше пошла обычная драка, лицезрение которой, хоть и не смогло унять жажду крови наблюдающих, но все же смогло их позабавить. Через несколько минут все закончилось. Хесус, которого в очередной раз свалили с ног, вдруг, ни с того ни с сего, расхохотался: — Да ладно тебе, Четте, успокойся! Четте, замахнувшийся для очередного удара, замер, затем протянул руку Хесусу, помогая ему подняться с земли. — Ты зуб мне выбил, — засмеялся он, и остальные подхватили его смех. Пленница, за которую они спорили, досталась обоим пиратам. Четте вытащил из клетки молодую девушку — худую и невысокую, однако слегка полноватую в бедрах. Она что-то кричала, однако не плакала и вырывалась с такой силой, что едва не повалила на землю Хесуса, пытавшегося обхватить ее со спины. Ваас как-то отстраненно подумал, что эта девушка и есть та самая официантка, которую он вырубил на яхте, пару часов назад, но мысль эта проскользнула в его сознании так и не вызвав никаких эмоций. Пират закурил сигарету, а курица, про существование которой он уже успел позабыть, но которая по-прежнему сидела у него коленях, воспользовалась тем, что ее никто не держит и, ловко спрыгнув на землю, поспешила скрыться за ближайшим домом. — Ну и катись нахуй! — прокричал Монтенегро ей в след. Он сделал очередную затяжку, затем как-то странно посмотрел на тлеющую сигарету, зажатую у него между пальцев, и, вздохнув, кинул бычок себе под ноги, затушил его подошвой своего берца, вдруг, явственно осознавая, что ему до высшей степени раздражения скучно. Пленница, тем временем, перестала сопротивляться. Хесус ударил ее в живот, от чего девушка упала на землю, а подошедший Четте, наградив несколькими сильными пощечинами, схватил ее за волосы и потащил к зданию склада, которое находилось в нескольких ярдах от них. Черный Иисус последовал за ними, а Ваас отвернулся, потеряв к происходящему всякий интерес. Он подумал, что было неплохо пройтись, и эта мимолетная мысль пришлась ему по душе, вызывая странную улыбку. Он решил направиться к псарне: завтра, вероятнее всего, будет бой и нужно оценить состояние нынешнего чемпиона, а так же других собак в целом, чтобы знать на кого следует сделать ставку. Собачьи бои, хоть и не были единственным развлечением для пиратов, но все же пользовались среди них большой популярностью, как неплохой способ подзаработать. Ваас никогда не питал особой любви к собакам, зато любил следить за их боями; ставки он делал крайне редко, но при этом ни разу не проиграл. Быстрым шагом он прошел вдоль недавно построенных хижин-общежитий, в которых жили в основном работники, производящие амфетамин в его лаборатории, находящейся в бункере, что был при аванпосте, и минул площадку с эшафотом. В тот момент, двое пиратов как раз стягивали с петли труп мужчины, повешенного еще два дня назад. Увидев своего командира, один из головорезов (очевидно, новенький) вдруг замер на месте, а затем поприветствовал Вааса учтивым кивком головы. Другой пират, увидев это, хлопнул своего приятеля по плечу и расхохотался. — Дебил, ты ему еще в ноги поклонись! — воскликнул он сквозь хохот и позже, оставив бедолагу новичка в полном недоумении, сам обратился к главарю пиратов. — Эй, Ваас, ну как все прошло? Ваасу даже пришлось прищуриться, чтобы узнать в смутном, темном силуэте говорившего Долеа-Пи, человека, которому он порой даже симпатизировал за его истинно больное воображение. Долеа-Пи, больше известный как Пи-Мясник, был абсолютно обычным человеком: у него был средний рост, нормальное телосложение и лицо скучное, ничем не примечательное. Но когда он занимался пытками пленных — все менялось. Он превосходно знал анатомию, знал расположение каждой болевой точки и пользовался этими познаниями с такой изобретательностью, что даже сам Ваас, неоднократно наблюдающий за его работой, ловил себя на мысли о том, что ему есть еще чему поучиться. Пи-Мясник улыбался и ждал ответа от своего главаря, но тот прошел мимо, не сказав ни слова, вяло отмахнувшись от него рукой. — Да что это с ним? — пробубнил Долеа-Пи себе под нос и даже хотел изобразить обиженное выражение лица, но увидев довольную улыбку своего приятеля-новичка, лицо его сделалось хмурым. — А ты чего стоишь, долбаеб? Снимай его с петли и закончим побыстрее! Воняет жутко, — проговорил он гневно и громко. Он еще много чего говорил, долго ругался, но Ваас уже был слишком далеко для того, чтобы услышать его. Еще в начале пути Монтенегро показалось, что что-то идет не так: любой звук, любой зрительно схваченный образ вызывал навязчивое ощущение Deja Vu и волнение, сперва