Кошки и призраки клана Учиха

В её доме чистота возведена в абсолют. Краны начищены до блеска, зеркала сверкают, фаянс ванны вырви глаз белый. За какую бы полку не схватился Итачи, ни разу на его бледных пальцах не осталось пыли. В доме Сакуры воздух лёгкий и прозрачный, свежий, потому что форточки постоянно открыты. Соседей Итачи ни разу не слышал. Пакетики специй в кухонном шкафчике аккуратно закручены и каждый закреплён прищепкой. В её доме до того чисто, что на полу в коридоре можно смело оперировать. Итачи просыпается на раскладном диване в её гостиной. Первые несколько секунд задумчиво обводит комнату, не соображая, где он. «Дурак» Он вспоминает, как вчера весь день скитался по деревне — осмотрел улицы, заглянул на тренировочные полигоны, просидел на дальней скамейке в парке до самой ночи. Всё, чтобы не столкнуться с Сакурой у неё дома. И чтобы хоть немного сориентироваться в пространстве. Впервые за десять лет Итачи чувствовал так много — шок, унижение, тревогу, ужас. Самый настоящий ужас от того, как неожиданно повернулась его жизнь. Смерть, если точнее. Он чувствовал и взгляды — испуганные, застывшие, заинтересованные. Они жгли огнём его спину. Итачи не смел обернуться ни разу. Его постоянно тошнило от голода и переживаний. Он явился за полночь. В доме было темно, Сакура, очевидно, давно спала. Но на кухонном столе его ожидала записка: «Еда в холодильнике, всё необходимое в гостиной». В немом приглашении в его временную комнату была открыта дверь. С нескрываемым интересом он осмотрел разложенный диван и стопку — полотенце, чужая мужская футболка и штаны для сна, запакованная зубная щетка и расческа. Сакура это сделала, потому что… Потому что долг обязывает? Потому что он — её эксперимент, который нужно тщательно контролировать? Потому что Сакура образцовая, послушная, исполнительная куноичи? Потому что… Итачи так и заснул, не желая даже мысленно признавать, что Сакура в который раз банально позаботилась о нём. Он едва ли заставляет себя подняться. Постельное бельё белоснежное, тщательно поглаженное, пронизанное тонким запахом стирального порошка так и манит остаться в объятиях ещё на полчаса. Он смело может сказать, что это лучшее место, в котором он ночевал за последние десять лет. Напротив кровати — телевизор. Итачи понятия не имеет, что там показывают, но включить очень хочется. Слева от дивана книжный шкаф — Итачи не читал давно, корешки книг так и манят провести по ним кончиками пальцев, выбирая. Справа — пустой шкаф для одежды. Сакура освободила его специально? Итачи сдаётся. Он знает, что помимо прочего, в его сердце поселился позабытый, долгое время запретный и опасный интерес. Он разгорался незаметно, вероломно. Сначала к собственному телу — как оно выглядит, на что способно. Затем — к Конохе — сколько сейчас здесь жителей, сколько домов, что изменилось в архитектуре и застройке. Теперь к дому Сакуры. И к грядущему дню, конечно. Итачи желает, он готов, со всей отвагой окунуться в новый день и принять всё, что ему уготовано — и косые взгляды, и едкие замечания, и механическую работу в архиве. На кухне он достаёт кружки, сахарницу, ложки — в её доме с белоснежными шторами ориентироваться очень легко. Здесь хорошо жить. Сакура может быть хорошей женой. Эта мысль долетает из какой-то очень далёкой прошлой жизни, когда за долгим неспешным обедом клан обсуждал траектории мирной жизни. Атмосфера спокойствия, уюта и чистоты располагает. — Доброе утро, — Сакура появляется, вторя его мыслям. Немного улыбается и изучает его с интересом. Итачи здоровается в ответ и переводит взгляд на свою руку. Он наполнил две чашки. Он даже не слышал, что его временная сожительница уже проснулась, но всё равно приготовил чай на них двоих. Он находит обоснование легко. Сейчас он только и делает, что напряжённо думает, анализирует и решает, поэтому полагается только на мышечную