Кошки и призраки клана Учиха

У Сакуры замирает взгляд, тело и даже дыхание. Она стоит в лучах закатного солнца в своей кухне и не может наглядеться в окно. Перед её домом на небольшой неухоженной лужайке сколько-то на сколько-то метров тренируется Итачи. Ведомая его сильной уверенной рукой катана скользит по чёткой траектории. Будто не воздух режет, а живую упругою плоть, того и гляди — кровь брызнет каплями на бледную щеку Учихи. Враг материализуется и тут же упадёт замертво. Итачи становится всё более способным к этому. Кожа его уже не белая и не землисто-серая. Она вновь наливается благородной бледностью и всё чаще приковывает к обладателю восхищённые, а не сочувствующие взгляды. Длиннющие волосы Учиха так и не отрезал — они непослушно развиваются на лёгком ветру. Итачи смотрит на своего клона, владеющего идентичной катаной, твёрдым прямым взглядом. Сакура судорожно облизывает губы, когда следит за их медленным тягучим поединком — лезвия даже не соприкасаются и тем более не задевают кожу. Итачи вспоминает, каково это — чувствовать своё тело, своё оружие и своего врага. Розоволосая жадно вбирает картинку. Она упирается ладонями в стол и немного наклоняется вперёд, приподнимаясь на носочках. Итачи завораживает её. Это Сакура готова признать безапелляционно. Сакура нервно вздыхает, когда катана пронизывает клона. Они остаются с Итачи один на один. Он смотрит на неё пристально и осмысленно, изучает так же, как и она. И Сакура может сделать вид, что засмотрелась не на Итачи, а на его мастерство. Не на вздувшиеся вены и обрисованные сухожилия рук, не на его напряжённое лицо и не на тело, всё более возвращавшее ему вид молодого воина. Но Сакура задыхается от смущения и резко оборачивается. Она зажмуривается и медленно вздыхает. Продолжает готовить ужин и злится сама на себя. Ну и почему она отреагировала так, будто Итачи уличил её в чём-то непотребном? Как будто… — Итачи-сан, ужин через пятнадцать минут. Сакура ощущает себя садисткой, когда так отчаянно игнорирует желание Итачи абстрагироваться от своего медика. Против своей же воли Учиха всё же приходит к ней на кухню. С волос редкими каплями опадает вода, а щёки подсвечивает полупрозрачный румянец. Итачи кажется таким… живым. Окончательно и по-настоящему. — Ты можешь обращаться ко мне проще? Излишняя вежливость ни к чему. Суффиксом ты подчеркиваешь формальность, но не уважение и мой статус. — Ну откуда вам знать, что я не испытываю уважения? У каждого своя мера. Сегодня днём Сакура кое-что переосмыслила. В его желании посетить публичный дом, возвращающейся силе, привлекательном облике она наконец-то приняла в нём мужчину. Не ярлыки «пациент», «нукенин», «брат Саске». А человека, потребности которого ей понятны. — Но! По традиции нужен алкоголь, чтобы перейти на «ты». — А есть что? — Итачи, особо не отрывавший пустой взгляд от стола, заинтересованно смотрит на Сакуру. Та довольно скалится и открывает крайний верхний ящик. Бутылки занимают ровно половину. — Я же врач. Не коррумпированный, но хороший. Пациенты часто заносят. — Она выбирает бутылку саке — как ей кажется — самую престижную и ставит на стол вместе с двумя очоко. — Можно выпить по стопочке. — А можно напиться, — в подтверждение кивает Итачи, разливая из бутылки. Они коротко чокаются и опрокидывают чашки. Сакура — половину, Итачи — до дна. Он тут же обновляет. — Итачи, — его имя без суффикса другое на вкус. — Ты будешь жить в квартале Учиха, если не покинешь деревню? — Если честно, вопрос она даже не сильно обдумывает, поскорее хочется обратиться на «ты» — Да. Я буду жить в семейном поместье. Сейчас я глава клана, которого нет. Вернее, который я сам уничтожил. Ужасная ирония судьбы, правда? Мне положено разместиться в главном доме. Сакура едва успевает отпивать хоть сколько-то за Итачи, а он опрокидывает очоко раз за разом. Кажется, он совсем не шутил, когда говорил