Кошки и призраки клана Учиха

Дом Сакуры заполняет аура другого человека, но тесно не становится. Наоборот — появляется чувство удовлетворяющей законченности, когда в четвертый раз форма джонина на ночь остаётся висеть среди собственных вещей. Не только гостевая комната, а теперь уже всё доступное пространство пропитывается чужим запахом. Удивительно, ново, по-своему прекрасно, когда самый животрепещущий вопрос дня, кто готовит ужин. А целоваться на прощание — в темноте коридоре — коротко, пылко, так, чтобы у обоих закружилась голова, кажется приятной рутиной. Сакура задумчиво крутит в руках чашку горячего чёрного чая. В обеденный перерыв госпиталь привычно затихает. Пациенты дремлют, персонал надёжно скрывается, чтобы поесть, посплетничать или, как Харуно, погрузиться в тяжёлые, тщательно гонимые весь день мысли. Пальцы леденеют — ночью Коноху накрыл первый настоящий мороз, серебря пожухшую траву и куцые листочки на деревьях. В её уютном светлом доме похолодало неожиданно. Казалось, что разделить первую ночь, ознаменовавшую приход зимы, с тёплым и сильным Итачи будет романтично и ничуть не досадно. Только вот вчера ночевать он не пришёл. Сакура крепче стискивает пальцы, и губы бесконтрольно поджимаются вслед. Совместные ночи не обсуждались. Просто так получалось, что каждый раз, когда Сакура приходила домой, Итачи являлся через несколько минут. Может, он даже следил за ней. Накануне вечером Сакура даже не сразу задалась этим вопросом — сама приготовила ужин, поела, полежала в ванной. Подумала, может, наконец-то Итачи, вдохновлённый на полноценную жизнь, впервые решил поужинать с коллегами, вновь отправился на тренировку с Наруто, зашёл к Какаши-сенсею в резиденцию. Но за полночь Сакура уже действительно разволновалась. Всё ли в порядке? Теперь, когда Итачи обрёл силу шарингана, тревожиться за его жизнь и здоровье не стоило. Сакура гнала мысли о плохом прочь. Тогда всплыл другой вариант — Итачи пошёл ночевать к себе, потому что не хотел общения в этот вечер. Плотину прорвало. Все тревожные звоночки и сомнения нахлынули на Сакуру в эту ночь. Какой у них теперь формат «отношений»? Они ведь встречаются? Они теперь всегда будут ночевать вместе? Это вообще «навсегда»? Итачи переедет к ней? Или пригласит жить в поместье? Он ведь теперь не пойдёт в публичный дом? И не будет знакомиться с кем-то ещё? Сакура что-то сделала не так? В какой момент оступилась? Когда отчаянно возжелала Учиху у себя в кабинете? Или ещё когда он мастерски управлялся с катаной у неё под окном? Млеть в компании бессознательного пациента казалось уж совсем ненормальным. Сакура проснулась в шесть утра, но Итачи по-прежнему не было дома. Заснуть вновь не стоило даже пытаться. — Ну ты видела, Сакура?! — Харуно от неожиданности вздрагивает всем телом. Ино залетает в её кабинет, коротко и громко постучав в уже приоткрытую дверь. Вновь сияет даже в хмурых сумерках. Яманака возбуждённая, шумная, раскрасневшаяся и такая улыбчивая. — Какой ночью мороз ударил! Не верится, что через пару недель повалит снег. Сейчас, кстати, не очень холодно на улице, даже солнышко утром пригрело прям по-летнему. А так уже хочется, чтобы всё было заснеженным! А ты уже знаешь, как будет отмечать Новый год? С родителями? — Ино сама наливает себе чашку чая и садится на стул подле рабочего стола. Небесно-голубыми глазами смотрит пристально, выжидающе. Сакура выдавливает улыбку под стать. — Ага, очень резко похолодало. Не люблю, когда жарит солнце, а на следующей неделе уже иней по утрам. До праздника ещё месяц, Ино! Мне как-то даже и не хочется пока ничего планировать, — отвлечься на незамысловатый диалог не получается. В уравнении праздника какое место должен занять Итачи? — Ну-у-у давай до полуночи точно пойдём на площадь? Там, кстати, И Наруто, как всегда будет, и Какаши-сенсей. О! Интересно, а где Шикамару будет отмечать? — Ино закусывает губу и расплывается в хитрой улыбке. — Если они с Темари появятся вместе, это станет публичным признанием их отношений. А Саске? Сакура вздрагивает. — Саске не планирует возвращаться? Нужно спросить у Какаши-сенсея, как давно они выходили на связь. — Да, нужно, — согласно кивает Харуно. Грядущее неминуемо. Осознание этого тяжёлым комом лежит в животе. Всё случится — разговор с Итачи, возвращение Саске. И в таком случае обсудить статус отношений нужно до того, как придётся объяснять это кому-то ещё. — Говори. — Голос Сакуры звучит настойчиво — она поднимает тяжёлый взгляд на Ино, когда замечает, что подруге так и не терпится что-то сказать. — Ну вот ты не очень хочешь про Итачи-сана