Место под солнцем

Пиратская команда достигла пляжа еще на рассвете. В едва рассеявшихся сумерках расставили двух снайперов — минут десять ходили и проверяли: видно или нет; заставляли снимать и надевать крышку с прицела, светили фонариками, удостоверяясь, что стекла не будут отсвечивать на солнце; еще раз обговорили тактику обороны и возможные пути отступления на случай, если что-то пойдет не так; один внедорожник припарковали рядом с пляжем, а три других заныкали в джунглях — хуй отыщешь! Чего уж и говорить о людях Хойта. Сели прямо на песок и принялись ждать. Ждали долго. Солнце поднялось над горизонтом. Припекало. Ваас держался в стороне: притащил из багажника раскладной стул, бутылку колы и солнцезащитные очки — устроился в тени пальм подальше от всех остальных. Смотрел на горизонт, не выпуская рацию из рук; большой палец — на кнопке передачи. Нервничал. Хойта все нет. Понял, что ничего не нюхал почти семь часов. Жесткий отходняк спустя несколько недель амфетаминового марафона. Цена — минус семь килограмм мышечной массы, непрекращающийся сушняк, озноб и пот в три ручья. Еще и в сон подрубало вдобавок. Херово настолько, что жить не в радость! Не мог сосредоточиться. Все мысли постепенно затмила одна — о самобичевании, мол, на что ты, мудила, жизнь свою растрачиваешь? Перед глазами образы конченных нарков — ветеранов, за плечами которых не одна миля белых марафонных дорог: серые лица с торчащими скулами, гнилыми зубами и тупым взглядом, как у животного. Сопоставил их с собой. Занервничал еще сильнее. Не хотел, чтобы Хойт видел, что он плотно подсел на скорость, но, как ни крути, — проблема на лицо. Несколько минут размышлений: взвесил все «за» и «против»; руки ощутимо дрожали. Нет, так не пойдет! Решил, что пора бы прийти в форму, а силу воли можно испытать и в другой раз. Достал пакетик из кармана, скрутил трубку из полсотника и два раза нюхнул, пройдясь по каждой ноздре. В носу защекотало, едва сдержался от того, чтобы не зачихать. Застыл на минуту, прислушиваясь. Аллилуйя! Вот он! Мир преисполненный динамичной красоты: звуки — четче, картинка — ярче, а запахи глубокие и пряные, вызывающие вереницу быстротечных ассоциаций и мыслей. Добро пожаловать! Мир уже мало походил на ту выгребную яму, какой казался еще несколько минут назад, только вот внутреннее ощущение чего-то неправильного лишь усилилось многократно. Ваас убрал пакет в карман, думая о том, что неплохо бы сделать перерыв в скоростном марафоне. Решил: как только проблемы с Большим папочкой разрешатся, будет «чистым» минимум месяца три. Улыбнулся, хотя четко понимал, что все это пустая шелуха — мысли, да и только. Теплый ветер гонял по небу облака. Океан был неспокойным. Бирюзовые волны облизывали песчаную полосу пляжа; несколько чаек ошивались неподалеку, ходили взад-вперед, не оставляя следов на песке — горланя, взмывали вверх, когда накатывала очередная волна, и спустя секунды полета приземлялись на выравненный водой песчаный берег; крутили головами и беззвучно открывали рты, словно бы удивляясь исчезновению вереницы следов, оставленных несколько мгновений назад. Одна чайка, самая лощенная и толстая, нашла краба, мерно семенящего вдоль берега к своей норе, схватила его клювом и проглотила в один присест; другим не досталось ничего. Пираты сидели на песке, щурились от солнца и травили друг другу байки про боевые похождения и потаскух из борделя, обсуждали криминальные