Кошки и призраки клана Учиха

В понедельник Сакура впервые за долгое время приходит в госпиталь по графику — к восьми. И ни минутой раньше. По её лицу медсестра в регистратуре понимает, что никакие реплики сейчас неуместны. — Почему карты пациентов на выписку и на повторный осмотр не разложены? Где результаты утреннего обхода? — громом голос Сакуры раскатывается по коридору. В один момент на первом этаже начинается суета. Сакура сама виновата. Она это понимает — всю прошлую неделю была так занята мыслями о себе и Учихе, что совсем перестала рявкать на персонал. А это, как известно, обязательное условие для качественной работы. Харуно замыкает кабинет изнутри, готовит сладкий чай и сама себе ставит капельницу. Свой второй выходной Сакура провела постыдно — весь день она плакала и наконец-то смотрела телевизор в гостиной. Итачи постирал постельное, но вот незадача — подушка всё равно пахла им. И Сакура, лёжа на ней, завывала в голос. Ситуация казалась ей бесповоротной, идиотской. Частично она ощущала вину — можно ведь было не отвечать так резко. Можно было вновь войти в его положение, напомнить себе, как труден путь восстановления. И попробовать прямо и спокойно спросить — что из её действий вызвало такую реакцию, что именно вышло за рамки дозволенного? Сакуре кажется, что она всё испортила, соглашаясь на заданный им тон разговора. Но что именно испортила? Она всё-таки влюбилась в Учиху или нет? Или ей овладели тоска и усталость, тщательно подавляемые долгими неделями? И впервые после войны Сакура ощутила самое настоящее бессилие и опустошение. Без Итачи совершенно точно дом стал пустым. Сакура уже привыкла ощущать тонус, когда он рядом. Тянуться к нему — сервировать стол, придерживаться манер, говорить легко и просто, вовлекая его в несложные диалоги. Пытаться понять, разгадать, почувствовать. Это стало её новой отдушиной и развлечением. Эмоции — интерес, раздражение, радость, непонимание неконтролируемым огнём вспыхивали в сердце. Все они без разбора — позитивные или негативные — привносили в жизнь сладость нового. Это была официальная отговорка. Неофициальная — наблюдать за тем, как он обращается с катаной перед её домом, орудует палочками и разливает саке было приятно. Общаться с ним каждый раз — непредсказуемо и увлекательно. Итачи был прекрасен в своей исключительности и самобытности. Лишиться его одномоментно и неожиданно оказалось… правда больно? Сакура скучала. По нему или по эмоциям, которые испытывала, когда Итачи был рядом? Вчера вечером, когда Сакура решила напиться, не смогла даже сидеть одна на кухне. Обжигающая картинка, когда он был напротив — расслабленный, улыбчивый, умиротворённый — снова и снова вспыхивала в воспаленном разуме. Она забрала саке в комнату и выпила целую бутылку. Стоит ли говорить, что случилось самое тяжёлое похмелье в её жизни? — Ну Сакура, соберись же! — она говорит это сама себе строго и громко. — Посмотри, как отважно люди вокруг тебя переживают потери. А ты убиваешься из-за мужика, с которым у тебя даже ничего не было! «Итачи — не мужик» — жалобно отзывается подсознание. — Всё! Начинаем работать. Смотрим, кого готовим к выписке. Шаннаро! А он здесь откуда? — Сакура с размаха хлопает карточкой Итачи об стол. Ну конечно! Заканчивается испытательный срок. Сакура должна провести последнее обследование и выдать заключение. — Шаннаро! — Вновь вскрикивает она. Слёзы высохли, осталась только неистовая ярость. Но профессионализм сильнее. Сакура обречённо выписывает ему направления на необходимые анализы и обследования. У неё есть призрачная надежда оставить документы в регистратуре и поручить медсестре отдать всё Итачи, как только тот пересечёт порог госпиталя. Видеться с ним совсем не хочется. Чай допивается, капельница заканчивается. Сакура