про «напиться». — Положено — это одно, но разве тебе не хочется там жить? «Мне вообще не хочется жить, если что» Итачи замирает. Мысли никак не материализуются в слова. А из одной искры разгорается пламя — он вспоминает запах осенней листвы, сладость данго, головокружительность оргазма. Сюда же подмешивается и яркий вкус саке, и искрящийся смех Сакуры. Итачи вспоминает, как они вместе с Саске были против Кабуто. «Вместе» — …поместье в таком живописном месте, оно такое красивое внутри, просто дух захватывает! Каждая деталь — футоны, сёдзи, настоящая широкая энгава — это невероятно! — Девичий голос возвращает его в реальность. — А у тебя телевизор есть, — усмехается Итачи. — Интересно, почему дома не раздали таким, как ты? Кого завораживает эта красота. Уже давно стёрли бы память о событиях вместо того, чтобы дважды отстраивать квартиры. — Потому что у квартала Учиха всегда был хозяин. Как оказалось, даже два. Оно оставалось неприкосновенным благодарю чувству глубокого уважения жертве, которую клан принес деревне. И конечно, всегда была надежда, что клан возродится. — Это вряд ли. — Ну почему же? С твоим спасением шансов даже больше, чем все думали, — Сакура смелеет. Алкоголь приятно согревает и развязывает язык. Она откидывается на стуле и притягивает колени к груди, наплевав на вздёрнутый халат. Под ним — такие же шёлковые шорты для сна. Пойдёт. Итачи тихо смеётся, опустив голову вниз. Он намного пьянее Сакуры, его лицо сейчас расслабленное, а мимика намного активнее. — Где хотела бы жить ты? — Сакура не помнит, задавал ли он ей личные вопросы до этого. Свет на кухне сейчас кажется слишком ярким, ей ужасно хочется его выключить. — Я бы хотела жить в традиционном доме. В таких время будто замирает и получается почувствовать умиротворение. — Да, это хорошее чувство. Ты можешь жить вообще где угодно — в другой стране, у моря. Раньше такое было невозможно. — Но мой дом здесь. Я всех знаю. И только в Конохе я чувствую себя в безопасности. И я хочу помогать ей развиваться и становиться лучше. — Звучит благородно. — Под аккомпанемент их тихих слов бутылка пустеет наполовину. — Если ты не влюблена в Саске, то почему ни с кем не встречаешься? — Не знаю, всё сложно… — Наверно, это потому, что у тебя скверный характер и ты не умеешь готовить. — Итачи не смеётся, но усмехается. Он идёт на провокацию осознанно — ему нравится видеть её эмоции, нравится, как она теряется и грозно смотрит ему в глаза. Нравится, как заливает светом её колени. — Я умею готовить! Ты мне не муж, чтобы я старалась, — Сакура вспыхивает мгновенно и прикусывает язык уже после того, как фраза срывается целиком. Ответ звучит ровно и чётко, розоволосая не проглатывает ни звука. Ярость, вспыхнувшая в ней, улетучивается со сказанным. — А для себя? — Итачи коротко усмехается. — Я ем чтобы жить, а не наоборот. — Разве ты не находишь удовольствие в том, чтобы накрыть на стол, как на праздник? Провести долгую чайную церемонию? — Вот ты когда в свой дом переедешь, пригласишь меня на долгую чайную церемонию. — Сакура вновь прикусывает язык. А с чего она взяла, что они будут общаться? Итачи не отвечает. Кажется, его глаза почернели ещё сильнее, а взгляд стал таким вяжущим, лишающим воли. Итачи опрокидывает очоко вновь. — И у меня не скверный характер! — Вспоминает Сакура. — Очень скверный, — Итачи морщится от вкуса саке. Удивительно, но выпив так много, он пользуется палочками даже чтобы закусить огурцом. Сакуру это смертельно раздражает, а не завораживает. — Ты упёртая, своенравная и властная. — Ему нравится злость Сакуры. Нравится её бессилие в своих эмоциях. Нравится, как покраснели её щеки. Нравится, как она по диагонали вытянула ноги и положила их на другой стул. Итачи может дотронуться и погладить их. Наверно, если бы Сакура отчитывала его всегда обнажённой, скверный характер можно было бы пережить. — Это не плохие