аферы, проворачиваемые на Большой земле. Всего их было шестеро — здоровые, коренастые, с суровыми лицами, раскрасневшимися от беспощадного солнца; в глазах — ноль эмоций, родную мать голыми руками придушат, если получат приказ. Конченые ублюдки. Лучшие из худших. Селенцио Хиппо, грек по национальности, урод, каких еще поискать: загорелая рожа вся в рытвинах, черные глаза навыкате, нижняя челюсть заметно выпирает, а вместо выбитых зубов сплошь и рядом золотые фиксы; грыз зубочистку, перегоняя ее из одного уголка рта к другому, и втирал остальным, как мотал ходку в Гран Канарии за убийство. Хвастался, что вовремя забратался с нужными людьми, мутил с ними дела, подставив несколько надзирателей, и под конец отсидки уже имел камеру-одиночку и телек с DVD-проигрывателем. Не жизнь, а малина, в общем! Все слушали, разинув рты, лишь Лукардо Мортимер в неверии покачал головой: «Да ну! Ты гонишь!». Лукардо, в противовес Селенцио, был настоящим красавчиком: ровный нос, высокие скулы, аккуратный подбородок с едва заметной ямочкой посередине — ей богу, вылитый Клинт Иствуд в лучшие годы! С такой-то мордой мог без проблем работать моделью где-нибудь в Барселоне, да только нарушил условия условного срока за хранение наркотиков и по наводке Васко Гейте бежал на пиратский остров, когда нависла угроза реальной отсидки. Селенцио замахал руками: — Иди нахуй, Лукардо! Я тебе не баклан какой-нибудь, языком почем зря трепаться не стану! Завелись. Спорили, кто прав. Без злобы, скорее просто от скуки. — Что ты там мутил такого, что нарыл привилегии на одиночку? Брат мой там в Канарии сидел, говорил, что не так — охранники тут же раком нагибают. И уж точно за их подставу никто телеки раздаривать бы не стал. — Брата твоего, может, и нагибали, а ко мне там подойти боялись. Нужные люди на воле шепнули кому надо, что с Селенцио Хиппо шутки плохи. Вот и весь базар. — Гонишь ты! — Я твою рожу холеную сейчас об камень разобью, и посмотрим, кто из нас будет прав. Лукардо поднял руки в примирительном жесте. Улыбка от уха до уха — сама беззаботность, только вот было видно, что словам Селенцио он так и не поверил. — Ладно, брат, не кипишуй. Я же так, в шутку, сказал. — В шутку, — хмуро отозвался Хиппо, перегрызнув зубочистку пополам. Смачно сплюнув на песок, добавил: — Если бы дружки твои тебя от срока не отмазали, то за такой юморок даже терпилы последние тебе на клык наваляли и глотать заставили, а ты бы еще благодарил. Спасибо, мол, очень вкусно. Лукардо заткнулся. Не знал, что сказать. Полное фиаско. Ваас слушал их в пол-уха. Приметил, что парни неплохо держатся — не застремались предстоящей заварушки. Мысленно поддержал Селенцио: «Держись, мужик. В этом споре правда за тобой». Хиппо попал на остров два месяца назад, сразу же, как отмотал свой срок в Гран Канарии. Пока сидел неплохо подсобил Монтенегро в бизнесе: быстро освоился среди англоязычных заключенных, обзавелся нужными связями и практически беспрепятственно проносил в тюрьму амфетамин, изготовленный в Рук Айлендских лабораториях. Зеки скупали пиратское ширево на ура — деньги текли рекой, капая в нужные карманы. С такими-то заслугами в наркобизнесе для Селенцио путь на остров был заказан заранее, жаль, что другие пираты пока что отказывались его признавать. Монтенегро достал из кармана часы, водонепроницаемый «Ролекс» с золотой цепочкой и сломанной застежкой. Увидел время — без двух минут одиннадцать. Нужно связаться с