***
Три года назад…
Васко поднимает ствол и спускает курок. Все как в замедленной съемке. Перед глазами трагедия в четырех актах. Акт первый. Итальянка замертво падает на палубный пол и застывает в неестественной для живого человека позе: полубоком, с согнутыми в коленях ногами, с запрокинутой вверх головой и пустым взглядом вмиг остекленевших глаз. Столь стремительное перевоплощение из живого в мертвое настолько поражает Майю, что на несколько секунд она забывает о страхе. Все еще не понимая происходящее, она отчетливо слышит плач итальянки в своей голове, не понимая, почему из зияющей раны, расположенной в центре лба, не проступает кровь. Акт второй. Васко в невереньи смотрит на собственное творение. «Боже правый, это безумие!» — шепчет он, и неконтролируемое дрожание пальцев не позволяет ему удержать пистолет в руках. «Пэм, что я наделал?» — он уже кричит; падет на колени рядом с мертвым телом и, плача, утыкается носом ему в грудь. — «Пэм, прости меня! Это не моя вина! Я не хотел! Мне так жаль, Пэм!». Несмотря на всю чудовищность ситуации, произошедшей только по его вине, Майе, наверное, впервые в жизни становится жалко брата. Спустя несколько мгновений Васко поднимает голову и встречается с ней взглядом — его зрачки широкие как блюдца. Акт третий. Васко накачан наркотиками, и это открытие почему-то пугает ее намного больше событий, развернувшихся минуту назад. В испуге она переводит взгляд на итальянку: из пулевого отверстия на ее лбу тонкой струйкой выступает кровь, но Майя уже не заостряет на этом внимания. Она видит, как мягкий белый свет с ног до головы окутывает тело убитой. Это не более чем галлюцинация или последствие самовнушения, но она воспринимает все настолько реалистично и ясно, что не понимает, как другие могут этого не замечать. Не моргая, Майя смотрит на исходящий свет, обещая себе, что никогда не забудет о том, что видела. Акт четвертый. Монтенегро подходит к Васко, присаживается на корточки рядом с ним и доверительно кладет руку ему на плечо: «Ну, считай, часть долга уплачена. Здорово, да? Наверное, приятно почувствовать себя наконец-то свободным? На твоем месте я бы испытывал облегчение, — Васко ничего не отвечает; он выглядит подавленным и погруженным в собственное горе. Монтенегро смеется, выпрямляясь в полный рост. — Вставай, cerdito, кровь смыла твои грехи. Это ли не повод для радости? М-м? Давай уже, поднимайся. Выбор сделан, и нам больше не обязательно быть врагами, — он помогает Васко подняться с колен и по-приятельски обнимает его, ни на секунду не прекращая глумиться. — Знаешь что? По мне, мы должны это отпраздновать. Нет, серьезно, приглашаю тебя и твою сестрицу на мой остров. Там весело. Уж я-то тебе гарантирую, что мы отлично проведем время. Что ты говоришь? — спрашивает он, хотя Васко не произносит ни слова. — Бухло? Девочки? Конечно, брат, сегодня для тебя все включено». В тот момент у Майи возникает ощущение чего-то неправильного. Она видит, что брат шокирован происходящим не меньше нее, но он не испытывает страха, встречаясь взглядом с главарем пиратов. Она не успевает понять, что здесь не так. — Это никогда не сделает нас друзьями, но я, ей богу, хочу напиться. Хочу помянуть Пэм и похоронить ее здесь, как знак того, что вы, ублюдки, перешагиваете через тела невинных людей. Предав ее земле, хочу, чтобы вам не было больше покоя. Мрази конченные, только что вы лишили меня всего… — Хорошая речь. Действительно трогает, но ты поверил, да? — Ваас ухмыляется и отталкивает его от себя. Пираты начинают ржать в голос, а их командир, пользуясь случаем, опускает Васко еще сильнее. — Он действительно повелся! Ну не долбаеб ли? Вечеринки не будет, ты понял? Когда мы уйдем отсюда, я хочу, чтобы ты взял свою дохлую блядь и свалил домой. До того момента, когда Хойт свяжется с тобой, у тебя будет время подумать о том, кто из нас еще больший ублюдок. Врубаешься, о чем я? — Да. — Perfecto, * — отвечает Ваас. Он еще раз хлопает Васко по плечу и, собираясь уйти к команде, как бы между прочим говорит напоследок: — Кстати, мы еще недолго будем топтаться по твоему корыту. Пять минут терпения, окей? Заберем кое-какие вещички — и свалим. Майя помнит, как у нее похолодело в сердце, когда пиратский главарь при последних словах посмотрел на нее.***
