Белоснежная темница

      Халлоунест поистине является залежью, состоящей из полезных ресурсов, начиная от плодородных почв в отдельных его частях и заканчивая энергией кристаллов, которые облюбовали как ювелиры, так и исследователи. Запасов было предостаточно, что обеспечивает стабильную работу каждой структуры королевства по сей день. Печи в кузнях пыхтят, работяги трудятся за стабильный заработок, перья писарей шуршат на белоснежных листах. Разве что знать порой выбивалась из этой колеи, что вызывало частое неодобрение со стороны честных тружеников. Особенно в глаза бросалось разделение столицы на западный район, где проживала средняя каста населения, и восточный, с куда более изысканной архитектурой, высокими ценами и жуткой перенасыщенностью жизни. Это непременно вело к хандре, депрессии, а затем и вовсе к желанию наложить на себя лапы, когда всё в жизни ты уже испытал на собственном, украшенном позолотами, дряхлом от раздутости из-за частых приёмов жирной пищи панцире. Однако помимо очевидных ресурсов в виде полезных ископаемых, было ещё кое-что. С непонятной природой собственного происхождения, имеющее свойства настолько причудливые, что найти ответ на вопрос о том, откуда могла взяться и каким образом данная субстанция, уже никто не надеялся. Не было ничего, помимо одной единственной зацепки о том, что жидкости, которая позже благодаря своему оттенку и свойству принимать абсолютно любую форму стала носить незамысловатое название "пустота", поклонялись ещё совсем примитивные жуки. Они пребывали на относительных низинах эволюции, а именно выше совсем безмозглых созданий, но ещё слишком тупых, чтобы понять, что пробивать друг-другу черепа заточенными камнями в целях излечения головной боли-идея, мягко говоря, скверная.       Что наиболее примечательно, так это то, что ею не была пропитана земля, она не хранилась в источниках, не затвердевала в вековых породах, вовсе нет. Ей было отведено особое место, в гигантском колодце, в бездне, которая будто появилась из воздуха, при том ещё задолго до зарождения такого понятия, как королевство. Но несмотря на то, что изучить её практически не удавалось, одна вещь оставалась очевидной. Пустота ядовита для простых смертных. Она дурманит, вводит тебя в подобие анабиоза, а пока ты стоишь столбом и пытаешься понять хоть что-нибудь-тебя уже обвивают шипастые щупальца, глазницы заполняются, источают пустоту, пока она не поглощает тебя полностью подобно безнадёге во время панических атак, становясь с тобой единым целым. Правда впредь у тебя нет ни выбора, ни собственного сознания, не понятно что вообще у тебя осталось, жив ли ты, можно ли тебя спасти. Хотя всё равно никто не попытается, себе дороже.       Однако, несмотря на это, пустота отталкивалась от рук лишь Черва, плёнкой проскальзывая через них и принимая такую форму, какая ему заблагорассудится. Нужно будет-отрастит лёгкие, сердце, пищеварительную систему, мозг, а взамен попросит сознание, хотя бы самые маленькие его крупицы. Оно извивается, молчит, не видит, не слышит, но жаждет этого, повинуясь воле короля, робко принимая его направления по формам. Будто знает его лично и доверяет ему, как творцу, как собственному отцу, не зная, кто был её кровным породителем. Будто уже живое в каком-то собственном понимании, которое нам постичь не дано.       Экспериментам было положено начало спустя пол часа после собрания, когда советник сообщил о готовности мастерской и, судя по его нервозности, также готовности своих нервов, даже если от него требовалось просто выполнение обязанности "принеси-подай", в то время, когда более сложную работу юноше предоставлять пока что опасались в силу неопытности последнего. В качестве образца решили использовать вязкую, напоминающую смолистый мёд, если такое понятие вообще может существовать, субстанцию, полученную из, должно быть, опухолей одного из больных, если происхождение этой дряни не было на деле ещё более омерзительным. Выбирать не приходится, остаётся лишь повторять себе же из раза в раз о важности этой процедуры, а так же о том, что задумываться, каким образом был получен образец, которого доставили целую миску, не стоит во благо своего же рассудка.       