Атин Ллетан должен умереть

Хелсет давно вытравил из себя неприятное чувство отчуждения. В Вэйресте он убирал волосы, чтобы подчеркнуть остроту кончиков ушей (до той поры, пока к ним не начали присматриваться, чтобы выискать неданмерские изгибы раковин). Здесь, в Морнхолде, зачёсывает пряди назад, чтобы дать понять окружающим: он не стесняется того, что некогда сам же и сотворил. В том, что к нему не навязываются, определённо есть польза: не нужно просеивать гору бесполезного песка, чтобы отыскать золотые крупицы, гораздо легче перебрать горсть. Истина, что лучше один верный друг, чем толпа бесполезных собеседников, открыта задолго до рождения Хелсета, и тот не пренебрегает ею. Однако надо такому статься, что ощущение отчуждения родилось именно здесь и сейчас, когда гости — особенно гостьи, ищущие выгодного жениха молодые особы, а также их родители — доброжелательны к Хелсету Хлаалу. Тот — не урождённый дурак. Он понимает, к чему всё это заискивание ведёт. Вся доброжелательность испарится, если вскроется, что жених из него невыгодный, несмотря на статус принца. К действующему королю он так же близок, как Массер к Секунде: только на первый взгляд небесные тела расположены очень близко друг к другу, а на самом деле расстояние между ними огромное, это выяснил кто-то из древних астрономов. Тален Вандас — более выгодная партия. Соответственно, вокруг него вьются стайки, однако он, кажется, не замечает никого и ничего — пара слов, которыми перекидывается с дружелюбными девицами, не в счёт. Ещё — о, Хелсет не может не обратить внимание — Орвас Дрен, неженатый и, как донесла одна из придворных сплетниц, большой любитель необычных сексуальных практик. Она выразилась проще: «Извращенец», — но суть от этого не поменялась. Вот кто привлекает Талена — настолько, что тот не замечает ничего и никого вокруг. Не замечает Хелсета. Тот сам не навязывается, но от этого не легче, потому что неприятное чувство разъедает душу, как яд из корня жарницы — внутренности. Вот откуда ощущение отчуждённости, приходит осознание, когда Хелсет покидает зал и выходит в сад. Если бы с Таленом заговорил далёкий от молодости, непривлекательный Ведам Дрен, такого чувства не появилось бы. Орвас же и красив, и молод, и в постели на диво опытен. Ничего удивительного, что к нему тянутся. — Извращенец… — бормочет Хелсет. Воспоминания, что младший Дрен даже не прячется за маской приличия, вынуждают произнести ещё одно слово, безупречно утяжеляющее характеристику и отнюдь не то, чему учил гувернёр-альтмер: — Ёбанный! Хелсета не беспокоит, слышит ли его кто-нибудь. Если и слышат, то… ещё одна пикантная деталь в описание его характера готова. Ллорамор, под которым он стоит, цветёт и напаивает воздух дивным ароматом, однако не цветы волнуют, а шипы. Хелсет отламывает один. Его больше волнует, что он, давно выросший, ревнует, будто влюблённый юнец. И, как отрок, хочет подложить треклятый шип на стул, на который намерен сесть соперник — в данном случае Орвас Дрен. Дурацкая юношеская шутка до добра не доведёт, убеждает себя Хелсет, только взрастит в Орвасе Дрене не просто неприязнь, а открытую ненависть. …однако она же и даст знать тому, что Хелсет Хлаалу — не тот, кто станет терпеть брезгливые, брошенные будто на злокрыса или скриба взгляды. Он бьёт исподтишка, но прямо в цель. С этими мыслями Хелсет не выбрасывает, не ломает, а прячет шип ллорамора под кружевной манжетой.

***

Дыхание — спокойное, сердцебиение — ровное. Буря негодования улеглась. Хелсет выпил лишнего, вот и разъярился. Прохладный ветерок выветрил хмель. Можно вернуться. Ночь нежаркая, однако щёки пылают. Гнев, порождённый ревностью, притих, но никуда не делся, замер до поры до времени. Хелсет делает несколько шагов и понимает, что поторопился с выводами, когда едва не сшибает с ног какую-то девицу. Та ойкает и отшатывается. Он не расшаркивается, не уточняет, нужна ли помощь, торопливо неискренне просит прощения и скрывается за арочной дверью. Он пересекает длинный, освещённый факелами однотонный коридор и входит в главный зал, яркий, по сравнению с остальными частями дворца убранством. Гостей стало меньше, отмечает он. Ушли отдыхать — поодиночке, или нашли себе пару на ночь. Матери не видно, впрочем, как и Ведама Дрена. Хелсет хмыкает. Даже если они отсутствуют по той самой причине, о которой он подумал, то… Барензия — дважды вдова. Отец давно погиб — настолько, что при всей любви всё это время чтить его память и забывать о чувствах — глупо. Хелсет умом понимает это, однако раз за разом на него накатывает злость, пусть и меньшая, чем тогда, когда ему было пятнадцать и когда мать вышла замуж, на его взгляд, слишком скоропалительно. Время лечит, говорят. Ни скампа оно не лечит, иначе не накатила бы сейчас пусть приглушённая здравым смыслом, но всё же ярость. Рассудок то и дело встревает, даёт понять, что отсутствие двоих вовсе не равносильно тому, что оба ушли вместе, а не порознь. Из Дренов в зале только Орвас. Как ни странно, он в одиночестве и старается быть неприметным, сидя в плохо освещённом углу. Он делает один глоток за другим, кривит красивый рот и глядит куда-то вперёд. Взгляд устремлён в никуда, отмечает Хелсет. Дрен зол. Из-за неприятной беседы с кем-то, например… …с Таленом? Хелсет прислоняется к колонне так, чтобы та скрыла его. Орвасу бокала будет мало, скоро он затребует наполнить ещё, а для этого ему придётся подняться, потому что слуги не обращают внимания на этот угол. Так и получается. Хелсет юркает из-за колонны, втыкает шип ллорамора — настолько тоненький, что не заметить, если не приглядываться — в обивку, после, замечая, что Дрен разворачивается, спешно удаляется. Оборачивается он только раз, когда чувствует чужой взгляд. Дрен стоит. Сел или, заподозрив неладное, нет? Или поджидает того, кому любезно уступит место? Если первый вариант, то у него прекрасная выдержка. Если второй — развито чутьё опасности. Ну, а третий… Что ж, глупые слабые жертвы жалости не заслуживают. Щёки больше не горят, хотя в зале душно. Хелсет нашёл способ выместить гнев. Поступил глупо, наивно-детски, однако дал понять: может, он и проиграл, однако это не равносильно тому, что готов терпеть презрительные взгляды, брошенные на уши иной формы и одежду, сшитую не по местной моде. И воткнутый в обивку кресла шип ллорамора — первое предупреждение.