красится ярче обычного и смело распахивает дверь в коридор. На работе места эмоциям не остаётся. Так и получается — осмотры, отчёты, вопросы. Время до обеда пролетает, как один миг, и, покинув свой кабинет один раз, Сакура возвращается в него снова лишь в час дня. Ну как в час, чуть позже. Требовалась консультация в хирургическом отделении. Сакуре нравится помогать. Нравится то, как много опыта и знаний она накопила, несмотря на возраст. В такие моменты, когда она нужная, уверенная, хорошо одетая, Сакура вспоминает, как много в ней самой мощи, которую она периодически словно перестаёт ощущать. Не дома, не на горячих источниках, не на природе, здесь — в госпитале — её место силы. Наверно, будь иначе, Сакура бы с ума сошла от нагрузки. Одухотворение, радость, спокойствие согревают всю кожу из вне и из изнутри. В прекрасном настроении остаётся только поесть. — Да, войдите, — она бросает это через плечо, отыскивая в сумке кошелек. — Добрый день, Сакура. — Сердце проворачивает кульбит, Харуно резко оборачивается. — Итачи-сан, — проговаривает она лишь губами. — Какаши-сама сказал, ты будешь ждать меня в обед. Нужно обсудить итоговое обследование. — Да, всё готово. — Она обходит стол и берёт листы. Мысленно злится на сенсея. Она обязательно выскажет ему своё негодование позже. «Так и знала, что сразу надо было отнести!» — Номер кабинета написан, это второй этаж, левое крыло, до конца. Правила подготовки к каждому анализу я также прикрепила, — Сакуру потряхивает от волнения. Стоять так близко к нему ей совсем не нравится, ненавязчивый запах чужого тела сейчас разъедает мозг. Заглянуть в глаза не получается никак. — Разве не ты будешь проводить осмотр? — Осмотры больше не нужны. Сдайте анализы и всё. Результаты я получу сама через лаборантов. Заключение направлю сразу Рокудайме. Если будут отклонения — вам сообщат. — В глаза заглянуть и правда не получается, а вот говорить ровно и уверено — да. Выправка ирьёнина и подготовка Цунаде-шишоу пока Сакуру ни разу не подводила. Итачи берёт направления и внимательно изучает каждое. Сакура про себя считает от десяти до одного. Смотрит на него — длинные тонкие пальцы аккуратно переворачивают листы, тёмные глаза живо скользят по листу, читая заголовок, изучая список. Локон смоляных волос небрежно заправлен за ухо. Бледные тонкие губы сжаты в тонкую полоску. Под глазами акварельными кругами цветут светло-фиолетовые синяки. Ну, это не страшно — у Сакуры такие же. — Что такое «спермограмма»? — Оценка способности к зачатию. Также показывает урологические заболевания. — Сакура отвечает на автомате — быстро и строго. Она вновь засмотрелась на него. — Я не буду сдавать, мне не интересно. — Нет, будете. Вы не имеете права отказаться от медицинского освидетельствования. Анализ входит в перечень обязательных для первичных пациентов госпиталя детородного возраста. — Уверенный девичий голос теперь лишен и волнения, и смущения. Её кабинет — её территория. Здесь ничего не может выйти из-под контроля Сакуры. Она ещё даже не знает, насколько ошибается, проговаривая это в голове. — А ещё это особенно важный показатель для вашего клинического случая. Мы никак не можем предугадать, сохранилась ли способность к зачатию. — И что, Сакура? Коноха грезит о возрождении клана Учиха, даже не представляя риски и ответственность. И боль, которую несёт в себе одна эта идея. — Дело не в этом. — Сакура убеждает себя, что он всего лишь пациент, старается быть сдержанной и терпеливой. — Если вы будете заводить долгосрочные отношения, партнёрша должна знать о возможностях, так будет честно. — Хорошо, тогда я сделаю это, когда буду заводить долгосрочные отношение. — Итачи отворачивается и вот-вот собирается покинуть кабинет. Сакура чувствует, как в ней закипает