Братик?..

– Э–э–э, я не заказывал подъем под русское народное творчество!  Замечательное начало дня! Как ни странно, жизнь состоит из противоречий. Хотя... Да, это обычная ситуация. Возьмем случай из жизни: маленький мальчик лишается единственной родной кровинки – матери. Денег на существование больше нет, хотя и раньше приходилось голодать. Возникает чувство безысходности, хочется лезть на стену от потери, причинять себе боль и тихо сходить с ума... А в паре кварталов кто–то празднует рождение ребенка, заливаясь громким смехом и восторженными криками счастья. Но сирота вырастет и найдет новую семью, а новорожденный вместе с родителями погибнет в автокатастрофе по дороге домой. Парадокс, неправда ли? К чему это я? Просто все относительно, и одна полоса сменяет другую. Чаще всего мы даже не знаем, что дальше. Все никогда не будет идти ровно, все может резко поменяться из-за нелепой ошибки или неверного решения, а в каждой бочке мёда есть своя ложка дегтя. Яркое солнце, редкое явление, заливает все вокруг светом и теплом, в воздухе витает аромат кофе, на улице еще совсем тихо, что не удивительно, ведь сейчас только шесть часов утра. Все бы хорошо, если бы не гребаный русский со своей гитарой! Кинув подушку в ту сторону, откуда доносились, цитата, "раздражающие шумы", парень машинально пошарил рукой рядом с собой. Птичка рядом – все в порядке. – Заканчивай портить сон Великому! Иначе тебя постигнет страшная кара!  На несколько минут игра прекратилась, а пение превратилось в тихий бубнеж, раздающийся со стороны двери. Расслабившись, Гилберт снова попытался уснуть, но новая мелодия ударила по барабанным перепонкам. Эти шуточки Вани уже давно испытывали и без того "ангельское" терпение прусса на прочность. Несколько минут парень ворочался в кровати, накрываясь одеялом с головой, закрывая уши подушкой и вполголоса матерясь. С огромным сожалением поняв, что шанс выспаться на сегодня, как ни старайся, уже упущен, Гилберт ещё пару раз ругнулся и мысленно проклял тот день, когда согласился жить с ненормальным русским. – "Фаина, Фай–на–на, Фаина, Фай–на–на, Ах, люблю тебя, Фаина–Фаина! Ши–на–най–да–опа, ши–на–ши–на–най,  ши–на–най–да–опа, ши–на–ши–на–най..." Ха–ха! Или лучше: Гилушка, Гилуш–ка... Вставай, давай! – Клянусь своей матерью, когда–нибудь ты придешь сюда, а вся водка будет спущена в канализацию... – Хорошо. Тогда я тоже клянусь твоей матерью, что когда–нибудь я приготовлю пирожки с Прубердом. Птичка нервно задрожала, а потом просто упала с головы прусса на подушку, раскинув крылья. Заметив реакцию своего лучшего друга, перепуганный Гил подхватил канарейку на руки и уже было начал гневную тираду: "Только попробуй, и я те... Брагинский!" Байльшмидт оборвал фразу на середине, поняв, что Брагинского и след простыл. Вообще, когда он успел уйти?! Причем так бесшумно... – Ха–ха, хотя нет, он слишком маленький. Я сделаю с ним заливное, – через несколько минут с кухни донесся голос с чисто-детскими нотами и задорный смех. – Хватит орать! Иди сюда и притащи мне пива, опохмелиться. После твоей водки жить неохота. – Сейчас, ваше Высочество. Минуту. Байльшмидт растянулся на кровати и подложил руки под голову. Самое время насладиться собой и своим превосходством, ксе–се–се–се; сейчас ему принесет кофе, то есть, эм-м-м... пиво в постель сам Иван Брагинский, бывший суворовец и солдат. Гилберт прикрыл глаза, растягивая губы в довольной ухмылке. Воображение уже рисовало картины с русским в косынке, коротком розовом платьице и с подносом в руках.  Прусс усмехнулся и закинул ногу на ногу. Что ж... Подождем Ванюшу. Тем временем Брагинский не торопился. Он достал из холодильника бутылку пива, посмотрел на свет сквозь ее содержимое, затем, недолго думая, перелил хмельное в кружку и поставил в микроволновку. Пока пиво "доходило до кипения", Ваня поднял с пола взятую из спальни гитару и продолжил действовать на нервы самому Великому и Ужасному. – "Ляг, отдохни и послушай, что я скажу: Я терпел, но сегодня я ухожу. Я сказал: успокойся и рот закрой. Вот и все, до свидания, черт с тобой". Довольная ухмылка начала исчезать с лица Байльшмидта, сменяясь чуть приоткрытым ртом. Пусть парень и знал эту песню (Брагинский обычно пел ее, когда они ругались), но к чему она сейчас, понять не мог.  Чего дальше ожидать? Русский был непредсказуем, и это пугало. Даже движения невозможно было предугадать, не то что мысли. После милой улыбки можно было ощутить объятия или же схлопотать промеж глаз. Пораскинув пару секунд мозгами, парень решил поднять свой шикарный, по его собственному мнению, зад с кровати и разобраться с Иваном. Брагинский продолжал петь, мысленно посмеиваясь над Гилом. Из спальни были слышны лишь какие-то шорохи и скрип кровати. Действительно, почему это вообще Великий так оживился? Ваня же его не пошлет на родину всего живого, а именно – нахуй. Ведь так? – Так, Птиц, свали на чуток. Где чертовы трусы? Видел, не? Пока Байльшмидт копошился в простынях, в комнате появился Брагинский, который, очевидно, тоже встал совсем недавно. Из одежды на нем были только вчерашняя белая рубашка и шорты, волосы растрепаны, а туманный взгляд направлен в никуда. Ваня отложил гитару и подошёл к кровати. Словив любимого за подбородок, он уселся к нему на бедра, отчего Гилберт охнул и попытался вылезти из-под Ивана. – "Слезь, туша. Придавил! – Я на тебе, как на войне, А на войне, как на тебе. Но я устал, окончен бой, Беру портвейн, иду домой. Окончен бой, зачах огонь И не осталось ничего. А мы живем и нам с тобою Повезло на зло". – И че это значит? – прусс прохрипел, оставив попытки скинуть с себя столь увесистую "ношу". – Ха–ха! Ничего, а что? Просто милая песня, – пару раз хлопнув ресницами, Иван чуть склонил голову набок и уставился на Байльшмидта, оперевшись тому на плечи руками. – Блять... Так, ладно, где пиво? – Сейчас принесу. Пожав плечами, Ваня встал и пошел в сторону кухни. Вообще, это было не столько пиво, сколько месть за угрозу. Причем посягательство было на святая святых! Водку он выльет, размечтался! Брагинский вылил в стакан рюмку валерьянки, взболтал и понес своему любимому.  – Знай наших, фашист хренов... Не трудно догадаться, что дальнейшая судьба Гилберта зависела лишь от коварного товарища Брагинского.