Порыбачим на кайдзю?

В прежние времена Ньюта частенько донимали ночные кошмары. Это началось ещё в детстве и было закономерным влиянием, которое фильмы о монстрах оказывали на чересчур впечатлительного мальчика. Сначала они были простыми и безыскусными. В них бродили огромные огнедышащие драконы, под чьими лапами дрожала земля. От их небрежных движений здания рушились как карточные домики. После подобных сновидений Ньют просыпался тяжело дышащим и взмокшим от испуга. Он страдал от ужасов целый месяц – почти вечность по меркам нетерпеливого мальчишки. Это длилось до тех пор, пока монстры из снов не начали вызывать больше любопытства, нежели страха. По мере взросления кошмары Ньюта теряли грандиозность, становясь всё реалистичнее и, за счет этого, даже более неприятными. Нередко он видел себя осмеянным и опозоренным. Научная комиссия поднимала на смех его проекты один за другим, пока ассистенты и доценты забрасывали горе-докладчика клочками разодранной работы. Иногда Ньют видел лабораторию Шаттердома, которую постепенно заполняло токсичным кайдзю-блу. В таких снах до последнего приходилось терпеть обвинительные крики Германна. Он сердито твердил, что потоп – вина Гейзлера, пока вязкая синяя волна не накрывала его с головой. Все эти кошмары остались в прошлом, вместе с любыми другими сновидениями. Нынешние ночи были черны, пусты и беззвучны. Проваливаясь в сон, Ньютон не видел и не слышал ничего. Это казалось подлинным блаженством. Теперь-то все кошмары были наяву. Так часто бывает во снах, особенно в моменты наибольшей опасности: ты понимаешь, что должен бежать или хотя бы кричать, однако тело не слушается. Ноги становятся ватными, язык присыхает к нёбу, и всё, что тебе остаётся – наблюдать неотвратимое приближение ужасающего конца. Примерно в таком состоянии Ньютон прожил почти десять лет. С той лишь разницей, что он не стоял и не молчал. Хотя, видит бог, лучше бы всё было именно так. После окончания войны он был более чем деятелен. Новое место работы, новые перспективы, новые костюмы, новые знакомства. Жизнь неслась вперёд бешеными скачками, стремительно отдаляя Ньюта от прошлого. Он не мог ни притормозить, ни свернуть с этого скоростного шоссе в Ад. Воля Ньюта таяла с каждым днём. В его словах и действиях оставалось всё меньше его самого, пока однажды он вовсе не оказался заперт внутри собственного тела. Единственное, что осталось от прежнего Гейзлера – неосязаемая сущность под сводом черепа. Кто-то назвал бы эту субстанцию душой и предположил бы, будто её место в сердце. Но Ньютон был учёным и не верил в мистику. Утратив контроль над самим собой, он нередко задумывался: так ли чувствовали себя кайдзю, когда атаковали прибрежные города? Они тоже шли вперёд, не имея возможности остановиться, и с внутренним содроганием наблюдали деяния рук… лап своих? Если это так, Ньют имеет полное право считать себя первым земным кайдзю. Вид Homo sapiens, ноль-ноль-ноль-первая категория. Кто сражается с чудовищами, тому следует остерегаться, чтобы самому при этом не стать чудовищем? Весьма и весьма иронично в контексте сложившейся ситуации. Стоило бы вспомнить об этом мудром изречении до того, как бездна взглянула в Ньюта, а день поменялся местами с ночью, превратив его бодрствование в один бескрайний страшный сон. Теперь он даже скучал по старым кошмарам. Крики, вопли, стоны, рык, насмешки, всё что угодно было бы проще перенести, чем это радостное… – Ньютон! Прекурсоры милосердны нынче. Они позволили Ньюту опустить голову, чтобы хоть на пару мгновений отсрочить неотвратимое. Несколько секунд покоя, прежде чем перед взглядом возникло лицо из прошлого. – Германн! – смех получился искренним, улыбка – вполне дружелюбной. То, что управляло Ньютом, обладало превосходной способностью к мимикрии. Оно идеально имитировало повадки носителя. – Я ждал, что ты заглянешь. Мне нужна твоя помощь с одним экспериментом. «Будь ты проклят, Германн, – внутри себя Ньют очень злится. – Какого черта ты выглядишь настолько счастливым. Не смей радоваться мне, прекрати это немедленно». Бессильный гнев никак не отразился в улыбке и не помешал Ньюту пойти следом за Германном. В лаборатории кошмар принял оттенки сюрреализма. Мандариновые очистки на рабочем столе? Фигурки кайдзю? Хаотично разбросанные записи? Это всё точно настоящее? Чтобы убедиться, Ньют даже потрогал одну игрушку. Та не рассыпалась от прикосновения. Пластик под пальцами был вполне материальным. «Надо же. Не один я последние десять лет съезжал с катушек». – Это займёт всего минуту. Я знаю, насколько ты занят. Не хочу навязываться… – Ай, да брось. Ты не можешь навязаться мне. Мы были в головах друг у друга, забыл? «Знал бы ты, что теперь творится в моей голове, Германн. Знал бы ты…» Ньют жалел себя и, одновременно с тем, продолжал молоть какую-то чепуху. Болтовня на уровне рефлекса. Тем временем Германн протянул ему некие записи довольно потрёпанного вида. «Пятна растворов на твоих драгоценных формулах? Ох, чувак, что же с тобой произошло? Ты тоже стал одержимым?» – Германн, ты знаешь, я не понимаю твой… – он не смог договорить свою ложь до конца. Глаза сами собой