В течение первых четырех месяцев жизни на острове Майя два раза сбегала из-под надзора пиратов. Первая попытка побега оказалась провальной — ее поймали спустя пару часов; две проститутки, решившиеся уйти вместе с ней, были жестоко убиты. Ваас сказал, что это целиком и полностью ее вина: «Если прыгаешь в огонь, то не зови за собой других — они погорят вместо тебя. Догоняешь, о чем я? Этих шлюх убила ты. Считай, что пустила по пуле в лоб каждой из них еще в тот момент, когда предложила меня наебать». Решив сбежать во второй раз, Майя не рискнула брать с собой новых подельниц. Возможно действие в одиночку и позволило ей продержаться на воле чуть меньше недели. У нее не было четкого плана действий. Основная цель — побег, и Майя надеялась, что, оказавшись за пределами аванпоста, нужные решения посетят ее сами собой. На второй день бесцельных скитаний по джунглям она наткнулась на старую полуразвалившуюся бамбуковую хижину, сооруженную не то ребенком, не то человеком ничего не смыслящим в строительстве. В доме явно никто не жил уже несколько лет: пол прогнил и прогибался под тяжестью любого веса, от крыши осталось одно название; скрученная в углу медвежья шкура покрылась плешью и источала запах сырости, мочи и слабого гниения, выполняя функцию убежища для десятков видов тропических жуков и личинок. Майю одолела брезгливость, и ей становилось плохо при одной только мысли о том, чтобы остаться здесь на ночлег. По злой иронии эта хижина стала для нее приютом на следующие пятьдесят три часа. Проливной дождь, взявшийся, казалось бы, из ниоткуда, не прекращался несколько дней, и Майя, скорчившись на прогнившем полу, с головой накрывалась плешивой медвежьей шкурой, все равно промокая до нитки. Когда ливень стих, ее сильно лихорадило: тело ломило до судорог, она постоянно кашляла и мучилась от сильнейшего жара. Решение вернуться на аванпост было принято к вечеру следующего дня, когда кашель, мучащий Майю, не позволял ей даже дышать. Она буквально подползла к воротам Муравейника, испытывая небывалую радость от того, что дозорные с вышки ее не пристрелили. Спустя год жизнь на острове для нее в большинстве своем состояла из повседневной рутины. Это напоминало замкнутый круг. Когда рядом был Ваас, ей рвало башню: время текло со скоростью пули, чувство безопасности, вызванное его присутствием, опьяняло и неопределенность будущего на время казалась не такой уж большой проблемой. В такие моменты ей думалось, что она и Ваас были намного выше тех жалких законопослушных обывателей, которые в силу тех или иных обстоятельств попадали на остров. Пиратская жизнь казалась истинно верной, и она жила настоящим моментом, не желая заглядывать ни на минуту вперед. В период сомнений, когда ей представлялось, что жизнь идет под откос, она зависала в местном борделе. Впечетляясь рассказами шлюх о ежедневных проблемах, с которыми им приходится сталкиваться — о грязи и болезнях, которыми каждая из них успела переболеть, о пиратских ублюдках, измывающихся над ними из-за обычной скуки, — Майя чувствовала себя отлично, понимая, что с ней-то как раз в порядке. Вообще, самоутверждение за счет бед и горестей других было обычной практикой среди женщин, с которыми она общалась. Шлюхи, хоть и держались сообща, никогда не упускали возможности полить друг друга грязью: наперебой, почти до драк они постоянно спорили о том, кто из них больше опустился, чтобы хоть на минуту забыться и поверить, что их жизнь, в отличие от остальных, не слилась в полное дерьмо и все еще под контролем. Жизнь на острове казалась терпимой. Все менялось, когда Монтенегро уезжал. Раз в несколько месяцев, когда с очередной поставкой живого товара было тихо, он в компании покойного Долеа-Пи оставлял Муравейник на неделю или две, объезжая периферийные аванпосты. Это было полезной практикой, позволяющей ему быть в курсе того, что происходит