болтать, но интересно же, что он будет делать? Он такой нелюдимый пока. Как у него дела кстати? — Нормально. — Может, затягивающий омут тревожных мыслей сейчас и к лучшему? Так Сакура ни эмоцией, ни дрогнувшим голосом не выдаст вспышку, озарившую их жизнь совсем недавно. — Ой, ну его! Сложно! Не зря ты от него отказалась. — Я не отказывалась, он просто выздоровел, — пожимает плечами Сакура. — Имею ввиду, почему ты не лечишь его в этот раз? — В этот раз? — Ледяная корка расползается внутри. — Сай сказал, у него вчера в обед резко началась лихорадка. Итачи виду не подавал, но щёки огнём горели, всё тело дрожало, и потел без конца, ужас! Сай его в госпиталь как раз и отправил. — У Сакуры расширяются зрачки. Слова Ино заглушает гул крови в ушах. — Я думала он к тебе и обратится, разве нет? До госпиталя Итачи не дошёл. Иначе Сакура бы знала. Ей бы доложили. Тревога неотвратимо и мгновенно набирает силу. Вздохнуть глубоко не получается. — Если он не здесь, то дома? — Когда её губы шевелятся, Сакура не уверена, что звуки тоже получается выдавить. — Ну если не в госпитале, то наверно, да. Может, отлежаться решил? Или… — Ино осекается и опускает взгляд. — Мне нужно его проведать. Мир, замерший на долгие мгновенья, теперь вращается с бешеной скоростью. Сакуре кажется, она теряет драгоценные секунды. Выбежав из госпиталя, концентрирует чакру в стопах и перескакивает с крыши на крышу. Так нельзя — Какаши настойчиво просил их всех так больше не делать. Нечего в мирное время шиноби скакать, как умалишённым по деревне. Но Сакура мчится так быстро, что едва ли гражданские могут заметить. Воздух свистит в ушах, а от потока ветра в лицо вздохнуть получается через раз. Сакура закусывает губу и сильно сжимает кулаки, чтобы подавить судорожные всхлипы. В ужасе она тарабанит в его дверь и чувствует, как подкатывают рыдания. Болит горло, печёт глаза, трясутся пальцы. Хочется кричать и выть. Снести дверь с петель означает смириться с тем, что её не откроют. Волна отчаяния захлёстывает с головой, и Сакура всё стучит до саднящей боли в костяшках. Итачи открывает дверь. Она видит его — бледного, как и когда-то на койке, с прилипшими ко взмокшему лбу волосами. Испускает стон-вой облегчения и страха. Вместе с ним и слёзы обрушиваются бесконтрольным потоком. Сакура врезается лбом в костлявую грудь и бессильно плачет. Объятий не чувствует. Вместо этого Итачи настойчиво отстраняет её за плечи и поднимает девичье лицо, крепко вцепившись пальцами в подбородок. — Успокойся! — Его хриплый голос строгий, довлеющий. — Что случилось? Сакура отрицательно машет головой и на выдохе шепчет: — Я подумала, что ты умер или умираешь. Она продолжает плакать, вновь прижимаясь щекой к костлявой груди. Под кожей бешено колотится сердце. Неужели он испугался, что Сакуру кто-то обидел? Сакура ревёт, всхлипывает, задыхается. Она обессилена. От переживаний, событий, недосказанности, слов и решений. Измотана. Но вдруг чувствует, что его футболка на спине — между лопаток — взмокла. И кожа раскалённая. Успокаивается словно по щелчку — так же быстро, как и сорвалась на истерику. Отстраняется и придирчиво осматривает лицо. Отмечает красноту под носом, лопнувшие капилляры глаза, алые щёки. — Давай я тебя осмотрю, — Сакура держится за его предплечья. Понимает — надо помочь, посадить куда-то, измерить температуру, осмотреть. Но ещё какое-то время отпустить не получается. У самой колотится сердце, а взгляд всё ищет что-то неординарное, сигнализирующее об ужасном. Не находит. — Полностью раздевайся, — мозг не работает, Сакура говорит механически, вытирая ладонями влажные щёки. — Я сейчас не расположен к интиму, — Итачи отшучивается, вымученно улыбаясь, но покорно снимает футболку. Особенно торопится, когда Сакура рявкает: — Раздевайся! — У неё от злости и шока подрагивает нижняя губа. Уложив Итачи на диван, Сакура придирчиво осматривает обнаженное тело. Страх, тревога и острая боль, вспарывающая кожу в районе сердца: почему он не обратился к ней. — Почему ты не обратился ко мне? — тихо вторит Сакура своим мыслям. Не находит сил взглянуть глаза в глаза. Вместо вины — «как она могла вчера так беспечно смириться с мыслью, что Итачи не рядом?» — ощущается разочарование. Как она могла так легко уверовать, что между ними теперь появились настоящие глубокие чувства? — Мне надоело быть твоим пациентом. Надоело, что ты видишь меня слабым и заботишься обо мне, когда я мало что могу дать взамен. Я выпил жаропонижающее. Полежать пару дней всегда помогало. Сакура смотрит на него как-то бездумно и словно «сквозь». Медленно садится