память. Два человека, две чашки. Так проще. Он молча ставит их на стол напротив друг друга. — Вам хорошо спалось на новом месте? — Нормально, — Итачи кивает. Сакура уже собрана на работу — тёмно-розовая безрукавка, чёрные шорты, волоски бровей и ресниц одна к одной, губы с чётким бледно-розовым контуром. Короткие волосы затянуты в невысокий хвост. Ничего не изменилось, думается ему. Итачи по-прежнему тошнит от шиноби, подобных ему. — Вас не тревожили боли? — Нет, — Итачи не врёт. Он и впрямь заснул так быстро и крепко, как не засыпал, наверно, очень давно. — Что вы обычно едите на завтрак? — Я… Итачи вдруг вспоминает, как у него от холода и голода тряслись пальцы, когда он впервые выдавливал капсулы из жесткого металлического блистера. Как Учиху затошнило, когда они разбухли у него в желудке, и лёгкие будто прижало к горлу. Он наклонил голову вперёд и ему за шиворот тут же затекла дождевая вода. Какой тяжёлой была рука Какаши, наотмашь ударившая его по плечу. Тогда он ещё не умел смотреть ободряюще. — Я пью только чай… с сахаром, — он заминается, когда взглядом не может догнать картинку перед глазами. Сакура тут же приближается к нему и тянет руку к острому мужскому подбородку. Хмурится, когда Итачи уходит от касания, но нагоняет его и настойчиво удерживает его на месте. Висок Итачи покалывает, по нему стелется бледное зелёное сияние. Чакра Сакуры скользит по каналам под кожей и будто расширяет их. Итачи чужое присутствие в голове не нравится. Хотя смотреть на Сакуру довольно интересно. Она храбрится, когда вот так близко стоит к нему и всеми десятью подушечками пальцев прикасается к коже. Лицо её до того напряжено, что мышцы вот-вот вздрогнут от волнения. — У вас упало давление. Я дам вам лекарств, и если вы в течение дня почувствуете себя хуже, сможете принять их. То, как медик расслабляется, отходя от Итачи, действительно очень забавляет. Учиха залпом выпивает чай и стремительно выходит из дома, не дождавшись таблеток. Шагая по мощёной камнем дорожке у дома Сакуры, он не может избавиться от навязчивых мыслей. Будет ли Сакура раздражена, когда увидит, что он ушёл? Или же будет волноваться из-за него? Или же ей будет всё равно? Итачи едва не пропускает свой поворот.

***

Проблема была не в Итачи, Сакура это понимала очень хорошо. Она обманулась ожиданиями. Сакура почему-то была уверена, что старший Учиха будет вести себя, как Саске, когда тому было тринадцать. Она бы справилась, если бы он был отстраненным и не проявлял чрезмерного дружелюбия, но сейчас его сдержанность раздражала. Не то, что дружелюбия, в нём не было ни уважения, ни понимания. Он был абсолютно затравленным и смотрел на неё своим пронизывающим претенциозным взглядом. Сакура ведь его не боялась? Точно нет. Но она опасалась его реакций и действий. Вернее, их отсутствия. Вернее, не опасалась, а не понимала. Вчера весь вечер её потряхивало от волнения, мороз стелился по коже, живот сводило судорогой. Он не пришёл на ужин. Сакура уже притаилась под одеялом, когда услышала ощутила чужое присутствие — открывающаяся дверь, шаги в коридоре, шум воды. Она слышала, что он так и не поел. И невыносимо долго не могла заснуть, обдумывая, как же ей всё-таки нужно себя вести. Сакура едва не с размаха кидает кусок запеченной рыбы на белую тарелку, и капли жира разлетаются по столешнице. Девушка шипит, выругивается, но быстро возвращает самообладание. Она не очень-то любит готовить, но в этот вечер тратит аж два часа, чтобы запечь рыбу и накатать липнущий к пальцам рис в онигири. Итачи задерживается на работе. — Итачи-сан, зайдите ко мне на кухню, — она чуть прикрикивает, когда входная дверь открывается. Лёгкое волнение крутит живот, пальцы Сакуры леденеют. — Мы вчера не поужинали вместе… — Я не голоден, — Итачи, откликнувшийся на её зов, отворачивается. — Нет! Я несу ответственность за ваше здоровье, и должна