Верлибры

      Черная туча, крадущаяся туча, душная и зловещая, впитала в себя весь воздух: медленная, она клубилась, не давая дождя, и только похищала прохладу. Люди варились, запертые в домах, а горячий ветер стучался в окна, ломал деревья, выкорчевывал их. Но, несмотря на это, стояла нерушимая тишина, настолько глубокая, что пульсация крови едва не взрывала головы. Наэлектризованное пространство густело, становилось все труднее дышать. Потому что это была аномалия. Гроза должна бушевать, а не превращаться во всепоглощающий купол, небо не может падать.       Туча спускалась все ниже. Съедала кроны деревьев. Обгладывала ветви. Цепляясь за стволы, ползла к поверхности, словно дразня, и это воистину жуткое зрелище кто-то пытался заснять на камеру. Золотой светящийся шар забрался в комнату через розетку. Маленькое улыбающееся солнышко. Случился пожар. А туча уже отравила землю, заполонила собой все вокруг. Пахло гарью и смертью. Не было больше смысла смотреть в окно.       Кто-то выбежал на улицу, спасаясь от огня, и замер, теряя собственное тело в клубах дыма. Виски покрылись испариной. Одежда прилипла к телу. Небольшой городок на краю света превратился в черную воронку, пронзившую планету насквозь. А потом все схлопнулось. Полил дождь. Небо посветлело через двадцать минут.       Никто не погиб; новостные каналы забили выпусками об этом.       «Изменение климата!»       «Виноваты вулканы!»       «Мы видели НЛО за несколько дней до..!»       «Небесная механика!»       «Кара небес!»       «Глобальная катастрофа!»       На самом же деле все было куда сложнее для понимания, но проще по сути: ангел вошел в портал и навеки покинул дом. Понимаете ли, маленькие шестеренки в огромном механизме играют значительную роль. Стоит только избавиться от одной такой детали, как что-то пойдет не так. Да-да, шестеренки вполне заменимы, однако без технических неполадок не обойтись: процесс либо встанет, либо что-то забарахлит. Так и здесь: любое необдуманное действие Рая отражалось на Земле не самым лучшим образом. Солар, однако же, повезло: она не обладала неудержимой силой, поэтому переход ограничился лишь погодным перформансом и чьим-то наполовину сгоревшим домом (ливень быстро его потушил). Не последняя фигура в Раю, но и не первая: без нее Там, по правде говоря, прекрасно обходились. Как и без всей королевской семьи. Государственный переворот выгоден далеко не одной персоне, не так ли?       Теперь же Солар сидела на кровати в номере, сжимала пальцами лезвие и пыталась собраться с духом. Она должна была представлять собой непоколебимость, достоинство, холод да здравость, по крайней мере, в небесном дворце, но в итоге скатилась до тотальной печали и вымученной собранности, да и то лишь на людях. В одиночестве ощущала слабость, воздвигнутую на разрухе, олицетворяющую исключительно белый флаг. Смирение и усталость. Солар знала, что сделала. Ей было очень и очень страшно. Но страх подконтролен. Это ли не прекрасно?       Боль нежелательна, но так ли страшен мелкий порез? Разве может он разойтись до кости? Что-то мешало ей действовать, однако пытливость заставляла ломать внутренний блок. Главная проблема заключалась в том, что Солар прекрасно помнила свое падение в деталях. Старалась не думать, не погружаться, не сходить с ума снова, но не могла. Оставалась одна — и все: умирала, возрождалась, плакала. Каждая мышца сокращалась, крылья буквально выкручивало.       Нужно было узнать, почернела кровь или нет. Солар не хотела жить со скверной внутри. Не хотела осознавать себя пропащей и злой. Между тем она не считала свои действия, направленные на уничтожение, минутным помешательством и не пыталась за них себя оправдать. Просто не чувствовала полного угасания искренности, но страшилась ошибиться, пожалуй, больше всего.       Лезвие уже стало теплым, прислоненное к коже, а руки тряслись все сильнее и сильнее. Солар устала от физической боли. Падение — это как годы жизни с незаживающими ранами по всему телу. Такое не забывается, а, скорее, медленно отравляет. Солар предвосхищала самый ужасный исход для себя. Предельно ясно: в Аду ей никто не поможет и лучшее, что она может сделать, — это, стиснув зубы, притихнуть в углу, не дышать, чтобы суметь успокоиться.       