качества! Просто не каждый мужчина сможет с ними совладать. — Совладать — это хорошее слово, — он кивает и опрокидывает стопку. Сакура их уже не считает. — Мужчины клана Хьюга всегда отличались высоким интеллектом, воспитанием и красотой. Инузука — активностью и жизнерадостностью. Тебя окружали талантливые чуунины и джонины. Все, как один, сильные. Но сейчас ты одна. Почему? — Ну… — Сакура перекидывает ноги и потирает их друг о друга от волнения. Итачи прикрывает глаза и опрокидывает ещё стопку. — Я действительно долгое время была влюблена в Саске и только мимолётно обращала внимание на других парней. — Что в нём было такого особенного? — Он был очень красивый, — смущённо проговаривает Сакура. — И сильный, умный. — Но ведь он сторонился ровесников. Был вспыльчивым и грубым. Я наблюдал за ним периодически и видел это. В принципе, это я сделал его таким. — Ну нет! Он же не всегда был раздраженным! Он был тихим, задумчивым, воспитанным. И его всё время так сильно хотелось обнять, утешить, поднять ему настроение. — Я думал, в жалких мужчин наоборот не влюбляются. — Он был не жалким, а грустным. Это началось так давно, мы были ещё детьми. Но потом… После войны я уже не почувствовала тот трепет, что и раньше. И он не проявил никакого внимания. Так что всё бесповоротно кончено. Итачи думает, что поцеловать Саске — мечта её детства, переспать с ним — юности. Если у неё нет мужчины, её тело просит о том же, что и его? Итачи может предложить ей себя вместо Саске. Он опускает взгляд на свои пальцы. Интересно, позволила бы она прикоснуться этим рукам, сотворившим так много горя и боли, дотронуться до её нежного тела? Поверила бы Сакура, что он может доставить ей удовольствие? Он бы не втягивал её в обязательства, он бы предложил разделить ей одну ночь, чтобы насытить друг друга. Или не одну. — Мы с ним похожи? — спрашивает Итачи. У него пересыхает рот и горло. Учиха продолжает пить. — Нет! — Сакура смеётся. — Совсем не похожи. Насколько это вообще возможно. Может только внешне немного, но разрез глаз у вас разный, ты выше. — А что ещё? Не во внешности. Что в нём есть такого, чего нет во мне? — Итачи поздно понимает формулировку вопроса. Но Сакура, тоже изрядно захмелевшая, кажется, не видит в ней очевидного второго дна. — Скорее в тебе есть другое. Манеры, серьёзность, спокойствие, смирение, осознанность. Как будто ты не на несколько лет старше, а на несколько поколений. Мне бы хотелось, чтобы ты смог жить дальше, стать хозяином поместья. Найти какую-то работу по душе. — Да, шиноби же именно «по душе» работу выбирают, — он улыбается и пьёт. — Можно неудобный вопрос? — А если я в ответ задам? — Можешь не отвечать, и я могу не ответить. Так вот. Ты недавно был в публичном доме. — Да, и ты ужасно разозлилась, что я тебя не пригласил с собой. — Нет, — Сакура несдержанно хлопает по столу. — Не это меня разозлило! Возвращаемся к вопросу. Накануне ты был подавлен и расстроен. И вообще на протяжении всей жизни у тебя было много тяжёлых напряжённых эпизодов, когда приходилось выживать, а не жить. — Она не верит, что решается задать этот вопрос — откровенный, но такой важный для неё. С каждым словом чувствует свою внутреннюю силу. — Но… получается, сексуальный интерес всегда сохраняется? — Ну конечно, Сакура, это же глупый вопрос. Моё тело функционирует так же, как и твоё. Секс — это основной инстинкт. Ты можешь какое-то время это игнорировать, сублимировать. Иногда действительно на несколько месяцев пропадает желание. Но по итогу всё равно тебе хочется его удовлетворить. — А ты всегда ходил в публичный дом или иногда… — Нет, у меня никогда не было ничего ни с куноичи, ни с гражданскими. Это табу. Могут рассекретить личность, могут поставить ловушку. Банально, ни о каких привязанностях речи быть не может. Да и немногие согласятся, в основном я… — Не могло, — поспешно исправляет его