рядом, пока он одевается и вновь обессиленно ложится на диван. Дышать наконец-то становится чуть легче. — Ну ладно, это даже приятно, что гений клана Учиха может быть таким дураком, — бормочет она себе под нос, по-прежнему осматривая пол расфокусированным взглядом. — Сакура, — он находит силы, чтобы дотянуться и поймать своей ладонью её. — Ты же сама говорила мне смириться с тем, что я теперь живой. А к тебе это что, не относится? — Он тихо смеётся, и Сакура улыбается вместе с ним. Мир обретает чёткий контур и набирается привычными цветами. Итачи дышит тяжело и хрипло. — Острое вирусное поражение лёгких. — Харуно глубоко вдыхает и даже прикрывает глаза. Обретает контроль над собой. Вслед за ним возвращает и контроль над ситуацией. Орнамент бьякуго расползается по девичьему лицу и руке, перекидывается от её ладоней на грудь Итачи. Сакура восстанавливает ток чакры, снимает усталость, рассеивает туман в голове. — Я прежде такого не видел, — тёмный взгляд становится осознанным и заинтересованным. Мышцы под пальцами расслабляются. Боль и жар уходят. — Печать Силы Сотни. Я могу накапливать дополнительную чакру, чтобы потом усиливать техники и не тратить свою энергию. — Красиво. Тёмная роспись охватывает руку от ладони до плеча. Итачи задумчиво скользит по ней кончиками пальцев. Верно — зрелище завораживает. Как и знания, дающие и сохраняющие жизнь. Итачи думает о том, как часто шиноби ошибаются, когда делают ставку на важность разрушительной и испепеляющей силы. Сейчас он отлично знает, как легко отнять жизнь. Одно точное литое движение: — лезвием по коже или под кожу. Итачи часто пытается вспомнить, какого это было — принимать смерть. Никак не получается. Словно он провалился в сон. Сначала вроде мыслил трезво и что-то сам себе говорил, подводил черту, обозначал итоги. Дважды. И дважды наступало утро. Впервые он помнил это лишь обрывками. Нагато, Котоамацуками Шисуи, которое сам Итачи спрятал в Наруто, сражение с Кабуто. Саске. Честность, признание, слова. Болезненные, обжигающие горло, но дарующие немыслимое облегчение. Моменты до сих пор возвращались к нему яркими вспышками, но становилось непонятно, что действительно было, а что он сам успел додумать. Сказал ли всё, что мечтал сказать? Второе пробуждение стойко ассоциировалось с запахом больницы. Лишённый возможности двигаться и видеть, именно его Итачи почувствовал и запечатлел. И всю гамму эмоций — ужас, тревогу, отчаяние, злость. А ещё голос, который он слышал, находясь без сознания. Влекущий прямо противоположные чувства — облегчение, спокойствие, надежду. Сакура оказалась уникальным сочетанием разрушающего и созидающего начала. — Всё в порядке? — розоволосая поднимает обеспокоенный взгляд, когда кожа на руках Итачи ощетинивается мурашками. — Это очень важно — то, что ты делаешь для меня и других пациентов. Сакура лишь растерянно улыбается в ответ. Настойчиво отправляет Итачи в горячий душ, проветривает комнату. Осматривается. Разобранный диван примыкает к стене, напротив — старенький телевизор, который сейчас на низкой громкости транслирует новости. По над стеной тёмный шкаф для одежды, письменный стол, стул. Напротив — дверь в ванную. Через широкую арку — кухня. Коридора нет, из жилой комнаты сразу дверь на лестничную клетку. Дощатый пол ледяной, одна жалкая батарея едва ли справляется даже с первичным похолоданием. Ссохшаяся древесина рамы окна не препятствует проникновению потоков беспокойного ветра. Кощунственно неуютное жильё. Для одиноких шиноби, у которых ничего нет и которым ничего не надо. — Я правда сглупил, когда не обратился к тебе сразу. — Итачи выглядит намного лучше, и румянец кажется здоровым, а не лихорадочным. Он всё ещё слаб, сутулится и спешит быстрее сесть, когда Сакура передаёт ему чашку с чаем. — Пей чай, собирайся и переведём тебя в госпиталь, — Сакура осматривается вокруг, прикидывая, что брать с собой. — Нет. — Ответ звучит радикально и уверенно. — Я больше не хочу в госпиталь. Неужели нельзя лечить меня дома? Болезнь и недавняя близость словно роняют занавес с тёмных глаз. Теперь Сакура отчетливо встречает в них тревогу и неприязнь. Взгляд Итачи очень печальный, вдруг понимает она. И тень скорби вновь ложится на его лицо. — Ну ладно, — она неуверенно мнётся. — Нужно тогда принести тебе лекарства и оформить карту, как будто ты обратился в госпиталь. И еды купить. Я посмотрела в холодильнике — пусто. Хочешь что-то конкретное? — Можно данго? — Вообще-то сахар благотворно влияет на развитие бактерий и грибков. — Сакура тяжело вздыхает. — Но так уж и быть — захвачу тебе коробку.