забегали по рукописным строкам. Ньют давно вызубрил этот почерк, ему не составило труда понять, о чем идёт речь. – Ракетные ускорители? Да. Да… Нет! Во всём мире нет топлива с подходящими характеристиками. – В этом мире – нет, – Германн выглядел ликующе, как и всегда, когда у него появлялся шанс наглядно продемонстрировать свой гений. Он вытащил из-под бумаг колбу с синей фосфоресцирующей субстанцией. Ньют даже не попытался притвориться, будто не понял, что это такое. – Э-это кровь кайдзю? «Как ты мог узнать? Как ты догадался? Неужели ты тоже…» Идея с использованием кайдзю-блу в качестве топлива слишком напоминала его собственный план по уничтожению мира. Труп чудовища, которому предстоит рухнуть в кратер Фудзиямы, рванёт круче, чем Малыш и Толстяк вместе взятые. Да, Ньют был прекрасно осведомлён о взрывоопасности крови кайдзю. И он не мог понять, каким образом та же мысль посетила светлую голову Германна. Все те годы, что они работали в одной лаборатории, математик относился к способам и методам Ньютона в высшей мере презрительно. «Что должно было случиться, чтобы ты стал использовать кайдзю в своих целях? Неужели тебя тоже сцапали?» Ньют рассматривает Германна, пока тот втолковывает подробности своей идеи, и быстро понимает, что опасался напрасно. Германн странный, но при этом прежний. Его идея не связана с вмешательством Прекурсоров. Может быть, это последствие дрифта с самим Ньютом? «Игрушки, бардак, исследование кайдзю… Чувак, как много ты взял от меня?» А ведь это может быть его шансом. Между пилотами егерей существовала связь, которая не исчезала даже спустя года после отставки. Чем они вдвоём хуже? Если это действительно так, Германн – единственный в мире человек, который способен помочь Ньюту проснуться. Нужно было только дать ему понять, что происходит. «Герм, пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста, посмотри на меня. Я не в себе. Я не мог выбрать такой пиджак, пребывая в здравом уме и светлой памяти! Германн, чувак, ну пожалуйста…» Внутренний голос вопил, умоляя о помощи. Наружу же вырывались совсем другие слова. Ньют отказывал Германну в услуге, и делал это крайне небрежно. От того, как Германн произнёс «То есть, ты не поможешь мне?», сердце Ньюта болезненно сжалось. Возможно, именно это помогло ему проговорить следующее: – Давай обсудим всё за ужином. Познакомишься с Элис. «Прошу тебя, приди. Вытащи меня отсюда» За этот короткий акт своеволия его наградили приступом кошмарной мигрени. Контроль тут же усилился в стократ. Теперь нельзя было даже пальцем шевельнуть, если Прекурсоры не видели в этом насущной необходимости. Всё шло не так, как надо. Германн негодовал, а на телефон посыпались сообщения от Шао. Она устала ждать, пока её научный ассистент вдоволь наговорится со старым другом. – Извини, долг зовёт. Рад был повидаться! – прощание вышло убийственно легкомысленным. Ньютон знал – это нарочно, назло ему. – Ньютон! Я… Мне тоже часто снятся кошмары о том, что мы видели в дрифте с тем ужасным мозгом кайдзю, – Германн уже не выглядел недовольным. Только отчаявшимся. Больше всего на свете Ньют хотел бы обнять этого нескладного умника, прижать к себе и утешить хотя бы так, если ничего другого не оставалось. – Да, – его губы складываются в не-его улыбку. – Но это было круто, согласись? На этом моменте в ночных кошмарах Ньютона обычно убивал обломок обрушившейся стены, либо председатель научной комиссии навсегда запрещал ему заниматься исследованиями. Сейчас все возможные ужасы соединились и воплотились в непонимающем взгляде Германна. Больше он не сказал ни слова. Но Ньют глубоко заблуждался, когда полагал, что хуже уже не будет. Он понял это много позже, после развёртывания зараженных дронов и возникновения новых разломов. Случившееся было кошмарно, однако не шло ни в какое сравнение с тем, как его собственные руки сжали горло Германна. «Чтоб тебя, Готтлиб! – надрывался голос внутри. – Вырывайся! Почему ты просто стоишь?!» – Извини, Германн, – всё, что он мог, это бормотать срывающимся голосом и жалко улыбаться. – Они у меня в голове. Германн всё ещё не сопротивлялся. Хрипя и задыхаясь, он нежно гладил руки, по капле выдавливавшие воздух из его лёгких. Когда-то давно, когда его жизнь ещё протекала наяву, Ньютон тайно мечтал о подобных прикосновениях. Будьте осторожны со своими желаниями – они имеют свойство сбываться. «Я должен проснуться. Сейчас. Сейчас» – Отпусти его. Впервые в жизни Ньютон был настолько рад слышать голос Шао. – Приветик, босс! – он буквально сиял от счастья, небрежно отбрасывая Германна в сторону. Шао требовала объяснений, и Ньют охотно рассказывал о своём плане, перечислял недочёты, которые помогли ему обойти начальницу, смеялся ей в лицо. Он даже перешел на китайский, потому что знал, как Шао бесится от его паршивого произношения, и смотрел на неё самым презрительным взглядом. Только в глаза, ни в коем случае не на дуло пистолета, направленного ровно в грудь. Шао не доставало терпения. Ещё немного поднажать, и она точно выстрелит. С такого расстояния не промахнёшься. Ньютон сделал небольшой шаг вперёд. Это – его последний шанс проснуться.