на острове. И хотя у Вааса не было нужды лично проводить подобные рейды, он делал это, чтобы избавиться от скуки, покидая центральный аванпост скорее по возможности, нежели по реальной необходимости. Для Майи же это были недели кошмаров наяву. Ей едва удавалось сомкнуть глаза по ночам, и она засыпала только с приходом рассвета, держа заряженный пистолет под подушкой. Остров начинал пугать ее, как и в первые несколько месяцев, когда она впервые оказалась на нем, и каждый пират, даже самый лояльно настроенный, казался диким и голодным зверем, готовым содрать с нее шкуру живьем. В такие моменты Майя запиралась дома, не рискуя выходить на улицу без крайней нужды. Опасность мерещилась повсюду. Она всегда интересовалась историей Рук Айленда и знала из разговоров других, что Монтенегро получил в свое распоряжение северный остров, когда ему было только двадцать три. Говорят, это были времена полные опасностей и смуты. В те дни северный Рук был совсем другим: пираты, не имея единого главаря, разделились на альянсы, установив между собой четкие территориальные границы. На южном острове их называли «plantadores»[21], поскольку основным источником доходов для них была доля от выращивания и продажи канабиса. Между группировками шла непрерывная война за территорию, и вдобавок ко всему они подвергались постоянным нападениям со стороны племени Ракъят, которые пытались прогнать чужаков со своих законных земель. Пиратские главари сменялись один за другим. Будучи не в силах удерживать власть, они погибали от рук своих же подчиненных или от пули наемников Хойта Волкера, когда тот по каким-либо причинам считал их неугодными. Когда до южного острова дошли слухи о том, что у пиратов появился новый предводитель, никто не поверил, что он продержится больше месяца. Васко Гейте даже поставил триста баксов на то, что «мальчишку» убьют в течение первой недели. Но Ваас, вопреки всем прогнозам, не только выжил, но и, казалось бы, совершил невозможное, объединив большую часть враждующих пиратских альянсов. При его правлении Муравейник превратился в центральный аванпост, а жизнь на острове стала значительно безопаснее (для людей, вверенных ему в подчинение, разумеется). Сплочение пиратов в одну группировку сулило небывалую доселе силу, которой Ракъят уже не могли противостоять. Ваас вел жесткую политику против своих соплеменников: вытесняя их с законных территорий, он выжигал целые деревни за малейшую провинность со стороны мирного населения острова. Это не подавило конфликт на корню — туземцы, проигрывая в количестве, организовывали группы подпольного сопротивления, но они уже не представляли реальной угрозы для людей Монтенегро. Северный остров был под контролем пиратов. Именно благодаря Ваасу производство амфетамина приняло промышленный масштаб: заброшенный военный бункер со временем был переделан в химическую лабораторию; среди рекрутов особое предпочтение отдавалось тем, кто при жизни на Большой земле имел дело с изготовлением и продажей наркотиков. Ваас не брезговал бывшими заключенными. Принимал отсидевших нарколыг с распростертыми объятыми, смекая, что зэки знают лазейки, по которым товар может просочиться за решетку. Изначально он делал ставки на тюрьмы, поскольку понимал, что цены на любой товар, контрабандой попадавшего на зону, увеличиваются втрое. Неплохая арифметика, но проблема в том, что не было такого смельчака, способного беспалевно протащить в своей жопе больше двадцати грамм порошка. Партии амфетамина застаивались. Ваасу просто не хватало связей. До него еще никто не делал ставок на изготовление наркотиков. Задача пиратов — держать под контролем северный остров. Они имели свою долю от продажи канабиса за счет того, что засевали, обрабатывали и охраняли поля, но лично никогда не занимались его сбытом. Что касается ширева пожестче, то для этих целей у Хойта уже имелись организованные лаборатории в Азии и Южной Америке. Он не рисковал переносить производство на остров, где на протяжении многих лет шла непрерывная война между пиратским населением и воинами Ракъят. Работая над