***

Сакура не собиралась спрашивать, можно ли остаться. Просто по дороге из госпиталя зашла домой взять сменную одежду, полотенце и плед. Она упорно игнорировала пристальные взгляды прохожих, с удивлением взирающих, как Сакура несёт в охапке три бумажных пакета в неизвестном направлении. В Конохе многие её знали, как главу госпиталя и выдающуюся куноичи, ученицу Пятой. Но ни осознание этого, ни тихие лестные слова Итачи не укрепляли веру в себя. Сакура шагала в квартиру словно наощупь, как по канату, не глядя вниз. Даже переодеться в домашнюю одежду она ушла в ванную. — Ты никогда не смотрел романтические фильмы? — Ближе к ночи Сакура лениво щёлкает пультом от телевизора. — Боюсь, здесь не смогу тебя удивить. Не смотрел. — Итачи согревает полуулыбкой. В свете настольной лампы квартира больше не кажется такой уж прям убогой. — Тогда оставим. Мы сопровождали эту актрису — Коюки Казахана — в Страну Снега. И она даже передала через Саске автограф для Наруто в знак благодарности. И активно флиртовала с Какаши-сенсеем, между прочим! — Было много хорошего, правда? В ваших миссиях? — Итачи одним ухом слушает Сакуру, но внимательно смотрит на экран — живописные кадры уже сменяют друг друга. «Интересно, он вообще часто смотрел телевизор-то?» — Да, много хорошего, — Сакура кивает и улыбается сама себе. «Несмотря ни на что» В ситуации есть что-то абсурдное, смешное и пугающее. Они сидят по разным сторонам дивана, каждый прикрывшись своим пледом, словно щитом. Сакура в голубом шерстяном костюме, который подарила ей Ино на прошлый Новый год. Свитер будто слишком нарядный для дома — крупной, даже вычурной вязки. И такие же длинные свободные штаны. Сакура — яркое светлое пятно в комнате. Итачи сидит, не шелохнувшись, вытянув руку на подушку — рядом возвышается стойка с капельницей. Антибиотик медленно растворяется в его крови. Другой рукой Учиха увлеченное поедает данго. Итачи обещал не жаловаться на терпкий сладкий сироп от кашля и стоически терпеть капельницы столько, сколько нужно в обмен на домашнее лечение. Сакура здесь в качестве кого? Ирьёнина или влюбленной девушки? Она закусывает ноготь большого пальца и невидящим взглядом изучает экран. — Сакура, — она даже не сразу откликается на зов Итачи, переводя взгляд. — Не капает. Харуно кивает и поднимается, чтобы помочь. — Внутривенный катетер останется на пару дней, у тебя уже такой был. — Кто заплетал мне волосы в больнице? — Вдруг неожиданно спрашивает он. — М? — Сакура не сразу понимает, о чем речь, но затем даже краснеет от смущения. Вспоминает тугую косу из смоляных волос. Так было удобнее. — Конечно я. Это… — Заплетёшь сейчас? — Да… Законы мироздания больше не работают, когда Итачи с ногами забирается на диван и разворачивается спиной. Сакура и в бреду воссоздать такую картинку не могла, но происходящее реально. И оно сильно отличается от допустимого в голове. Может тогда и многое другое возможно? Сакура часто думает над его вопросом: «Тогда, у тебя в кабинете, кто из нас потянулся за поцелуем первым?» Конечно, Сакура совершенно не помнит. Она лишь помнит, как наверняка воинственно сверкал зелёный взгляд, как она закипала от злости и ярости, каким был Итачи — открытым для удара, уязвимым, готовым к любому её вердикту. И яростным в нежелании слышать то, чего он слышать не хотел. А потом прошло мгновенье, их губы слились в жадном касании, языки настойчиво толкались, сплетаясь. Как нападение, обоюдное и молниеносное. Бросок навстречу противнику, по незримому сигналу. Зачем он задал этот вопрос? Мысли мешают насладиться новой удивительной близостью — Сакура наскоро прочесывает волосы пальцами и ловко заплетает их, перехватывая резинкой. — Всё, — коротко обозначает она, отчаянно желая сбежать на кухню за новой порцией чая. — Сакура, постой. Что не так? — Итачи успевает поймать в кольцо пальцев девичье запястье. — Всё нормально, — голос дает трещину. — Не нужно, — он тянет Сакуру сесть рядом, на край дивана, и мягко накрывает своей ладонью её. — Что не так? Оказалось, что быть рядом рядом со мной все-таки не просто? Компаньона хуже вряд ли можно было найти. Но даже его мягкая ненавязчивая шутка и теплая ладонь не развеивает тревогу и страх. Говорить нужно сейчас. Иначе это так и заляжет глубокой трещиной между ними. — Я не вполне понимаю характер наших отношений, — Сакура цепляется за его руку обеими ладонями, словно желает удержать. Словно его признание может оттолкнуть. — Я чувствую так много, даже не знаю, как передать словами. Но как будто не готова признать весь объём чувств, потому что совсем не догадываюсь, что чувствуешь ты. — От волнения дрожит голос и ужасно досадно наворачиваются слёзы. Для него ведь это так же серьезно, как и для