ярость. Смелее прежнего она хватает Итачи выше локтя. Держит крепко — она уверена, что делает больно. — Для науки и медицины — это очень важный вопрос. Я настаиваю, как ваш лечащий врач завершить все обследования на данном этапе, — она яростно и шипит и мечет глазами молнии. От прежней тревоги не остаётся и следа. Бесит! Он бесит её страшно своей манерой держаться так отстранённо и отказывать ей, ни чуть, не утруждаясь при этом. Холодная своенравность раздражает. Он не прислушивается! Не ценит! Не… — Если это так важно, Сакура, поможешь мне наполнить пробирку? Отсосёшь? Его щека загорается под чужой ладонью. Итачи готов активировать шаринган, чтобы запечатлеть всё: как лицо Сакуры искажается в отвращении и гневе, как она от шока распахивает губы, а затем от раздражения и злости сжимает их в побелевшую полоску. Как замахивается коротко и умело, хлёстко ударяя Итачи по щеке. И всё это в одно короткое мгновенье — прекрасно и горячо. — Претензии ко мне, как к медику, вы можете выражать в свободной письменной форме, но не пытайтесь задеть меня, как женщину, — Сакура шипит и трясется от злости. Ей совсем не страшно теперь заглянуть в его помутневшие от резкой позабытой боли глаза. — Сказал это, чтобы потешить самолюбие, показать превосходство? Где уважение и благодарность за то, что я даровала новую жизнь? — Ты отобрала у меня смерть, — он только этого и ждал. Каждый день, каждую минуту ждал того, чтобы Сакура оступилась, престав быть стерильной — услужливой, воспитанной, сдержанной, осторожной. — Ты это сделала для себя. Чтобы привлечь внимание Саске, самоутвердиться, проверить способности. Отчаянный и глупый жест. Это сделала даже не ты, а Кабуто. А ты зацепилась за чужую работу и прибрала её к своим рукам. — Обескровленные губы Сакуры в ответ размыкаются шире, щёки горят алым. Она замирает на вдохе, жадно вбирая его гневный, лихорадочно блестящий взгляд. Итачи не повышает голос, наоборот, он трескается, ломается, оседает. Слова — остервенелый шёпот, вырывающийся потоком. — Из-за таких, как ты, гордецов, упивающихся своими успехами, неспособных стать обезличенными шиноби без репутации и чести, мир погряз в войнах и хаосе. Из-за тех, кто постоянно пытается что-то кому-то доказать. — Итачи-сан, — Сакура не узнаёт и собственный голос — низкий, сорвавшийся. Каждое слово — через боль в горле. — Покиньте мой кабинет или я вызову охрану. Его не нужно просить дважды. Дверь гулко захлопывается.

***

Ну зачем он это сказал? Итачи опрокидывает рюмку за рюмкой. Благо — алкогольный магазин на первом этаже, под его временной ведомственной квартирой. Она — ужасная. Вернее, для его прежней жизни нормальная — дёшево и сердито, но по сравнению с домом Сакуры — это грязный дешёвый притон, где даже строго разделения между кухней и комнатой нет, свет лампочек — желтый, постельное белье — жесткое и в катышках, плитка в ванной кое-где покрылась чёрной плесенью, посуды минимум и есть из неё точно не хочется. Учиха вспоминает своё поместье и пить хочется больше прежнего. Он был там снова. Электричество, вода и газ отключены. Повсюду пыль, сёдзи противно скрипят, футоны пришли в негодность из-за влажности и перепада температур, трубы и проводка, наверняка, тоже. Может, это плохая идея — жить там одному? Саске он почему-то списывает со счетов. Вернее, он боится мечтать о нём. О настоящем прощении, понимании, возвращении. О чем они будут говорить, встретившись? Им следует обняться или пожать руки? Итачи опрокидывает рюмку. Ну зачем он это сказал? Вообще всё. Начиная с той ночи и заканчивая сегодняшним днём. Он не просто разозлил её, как когда-то хотел. Не просто снял собственное эмоциональное напряжение. Не просто избавил её от очевидной маски бесстрастности и безразличия. Он обидел её. Кажется, сделал