Сакура. — Раньше быть не могло. Сейчас ведь всё иначе и заводить отношения можно. Извини, я перебила. Договаривай. — В комнате душно. Невыносимо душно. В темноте его глаз загорается что-то новое, незнакомое Сакуре. — Нет, хорошо, что ты прервала меня, это лишняя подробность, она смутит тебя. Извини, я заговорился, — это правда. Итачи чувствует, как медленно теряет контроль. — Ну уж нет! — Сакура вскипает. — Я ненавижу, когда прерываются на полуслове. Договаривай! — Итачи долго — слишком, необычайно, опасно долго — смотрит ей в глаза. — В основном я предпочитаю секс, точно не ведущий к оплодотворению. Неклассический. Презерватива может оказаться недостаточно. «Неклассический?» — шестерёнки в розоволосой голове крутятся все медленнее. — Ой, — несдержанно восклицает она, когда понимает, какие виды секса не ведут к оплодотворению. — Ты даже в этом очень разумен. Похвально. — Сакура опрокидывает очоко. — Спасибо, — Итачи кивает без тени улыбки. Кажется, он не моргает. Или это потому, что Сакура мельтешит глазами и не замечает движений его век? Задержать взгляд невозможно — столкнувшись с этой притягательной темнотой, Сакура в ней вязнет. Гул крови становится оглушительным. Ей стыдно от собственных мыслей. Ему правда не чуждо человеческое? Сакура представляет, как он сидит с широко раздвинутыми ногами, а его член жадно обласкивает юдзё в чайном доме. Как в видео, как в похабной литературе она шумно причмокивает и размазывает ярко-розовым языком блестящую слюну. Итачи стонет или только тяжело дышит? Прячет ли он в длинных чёрных волосах лицо, когда оно искажается от сокрушающего удовольствия или не стесняется проявлять эмоции? Сакура может это проверить. Скользнуть на колени прямо сейчас и воплотить свою похабную обжигающую фантазию. А когда он сзади — эмоции и скрывать не нужно. Его пальцы изящные, длинные. Они легко сжимают и палочки, и очоко, и играючи владеют катаной. Но в чужую поясницу и ягодицы они наверняка впиваются до красных отпечатков на коже. Наверняка он давит и давит между лопаток, заставляя изогнуться женскую спину до предела. Наверняка он накручивает волосы на кулак и держит крепко — ни дёрнутся, ни отстраниться. Сакура думает, что он по-настоящему овладевает женщинами, и они точно не против. У Сакуры до боли горят щеки, они не розовые, алые. Она сидит, замерев, знает — если только пошевелит ногами или поёрзает на стуле, тихо застонет от нестерпимого удовольствия. Промежность взывает к ласкам — шелк пижамных шорт влажный. Налившийся кровью клитор пульсирует до боли. Сакура думает, какого это — ощутить внутреннюю силу Итачи на себе. Она краснеет гуще, чем когда-либо. От стыда, от возбуждения, от испепеляющего пристального взгляда. — Какой вопрос хотел задать ты? «Можно тебя трахнуть на столе или обязательно нужно идти в спальню?» Что ему мешает озвучить это? Можно понаблюдать за реакцией, можно обернуть в шутку. А можно получить шанс почувствовать, как она своими длинными ногами обвивает его бёдра, пока его член скользит во влажной горячей плоти. В ней ещё наверняка до одури узко — наверно, последний раз она с кем-то была ещё до войны. Потом-то она его лечением занималась в основном. Визит в публичный дом ни чуть не помог справиться с напряжением, наоборот, подстегнул интерес и позабытый аппетит. — Не могу вспомнить. — Итачи отрицательно качает головой — и Сакуре, и себе. — Я сохраню за собой право задать его позже. Доброй ночи. Обычно он сам убирает за собой со стола, но в этот раз медленно поднимается и уходит в ванную. Сакура не придаёт этому значения — бутылка саке пустая, больше половины он выпил сам. Сакуру и саму ведёт. Ей так душно и так странно. Это что, нормальный разговор? С шутками, уколами, вопросами. Она злится на него и в то же время понимает, что не могла отвести взгляд. В его глазах только что полыхало незнакомое адское пламя. Невыносимо притягательное.