неё? — Боюсь, обличить чувства в слова для меня сложнее, чем даже для тебя. Ты можешь быть уверена в серьёзности и искренности моих намерений, это точно. И уж поверь, с тобой я гораздо честнее, чем с самим собой, — Итачи совсем не меняется в лице. Только внутри ещё больше расслабляется, услышав о её переживаниях. Самые пугающие слова о том, что находиться рядом с ним все-таки невозможно и мучительно, не звучат. — Знаешь, Сакура, Если бы мне сейчас нужно было разработать стратегию нападения на Казегакуре, это не составило бы труда. Я смог бы рассчитать количество людей и ресурсов, разработать тактику и обеспечить успешное выполнение миссии. Это была бы идеальная стратегия. Но как объяснить тебе всё то, что я чувствую, не понимаю. Итачи действительно совсем отвык от вопросов «мирной» жизни. Он чувствует себя абсолютно дезориентированным, как слепой котенок. Что он должен сказать? Выразить благодарность, сказать о трепете и желании, поделиться мыслями о совместном будущем? А какое вообще у них может быть совместное будущее, когда позиции Итачи так неустойчивы? — Помнишь, ты говорил, что знаешь обо всех моих фантазиях? А ты можешь дать мне пережить всё, что сам чувствовал ко мне всё это время? И точно так же изучить меня? — Сакура много думала об этом. Внутри всё трепетало, когда казалось возможным погрузиться в чужой разум. — Сакура, это плохая идея в первую очередь для тебя. В гендзюцу я всегда сторонний наблюдатель, для меня всё проходит легче и быстрее. Но для тебя это будет целая вечность. Ты снова переживёшь все, что испытывала за последний месяц. — Просто скажи, можно так сделать или нет? — Когда мы говорим о сексуальных фантазиях — это легко и приятно переживать. Я выбираю одну область и прокручиваю только её, но… в таком случае я не смогу исключить или «перемотать» никакие моменты — ни твои, ни мои. Это плохая идея — узнать абсолютно всё, что я думал. Давай просто подождем и позже проговорим все важное вслух. — Не хочу и не могу ждать, — Сакура до боли сжимает его руки. — Я сгораю от неопределённости и недосказанности. — Её нежный взгляд мерцает воинственно и уверенно. Итачи вновь это завораживает. — Ты понимаешь, что ты узнаешь все-все мои мысли? А я — твои? — Не упусти ни одной. Ему нравится, как она храбрится. Как натужно придаёт лицу спокойствие и строгость. Как не может совладать с похолодевшими кончиками пальцев, когда томоэ раскручиваются в заалевших глазах Итачи. — Ты можешь потерять сознание от перегрузки. Если это случится, проснёшься через пару часов, не пугайся. Итачи врёт, когда говорит, что он — сторонний наблюдатель. Погружаясь в воспоминания друг друга, они разделяют всё — переживают заново и узнают потаённые мысли. Калейдоскоп ощущений, мыслей, воспоминаний. Боль, страх, отчаяние, злость, нежность, возбуждение, страсть, тревога, влечение. Всё, что они чувствовали, но только теперь ещё ярче, больнее, горячее. Потому что сразу за двоих. Самые красочные моменты, наверняка глубже других запечатлевшиеся в памяти, проигрываются замедленно, ослепляюще ярко. «Красивый». Итачи слышит чужую мысль и видит себя чужими глазами. Вокруг всё белое — стены палаты, постельное, повязка на глазах. Сакура перебирает в руках три пряди смольных волос и улыбается. «У меня получается, представляете? Вам лучше» Пространство озаряется светом — это очень лёгкое и тёплое воспоминание. Эйфория. Гулкий тяжёлый стук сердца. Сакура волнуется. И впрямь очень волнуется, что Какаши не позволит им жить вместе. Итачи, наверно, так волновался в Академии только. И этот странный тёплый огонёк, скромно пылающий в груди. Надежда. Что удастся помочь, сблизиться. Ни оттенка корысти. Гордость не сколько за себя, сколько за него. У Итачи получилось выбраться из больницы. И не в тюрьму. Интересно, за него вообще хоть кто-то так сильно переживал? Чай, разлитый на грудь, живот, бёдра тёплый. Ужасное детское смущения и страх — обжигающие. Свист ножа около самого уха. Итачи в чужом воспоминании желает отыскать разочарование, мол, зачем дала ему шанс, зачем привела к себе домой? Не находит. Неужели кто-то может испытывать неподдельное восхищение, проходя через квартал Учиха? Неужели сердце может сжиматься от восторга, соприкасаясь с былым величием и тайнами прошлого? Оказывается, Сакура смотрит не только вокруг. Она смотрит на Итачи — всё ли в порядке? Не выглядит ли он подавленным? Странно. Почти ненормально. И на самого Итачи можно смотреть завороженно? Сакура игнорирует его впалые щёки, синяки под глазами, чрезмерную худобу. Она замечает благородный контраст молочного оттенка кожи и чёрных глаз, изящные точные движения. Силу рук, владеющих катаной, силу разума, подчиняющего непокорное тело. Нежный излом губ, сдержанная