больно. Не по-мужски, не по-человечески. Это Кисаме научил его напиваться. Учиха противился раньше и говорил, что это глупость и слабость — бежать от себя. Но оказалось, напиваясь, он никуда не сбегает. Даже наоборот — наконец-то может направить взгляд вглубь и сосредоточиться на переживаниях. Всё то, что он сказал — о Сакуре и о собственном воскрешении — было правдой. Но только его личной правдой гораздо раньше. Этот монолог вообще пришёл ему в самую первую осознанную ночь в больнице. Он так хотел, чтобы Сакура признала, что сделала это, чтобы продемонстрировать свои выдающиеся способности, чтобы блеснуть умом и навыками. Но она так и не позволила себе этого даже мимолётно. Он всё ждал и ждал, когда накипевшее можно будет высказать. Высказал. Пожалел. Он ведь многое переосмыслил. Итачи, хоть и не безоговорочно был рад своей новой жизни, не мог отрицать, что она была не такой уж паршивой и моментами даже приятной. «А может надо было всё-таки нахально приставать к ней, а не пытаться спасти от себя? Ну а вдруг?..» Итачи морщится. Он понимает, что по-честному никаких претензий у него к Сакуре нет. Проблемы — внутри, но проецирует он их на окружающий мир. И ищет виноватых! Итачи не понимает, кто он сейчас для Конохи и кем ему нужно быть. Идти в АНБУ? Приглашать Сакуру на ужин? Готовить поместье для жизни? Придумывать, что говорить Саске? Это не вопросы убийства, пыток, тактики, разведки. Он совсем разучился их решать. Итачи разучился жить. «Конечно, убить их всех тебе бы было легче и понятнее» — язвительная реплика всплывает в его подсознании. «А вот Сакуру можно было бы и пытать. Так, чтобы она сгорала от удовольствия и умоляла о большем» — Итачи опрокидывает рюмку. Это деструктивные мысли. Выжечь мимолётные отблески фантазий никак не получается. Итачи снова один. У него снова ничего нет, кроме тяжёлых мыслей и эфемерных фантазий. Тоска, горе и неизвестность застилают его разум. Хочется действовать разумно и хладнокровно, а не получается. Он жмурится и до боли нажимает пальцами на глаза, но проклятый образ не выходит из головы. Он видел женщину в кимоно своего клана больше десяти лет назад. Что-то внутри оборвалось, поледенели пальцы, ком встал в горле. Итачи тогда едва смог подавить эмоции и тщательно запечатал их внутри до этого момента. Всё-таки саке виртуозно лишало его контроля над разумом. «Что-то оборвалось» Так он это окрестил. Но это отнюдь не означало что-то плохое. Упала завеса, которую он тщательно пытался сохранить всё это время. Неужели это возможно — продолжить жить? Неужели возможно, чтобы такая красивая, талантливая, умная, сильная девушка, как Сакура, носила одежду его клана? Была ему женой? Он лучше других знает, как реабилитировали шиноби после войн — как забывались преступления, прощались ошибки, замаливались грехи. Только вот поверить, что такое возможно с ним самим было очень непросто. Герб клана Учиха для всех — устрашающий, величественный. Для Итачи — перепачканный кровью. Как он контрастно выглядел на кимоно! Но совсем не инородно на самой Сакуре. Наоборот — приковывал внимание, выделялся и подсвечивал её светлые глаза и волосы. Уж точно инородные для его клана. Итачи замер со стаканом в руках. Ему очень хотелось помечтать и он себе это позволил — осторожно, ненавязчиво, перекладывая свою фантазию на чужой сюжет. А вот если бы она правда вышла замуж за Саске? И тогда очень легко представить её в тёмно-фиолетовом зимнем кимоно. Приятно думать, какого это — идти по заснеженной улице квартала Учиха и наблюдать, как греб клана красуется на её узкой спине. Идти в ожидании, когда главный дом примет их в объятия тепла и уюта. Избавить её от тяжёлой шёлковой ткани, ледяной — снаружи, горячей — изнутри, согретой её сильным телом. Ну зачем он это сказал?