Движения рук плавные, размеренные до каждого направления, наблюдение за чем со стороны не вызывало ничего, помимо восторга, но тихого, чтобы не помешать мастеру творить чудеса. Вот и советник наблюдал украдкой, стоя от главного стола на расстоянии трёх-четырёх локтей и ожидая просьб о помощи, приподнимая брови и антеннки, словно и на них располагалась пара любопытных глаз. Работа не кипела, она была тихой, как смерть, однако если кто-то в гробовой тишине испускает последний вздох, то творения пустоты начинают жить, проводя в неизменном молчании всю свою печальную жизнь, если создатель решил не даровать им язык, губы, зубы, лёгкие, связки, то, что могло бы сделать их хоть самую малость живее. Мёртвое и в то же время живое, жалкое, никчёмное, пустое, но жаждущее вкусить жизнь так, как это делают обычные смертные. И вот, спустя час кропотливой работы, оно пришло в себя, бесформенное, немое, слепое. Совершенно беспомощное, оно лишь тянулось к прикосновениям монарха подобно маленькому, испуганному до чёртиков чаду, которое было способно лишь существовать без цели. И, несмотря на описанное выше, с трудом можно было понять есть ли у него страх вообще, хоть что-нибудь, помимо способности двигаться. -Зор, подойди, я ведь вижу, что тебе интересно,- Советник дрогнул, но приглашение принял, спешно добираясь до стола и изучая взглядом рождённую на его глазах амёбу, если это нечто вообще находилось выше на ступенях эволюции. Он протягивает руку и понимает, что это так, когда ложноножки касаются его пальцев, щекоча и будто ластясь, вытягиваясь к кончикам во время попыток приласкать рождённое на свет совсем недавно создание, чем вызывает улыбку у молодого советника. -Ваше бледнейшество, это невероятно!- Ранее ему не доводилось наблюдать за тем, как были созданы хотя бы те же каролинги, но сейчас, когда перед ним предстал весь процесс, ничто более не могло придать его удивлению, лишь это чудо сейчас являлось пиком этого чувства во всей его жизни. -Повеселились и хватит, нам нужно проверить воздействие болезни на него, пожалуйста, убери руки,- Если говорить на чистоту, то к Мерферу король относился чуть ли не как к собственному отпрыску. На роль наследника он не подходил как ни погляди, однако во дворце хлопотал с дошкольного возраста, подкинутый, наверное, беспечными родителями, что разузнать уже не выйдет. Сперва в обмен на кров и хлеб с водой дали возможность подрабатывать добродушные слуги мальчиком на побегушках, но когда увидели тягу муравьишки к познанию всего нового и стратегический склад ума, то продвинули выше, пока малого на попечение не подхватил сам монарх, доверяя воспитание доверенным учителям. Всё равно бы не выжил на улицах с шатким здоровьем и тощим телосложением, несчастный, потому перспектива проживания в стенах дворца не казалась такой плохой. В следствии этого все приказы короля выполнялись с волнением и как можно скорее! Потому Зор как можно быстрее одёрнул себя, выпрямляясь и ожидая действий со стороны короля. Монарх же в свою очередь оказался у стола, хватая скальпель и вытягивая руку к тянущемуся на любое прикосновение созданию, после чего попытался сделать надрез. Существо съёжилось в комок, запульсировало, а под ним на стороне надреза растеклась совсем жидкая пустота, не способная держать форму. Ещё на этом моменте Мерферу стало не по себе, когда неразумному, но при том абсолютно живому творению намеренно причиняют боль, а затем и вовсе смазывают в густой янтарной кашице деревянную, длинную палочку и вжимают в рану, размазывая как можно обильнее. Ему показалось, будто что-то взбирается ему на спину, на самые лопатки, давит на рассудок гнетущим, низким гулом. Совесть, ах, совесть, ты ли это? Или это наведался врождённый животный страх? Нет, никакой разницы нет, когда от происходящего к горлу подкатил мерзкий ком, сглатываемый во избежание рвотных позывов. Конечности стали холодными, а ладони вспотели, вызывая ощущение лихорадки и подозрения уже себя, как больного янтарной хворью.       СКРЫВАЙСЯ, НЕ ВЫЗЫВАЙ ПОДОЗРЕНИЙ, ПОКА ТЕБЯ НЕ ПУСТИЛИ В РАСХОДНИК ДЛЯ ПОДОБНЫХ ОПЫТОВ, ВТИРАЯ В ЧУЖЕРОДНОЕ ПОДОБИЕ ПЛОТИ.       