Васко. Нажал кнопку передачи — характерное шипение рации послужило сигналом о том, что по ту сторону тоже есть связь. Отлично. Спросил: — Амиго, слышишь меня? — Ваас? Ну, наконец-то! Есть хорошие новости? — Хойта нет, если ты об этом. — И что думаешь делать? — Сам, блять, пораскинь мозгами, окей? Ждать дальше — другого не дано. — Блядство! — рявкнул Васко. Его крик отобразился в рации противным шипением. Монтенегро поморщился. — Слушай, я не переживу следующего получаса: сестра все время смотрит на часы — ждет твоего сигнала. Она думает, что весь этот план с эвакуацией целиком моя идея. Винит во всем меня. Ты знаешь, что она угрожала мне пушкой? Богом тебе клянусь, она бы прострелила мне башку, если бы только вспомнила, о существовании предохранителя. Нажала на курок четыре раза. Не будь она настолько тупой, лежал бы я уже, отбросив копыта. Ваас усмехнулся. Вспомнил, как год назад колесил с парнями по острову, отстреливая бродячих собак. Их тогда развелось как грязи. Псы не давали спокойной жизни пиратам: сбивались в стаи, пиздили птицу и скот из периферийных аванпостов и даже загрызли пару-тройку детей, работающих в конопляных полях. В общем, суки, напросились сами. Ваас устроил охотничье сафари. Эй, пипл, бесплатное развлекалово: вход свободный! Месяц тогда выдался спокойным — с живым товаром полный голяк, производство в лаборатории встало из-за отсутствия химикатов (ближайшая поставка эфедрина обломилась с концами до следующей недели), и пираты в основном сидели без дела. Монтенегро взял Майю с собой — оттянулись от души. Кошерная неплохо стреляла: избегая брать маленькую мишень, целилась не в голову, а в корпус — валила псин только так! Он помнит, как под вечер, когда возвращались на аванпост, Майя дурачилась с пушкой: крутила ее в руках, принимая позы нигеров из гангстерских видеоклипов: «Мы сегодня были как Бонни и Клайд». Ваас согласился с ней, хотя и подумал, что эта парочка никогда бы не прославилась, если бы Бонни Паркер большую часть времени отсиживала задницу дома, а Клайд торчал по скоростям. — Забей, она бы тебя не убила. — Даже если и так, она все равно ненавидит меня. — Ты ее продал. — Не было такого! — возразил Гейте. — Это не то! Ты и сам знаешь. У нас был уговор, что она будет в полной безопасности. Я сделал все, что мог для того, чтобы ее жизнь была нормальной. В рамках конкретной ситуации, разумеется. Монтенегро почувствовал неладное, решив, что Васко не просто так распинается перед ним про сестру. Пальцы левой руки отбивали ритм по колену. Понял, что нервничает. Достал «Marlboro» из кармана, выбил сигарету, закурил, чтобы было чем занять свободную руку. Спросил: — Ну, респект, а от меня-то что хочешь? — Не выходи больше на связь. — Что? — Ты все понял. Больше не связывайся со мной. Пусть сестра думает, что на острове теперь небезопасно. Забрать ее хочу, понимаешь? Думал над твоими словами все утро. Да, сперва очковал: не знал, что делать, если и вправду выгорит с ней отчалить. Она же ненавидит меня, да ты и сам знаешь. Вот только для Майи так будет лучше, хоть она и не понимает, упрямится. Силком ее тащить готов, но долг свой перед ней уплачу. Дай нам уехать. Монтенегро едва не присвистнул: ну надо же! Гейте решил погеройничать. Семь раз поутру выходил на связь с пиратским главарем и только на восьмой созрел. Вспомнил о долге перед сестрой. Очень вовремя, мудила! Ваас, быть может, и дал добро — в конце концов, присутствие