острая улыбка. Взгляд Итачи тщательно контролирует, не позволяя эмоциям брать верх, но они всё равно прорываются короткими яркими всполохами огня. Сакура и это видит. Итачи не знал, что в нём есть прекрасное. Тяжёлое возбуждение огревает низ живота, когда Сакура впервые — почти случайно и зазорно для себя — представляет его руки, скользящие по телу, его бёдра вжимающиеся в её. Взгляд — пристальный, пытливый и внимательный. Неужели он правда её не пугает? Какаши говорит. Итачи хочется закричать. Моментально прервать душераздирающую историю. Сакура не должна знать всей правды. Но вместо ужаса её глаза наполняются слезами, а сердце — тоской. Она обнимает Какаши, но в голове стучит чёткая мысль, как невыносимо ей хочется обнять самого Итачи, согреть его, успокоить. Хоть немного. «Я был в квартале развлечений». От собственного голоса теперь жжёт в груди, по коже расползается боль и сотни мурашек. Раздражение, злость, ревность, обида. Итачи видит себя со стороны через алкогольное марево. Всё тело Сакуры горит изнутри желанием и интересом, между ног нестерпимо горячо и влажно, а все мысли только о животной физической близости — необходимой, выкручивающей суставы. Выбраться из воспоминания получается не быстро — воздух раскалённый, густой, как патока, в груди бьётся огромное тяжёлое сердце, ноги ватные. Сакура хочет его. Немедленно. Немыслимо. Нечем дышать. Удар за ударом вышибает воздух. «Мне не нравится, как ты готовишь, мне не нравится, когда мы ужинаем вместе. Я не хочу, чтобы мы продолжали общение». На контрасте боль обжигает так, что хочется согнуться пополам. Итачи — и так высокий — сейчас словно вырастает ещё, нависает, хмурит тонкие брови и сжимает губы. В нём нет и не может быть красоты, он жуткий, отвратительный, пугающий. Земля уходит из-под ног, непонимание окатывает с ног до головы. Итачи хочется закричать: «Нет, это ложь!». Но получается лишь судорожно вздохнуть, когда собственная иллюзия давит на грудь могильной плитой. «Отсосешь?». Разве может одно слово принести столько боли, стыда, обиды и унижения? Разве может от этого так заболеть, словно разрывается, сердце? Может, если это было потаённой фантазией, запретным, ни с кем не разделенным желанием. За спиной Итачи медленно разгорается закат. «А что, если он правда так зол только потому, что глубоко несчастен?». Сакура совсем не сердится на него, только обижается немного. А вот по-настоящему стыдно ей перед самой собой. Проблески солнца проникают между смольных волос. Отпечаток фамильной красоты не испортит ни усталость, ни болезнь. И несмотря ни на что невыносимо хочется прикоснуться. Даже в последний раз. Итачи оглушает и ослепляет. Череда воспоминаний слипается в огромный сладкий светлый ком. Долгожданные жадные прикосновения, шёлковая горячая кожа под пальцами, поцелуи, возбуждение, удовольствие, нежность. Слова больше не нужны, когда Сакура открывает дверь своей квартиры. Хочется кричать, стонать, рычать. Стук чужого сердца под щекой, гортанные стоны, дыхание, опаляющее ухо. Взгляд. Из раза в раз он вспыхивает перед глазами — затуманенный похотью, обезумевший, искренний. Кажется, что всё прежнее — ложь на лжи, ошибка за ошибкой. Правда только в том, что они обнажены на простынях, и Сакуру трясёт от восторга, когда получается поймать его торс в кольцо рук, прижаться бёдрами крепко-крепко, согреться друг о друга каждым миллиметром кожи. Получается увидеть Итачи настоящего — чувствующего, горячего, внимательного, дарящего наслаждение. И глаза намокают от пустого сожаления — к чему было тратить время на глупые обиды и тревоги? Слёзы скатываются по щекам, когда ослепительное безусловное счастье расширяет для дыхания грудь, очищает голову и, наконец, лишает дара мыслить, испепеляя тело в экстазе. Сакуре кажется, что её вот-вот стошнит. Боль, отчаяние, сожаление, тоска, безысходность. Всё болит, поток мыслей неконтролируемый. Собственный голос, запах спирта, темнота перед глазами. Сотни вопросов и мыслей. В голову наотмашь забросили лезвие и трясут-трясут-трясут, ударяя каждый раз затылком о пол. И, кажется, душат ледяными пальцами, потому что вздохнуть не получается. Скальпель, как спасительный маяк. Тонкий точный надрез. Всё закончится. Справиться с шоком и гордыней не просто. Но позабытый интерес наносит удар вероломно — Итачи медленно подходит к окну. Сжимает зубы до скрежета от захлестнувшей печали и нежности. Не моргает, потому что пара слезинок собирается у кромки века. Он смотрит на Коноху. Для Сакуры странно, что собственный образ её пугает. Но это так. Розоволосая, затянутая в строгую форму медика, пробуждает в Итачи воспоминания о службе. О безликих жестоких шиноби, выполняющих и отдающих приказы. Он не может поверить, что