Ещё с самого начала стало понятно, что конкретно эта затея обернётся ничем иным, как горьким провалом. Чума не проникала в рану, как не вводи её в жалкую пародию на организм, а вытекала водянистой жижей из ран и колких отверстий, смешивалась с чёрной субстанцией под бьющейся в странных конвульсиях амёбой. Не то, результат от цели дальше некуда. Сосуд должен поглотить чуму, заточать её в себе без вреда для своей же оболочки, затем в самом конце сдержать сам свет, а не отторгать его подобно магнитам с одинаковыми полюсами. -Нет, так ничего не выйдет,- Констатировал результат Черв, отходя обратно к длинному столу вдоль стены, чтобы подготовить инструменты для следующей попытки, зазвенев скляночками с тонким стеклом, закрытыми толстыми деревянными пробками со странным влажным содержимым бледно-малинового цвета с прожилками, походящими на вены. А молодой советник в ответ даже не вздохнул, кажется он вовсе задержал дыхание, смотря пристально на амёбу, которая обмякла и, приняв свою судьбу, готовилась к очередному повреждению и гибели, если вообще могла осознать последнее как явление. Если она вообще могла умереть. Потрясение или же просто страх в адской перемешке с испугом, трудно вычленить что-то единое из этого, глядя на обречённый, сочувствующий взгляд да лёгкую бледность лица, из-за чего круги под его глазами стали только заметнее. Чувство вины, корнем вросшее в его сознание, скребло по внутренним стенкам черепа, вызывая головную боль. Кажется он вот-вот потеряет сознание или вовсе задохнётся от запаха, который подпитывала духота в этом месте. -Зор, можешь быть свободен, я в силах продолжить работу сам,- Монарх сразу заприметил реакцию советника и, можно сказать, смилостивился, отпуская спохватившегося и быстро удаляющегося юношу, который побоялся помешать своим присутствием. Со стороны нервного помощника в любом случае не было бы ощутимой пользы, да и жалость к нему протискивалась сквозь королевский статус неимоверная, глядя на его тощее состояние и болезненный вид.

***

      Звеньк! Кланц! Всё дребезжит, стучит, а о каменный пол раздаётся приглушённый звук торопливых шагов Черва в кипящей работе! Нет, Не-е-ет! Болезнь-это не просто сборище болезнетворных бактерий, не просто безмозглый организм, который не способен жить за счёт носителя и при том не прикончить его в муках! Конкретно эта хворь являлась нечтом особенным. Она не обращала никакого внимания на бесформенных амёб, будто заведомо зная, что это лишь капкан с приманкой, приготовленный для неё бледноликим демиургом, заманивающим её вторгнуться в пустоту, пропитать собою каждую клеточку несчастных оболочек и затихнуть. Провал за провалом, ошибка за ошибкой, сгусток на сгустке валялись друг на друге в другой части стола, не двигаясь или же сонно барахтаясь в месиве из пустоты и чумной заразы в предсмертных содраганиях. Но король не боялся захворать. Его организм сумеет противостоять чуме и банально не заразиться в силу своей исключительности от среднестатистического жителя Халлоунеста. Вместо лихорадки всё нутро чувствовало странную усталость: мышцы болели, дыхание становилось тяжёлым, словно сами лёгкие становились окутаны плотной оболочкой из пустоты, а глаза закрывались. И посреди этого действа, когда будто над его спиной надсмехалась сама Лучезарность, хихикая над его ничтожными попытками приготовить ловушку для её света, дверь приоткрылась, впуская в мрачную мастерскую тонкую полоску света, часть которой загораживал высокий силуэт. Высокий, рогатый и тощий, он подбирается ближе, вытягивает свои когтистые руки к изнемогшему Черву, словно готовясь сжать белоснежный хитин, проткнуть, вкусить королевской крови, которая была чище нетронутых родников Халлоунеста. -Любовь моя,- Кошмар подбирается ближе и придерживает короля за локти, давая опереться на себя, а не на измазаный в прогорклой кашице стол. Да, он безумец, съехавший с катушек по своей природе, но он не может наблюдать за тем, как Черв тратит последние свои силы в попытке предотвратить медленную смерть его народа как максимум, как минимум замедлив её ещё на пару лишних деньков мучений, плача детей возле погибающих родителей, мёртвенно опустевших улиц и лихорадки, но жизни. Угасающей, мучительной, но жизни.       