девчонки на острове нахуй никому не упало, если бы она находилась в статусе живого залога, как и планировалось вначале. Но он прикипел, жил вместе с ней два года, и такой расклад его более чем устраивал. Не хотел ничего менять. — Заботливого брата включил, а? Поздно рыпаться — Кошерная останется здесь. Увезешь ее тогда, когда у патрона[15] нашего хорошенько прикипит. — Зачем ждать, когда припечет? Дай нам уехать сейчас. Наше с тобой деловое партнерство продолжится и без живого залога: контрабанда приносит по сто штук в неделю — думаешь, я откажусь от такого? Нет уж, я не соскочу, будь уверен! Майя уже не нужна. Она гниет здесь — реальный мир три года только по телеку и видела. Ее лучшие подруги все, как одна, — шлюхи. Хочешь, чтобы она приторчала на пару с ними? Знаю, уговор был не такой, но ты действительно видишь здесь будущее для нее? Ваас в четыре затяга добил сигарету, кинул окурок под ноги. Сказал, как отрезал:  — Завали, Гейте. Думаешь, что если увязли в одном дерьме, то можно и на понт меня брать, да? Пошел нахуй, понял? Это мой остров. Мой, блять! И только я здесь решаю, какое будущее ждет твою сестру. Она останется, а если ты заговоришь об этом еще раз, я по твоим яйцам ток пущу. Догоняешь, о чем я? — Да. Я услышал тебя, Ваас. — Тогда до связи, мудила. Жди сигнала через полчаса. Не дожидаясь ответа, Монтенегро вырубил передачу, так и не сумев разобраться в том, кто из них остался в дураках. Странно, вроде бы и понимал, что Гейте зажрался: осмелел от оказанного ему гостеприимства и особого расположения пиратского главаря, ощутил себя своим «в доску» и, как следствие, — облажался, потребовав слишком многого. Облом, чувак! Ваас знал, что, защищая свои интересы, поступил правильно, но только по итогам разговора все равно загнался, чувствуя себя конченным ублюдком. Пытаясь отвлечься, Монтенегро присоединился к команде: уселся рядом с пиратами, молча протянул им бутылку колы — на, мол, пригоститесь. Те выдули все в один присест; рожи полные щенячьей благодарности — приятно, когда босс, какой бы шишкой он не являлся, печется по твою душу. — Все в порядке, патрон? — слюбезничал Селенцио. Чувствуя моральный долг перед Ваасом за то, что тот приютил его сразу после тюрьмы, грек так и прогибался, пытаясь получить его расположение. В команде за ним давно закреплена репутация жополиза, но подстебывать Хиппо в открытую пока что никто не решился — сразу понятно, что он птица высокого полета, если за него поручился сам пиратский главарь. — Лучше не бывает, — съехидничал Ваас. — A beber y a tragar, que el mundo se va a acabar.[16] Бросил тупую шутку, пытаясь заткнуть парней прежде, чем они ударятся в расспросы, а те, рады стараться, — заржали в голос, хоть никто из них и не понял, в чем был прикол. Минут двадцать с лишним провели спокойно. Лукардо Мортимер, зарядившись от шутки своего командира, травил анекдоты на испанском — специально для того, чтобы Селенцио не врубался, где нужно смеяться; мстил за недавний спор. Потом все как-то поутихли, забеспокоились о том, что от Большого папочки до сих пор нет вестей, понизили голос и разговор повели отрывочно, то и дело косясь на горизонт. Ваас скурил «Marlboro» и теперь стрелял сигареты у Хиппо — тот, сама любезность, услужливо протягивал пачку всякий раз, когда перелавливал взгляд босса. Песок под ногами превратился в кладбище окурков, а Монтенегро все не мог выкинуть разговор с Васко из головы. Мысли метались