первой партией амфетамина, Ваас действовал на свой страх и риск. В прочем, вскоре ему это окупилось сполна. Хойт Волкер, оценив перспективу затеи, предоставил главарю пиратов каналы сбыта и имена оптовиков эфедрина, согласных за свою долю закрыть глаза на закон. Пиратское ширево предназначалось для поставки в Европу, поскольку в Америке и Азии сбыт был налажен, а Хойту непременно хотелось захватить новые территории рынка. Чтобы задавить конкурентов, на начальном этапе продаж было решено снизить цену почти вдвое — и это было подобно волне! Сперва товар накрыл курортную полосу Коста-Бравы и Бланеса, затем попал в руки крупных перекупщиков и через них оказался в тюрьмах и на улицах спальных районов, в ночных клубах и казино, с каждым месяцем захватывая новую улицу, район или город. Успех был настолько велик, что со временем пиратский остров стал почти независимым от влияния Хойта, по крайней мере, в финансовом плане. Ваас считал это целиком и полностью своей заслугой и при любой возможности старался напомнить всем, что отныне северный Рук — его собственность. И все же, при всех очевидных достижениях, были пираты, которые не принимали его. Об этом никогда не говорилось напрямую, но угроза возможного бунта всегда существовала, хоть и не с такой долей вероятности, как себе представляла Майя. Из-за своей мнительности и привычки зацикливаться на одной проблеме она не видела реальной опасности, не понимая, что при таком образе жизни Ваас скорее умрет от наркотиков, нежели от рук своих подчиненных. В эти несколько дней одиночества, когда Ваас отсутствовал, Майя часто ловила себя на мысли, что ждет появления брата. Страх душил ее изнутри, и если бы Васко в один из таких моментов прибыл на остров, то она бы упала ему в ноги, умоляя забрать с собой. Но дни шли — пиратский главарь рано или поздно возвращался, и все вновь становилось на свои места. Страх сменялся чувством защищенности, и круг замыкался опять. Но Майе не хотелось оставаться на Рук Айленде до седых волос. Имея за плечами две неудачные попытки побега, она искала спасение в брате, но он бездействовал в течение трех лет, заставляя ее убегать в мир иллюзий. Она мечтала о жизни на Большой земле, где у нее будет все: квартира в высотке на центральной улице Нью-Йорка, брендовые шмотки, возможность выйти в свет, влиятельные шишки в ее окружении, которые сами желают набиться в друзья, и главное — никаких пиратов. Ну… за исключением одного. Иногда она так далеко заходила в собственных фантазиях, что надеялась, будто Ваас когда-нибудь сможет уйти от дел, предпочтя пиратской команде мирную жизнь вместе с ней. Конечно же, все это дерьмо собачье, но Майя не позволяла себе об этом думать. Наверное, чтобы не сойти с ума. Ей было хорошо в том иллюзионном неопределенном во временных рамках будущем, в котором у нее было все и которое обязательно наступит когда-нибудь. Но Ваас сказал, что она, возможно, покинет остров уже сегодня, и ее мечты и реальность впервые столкнулись друг об друга. Это страшно! В воображении Майя ни от кого не зависела, реальность же диктовала другие условия: если она уедет вместе с братом, то ее безопасность и финансовое благополучие будет зависеть уже от него. Другой семьи у нее больше не было. Ваас сказал ей однажды, что на большой земле Майя Гейте уже третий год признана официально мертвой. На центральном кладбище Коста-Бравы, в красивом мраморном склепе, под ее именем покоится какая-то несовершеннолетняя бездомная, погибшая при пожаре в одной из ночлежек. По документам Майю похитил некто Хью Раян, который, если верить полицейскому досье, был так же причастен к смертям еще четырех несовершеннолетних девочек, а, если верить тому, что о нем говорили на Рук Айленде, то несчастный просто задолжал денег пиратскому главарю, за что и вынужден был расплачивается тюремным сроком по ложному обвинению. Так или иначе, Майи Гейте больше не существовало, и дома ее никто не ждал. Очередной удар в дверь. Осада спальни продлилась недолго. Выбив дверной замок, Хьюго завалился в комнату. Он словно бы и не изменился по