Больно, так больно страдать, так больно задыхаться в лихорадке, так существовать, так больно, лучше умереть, это ведь совсем не больно! Не гадко, не страшно, не мучительно, не больно! Что-то, кто-то шепчет, по-матерински ласково и Черв слышит отчётливо каждый слог, каждый вдох, каждый отголосок, но не повинуется самой болезни вплоть до симптомов поразительно легко, льня к Кошмару, который тоже чумы не страшится, не способен поддаться свету, руки которого куда теплее и нежнее, вот они, уже обхватывают и прячут под плащом. Лишь алые, горящие глаза видны во мраке, жаждущие крови, налитые ею и в одно время с тем опускающие взгляд ласково, жутко нежно на монарха. -Я изведал в чём дело, Кошмар! Разведал!- Изнемог, слишком изнемог, но говорит, кричит, рвётся к столу без сил, намереваясь продолжить работу сейчас же, когда разгадка стала так близко! Ещё чуть-чуть, только протяни руку к скальпелю в чуме! -Черв, молю, тебе нужен покой!- Ощущение земли под ногами пропадает в буквальном смысле, ведь монарх оказывается на руках у безумца, прижатый и совершенно обездвиженный. Нет! Вырываться, гнаться за идеальными сосудом, осталось немного! Пара дней непрерывной работы и королевство спасено, ну же! -Черв!- Безумец опешил, когда тайный любовник, который так старательно тянулся к ласке до этого момента, стал вырываться, пинаясь ногами и нанося ушибы самому себе в попытках вызволить себя из крепкой обхватки, пока Кошмар пытается докричаться до него. Сейчас, в этот самый момент, он познал новое чувство, которое никогда до этого ему не доводилось испытать во всей его жизни. Страх. Сильная боязнь и при том не за себя, нет, этот страх ещё хуже для божества, чья жизнь просто так не оборвётся. Страх за дорогую зазнобу. Кошмар снова лишился собственного ума, заметив бред больного, завизжав, пытаясь привести в чувство хотя бы испугом, но терпит поражение, с погано скрываемым ужасом наблюдая за превращением, заметавшись взглядом по комнате. Болезнь берёт верх, не убивает, но завораживает, пытается извести и организм и рассудок, пока Черв не ослабнет окончательно. Дурман пропитал воздух в комнате подчистую, мерзкий запах пробивал ноздри и колол прямо в мозг, выжигал глаза, не вызывая у Кошмара, не способного поддаться иному свету, никакого другого инстинкта, помимо одного единственного: "Бежать".       Когти впились в дорогие белоснежные одеяния, руки монарха насильно спрятаны в рукавах, чтобы не разбрызгать смердящую дрянь по всему Дворцу, а сам безумец несётся сломя голову через коридоры, опустевшие из-за позднего времени суток, лишь каролинги стоят у многочисленных дверей, не обращая по приказу бледного кумира на духа алого пламени ровным счётом никакого внимания. Состояние, близкое к тому, которое Кошмар испытывал во время смерти жертв ритуала, однако, если тогда он впивался в горячую, пульсирующую после недавней жизнедеятельности плоть, то сейчас с ужасом осознавал, как хватка крохотных ручонок становится всё слабее и слабее через рукава.       Бедные, жалкие, прячутся от правды в своих панцирях, под своим хитином, как дети прячутся, прячутся от моего света и доверяются перед тем как сгорают заживо.       Холодно, так холодно и зябко, остаётся лишь молить, молить о том, чтобы тебя укрыли, заткнули назойливый голос вины, на миг, на один лишь жалкий миг, ради всего святого. Двери чуть ли не слетают с петель и так же захлопываются, когда Кошмар врывается в покои монарха, одалеваемый целым ворохом разных эмоций, который невозможно объяснить словами, подобный тому, который ты испытываешь во время своих самых сильных панических атак среди ночи. Едкая паника, граничащая с безумием, искусно балансирующая на тончайшем лезвии меж ними. Безумец рывком добирается к окну, распахивая его как можно шире и усаживая обмякшего короля на подоконнике, вынуждая чуть ли не высунуться из окна и придерживая за шею. И ничего. Ничего не последовало после, только медленное, монотонное дыхание полной грудью, пока белоснежные руки старательно обтирают тканью, лишь бы убрать этот чёртов дурман, лишь бы вернуться в сознание, лишь бы.. -ОЧНИСЬ!