от Хойтовской подставы к чете Гейте и наоборот. Понимал, что для Майи будет лучше валить отсюда, но не хотел лишаться иллюзии семьи, которую создал вместе с ней. С другой же стороны, что-то так и подталкивало поступить благородно. А в действительности хотелось всего и сразу, как в той знаменитой песне «Queen». Дилемма, блять! Борьба с самим собой: в синем углу — эгоцентризм, чемпион с золотым поясом, ведущий пиратского главаря по жизни, в красном — самоотверженность, зеленый боец, неизвестно каким хуем вообще занесенный на ринг. Под весом аргументов добрые помыслы в нокауте спустя полминуты, но спокойнее от этого не стало. Внезапно вспомнил о дочери — так отчетливо увидел ее в своей голове, словно бы образ был отпечатан на глазной сетчатке: уродливое лицо с бугристой кожей, грязно-красной от крови его сестры, тупой взгляд невидящих глаз, уставленный куда-то в пустоту. Ваас шмыгнул носом, как делал всякий раз, когда думал про амфетамин, пытаясь избавиться от мыслей об убитом ребенке. Блядство! Не выходит! Подогретое скоростями воображение разыгралось еще сильнее, едва почувствовав сопротивление со стороны Монтенегро. Все как бы говорило: «Смотри, блять! Любуйся! Это и есть последний довод!» Волей-неволей, подумал про назревающего спиногрыза: как будет расти среди дерьма, которое здесь происходит? когда увидит первого в своей жизни жмура? во сколько лет впервые забьет косяк? в четырнадцать, как его папаша? Заебись жизнь мальцу светит, ничего не скажешь. Монтенегро не выпускал рацию из рук, зная, что через семь минут следует снова выйти на связь с Васко. Но нужно ли? Стащил еще одну сигарету у Хиппо, затянулся, все еще не догоняя, какое решение он должен принять. Во времена марафонов курилось легко и помногу, и Ваас делал крупные затяжки, не чувствуя тяжести в легких. — Os habéis parado a pensar en que, аntes del sexo, cada uno ayuda al otro a desnudarse, después del sexo, cada uno se viste solo?[17] — Лукардо тем временем, устав пялиться на океан, пытался развлечь остальных. Травил тупой испанский анекдот, настолько старый, что было удивительно, что остальные его не знали. Альво Гальварос недоуменно вылупился на него, провел рукой по свой курчавой башке, почесавшись в районе затылка. Спросил: — Que?[18] Остальные тоже тупили. Не понимали, что именно Мортимер хочет услышать от них. — Si! De que hablas?[19] — Я вообще нихуя не разобрал! Говори так, чтобы люди тебя понимали! — рявкнул Селенцио Хиппо, понимавший испанский лишь по отдельным словам, которые мог уловить, а затем, обратившись к Ваасу, добавил: — Патрон, ты-то хоть догоняешь, о чем он толкует? Пиратский главарь покосился на него с неодобрением. Жополизство Хиппо уже начинало бесить. — Конечно же, дебил! — ответил Ваас. Желая опустить грека, остаток свей реплики он договорил по-испански. — Moraleja de la historia, amigos! En la vida nadie te ayuda cuando estаs jodido, si te ayudan es porque te van a joder.[20] То-то все заржали! Селенцио Хиппо один ничего не вдуплял: сидел, открыв рот, словно бы его окатили холодной водой. Монтенегро подумал, что должен был связаться с Васко две минуты назад. Помедлив, отложил рацию в сторону, чувствуя, как стрелка на компасе верных решений наконец-то выбрала нужное направление. Вздохнул полной грудью, уставившись в горизонт. Увидел, как четыре моторные лодки приближались к острову с южной стороны. Грядет время больших перемен, и он чувствовал это.