следить, чтобы вы нормально питались. Я жду вас через пять минут, — Сакура поспешно отворачивается, чтобы накрыть на стол. Она слышит, как скрипит по полу стул, когда Итачи отодвигает его. Или это стиснутые зубы её пациента? Предлагать переодеться или помыть руки бесполезно, Сакура это чувствует. Как и взгляд, который пронзает её насквозь. Она смело оборачивается и ставит ему тарелку, оборудует стол приборами, солонкой, ставит чайник и смело опускается напротив. Хватается за нож быстрее, чем за вилку. — Приятного аппетита. Сакура отвечает на его поклон. Она думает, что его манеры — дурацкие. Он идеально держит приборы, не наклоняется над тарелкой, сидит с ровной спиной, всегда учтиво кивает. Всё говорит о том, что он человек иного порядка воспитания. Но теперь в глаза бросается и форма джонина. Сакура заметила её сразу. Тёмно-синяя одежда, зелёный жилет. На плечах — яркие красные нашивки. Она ему ужасно не идёт, если честно. Итачи в форме джоунина — инородное тело для Конохи. Сакура прикусывает язык даже от своих мыслей. Они оба наконец-таки опускают взгляд в тарелку. Сакуру ситуация удручает. Это ведь ненормально — ужинать за одним столом и молчать, жить в одном доме и смирять друг друга затравленным взглядом? — В течение дня вы чувствовали себя нормально? — Сакура несмело смотрит на него, прожигающего дыру в скатерти. — Удовлетворительно, — он по-прежнему не поднимает взгляд. — Это твой дом или ты его арендуешь? — Арендую, — Сакура удивляется вопросу и отвечает очень быстро. Итачи смотрит на неё пристально и молчит, лишь немного ведёт подбородком, но Харуно понимает этот жест: развивай мысль. — Как только я начала получать какие-то деньги за миссии, откладывала их, чтобы в будущем позволить себе отдельное жильё, и уже после шестнадцати лет начала жить сама. Неудобно было тревожить родителей, когда поздно возвращалась с заданий или рано уходила, когда оставалась на внеплановое дежурство в госпитале или просто задерживалась допоздна, или же просто хотела поработать дома. Целесообразнее и спокойнее оказалось жить самостоятельно. Для меня это не накладно. — Ты поступила очень правильно. — На секунду дух вышибает из лёгких Сакуры. Она не может вообразить, как было бы прекрасно, если бы Итачи сказал ей об этом в контексте благодарности. За то, что решила помочь ему. Рискнула своей репутацией, потратила время и силы. Сожгла дотла все нервы. Какое бы одухотворение и облегчение испытала Сакура, если бы узнала, что всё не зря и всё во благо. Но Итачи продолжил. — Я оплачу часть аренды. — Нет, это ни к чему, — Сакура краснеет от неловкости разговора. — Вы здесь лишь несколько раз переночуете… — Я не хочу оставаться в долгу, когда исчезну из твоей жизни. — Сакура с трудом проглатывает рис, но он будто разбухает в её горле. — У вас уже есть планы на будущее? — она спешно отпивает чай, и тот обжигает кончик языка. Сакура даже не морщится. — Я собираюсь последовать примеру своего брата и покинуть деревню. — Вы можете и не получить такой возможности, — в аккуратно брошенной фразе есть доля правды. Итачи как будто даже задумывается об этом и молчит, пока моет свою тарелку. — Тогда понадеюсь, что меня ранят подальше от границы, и ты не сможешь снова меня спасти. Сакуре хочется сказать очень много. Хлёсткие, убедительные, обдуманные и не очень слова слипаются в единую неподъёмную массу. Розоволосая остаётся одна и чувствует, как жар заливает всё её тело. Она путает ярость со стыдом и не знает, где заканчивается одно и начинается другое. Она чувствует себя навязчивой, чувствует, что неправа. «Я уйду, чтобы стать свободным» — Сакура резюмирует сказанное. «… от тебя» — додумывает, и голова её тяжело обрушивается вниз. Сакура тихо стонет сквозь сомкнутые и губы и по крупицам собирает в себе силы, чтобы встать и накапать себе успокоительное, которое она дважды в день подмешивает Учихе.