неуловимое, совсем легкое, но постепенно нарастающее, сильное, граничащие с первичными признаками паранойи. Легкость, которую он совсем недавно ощущал во всем своем теле, исчезла: ноги были словно налиты свинцом и кружилась голова. Загадочная голубая капсула начала действовать с новой силой. Ваас продолжал идти вперед, несмотря на головокружение, но все же неосознанно замедлял шаг. Казалось, он и не заметил, как остановился вовсе. Монтенегро осмотрелся. Он без сомнения знал это место, где расположение домов, освещение и даже запах, казались знакомыми, но на тот момент память его подводила, представляя собой бесконечное белое полотно, а зрение резко ухудшилось, позволяя ему видеть лишь расплывчатые, словно бы сквозь туман, неясные очертания. Головокружение усилилось, мир перед его глазами поплыл, а в ушах вдруг зазвенело. Ваас подошел к одному из домов и, оперевшись об его стену, просто осел на землю — cразу стало как-то легче: и думать, и видеть и даже дышать. Постепенно приходя в себя, Ваас вспомнил о Васко и решил, что за подобную подставу толстяк должен как минимум лишиться своих яиц, но мысль эта, как и многие другие, померкла, когда пират, в полной неожиданности для себя, потерял сознание.***
Утро. Солнце всходит на востоке и в свете его первых лучей узкая полоса горизонта, а так же поверхность океана, удивительно спокойного после ночного шторма, приобретают розовый оттенок. Прохладный утренний ветер щекотал листья на верхушках деревьев, сгоняя от туда стайки встревоженных птиц. Тихо и вокруг ни души. Ваас стоял в воде, погруженный в нее по бедра, и пытался собраться с мыслями. Что это, галлюцинация? Очевидно, да! Монтенегро убедился в этом, когда заметил, что за общим потоком его мыслей, тянутся другие — абсолютно чужие ему, робкие и неуверенные, вызывающие пустое волнение, словно бы пирату приходится делить свой разум с другим человеком. Да и собственное тело, казалось, было ему незнакомым — слишком уж худое оно было по ощущениям, словно у какого-нибудь пятнадцатилетнего пацана. Ваас, еще не до конца осознающий в чем дело, дает мысленный посыл своему телу развернуться и выйти из воды, но он так и остался стоять на месте, даже не шелохнувшись. Зато, спустя минуту, рука главаря пиратов, без всякого его на то желания, сама поднялась, сама потянулась к лицу, провела линию вдоль нижнего века, словно бы смахивая с его глаз… слезы? «Что за хуйня?» — недоумевал Ваас, но эта мысль была приглушена другой, никак ему не принадлежащей. — «Сделай это!» — воскликнул в его сознании абсолютно чужой голос. Монтенегро под действием разных наркотиков ловил десяток слуховых галлюцинаций, и к голосам, порой звучавшим в его голове, относился спокойно. Однако, в тот момент он испытал жуткий, почти животный испуг, но чувство это доносилось до его сознания вяло и глухо, словно бы сквозь вату, что натолкнуло Вааса на мысли о том, что страх переживает не он, а кто-то другой, ему незнакомый. Парадоксально… Во всей этой мысленной суматохе он не сразу почувствовал (вернее, конечно же ощутил, но не придал этому должное значение), что левой рукой он прижимает к груди нечто объемное, но не слишком тяжелое. Это нечто явно было живым существом: оно дышало, сопело и двигалось, хотя и очень слабо. Ваас хотел опустить голову, посмотреть на то, что он держит, но собственное тело, казалось, жило другой жизнью, абсолютно ему неподвластной. Ноги его, без всяких мыслительных посылов, сделали несколько шагов вперед, и пират почувствовал, что вода теперь доходит ему до пупка. «Если так и дальше пойдет, то я, считай, покойник», — подытожил Ваас, беспокоясь о том, что если его занесет слишком глубоко в воду, то он не будет иметь никакой возможности выбраться на поверхность, так как телом своим, как оказалось в данной ситуации, он абсолютно не владеет. Тем временем «нечто», помимо воли прижимаемое им к сердцу, беспокойно задергалось в его руках, издавая при этом странные приглушенные звуки, чем-то похожие на детский плач. Внезапная догадка посетила сознание пирата и он на несколько мгновений перестал даже думать, будучи насквозь пораженным ею. Подчиняясь кому-то другому, его взгляд устремился на восток — солнце почти вышло из чертога горизонта — стало светлее и как-то тревожней. «Я должен сделать это!» — вновь не своими мыслями подумал Ваас и этот чужой монолог, слышащийся в его голове, одновременно испугал и заинтриговал пирата. — «Я должен…». «Хэй, братец, что бы ты не задумал, сделай это побыстрее и съебись из моей головы», — подшутил Монтенегро, но тот, другой, казалось, его не слышал. Опять