Атин Ллетан должен умереть

При невозможности обойти препятствие следует либо развернуться и уйти, либо снести его. Первый вариант для слабых духом, второй — для сильных телом, но неразумных. Хелсет предпочитает третий вариант — потратить время, а также деньги на поиски лазейки. В этом случае легко пролезть незамеченным. Голова останется на плечах в прямом значении, потому что поди-ка докажи причастность! Тален Вандас — именно такое препятствие на пути к цели. Ни Атин Ллетан, ни придворные сплетники не скрывают, что именно ему носить корону в случае чего. Чего именно, догадаться несложно: безвременной кончины, своей смертью Ллетан помереть не рассчитывает, добровольно оставить трон — тем более. Точнее, рассчитывает… Раз учит Талена премудростям власти, значит, просчитывает наперёд, что трон один, а желающих на него сесть гораздо больше. И вернувшиеся после поражения в Вэйресте родственники не подталкивали: учить, как выяснилось, племянника Ллетан начал давно — едва ли не с рождения, — прививать к себе безмерное почитание, не иначе. Значит, давно отчаялся обзавестись собственными детьми. И Хелсет догадывается, что дело не в Равани: ничто не мешает овдоветь и жениться спустя время ещё раз. Так поступит он, достанься ему жена-пустоцвет. Причина, скорее всего, в самом Атине Ллетане. Например, дрянь, которой лучше переболеть в детстве, одолела в отрочестве или во взрослом возрасте. После неё ни один целитель не оживит семя. В чём бы ни была причина — в большой любви к жене-пустоцвету или в собственном бесплодии, Атин Ллетан не отчаивается и просчитывает всё, ставит препятствия… …и на замену подбирает наиболее похожего на себя, подмечает Хелсет, когда знакомится на званом ужине с Таленом Вандасом. Такое же узкое лицо, высокие, но негрубые скулы, упрямый подбородок. Губы плотно сжаты, взгляд рубиновых глаз устремлён вперёд. Тален Вандас красив — и это наследная черта. Красив и не скрывает это. Не подчёркивает, а не прячется за слоями дорогой одежды с рюшами: рубаха с вышивкой, но обтягивает крепкую грудь. Пояс тканый, тонкий, а не толстый кожаный, созданный скрыть дряблый живот. Штаны из тёмно-зелёного бархата не украшены ничем, только заужены, отчего видно, что ноги не кривые. И лоб… Высокий и открытый — из-за забранных в хвост на темени тёмных, с рыжеватым оттенком волос. Надбровные дуги ярко выражены, как у данмеров, однако не портят лицо. Тален Вандас вырос там, где никто никогда не назвал его чужаком из-за отличного, нежели у людей, оттенка кожи и формы ушей. Напротив: крохотные колечки подчёркивают их форму. Хелсет должен его невзлюбить — за отнятое место, — однако охотно затевает разговор. Тем лучше, что неприязни нет: завязывается непринуждённая беседа. Тален Вандас охотно вникает в придворные тонкости Вэйреста и делится местными особенностями, рассуждает о позиции Великих Домов… и резко меняет тему: — Для того, кто большую часть жизни провёл за пределами Морровинда, у вас удивительно правильная речь. Хелсет сжимает бокал и старается не подать вида, что его эти слова задевают. Чужим он был в Вэйресте. Чужой и здесь — за перенятые жесты, привычки и манеру носить одежду. За… Каффы больно давят на хрящи. Они всегда давят, хотя ювелир точно снял мерки и всё сделал, чтобы сидели, будто Хелсет с ними рождён, однако… — Пятнадцать первых лет из жизни выбросить не смогу, даже если захочу, — напоминает тот, где именно рождён. — Плюс прекрасные наставники, лично выбранные матерью… Брошенное в лицо грубое «Н’вах!» гораздо честнее, чем вежливые намёки, за которые Хелсет должен не просто невзлюбить Талена Вандаса, а испытать отвращение. Он нигде не свой, в том числе и здесь — за одну изменённую форму ушей, которые он не прячет. Волосы зачёсаны назад и забраны лентой… …потому что Хелсет знает глупую привычку придворных сплетников — обсуждать то, что скрыто от посторонних глаз. Поэтому он не стыдится того, что сотворил. Напротив: подчёркивает округлость раковин золотом и сверкающими каменьями. …и подмечает разницу между ним и Таленом. Хелсет, вопреки расхожему мнению, не стыдится черт, красивых не только по мнению данмеров. Их тоже он подчёркивает: аккуратные ладони и ровные пальцы с отнюдь не толстыми костяшками — перстнями, форму шеи — воротом с вышивкой серебряной нитью и изумрудами, бородка нужной длины и формы не скрывает губы. …Талену достаточно всё изящное в себе не прятать. Даже грубые шершавые суставчики пальцев не обтянуты перчаткой и не портят внешность. За это Хелсет должен его не просто невзлюбить, а возненавидеть. Но не получается. Тем лучше: не спорет горячку, уберёт препятствие на холодную голову. Понемногу непринуждённый разговор заходит о развлечениях — вэйрестских и местных. Тален рассказывает об охоте так, что становится ясно: он в ней разбирается, а раз