Порыбачим на кайдзю?

Германну не нужно было заходить в эту комнату. По-хорошему, ему вовсе не стоило переступать порог непривычно тихой квартиры. Без чужого присутствия комнаты казались слишком просторными. Эту пустоту нечем и некем было заполнить, пока Ванесса оставалась в больнице. После строго упорядоченной суматохи, царившей в асептичных коридорах около отделения интенсивной терапии, от стылой неподвижности собственного жилища Германну делалось не по себе. Кажется, он возвращался домой, имея наготове четкую последовательность действий. Врач Ванессы упорно втолковывал её Германну, пока выпроваживал из зала для посетителей. Он предложил весьма рациональный план: принять душ, побриться, выспаться в собственной постели («С вашим здоровьем просто недопустимо три дня кряду ночевать на софе в коридоре») и ещё что-то из разряда банальной заботы о собственном бренном теле. Это больше не имело значения. С первых же минут всё пошло не так. Непослушные ноги протащили Германна мимо ванной, мимо кухни и их с Ванессой спальни. Невидимая сила – такую не опишешь ни одним уравнением, – толкнула его за дверь комнаты, которую стоило оставить неприкосновенной, опечатать и никогда не вспоминать о её существовании. Германн замер на пороге детской. О том, что эта спальня предназначалась именно для ребёнка, можно было догадаться разве что только по нескольким предметам интерьера. Здесь не было ярких рисунков на стенах или обоев с персонажами популярных мультфильмов. Ванесса сочла это дурным вкусом, с чем Германн был абсолютно согласен. После ремонта стены комнаты приобрели нейтральный пастельный оттенок. Один угол занял массивный комод, в другом оказался шкаф. Игровой манеж, который был прислонён к комоду, им подарила Клара. Старинная добротная колыбель (реликвия семьи Готтлибов) оказалась здесь стараниями матушки. Ванесса сочла это очень милым, с чем Германн был совершенно не согласен, но под двойным напором любящих и любимых женщин был вынужден уступить. Несмотря на наличие мебели, детская комната всё равно казалась самой пустой. Её предстояло заполнить сотней предметов той или иной степени необходимости. На полу должны были валяться игрушки, комод украсили бы парой-тройкой фотографий в аляповатых рамках, полки шкафа постепенно заполнились бы одеждой. Этого никогда не произойдёт. Комната останется нежилой. Ни у Германна, ни у Ванессы не было проблем со здоровьем, которые могли бы усложнить течение беременности – так говорил очень вежливый и предельно тактичный врач, вышедший из родильного зала спустя пять часов, показавшихся Германну вечностью. Все три триместра Ванесса чувствовала себя удовлетворительно, за исключением её собственных жалоб на то, что она стала напоминать воздушный шарик. Затруднения (врач так и сказал – Германн хорошо запомнил это невинное, неподходящее слово) начались уже во время родов. Пуповина обвилась вокруг горла. «Так бывает, – говорил доктор. – Подобное нельзя предусмотреть». Германн бы с ним поспорил. У любого события есть процент вероятности. При должном старании его можно вывести с точностью до сотых. Интересно, какова была вероятность того, что именно их ребёнок умрёт во время родов? Отрешенно разглядывая игрушечную карусель, подвешенную над кроваткой, Германн пытался вычислить хотя бы примерный процент. У него не получилось – слишком мало исходных данных. Не доставало знания общей статистики детской смертности. Вместо него услужливая память извлекла из самых дальних далей кругозора термин «проба Галена-Шрейера». Германн не помнил, где узнал о нём. Лучше бы ему вовсе не знать таких вещей. Со слов врача, вскрытие установило факт мертворождения. Беспощадное воображение дополнило этот скупой факт описательными деталями. Германн закрывал глаза и видел зияющую дыру, располовинившую на две части грудь крошечного тельца. Чьи-то осторожные руки ныряли в эту расселину, стараясь не зацепить латексные перчатки о спилы ребёр, орудовали скальпелем самого маленького размера и извлекали наружу пару плотных, сжатых лёгких. Жалкие обрывки мёртвой плоти погружались в заранее заготовленную ёмкость с водой и шли на дно. В них не было воздуха, который мог бы удержать их на плаву, ведь ребёнок не успел сделать ни единого вдоха. Нельзя было поручиться за правдоподобность воображаемой сцены. Может, на самом деле всё было не так, и детские патологоанатомы давным-давно пользуются другими методами. Этого Германн знать не мог. Также он не знал, что теперь делать с этой комнатой и, в целом – что делать? Как другие люди справляются с таким? Сколько из них не справляется? Интересно, какова вероятность того, что именно их пара?.. Германн оборвал эту мысль, не позволив ей оформиться до конца. Не стоит даже думать о таком. Упаднические настроения деструктивны. Это всё проклятая комната виновата. Знал ведь, что не нужно заходить сюда. Он ушел из детской, осторожно прикрыв за собой дверь. Спустя полгода Германн так же тихо вышел из квартиры, предварительно выкатив в коридор дорожный чемодан. Ванесса ещё спала, ни к чему было её будить. Они попрощались вечером накануне. Складывая на дно чемодана свои рубашки, Германн говорил, что долго это не продлится. Стэкер Пентекост попросил его присоединиться к исследовательской группе шаттердома Гонконга. Пентекосту сложно отказать, когда тот о чем-то просит. Командировка – так Германн называл свой отъезд и заранее предрекал, что он обернется колоссальной нервотрёпкой. Работу над проектом егерей в принципе сложно назвать спокойной. А если учесть, что среди служебных списков научного отдела числилась одна немецкая фамилия, которую Германн старательно стёр из всех своих контактов после единственной роковой встречи… Нет-нет-нет, месяц – это предельный срок, который можно выдержать в пределах военной базы, где находится доктор Гейзлер. И Германн ушел, унося с собой надежды на новую жизнь, которая не могла начаться уже полгода, но непременно начнётся после его возвращения. Он ещё не знал, что этим надеждам суждено остаться такими же пустыми, как комнате в пастельных тонах, подготовленной для самого счастливого детства.