же, против его воли, тело слегка наклонилось вперед, и теперь Ваас был вынужден смотреть на отражение, что предстало перед его глазами в морской воде. Оттуда на него смотрел молодой пацан с короткими, взъерошенными волосами и смуглым, заплаканным лицом. «Ущербный мудак», — Ваас без колебаний дал свою оценку увиденному, не смотря на то, что узнал в этом парне себя — таким он помнил себя в возрасте четырнадцати лет. «Ущербный мудак», — повторил он вновь, но с большей злобой, чем раньше. Если галлюцинация, каким-то непостижимым образом, перенесла его в собственное воспоминание, то «нечто», что он держал в руках, вероятнее всего… — Сделай это! — женский голос, прозвучавший у него за спиной, заставил пирата на время забыть о своих догадках. Ваас-мальчишка обернулся, и теперешний главарь пиратов мог увидеть его глазами тонкий силуэт сестры. Сколько ей было на тот момент? Шестнадцать? Да, чертовых шестнадцать лет… «Подумать только, как она изменилась», — удивился Ваас и в тот же миг почувствовал какую-то гнетущую тревогу. — «Неужели я тогда это чувствовал? Идиот…». Цитра стояла возле берега, не решаясь ступить в воду, и плакала; она была изнеможенна и ее слегка покачивало. «Она слишком слаба. Она сейчас упадет», — паническая мысль пронеслась в голове Вааса-мальчишки, и он отчаянно, что есть мочи, крикнул сестре: — Вернись на место! — главарь пиратов, быть может, и отметил бы про себя то, как изменился его голос с того времени, но лицезрение собственного воспоминания произвело на него больший эффект, чем он мог хотя бы предположить. — Я не уйду! — ответила Цитра решительно, но затем, сквозь слезы и всхлипы, прошептала почти обреченно. — Я хочу увидеть… Ваас-мальчишка, рыдая, опустил взгляд вниз, и главарь пиратов, злясь на собственное воспоминание, смог увидеть младенца, которого все это время держал на руках. О, эта девочка воистину исчадье ада! Она была уродливой: кожа на ее лице была вся бугристая и красная, словно бы след от ожога, нос кривой и впалый, глаза выпучены и одно ухо было вдвое меньше другого. Вдобавок, у нее был очень большой и круглый живот с бугристой красной кожей, под которой проступала сетка фиолетовых вен. Девочка оказалась больной и обреченной с рождения. Ваас ненавидел ее. Этого ребенка Цитра рожала всю ночь. Монтенегро, будучи тогда совсем еще мальчишкой, не отходил от нее ни на шаг. Его сестра так кричала, что, порой, ему казалось, что он вот-вот потеряет ее. Боже, как же сильно она тогда кричала! Вся помощь, которою Ваас мог оказать ей в тот момент, заключалась лишь в доставке пресной воды и в туманных заверениях о том, что у нее все получится. Тогда еще юный пират находил эту помощь ничтожной, но он был растерян, неопытен и просто не знал, как еще можно облегчить страдания сестры. Наконец, с первыми лучами солнца, девочка появилась на свет. Ваас принял ее на руки, посмотрел на нее и в ту же секунду возненавидел. Чудовище! Чудовище! У нее был непропорционально большой, круглый живот и было просто удивительно, как это дитя, пробираясь наружу, не разорвало его сестру пополам. Чудовище! Чудовище! — Не медли же! — прокричала Цитра с берега, и в ее голосе звучала сталь. Даже спустя столько лет, главарь пиратов не мог не удивиться ее воле. «Все было зря!» — вот были ее первые слова, когда она увидела новорожденную дочь. — «Все было зря!». Она так кричала и плакала, что Ваас тогда подумал, будто она сходит с ума. Несмотря на внешнее спокойствие, в душе его кипела паника, и он не мог не согласиться с сестрой: «Все было зря». Они покинули родную деревню еще до того, как живот Цитры начал расти. Люди в их родной деревне жили по принципу высоко религиозной общины, с устойчивыми моральными принципами, среди которых — инцест — считался едва ли не главным грехом. Если бы их разоблачили, то Цитру, вероятнее всего, убили бы, а Вааса изгнали из общины без всякого права на возвращение. Первые две недели они жили в гроте, но от сырости пещеры и от постоянной темноты Цитра заболела: она ужасно кашляла, задыхалась и жаловалась то на жару, то на озноб. Ваас обошел пол-острова, прежде чем найти другое место — одинокое, двухэтажное здание, неплохо сохранившееся со времен войны. Там они прожили около трех месяцев: Цитра выздоровела и, привязавшись душой к этому месту, относилась к нему как к дому, а Ваас, которому весьма тяжело давалось познание навыков охоты, почти целыми днями пропадал в джунглях в поисках добычи. Однако, с появлением на территории двух враждебно настроенных тигров, которые часто крутились возле дома, когда Вааса не было поблизости, брат