разбирается, значит, уделяет ей свободное время. Этот факт пригодится. Хелсет жадно вслушивается в речь, рассматривает безупречные уши и… Вспоминает, когда в последний раз сбрасывал похоть. Во время грызни со сводной сестрицей было не до этого, потом долгая дорога, и он устал… Потом — пока ещё — чуждый Морнхолд. Хотя Хелсет далеко и давно не невинен, он знает достоинства и недостатки утех с любовниками разного пола, однако не опускается до того, чтобы тащить в собственную постель невесть кого. Пылкий темперамент, увы, не хочет уживаться с переборчивостью, тело требует утех. Разум же вынуждает отдать предпочтение мужчине, потому что незаконнорождённые дети не нужны. А из мужчин остаются те, в ком Хелсет уверен, что не подцепит дурную болезнь и кто неболтлив. …поэтому он терпит красоту Талена Вандаса, приятный голос и правильную речь. Поэтому «расталкивает» ненависть, чтобы проснулась, наконец… …но облегчённо вздыхает, когда вечер заканчивается и все вынуждены разойтись по спальням. Пряное сиродильское вино с травами, вопреки всему, не успокаивает, поэтому Хелсет долго вертится в постели, утыкается лицом в подушку, чтобы уснуть. Не помогает, и он переворачивается на спину… и ловит на себе пристальный взгляд — такой, как у Атина Ллетана… и Талена Вандаса. Распущенные волосы отливают рыжиной, однако кончики ушей не скрыты. Их спрячут только буйные безвкусные кудри. Тален нависает над Хелсетом. Тот даже вопрос не задаёт, как он проник в спальню. Какая разница? Пришёл-то за тем, чего хочется им обоим. Ни клочка одежды не оставил на потрясающе гладком, горячем, пылком, судя по напряжённому, упиравшемуся в бедро концу, теле. Тален Вандас не стыдится себя. Он слишком в себе уверен. …настолько, насколько должен быть уверен в себе король. Он наверняка знает, что получит ответ, поэтому целует смело и глубоко. Хелсет отвечает ему, но прикусить губу — не до крови, но ощутимо — не забывает, чтобы дать понять: за допустимую грань он с лёгкостью, если надо, переступит. Тален Вандас наваливается на него, отчего дышать трудно, бесстыдно трогает изуродованные уши. Хелсет дёргает головой и стряхивает руки: ни одному любовнику не позволено прикасаться к изувеченным раковинам. — Для того, кто вырос на чужбине, у тебя потрясающее тело, — издевается Тален, задирая сорочку до шеи и ёрзая грудью по груди. Соски твёрдые настолько, что легко, кажется, поцарапаться. — У людей тела более мягкие из-за особенностей их блюд. — Если забывать о тренировках с оружием и только есть, то у кого угодно станет дряблым, — выдыхает Хелсет колкость в ответ. Но обнимает, жадно мнёт плечи, спину. Он ощущает чужое учащённое сердцебиение. Наверняка у него такое же, поэтому Тален не проговаривает ехидцу, дескать, Хелсет застудил страсть в Вэйресте. Просто скатывается на бок и продолжает наглаживать пылающее тело. Хелсет отвечает тем же и изучает всё, до чего дотягиваются руки — грудь, спину, бёдра, ягодицы, потрясающе упругие. Тален беззащитен в своей похоти — настолько, что крохотная царапина и впрыснутый в ранку сильный яд запросто убьют его. Глупая мысль. Не хватало неприятностей, которые последуют, если будущий преемник Атина Ллетана, полный сил и здоровья, помрёт в постели Хелсета Хлаалу. Необязательно, что он займёт трон. Может статься так, что это не больше, чем сплетни. Отношение Талена к происходящему предстоит выяснить… …а пока надо наслаждаться ощущением чужой уверенной — явно привыкшей натягивать тетиву — ладони. Тален наглаживает оба члена одновременно, иногда отстраняется и только водит головкой по головке, затем одной рукой сжимает два ствола… В один миг Хелсет не выдерживает и прикасается к пальцам — не чтобы остановить, напротив, помочь, задать ритм, самому ощутить жар твёрдой возбуждённой плоти… Кончает он ярко, пульсирующе. Возможно, не сдерживает стон. Только переведя дыхание, понимает, что не вскрикивал: нижнюю губу саднит, потому что он её закусил. В паху влажно, тонкая ткань сорочки неприятно липнет к чувствительной после экстаза плоти. Надо бы снять её… Проклятье! Хелсет садится и переводит дыхание. Атин Ллетан считает его слишком молодым и безрассудным — едва ли не отроком. Мать и та думает, что Тален подходит для трона — не потому, что старше Хелсета, а «отлично разбирается в политических тонкостях, поскольку прожил здесь всю жизнь». Они… правы? Хелсет сбрасывает злополучную сорочку на пол. Завтра слуги наверняка начнут болтать, дескать, он «застоялся, поэтому сбросил семя во сне». Пусть говорят то, что хотят. Дураки сводят сплетни к поллюции, потому что на большее мозгов не хватает. Половым бессилием Хелсет отнюдь не страдает — это им станет ясно. Ему есть чем заняться. Он попытается вызвать в себе ненависть к Талену Вандасу. …которая уже должна взрасти, но почему-то даже не проклёвывается.