***

— Эй, пацан, че застыл? Капай давай! Ваас проморгался, словно очнувшись от глубокого сна, крепче сжал черенок лопаты и продолжил начатое. Темнело. Одинокий пустырь накрывал вечерний полумрак, и в свете разведенного костра выделялись четыре силуэта: две тени покрупнее принадлежали пиратам, Горке Камболо и его шестерке Тито, две других, значительно меньших, сутулясь и горбясь, копали братскую могилу, предназначенную для восьми человек, застреленных пару часов назад. Ваас рыл землю как одержимый. Нервничал, с тревогой смотря на заходящее солнце. Прошло пять месяцев с того момента, как Цитра породила маленькое чудовище на свет, но брат и сестра так и не нашли способа вернуться в родную деревню. Будущий главарь пиратов знал, что для этого следует придумать легенду, способную объяснить их неожиданную пропажу и долговременное отсутствие; легенду, достаточно правдоподобную для того, чтобы старейшины деревни смогли в нее поверить. Ваас переживал не за себя, а за сестру. Цитра не была девственницей, и как только это откроется, она станет изгоем в собственном племени. Жаль, что она отказывалась это принимать. Его сестра часто плакала: говорила, что хочет попасть домой, жаловалась на то, что скучает по матери и отцу. Были дни, когда она и вовсе не разговаривала с братом, обвиняя его в том, что он ничего не предпринимает для того, чтобы они смогли вернуться в семью. Но Ваас не бездействовал. Он делал то, что считал действительно важным — обеспечивал им существование, ежедневно работая до полной потери сил в пиратских лагерях. Адский труд! Но будущий главарь пиратов находил в этом странное утешение: чем хуже становились его отношения с Цитрой, чем больше она на него злилась, тем спокойней и радостней он себя ощущал, приходя на аванпост. В те времена пираты казались ему одной большой и сплоченной семьей, частью которой он, четырнадцати летний мальчик, хотел стать на уровне инстинкта. Ваас довольно быстро понял, чем промышляют пираты. Научился не обращать внимания на обращенные к нему мольбы людей, рассаженных по клеткам; мог пить воду и есть у тех на глазах, зная, что пленные изнывают от жажды и голода. Но так и не сумел привыкнуть к тому, что каждую неделю кто-то умирает: от наркотиков ли, от шальной пули, от болезней или от зубов диких зверей — смерть по-прежнему пугала его. Горка Камболо однажды сказал ему, что через смерть других лучше всего познается философия жизни: «Радуйся, что живешь, пацан, и никого не оплакивай. Все когда-нибудь помрем». Будущий главарь пиратов пообещал себе, что наступит день, когда он научится думать и воспринимать все реалии жизни, подобно этому человеку. Ваас копал могилу, думая о том, что задержался на работе больше, чем планировал. Он не возвращался домой несколько суток и в глубине души был просто в ужасе, опасаясь того, что Цитра может выдвинуться на его поиски. Сестра знала, что он работает на белых людей, но Ваас никогда не рассказывал ей о том, что конкретно ему приходится делать. Боясь ее расстроить, он врал, говоря, что ему не угрожает опасность, однако точно знал, что если Цитра попадется на глаза пиратам, то он не сможет ее защитить. Неоднократно становясь свидетелем того, как белые избивают и насилуют пленных женщин, Ваас делал все для того, чтобы сделать их встречу с сестрой невозможной. Он говорил, что живет в джунглях один, будучи непринятым собственным племенем. Под конец работы всегда исчезал бесследно: выжидал момент, когда пираты на него не смотрели, и пускался с места — бежал в джунгли напролом, петлял и возвращался к дому окружными путями, опасаясь возможной слежки. Пираты прозвали его «неуловимым пацаном» за способность исчезать в самый неожиданный момент. По ночам, засыпая в обнимку с сестрой, он часто вскакивал во сне от любого шороха, думая о том, что его убежище наконец-то нашли. К трем часам ночи Ваас и его напарник