и сестра вынуждены были перекочевать вновь. Очередным и последним их пристанищем стала бамбуковая хижина, которую Ваас соорудил в течении полуторынедель. Там же на свет и появилось это маленькое чудовище. Решение проблемы у брата и сестры возникло одновременно, но озвучить его первым никто из них не решался. Однако, они понимали друг друга и без слов — уничтожить! Этого ребенка — их позор, их страх, их грех — нужно убить. Тогда они смогут вернуться в деревню. Они будут прилюдно сторониться друг друга и никто ничего не заподозрит, но, а пока — нужно убить, уничтожить! Ваас посмотрел на ребенка, который мирно лежал у него на руках и подумал, что эта странная галлюцинация, несмотря на всю свою парадоксальную реалистичность, искажает произошедшее когда-то событие. В личных воспоминаниях пирата его дочь неистово кричала, предчувствуя последний миг. Она пыталась дергаться у него на руках, плакала, издавала дичайшие вопли, сводящие с ума Цитру и доводящие до отчаянья его самого. «Я должен сделать это!» — мысль-воспоминание, снова дала о себе знать. Если бы во власти главаря пиратов была возможность избавиться от этой навязчивой галлюцинации, которая уже успела ему порядком надоесть, он бы, не раздумывая, кинул ребенка в воду, но, к сожалению, собственное тело до сих пор не подчинялось ему. В этом спектакле он был только зрителем. Тем временем, Ваас-мальчишка смотрел на собственное уродливое дитя, ненавидел его, но так и не мог решиться на последний, решающий шаг. До этого дня ему никогда не доводилось убивать людей. Он много охотился, убивал животных, но ведь это совсем другое, ведь так? «Нет никакой разницы, болван. Просто покончи с этим», — главарь пиратов, негодуя от испытываемых им чувств, мысленно подгонял собственное воспоминание. — «Убей, убей!» Спустя пару мгновений, сделав глубокий вдох, Ваас-мальчишка погрузил руки в воду — ребенок как-то слабо засопротивлялся и умер довольно быстро, наглотавшись воды. Расцепив кисти рук, он позволил мертвому телу дочери опуститься на дно, отмечая, что весь страх, испытываемый им, куда-то исчез. «Ее нет — она мертва», — подумал он, и эта мысль принесла в сознание мальчика невероятное облегчение. — «Она мертва и это было так просто!». Осознание того, что со смертью ребенка он лишился всяких проблем, а так же того, что люди умирают точно так же, как и животные, и разницы между этим нет, настолько ошарашило будущего главаря пиратов, что он, не сдерживаясь, засмеялся: — «Это было так просто!» — Так просто! — повторил он вслух. Цитра, услышав его слова, упала на колени и заплакала еще громче.***
Когда Ваас очнулся было еще темно. Некоторое время он сидел без движения, боясь, что абсолютная скованность в движениях, которая охватила его во время галлюцинации, перенесется и в реальную жизнь. Осторожно он поднял руку, пошевелил пальцами и, облегченно вздохнув, поднялся с земли и направился к дому, слегка пошатываясь от головокружения. По дороге, его некоторое время мучили воспоминания о недавнем приходе, но он запретил себе думать об этом. Ваас имел весьма полезное умение вовремя отстранятся от ненужных, по его мнению, мыслей и довольно часто пользовался этим. Монтенегро жил в бетонном двухэтажном доме, возле южной границы аванпоста. В импровизированном дворике, огражденным сетчатым забором, стоял вольер с медведем, неподалеку от него — клетки для особо буйный пленных, которые на данный момент были пусты. В самом же доме мебели было мало, зато телеков сколько — не сосчитать! Все они висели на стенке в главной комнате, где Ваас проводил больше всего времени, если не был в отъезде. Пират зашел в дом, прошел по узкому коридору, ведущему к нескольким комнатам, и остановился на пороге одной из них. В комнате, за крепким деревянным столом, сидела обнаженная девушка, не самая красивая из тех, что ему доводилось видеть: ее бледное лицо всегда казалось ему полноватым, а губы, напротив — тонкими, нос был с легкой горбинкой, а правую бровь рассекал неглубокий шрам, полученный когда-то в детстве. Девушка не обратила на его появление никакого внимания и продолжила поедать дольку манго, сок которого стекал ей по подбородку. — Хэй, Кошерная, я вернулся! — воскликнул Ваас и на его лице появился намек на улыбку. Девушка убрала свои черные длинные волосы за спину, с такой надменной медлительностью, как это делают все местные шлюхи и, не говоря ни слова, медленно поднялась из-за стола. Ваас не видел ее чуть больше шести часов, однако, ввиду недавней галлюцинации, ему показалось, что живот ее заметно подрос, и пирату стало не по себе.