Один лишь порез. Неглубокий. Всего один. У Солар кружилась голова и темнело в глазах, весь мир переворачивался с ног на голову и хотелось выть. Инстинкт самосохранения или глубокое убеждение в священности собственной оболочки? Оболочка больше не представляла никакой ценности: и кожа не бела, и волосы не шелковые нити, и крылья не мягкий пух. Принимать себя угловатой и блеклой, скованной, мрачной было слишком уж неприятно. Все казалось фальшивым: Солар себя узнавала, но ей казалось, что ее тело разобрали на части и собрали заново, да только в итоге подделали до последней ресницы. Голова болела из-за рогов, тяжелые крылья постоянно чесались, и их никак не получалось скрыть, поэтому, когда сил не оставалось совсем, они опадали и волочились по полу.       Солар совершенно не понимала, как ей жить дальше. Чем заниматься, для чего использовать магию, как общаться с другими. Как… простить себя. И стоит ли вообще это делать. Возможно, воевать с разумом, быть истерзанной совестью — это лучший исход для падшего ангела?       Устав от тяжелых мыслей и испытав минутную злость, царапнула лезвием кожу, но приложила недостаточно усилий, поэтому остался лишь резкий белесый след. По всему телу пошли мурашки, сжались ноги, она завалилась на бок, закусив губу, стараясь не взвыть. Назвать это неприятным было нельзя. Отвратительно, мерзко, чудовищно — вот та самая истина. Возведение самоненависти в абсолют, подавление строптивости — идеальная дрессировка. Солар жаждала наказания. Именно так на самом деле в Аду и сгорают грешники.       Шарлотта и Вэгги очень помогли. Подставили плечи. Но не могли же они все время находиться рядом… Впрочем, Солар и не было это нужно. Просто… пожалуй, ее жизнь в Раю слишком уж сильно отличалась от того, что стало теперь. Когда шла на убийство, думала лишь о мести, но никак не о будущем. Успокоилась бы она, отомстив? Солар хотела остаться верной своим беспорочным убеждениям, однако что-то подсказывало, что если бы она и не успокоилась, то тогда хотя бы удовлетворилась.       Имела ли она, порожденная для совершенно определенных целей, право выбора? Ангелы стоически терпели любую боль и не поддавались никаким деструктивным силам. Это позволяло тысячелетиями сохранять привычный уровень жизни и достойно нести знамя благочестия, но не кичиться им. Нет, в Раю встречались разные по характеру ангелы, но все они отличались особой эмоциональной скупостью. Ведь нельзя заниматься чужими судьбами, если легко подвластен порывам. С холодностью наблюдать войны, катаклизмы и катастрофы и четко осознавать, что все это происходит где-то там, под ногами, на Земле, которая видна только через магический экран. Вот так вот сидишь, смотришь фильм про ангелов через свой ноутбук, а ангелы через свой смотрят уже на тебя и думают, что ты идиот.       Солар привыкла знать обо всем, что случалось с людьми, а теперь оказалась отрезана от своей реальности навсегда. Ее работа в Раю — это бесконечные видеоматериалы с самым различным содержанием, начиная от милых котят и заканчивая две тысячи двадцатым годом. Нужно было всего лишь научиться смотреть на все с бесстрастным выражением лица, без трепета или боли в груди. Солар не успела овладеть таким мастерством. Как дура плакала, видя несправедливость, и постоянно глушила навязчивую мысль отправиться вниз и спасти… Что ж. Вниз она-таки отправилась. Правда только, еще ниже, чем изначально предполагалось. Разве из такой импульсивной и эмоциональной девчонки могла получиться достойная правительница? Конечно же, нет. Но было ли в действительности за что винить себя, если жизнь едва началась? И сразу же, сразу же кончилась! По причине этой проклятой импульсивности, этой недопустимой для высшего существа эмпатии, направленной на всех и вся! Что должна была сделать истинная принцесса, потеряв семью? Подняться с колен, леденящим взором испепелить недругов и с гордо поднятой головой взять бразды правления в свои руки. Что делала Солар? Солар ревела, ревела, ревела. Еще раз ревела. После — ревела на груди предателя, слепо ему доверившись. И пошла убивать того, на кого первого ей указали.       Разозлилась на себя еще больше. Разозлилась на страх. На неопределенность. На низость собственных помыслов. Решила: хватит требовать наказания от других. И от Ада — хватит. Сама наказать себя может. И даже обязана. Затем наконец распорола кожу, неумело и резко.       