- Он вопит, потеряв всякий контроль вопит, как безумец, душевно больной, запертый в четырёх стенах до конца своих дней, полных околесицы, которую твой же испорченный рассудок преподносит тебе под видом чистейшей реальности. Безнадёга, тёмная и туманная, подобно самой пустоте. Кошмар тормошит за плечи, морщит переносицу подобно дикому зверю в окружении гончих охотника с гвоздём, пока не добьётся своего. И наконец добивается, когда монарх с трудом раскрывает слипающиеся от навязанной сонливости очи и чувствует хватку когтей на своём одеянии, дрожащие, на грани того, чтобы проткнуть дорогую ткань своим остриём. Сам дух алого пламени дрожит осиновым листом на ветру, смотря испуганно, пытаясь скрыть испуг с печалью за зановесой гнева, ярости, эмоциями к которым он уже давно привык, которые ему свойственны. Однако Черв способен даже через пелену обморока заметить фальшивость этих настроений, сгорбив выгнутый от расслабления позвоночник и вытягивая руки к испуганому лику перед собой, всего в паре сантиметров, укладывает слегка трясущиеся руки на висках и поднимая чужой взгляд на себя, невесомо проводя по макушке до рогов кончиками костлявых пальцев. -Кошмар, прошу извинить за халатность, не вышло уследить в страхе,- А Кошмар смотрит, но молчит, громко пыхтя в непонятном для себя ощущении, сгорбившись к низкому подоконнику, который был построен под рост его величества, и мучительно выискивая место, где можно спрятаться, не осознавая этого, следуя лишь недавно раскрытым для себя инстинктам, которыми ранее, возможно, вовсе не обладал. -Что это?!- Ноги отказываются держать на себе вес высокого, пускай и крайне тощего тела. Первым делом колени дрожат по нарастающей, затем подкашиваются или подгибаются, вынуждая хозяина труппы свалится со стуком твёрдого хитина об пол на те же колени. И снова это мерзкое ощущение неопределённости и сразу десяток комьев в горле, которые подступили следом за облегчением после непередаваемой словами паники. -Что со мной происходит?!- Вне сомнений он знал чем таким являются слёзы, при каких обстоятельствах смертные бьются в животном страхе. Как-никак ему уже не раз доводилось наблюдать за этим во время жертвоприношений, с садистским хохотом облизывая клыки и по-змеиному их демонстрируя несчастному претенденту на званный ужин, который его роль, собственно говоря, и исполняет. Однако при том он, обманывая самого себя, словно пытался услышать иной ответ, что виновником такого странного поведения является не страх, не слабина, лишь бы это была на худой конец какая-нибудь хворь, пусть даже если это не вяжется с его природой. Руки цепляются за одеяния, а лик с потоками горести на щеках прячется в той же ткани в районе живота монарха, не зная куда деваться, разрываясь от непонятного желания выставить все новые эмоции на обозрение зазнобы и в то же время скрыть их снова. И от этого всего ему становится только хуже, будто промыв раны кислотой из Зелёной Тропы и перевязав их ядовитым плющом. -Ты упиваешься горем, любовь моя,- Черв опускается и припадает губами аккуратно меж пары рогов, прижимаясь щекой к одному из них и размеренно вдыхая свежий кислород, неторопливо насыщая лёгкие и спокойно, немного шумно выдыхая, несмотря на слабину после бреда, порываясь заставить предмет искреннего влечения повторить за собой. -Излей душу, даже если ранее не доводилось, тебе станет в разы лучше,- Голос разливается где-то в груди тёплым молоком, ласкает фантомными прикосновениями. Да, ты настоящий безумец, тварь, монстр, хуже которого ещё не видал мир, однако так сложно не повиноваться этим прикосновениям, этому нежному, слегка охрипшему от усталости голосу, в особенности, когда голова гудит, зажатая в тиски чувства вины от корыстного плана с одной стороны, а так же крайне сильной влюблённостью с другой. Ты слишком устал, чтобы как-то противиться, а враз тот, к чьему торсу ты отчаянно жмёшься, ничуть не против, то оно и не так важно. Дыхание сбивается, горло сдавливает метафорический узел, а лёгкие выбивают первые всхлипы, пока Кошмарову голову крепко обхватывают, вырисовывая витиеватые узоры на затылке. Уязвимое положение, слишком открытое и доверчивое, когда страх всего живого на этом свете выворачивает вместе с собственными слабостями наружу. И ему, к удивлению, нравится происходящее, отдалённо, но нравится, а на душе действительно становится легче по мере того, как рога покрываются короткими, редкими и звонкими поцелуями, не располагающими к насильному прекращению потока слёз, подначивая выпросить ещё немного ласки.