прошествии трех лет: все те же темные волосы, зализанные назад, маскировали проплешину на затылке, взгляд черных глаз по-прежнему холоден и безучастен, только седины в густой щетине немного прибавилось. В остальном все без изменений. Даже джинсы и голубая спортивная ветровка с тремя белыми полосами вдоль рукавов выглядели точь-в-точь как в день похищения, разве что казались более изношенными. Не менял он их что ли? Васко зашел следом за ним. — Вставай, — сказал он. — Нам нужно идти. — Нет. — Вставай, или я лично протащу тебя за волосы через весь аванпост. — Нет, — Майя видела прямую связь между приездом брата и неожиданным решением Вааса вернуть ее на Большую землю. И хотя она понимала, что скорый отъезд может сохранить ей жизнь (если конфликт с Хойтом выльется в войну между южным и сереным островами, то находиться здесь будет попросту небезопасно), долгожданное спасение не вызывало ничего, кроме злости и страха. Майя упивалась своей безнаказанностью, общаясь с Васко, зная, что он не тронет ее, чтобы он там не говорил. В тот момент, когда жизнь в очередной раз шла под откос, она чувствовала необходимость излить на ком-то всю накопившуюся агрессию. Отрывалась на брате как могла. Подумать только, она едва не пристрелила его в пылу ссоры, разгоревшейся час назад. — Я еще не собрала вещи. — Значит, поедешь без них, — сказал Васко и в противовес своим словам принялся собирать разбросанную по полу одежду, наспех упаковывая ее в чемодан. — Хьюго, проведи ее к машине. Я догоню вас. — Нет! — закричала она, в слепой и бессильной ярости накинувшись на брата. — Чтоб ты сдох, кусок дерьма! Я ненавижу тебя! Ты слышишь? Нет! Васко вяло отбивался от нападок сестры, боясь причинить ей вред. Наверное, было бы лучше, если бы он ударил ее в ответ — наотмашь, заставив повалиться на пол, чтобы Майя наконец-то поняла, что он сила, с которой следует считаться. Но Васко опять повел себя, как настоящий трус. — Хьюго! Бога ради, помоги мне ее успокоить! Не говоря ни слова, телохранитель брата поднял Майю на руки, так, словно бы она ничего не весила, и, закинув через плечо, вышел из комнаты. Игнорируя сопротивление и вопли, Хьюго вышел из дома и протащил ее через весь аванпост. Унизительное зрелище. Больше всего поражало равнодушие, с которым жители Муравейника смотрели им вслед. Майя была женщиной их командира, но пираты провожали ее так, словно бы она была одной из тех грязных потаскух, недостойных даже сочувственного взгляда: «Предатели! Дерьма куски!» — Хьюго, воруешь нашу принцессу? — со смехом крикнул Черный Иисус. Он сидел в пластиковом кресле, расположенном в тени одного из ангаров, и чистил яблоко перочинным ножом; на коленях шипела рация, на соседнем кресле — заряженный автомат. — Приказ такой. — Да, я в курсе. Ваас связался со мной. Сказал, что все на мази. Вас пропустят через ворота. — Сам-то он как? Хойт уже прибыл? — Да, теперь едут сюда. Сам уже не знаю, какой хуйни следует ожидать. Готовились к войне, а теперь получим хер знает что. Наверное, правильно, что вы удочки сматываете. Вовремя, — Хесус закинул дольку яблока в рот и помахал Майе рукой. — Бывай, Кошерная. Надеюсь, еще свидимся. — Да пошел ты, предатель! Хьюго поставил ее на ноги только перед центральными воротами, где их ждала машина. Открыв автомобильную дверцу, он, издеваясь, в джентельменском жесте протянул руку, приглашая Майю сесть в салон. — Залезешь сама или мне затащить? Она молча села на пассажирское сидение. Уткнула безучастный взгляд в окно. Завыла белугой, никого уже не стыдясь. Воистину тяжела голова, с которой спала корона!***