она тоже такая, но Сакура играет выбранную роль неплохо. И допустить это точно получается. Шёлковый мокрый халат Сакуры. Её перепуганное смущённое лицо. Нервный смех, улыбка, неловкие движения. Итачи расслабляется. Сакура совершенно точно не подобная ему. Покалывает кончики пальцев, трепещет сердце. Что-то странное и новое зарождается в душе. Итачи листает в архиве досье. Иглы пронизывают грудь и воспалённый мозг. Чувство вины усиливается — он не смог предотвратить ужасающие деяния Данзо и новую войну. Перед глазами — герб на воротах квартала Учиха. Вышибает воздух и прознает боль. Печёт глаза, сдавливает горло. Сакура знает, что он помнит, кто жил в каждом доме. Помнит лицо любого, кого встречал на порожках, следуя в Академию, на тренировку, миссию. Он помнит, как пах его дом. Помнит, какими лёгкими были руки его матери, ложившиеся на плечо или спину. Помнит, как нежно и бережно она держала на руках Саске, и как передала ему. Как защемило сердце от того, каким он был крохотным и уязвимым. Итачи впервые держал на руках младенца, его трясло от волнения и восторга. Рождение новой жизни оказалось немыслимо прекрасным. Ворота квартала развлечений торжественно и завлекающе алые. Над ними — золотая бахрома покачивается от лёгкого ветра. Итачи нужно прийти в себя, получить контроль над телом и жизнью. Хотя бы временный, иллюзорный. Разоружить браслет — несколько минут. Решиться зайти в онсэн — почти час и три стопки саке. Он слышит гулкий зов тела, но знает, что его не обмануть, даже выбирая совершенно особенный типаж. Светлые глаза и волосы, угловатость, на которую низкий спрос. Через призму чужого сознания Сакуру обжигает неистовая ревность и стыд. Как будто Сакура подглядывает за тем, как приближаются две девушки. Не получается ни зажмуриться, ни отвернуться. Тяжёлым возбуждением наливается низ живота. Без возможности оторваться Сакура рассматривает пленяющую картину, как руки скользят по поджарому животу, оглаживают ноги и сжимают влажный упругий член. Кадры обрываются быстро. Сначала накрывает темнота, но ощущения лишь усиливаются. Новая фантазия размытая и нечеткая, это лишь образ Сакуры в шёлковом халате и собственные тихие вздохи. Мысли о розоволосой, до этого витавшие словно вокруг, теперь просачиваются в самую глубь разума, вытесняя многие остальные. Желание. У него есть вкус — саке и данго. Звук — смех Сакуры, её голос. Запах — сладкие духи и едва уловимый аромат кожи. Цвет — чёрный. Потому что желание обладать Сакурой окружает тоска, страх, ужас. Они стискивают разгорающийся огонь в узкое кольцо. Нужно отрекаться, пока не поздно. Досада. Самая настоящая. Когда в ответ на его слова Сакура совсем не сердится и не расстраивается. Говорит прямо и жестоко, что для неё общение было в тягость. Эмоции ослепляют. И за ними никому не видно обоюдного блефа. Слепая ярость. Сакура — не его. И кажется, не будет его никогда. И больше не поделится с ним нежностью, заботой, смехом. Хлёсткая пощечина. Радость и облегчение. Нет, он ей точно не безразличен. Забота Сакуры была не иллюзией? Напиваясь в своей квартире, Итачи не может поверить, что Сакура действительно в его жизни случилась. Что она правда улыбалась ему, готовила еду, узнавала, как он себя чувствует, интересовалась прежней жизнью. Смотрела совсем без страха, даже с каким-то приятным вниманием. Шок и боль от осознания происходящего словно не дали насладиться её близостью и заботой. Впервые за долгие годы в жизни Итачи появился абсолютно положительный, светлый, чистый душой и помыслами человек. Итачи испугался Сакуры больше, чем кого-либо в жизни. Испугался своей реакции и новой трагедии. Потребовалось время, чтобы совладать с ужасом новой жизни. И осознать, как невыносимо он скучает. Поцеловав её однажды, Итачи знает, что больше не оступится никогда. Он придёт с опущенной головой и раз, и два, и три. И наступит на горло своей гордости и стыду. Потому что образ слов, который они оба выстраивали, рассыпается. И оказывается, есть кое-что намного ценнее и искреннее. Оказывается, что Сакура, обнажённая под одеялом, гарант умиротворения и спокойствия. А ещё тепла, нежности, страсти, удовольствия, искрящейся радости. Её смех и голос, незатейливые разговоры и участливые вопросы рассеивают ореол тьмы вокруг. Хочется, чтобы так было всегда. И с каждым днём легче, ближе. Но что он может дать взамен? Хороший секс и вкусная еда — это жалкие крупицы. Мрачная репутация проклятого клана, его психологические травмы — новое испытание для Сакуры. Станет ли оно посильным для них обоих? Сможет ли Итачи защитить её? Сможет ли дать хоть немного света и тепла, которыми одарила его сама Сакура? Итачи не думает о Саске — и это очередное предательство. Но как позволить себе думать о нём? Крутит и тянет живот от волнения, покалывает основание языка. Как сдержать лишние эмоции и как выразить важные? Как подобрать слова и придумать тактику? Как не разрушить хрупкое доверие, как восстановить настоящую связь? Как с ума не сойти, сгорая дотла от потока сокрушительных мыслей? «Немедленно успокойтесь, Итачи-сан!»