***

      Первым делом все странники, пребывающие в Грязьмут, начинают расспрашивать местных, а желательно опытных исследователей, о том, куда и за чем им следует направиться, чтобы максимально обезопасить своё путешествие. И ещё никогда жители или просто временные посетители небольшого городка не советовали новоприбывшим отправляться в Глубинное Гнездо, а если этот самый новоприбывший слишком уж быстро смелел, заявляя о своей бесстрашности и сломя голову убегая в сторону вокзала рогачей с целью как можно скорее добраться до столь опасного места да доказать всем свою исключительность, то его тут же величали глупцом и заведомо знали, что ему будет уже не суждено погибнуть от старости. В Гнездо, следовательно, и отправлялись либо глупцы, либо те, у кого не осталось надежды на счастливую жизнь и идти которым было не куда из-за проблем с законом и других вытекающих. Здесь нет населённых пунктов, помимо вокзала в самом сердце для обрубка территории, в котором проживала худо-бедно разумная часть этого ужасного места, сюда не пробивается свет снаружи, здесь нет искусственного света. Здесь есть только ты и полчища голодных пауков, а так же ещё тысячи не знакомых ни тебе, ни исследователям тварей с методами охоты, о которых только поехавшему извращенцу можно догадаться. Мимики примут облик дорогой тебе, пропавшей персоны, будь то погибшая влюблённость или пропавший член семьи, заманят в своё логово и не оставят от тебя даже костей, панцирь используя для дальнейших перевоплощений. Другие твари побольше заманят тебя своим поддельным страхом или спрячутся в тени своих тоннелей, чтобы затем выпрыгнуть, придавить тебя к полу своим массивным телом, высвободить жвала из раздвижной по вертикали пасти и перемолоть даже твёрдый панцирь в однородную массу.       Лишь одному не будут страшны эти земли. Тому, кто сам страшнее них и её обитателей в несколько сотен раз. Кошмар сейчас ступал по устланому паутиной полу, освещая свой путь стальным факелом прямиком из шатра, сверяясь с картой и ведя себя подобным образом, будто это он был правителем здешних мест, по статусу даже выше самого монарха, словно всякая тварь, которую он здесь увидит, станет припадать к его ногам вне зависимости от её интеллекта. Во всяком случае каждое неразумное создание, которое предпринимало попытки покуситься на жизнь безумца, несмотря на яркий источник света, который все боялись, забивалось в углы своего логова, стоило духу алого пламени раззинуть пасть, раздуть плащ и начать извергать пламя, завизжать, подпитываясь гневом к себе же после недавней слабости. Как бы то ни было, он сам не был в восторге от этого места, и, будь его воля, пожелал бы пребывать в блаженном неведении да не иметь понятия о том, что эти земли вообще существуют, однако была одна персона, обосновавшаяся на границе Глубинок и Садов королевы. -Приношу извинения за беспокойство,- Эхом раздаётся от стен мастерской хриплый голос безумца, который прервал стук одного из инструментов, вытачивающего угловатые фрагменты одной из изготовляемых масок. Затем, после недолгой паузы, слышен звон гео в мешочке, которые предпочитали жители королевства средней касты для хранения своих сбережений, упавшем на стойку, отдалённо напоминающую прилавок и являющуюся по совместительству рабочим местом. -Мне нужны полые черепушки, но учти, прочные и с отличительными чертами, ты выполняешь заказ для его величества,- После безумец со стуком прижимает к столу королевскую брошь, позаимствованную у его величества на неопределенный срок. -Сдюжишь?- -В каком количестве?- Вопрос логичный и простой, а на него Кошмар пускает на лике улыбку с долей безумия и непонятной ни ему, ни любой другой душе эмоцией. -Десятки, масочник, я буду брать десятками!-