Солнце стояло в зените. Духота такая, что не продохнуть. Разогнавшись до пятидесяти миль в час, машина везла четырех путников по ухабистой серпанитиновидной дороге. Майя тихо подвывала на заднем сидении — психовала от того, что не может успокоить слезы. Васко — мрачнее тучи, выжатый словно лимон; сидел рядом с ней, без охоты слушая байки своих телохранителей. — А я ему говорю: слышь, мужик, я не трахал твою жену. Вообще ни разу в глаза эту суку не видел. Прячь, говорю, пистолет и давай перетрем, — Кастедо, сидевший за рулем, с улыбкой Чеширского кота втирал Хьюго историю о том, как был пойман в койке с чужой бабой. Классика жанра. Почти анекдот, если бы не закончилось так печально. — А этот сыч все равно мне дулом прямо в лоб тыкает. Рыдает, как девка. Хороший ты, говорит, Кастедо, мужик. Живешь по понятиям. А она, сука, на тебя запала: в разговорах упоминает, зависает в «Ржавом якоре», да так, что хуй оттащишь ее — все тебя ищет. А я ему спокойно так, с расстановочкой: успокойся, Дэнни, я на чужих баб не зарюсь, чай, ведь не мудак последний — что-то святое все же имеется. — Ага, имеется, — засмеялся Хьюго. — Ты эту суку месяц на болт наматывал, пока тебя не спалили. Не сбавляя скорости, Кастедо достал сигарету. Подкуривая, едва не подпалил длинную белую паклю волос. — До конца дослушай. Ведь главное — как именно спалился. Все же по мази шло. Мудак-то этот пистолет убрал; у самого глаза стеклянные, смотрит доверчиво, как котенок. Ревет, сопли по роже размазывает и — хап! — обнимать меня лезет. Люблю я ее, говорит, понимаешь? Так, что жизни не жалко. За нее и в пекло прыгну, и глотку перегрызу любому, а она — блядь блядью. На тебя вот запала. Только ты, говорит, Кастедо, ее трогать не смей, а не то ни тебе, ни мне жизни спокойной не будет. Повис у меня на плече — и ревет! Ревет! А я сам думаю: ну, пронесло! Матильда-то у меня в это время под столом на кухне пряталась. Услышала, что кто-то в дверь ломится и — юрк! — под стол. В темноте-то и не разглядишь. И вот уже почти закончилось все. Дэнни к двери собрался, а эта сука из кухни выбегает и в ноги ему кидается — растрогалась от слов своего муженька. Прости меня, кричит, бес попутал! Тебя одного люблю, ну и прочая херня по списку. А дальше-то, что было знаете? — Только глухой не слышал. Дэнни двинулся крышей. Спустя неделю сам повесился и жену свою перед тем покромсал в лохматься, а тебя пристрелить кишка тонка оказалась. — Отделался я тогда легко, не то слово! Васко впервые за время пути вмешался в разговор. Сказал, не отрывая взгляда от окна: — Легко, говоришь? Мы лишились нашего лучшего дилера в Бланесе, а все потому, что одному мудаку не удалось удержать стояк в штанах. Следи за дорогой, Кастедо и, будь любезен, не открывай свой рот, пока мы не приедем на место. Майя содрогнулась от его слов. Она чувствовала себя переходящим товарам, попавшим из рук одних ублюдков к другим, не менее опасным. В истории, что рассказал Кастедо, два человека лишились жизни, а Васко не интересовало ничего кроме убытков, полученных при смерти его лучшего дилера. Наверное, это и правильно — относиться ко всему с деловым подходом. Но вопреки всей ненависти, Майя привыкла наделять брата более человеческими чертами. — Долго мы еще будем трястись здесь? — спросила она, обращаясь ко всем и ни к кому конкретно. У Майи не было сил переносить этот стресс в одиночку, и она испытывала потребность в общении, хоть и обещала себе не говорить ни с кем из этих ублюдков до самого конца пути. — Я устала. Несмотря на ее раздраженный тон, Васко улыбнулся в ответ, будучи польщенным тем, что сестра снизошла до разговора. — Еще сорок миль — и мы на месте. Далековато, но ты должна потерпеть. Мы можем включить музыку, чтобы убить время. Если хочешь, конечно. Я купил диск Дженис Джоплин. «Pearl», ты любишь же его, да? Поставить? — Мне плевать. Делай, что хочешь. — Хьюго, будь добр, поставь. Мы послушаем. — Пять секунд, босс. Телохранитель порылся в бардачке, достал диск и вставил в его магнитолу. Мгновение… «Cry baby, cry baby, cry baby, Honey, welcome back home…»[22] Сильнейший женский вокал волной разбил тишину. — Я купил этот альбом специально, — признался Васко. — Мать рассказывала, что ты фанатела по Джоплин. Заказывала коллекционные виниловые пластинки через интернет и даже собиралась провести ночь в «Лэндмарк Мотор» в номере, где она умерла. Вот я и подумал, что тебе это понравится. Майя как могла противилась чувству признательности к Васко, зарождающемуся где-то внутри. Было непривычно думать о нем, как о человеке, способном