… «Теперь точно всё будет иначе. Мечта многих шиноби стала реальностью»… «Вам больше не придётся воевать»… «Как вы спали, Итачи-сан?»… «Давайте я вам помогу»… «Вы надо мной шутите!»… «Как вам идёт юката, Итачи-сан!»… «Ты меня бесишь!»… «Я так сильно тебя хочу»… Собственный голос оглушительный, громкий, обрывки фраз мелькают тут и там болезненными яркими вспышками. Сакура не понимает, где заканчивается её разум и начинается его. Одновременно наблюдать и осмысливать происходящее до одури сложно. Она цепляется за яркие картинки, словно проносящие мимо. Видит строгий взгляд Какаши-сенсея, слышит его голос. «Возглавить Анбу?». Повсеместные взгляды на улице жгут спину. Чёрные плащи с алыми облаками — сон или воспоминание? Картинки мелькают всё быстрее и быстрее, взметая ввысь, вытягиваясь в бесконечную спираль. Вокруг остаётся чёрная душная пустота, и Сакура утопает в ней, оцепеневшая от потока мыслей. Перегрузка. Итачи ещё долго обнимает её, сидя на кровати. Безвольное тело словно тяжелеет. Или он сам обесточен? Итачи бережно укладывает её голову на подушку. Пристраивается рядом, едва не задерживая дыхание, с маниакальной заботой и осторожностью. Укрывает их обоих пледом и прижимается щекой к её макушке, обнимая поперек талии и крепко прижимаясь. Не сразу замечает, как крупная дрожь бьёт всё его тело и нестерпимой болью тянет в груди.

***

Сакура просыпается глубокой ночью от того, что задыхается от слёз. Ещё пару минут ошалело смотрит в потолок, скудно освещаемый фонарным светом. Не сразу понимает, где она находится. Водоворот ярких образов не отпускает. Встаёт с кровати, пошатываясь. Понуро бредёт на кухню. Не зажигая свет, залпом выпивает стакан ледяной воды, сразу набирает следующий. Со скрипом двигает стул и садится, не в силах хоть как-то прийти в себя. Даже не пытается сдерживать всхлипы и плачет лишь громче, когда слышит тихие шаги Итачи. Он садится рядом и приобнимает очень невесомо, робко. — Не могу поверить, что правда принёс тебе столько боли. — Итачи по крупицам собирает силы, чтобы начать говорить. Ему кажется непростительным и ужасным всё то, что он заставил её пережить. Волнения, тревоги, обиды. И невозможно поверить, что те яркие ослепительные вспышки интереса, влечения, нежности, смеха тоже связаны с ним. Сакуре думается, что ему стало хуже. Нет иного объяснения, почему голос такой сдавленный и охрипший. — Только потому, что я сделала тебе очень больно Сакура порывисто кидается ему на шею и обнимает крепко-крепко, безостановочно рыдая. Итачи замирает, не в силах принять её импульсивный неожиданный жест. Разве теперь, окунувшись в черный омут воспоминаний и сомнений, Сакура не оттолкнёт его? Не разочаруется? Переживёт эту саднящую боль? — Мне так тебя жаль… мне так тебя жаль! — всхлипывает она раз за разом, шепча это словно в бреду. — Прости меня! — Это почти вой. Громкий и протяжный. — Я думала, что второй шанс тебе правда нужен, ведь тебе было так тяжело и страшно жить. Теперь всё могло быть иначе. Могло случиться хорошее и радостное. Но я не должна была заставлять тебя снова проходить через это. У Итачи всё чаще и тяжелее бьётся сердце. Не своими руками он обнимает бьющуюся в рыданиях Сакуру в ответ. Этого не может быть. Не может быть, чтобы после всей пережитой вновь боли и отчаяния Сакура испытывала это. Жалость и сожаление. Он вдруг вспоминает самые яркие и самые частые её воспоминания — светлые, полные надежды и любви. В Сакуре бесконечная, всепоглощающая любовь к миру. Обволакивающая. Невозможная. Самоотверженная. Сакура вдохнула в Итачи жизнь совсем не медицинским вмешательством, а участливостью, нежностью, добром, присутствием рядом. Как она вообще могла из всех выбрать именно его? — Я не могу поверить, что ты смог это всё пережить. Я не знаю, что сильнее — боль, разочарование, страх, вина. Но это невыносимо — жить с тем, что у тебя в голове и в сердце. Что я могу для тебя сделать? — Сакура вдруг обхватывает его голову руками и пытается увидеть в темноте глаза. — Я сделаю для тебя всё, каким бы абсурдным или неприемлемым это не было. Если ты по-прежнему хочешь отказаться от… — она всхлипывает особенно громко и надрывно. — Просто скажи, что я могу для тебя сделать. — Никому не рассказывай об этой ночи, — шепчет он осипшим голосом. Трётся щекой о её, чтобы в чужих слезах спрятать собственные. Раскаяние. Сильнее всего было раскаяние.