Фернандо вырыли яму, достаточно глубокую для того, чтобы вместить туда восьмерых человек. Молодой пират всадил лопату в землю и устало вытер испарину со лба. — Все, — сказал он, оповещая Горку и Тито о том, что работа окончена. — Че «все»? — переспросил Горка. Неторопливой, шатающейся походкой он подошел к прицепу машины, сорвал с него синюю клеенку, демонстрируя восемь изуродованных тел. — Давайте грузите жмуров! Ваас вылез из ямы, присел на одно колено и вытянул руку для того, чтобы помочь выбраться Фернандо, но его напарник выразил полное нежелание делать то, что ему приказали. — Нет, я больше и пальцем не пошевелю! Горка, давай сюда, что обещал! Фернандо было всего девятнадцать, а он уже носил на себе клеймо того, кого пираты обычно называли «игловыми». На взгляд Вааса он был слишком худым и бледным, и все в его виде выдавало наркомана со стажем. Пример типичного неудачника — мать шлюха в третьем поколении, отца никогда не знал. — Фернандо, да ты совсем плох! Бери вот пример с неуловимого пацана: он не ширятся, работает — глядишь, далеко пойдет. А ты так и подохнешь в канаве. О мамаше-то хоть своей подумай: каково ей, шалаве, будет тебя оплакивать? — Горка Камболо на все беды парня лишь покачал головой. Добавил спустя полминуты: — Ладно, Тито, тащи сюда дерьмо. Дай игловому отвести душу. Ширяться Фернандо пошел подальше от остальных. Вернувшись, не сказал никому ни слова — подошел к прицепу и начал стаскивать тела; движения у него какие-то вялые, сонные, а глаза — блестящие и влажные, только вот взгляд совсем неживой, словно бы у мертвеца. Ваас, опомнившись, принялся за помощь — скидывал трупы в яму, прикапывал их землей. Управились за четверть часа. — Наконец-то, блять! — облегченно выдохнул Тито, кидая лопаты в пустой автомобильный прицеп. Он и Горка накатили бутылку рома, пока ждали завершения работы, и сейчас пиратская их натура жаждала развлечений. — Поехали быстрее — шлюхи Бэдтауна уже заждались. — Эй, пацан, поехали с нами, — доверительно сказал Горка, обращаясь к будущему главарю пиратов. — Ты хорошо поработал. В награду присунешь Личе за мой счет. — Нет, не хочу. — Как не хочешь? Почему? — Мне нужно домой. — Сколько тебе лет, пацан? Ваас соврал, желая казаться авторитетней и старше в глазах бывалых бандитов: — Пятнадцать. — Пятнадцать? И тебе не горит кому-то присунуть? — влез со своим вопросом Тито. — Ты либо гонишь, либо с бабой какой-нибудь живешь. Красивая она, должно быть, если ты так спешишь домой. Ну что, прав я, да? — Нет, я живу один, — ответил Ваас. Он знал, что Тито не дурак, а еще знал то, что он извращенец, насилующий маленьких детей. Угроза разоблачения нависла над будущим главарем пиратов, и больше всего на свете он хотел, чтобы все они уехали, оставив его одного. — Ладно, не докапывайся до него. Если не хочет с нами, то пусть остается, — смилостивился Горка. Пират открыл багажник, достал сумку из мешковины, набитую до отвала едой. — Давай, пацан: бери, что заработал. И разойдемся на этом — шлюхи, и вправду, ждать не станут. Ваас взял сумку из рук Камболо и отступил на несколько шагов, наблюдая за тем, как все трое садятся в машину. Тито уселся последним: опустив стекло, высунул бородатую морду в окно. Сказал, хмельно улыбаясь: — А ведь я все равно узнаю, кого ты там прячешь. Тачка тронулась с места, а Ваас так и застыл на месте. Стоял столбом до тех пор, пока свет от фар вдали не стал едва различимым, чувствуя, что самолично загнал себя в ловушку. Костер почти догорел и в ночной темноте будущему главарю пиратов повсюду мерещился силуэт Тито, говорящего прощальные слова. Боязнь за сестру грозила обернуться паранойей. Ваас обеими руками обхватил сумку с едой и подорвался с места. Бегом, через джунгли, обходными путями, как он делал тысячу раз. Запутать следы. Убежать от незримой погони. Беги, неуловимый пацан! А не то никуда не успеешь!