интересоваться чем-нибудь кроме собственных интересов. Он знал об музыкальных увлечениях сестры, и это должно было казаться милым, но она сознательно заставляла себя злиться, чтобы ненароком не проникнуться симпатией к брату. И все-таки, пользуясь тем, что разговор идет в доверительном направлении, Майя решилась задать главный вопрос: — Васко, что со мной будет? — Что? О чем ты? — Что ты сделаешь со мной, когда мы окажемся в Бланесе? — Я постараюсь сделать тебя счастливой. — Хватит нести дерьмо. Я серьезно. Васко тяжело вздохнул. — И я. Мы едем не в Бланес — там для нас может быть опасно. Несколько недель поживем в Барселоне, пока для тебя не будут готовы документы на новое имя. Я дам тебе все, Майя. Начну уже на следующий день. И ты начнешь жить с чистого листа. Ты получишь аттестат зрелости. Сможешь поступить в университет, как всегда мечтала. У тебя будет будущее, ты понимаешь? — А родители? Когда я смогу их увидеть? — Сейчас это слишком рискованно и для тебя, и для них. Ты признана мертвой и я хочу, чтобы так оно и было, надеюсь, ты понимаешь? Возможно, я что-то придумаю, но не могу обещать. Пока это слишком опасно. — Как они? — Не видел ни отца, ни мать со дня твоих похорон. Майя всхлипнула. — О, боже! — Мне жаль. — Не жалей. Ты всего лишь спустил мою жизнь в дерьмо, — она скрестила руки на груди, через несколько секунд добавив: — Скажи, я хоть иногда смогу видеться с ним? — Как ты себе это представляешь? Поступишь в университет и будешь навещать его на каникулах? Ха! Будешь смотреть, как он пытает людей? Этого хочешь, да? Начать жить сначала — помнишь, о чем я тебе говорил? Обещаю, ты еще встретишь мужчину, которого полюбишь — того, который будет тебя уважать. Хороших людей больше, чем ты можешь себе представить, — Васко достал сигарету из портсигара и подкурил, устало закатив глаза. — Ну, а пока, — на выдохе продолжил он, — я хочу, чтобы и следа твоего пребывания здесь не осталось. Я знаю хорошего врача. Он поможет с твоей проблемой. Ты станешь свободной, понимаешь это? Майя неосознанно коснулась рукой живота. Стало вдруг так тошно и страшно от того, что брат так холоднокровно говорит о вещах, касающихся только ее и Вааса. Она не любила ребенка внутри себя, но и не хотела лишать его жизни только потому, что Васко вознамерился очистить свою совесть. — Только попробуй, мудак, и я скорее убью себя, чем позволю твоему доктору прикоснуться ко мне! — Убьешь, как же! — Васко от чего-то засмеялся. Наверное, неуклюжий протест сестры позабавил его, а может быть — это и вовсе нервное. Он сделал несколько затяжек перед тем, как продолжить: — Если ты такая самоотверженная, скажи, что ты думаешь делать дальше? Майя, казалось, его и не слушала. — Я бы хотела иногда видеться с ним. — Зачем же иногда? — спросил Васко. Он был на пределе. Не желая брать ответственность за случившееся между его сестрой и Ваасом, он внушил себе, что три года не такой уж большой срок для того, чтобы свыкнуться со всеми реалиями островской жизни и страдать по какому-то пирату. Ему было непонятно, почему Майя не разделяет с ним триумф свободы. В его глазах она выглядела глупой, сошедшей с ума девчонкой, и Васко против воли чувствующий в этом свою вину, злился неимоверно. — Одно твое слово — и мы вернемся обратно. Хочешь этого? Только учти: «долго и счастливо» уже не будет. Только не здесь. Сколько ты успеешь прожить, прежде чем тебе пустят пулю в лоб? Сколько времени пройдет, прежде чем он опустит тебя до обычной шлюхи? Я знаю, почему тебе нравится там. Приятно ощущать себя особенной в этом диком и жестоком мире? Приятно чувствовать себя женщиной, к которой никто не имеет права коснуться, да? Так все это херня! Запомни, Майя, даже если ты и выживешь здесь, то однажды, подойдя к зеркалу, ты увидишь в отражении старуху и поймешь, что проебала все. Майя больше не хотела слушать брата. Васко не хотел ничего говорить. Оба смотрели в окно, стоя планы на дальнейшую жизнь. Они не знали, что едут в лапы к зверю. Не знали и о том, что скоро станут инструментами в безудержной стихии, имя которой — война.