Царапина налилась красным. ***       Если Аластор начинал задумываться о ненависти как о чем-то сокровенном и личном, то понимал, что она делает его безмерно жалким, мизерным, что она перекрывает истерикой все накопленные им за долгие годы могущество и величие. Воистину, это не могло работать иначе: ненависть возвращала в прошлое, а прошлое тянуло вниз. Ведь кого действительно мог ненавидеть Аластор в настоящее время? Он перерос ненависть. Переболел ею и на пару шагов приблизился ко вселенской мудрости. Мир сам — воплощение безграничной власти: никто не боится Мира как такового, никто не проклинает его, никто о нем толком не думает, но Мир суров и жесток. Он не прячется за именем бога, не сострадает, никого не наказывает. Он просто есть. Полный контроль над всем сущим. Все идет своим чередом. И когда это действительно так, в выигрыше остается только всесильный. Тот, кто ничего не боится. Только Мир ничего не боится. Атараксия. Потрясающе.       И Аластор, признаться честно, хотел такой же всепоглощающей мощи, однако прекрасно понимал, что властью никто никогда не делится, а потому достаточно по-философски относился к своему желанию. Все мы порой представляем себя во главе угла, и это совершенно не делает нас плохими. Тех, кто все же пытался достичь того, что по статусу им не полагается, Аластор считал неприлично тупоголовыми. Самое важное знание, которое он пронес с собой через годы, было до сардонического смеха простым, но сперва: «Знай свое место, щенок!» — так говорил отец, и это — единственная фраза от него, вообще имеющая смысл. А вот и привет от начальника радиостанции Винсента: «Выше головы не прыгнешь, как ни старайся». Почему он вообще вспомнил Винсента?! Мамино: «У тебя получится все, о чем ты мечтаешь!» звучало как издевательство. Впрочем, все трое оказались по-своему правы. Так вот, знание. Та истина, которую Аластор не без труда собрал по кускам за целую жизнь, и которую, как оказалось, выучил с самого детства: «Предназначение появляется у каждого из нас благодаря нашему искалеченному подсознанию». Таким образом, действительно, все становится предрешено. Только не высшими силами, как всем хотелось считать, а степенью человеческой боли. Когда Аластор лежал в луже крови, уже, между прочим, в третий раз за свои многострадальные пять лет, он на уровне каких-то вибраций, на уровне антидуховности прописал собственную судьбу на вечность вперед. В его черных зрачках промелькнула в ускоренном времени целая жизнь — и ничтожная, и невероятная одновременно, но он зарыдал не от осознания этого (избитый мальчишка вряд ли способен на осознание), а просто потому, что ему было больно. Однако прошло время и Аластор все-таки понял. А может быть — убедил себя в том, что понял. Он был никем во вселенских масштабах, поэтому не смел бросать вызов вечному. Но бросал вызов себе. Уж на это он точно имел право.       Аластор целую земную жизнь стремился к статусности и власти. Все, на что он оказался способен, взял — жадно, без сожалений, с огромнейшим удовольствием. Восхождение начиналось с мизерного желания, максимально приземленного — с самого обычного голода. Потом завертелось. От «мама, я хочу есть» до «мама, я хочу вершить судьбы». Аластор понимал себя прошлого. Принимал. Может быть, даже где-то жалел. Но больше, конечно же, презирал — за поразительную неосмотрительность и неспособность думать о будущем. Ежели человек действительно мечтает о лучшем будущем, он размышляет обо всех его аспектах, он не согрешит, потому что за грехи карают и это отнюдь не приятная процедура. Выходит, Аластор хотел иного. Даже не столько мести, сколько обычного доказательства, что он не никчемен. Итак, Аластор врал себе и не желал разбираться с этим. А еще он был простым, самым обыкновенным, самым низменным и незначительным, самым глупым, самым ничтожным, убогим, беспомощным и потерянным. Слабость — это признак ужасной болезни. Она называется «человек».       Будучи существом вековым и достаточно мудрым для того, чтобы прочувствовать собственную заурядность, Аластор просто хотел перестать ощущать, как внутри него все, склеенное по кускам, вот-вот да развалится. Но между тем и не хотел ничего забывать. Будем откровенны: в Аду есть тысяча и одно зелье забвения, однако он так и не выпил ни одно из них, хотя хотел и даже пытался пригубить. Обманывал себя тем, что сможет справиться сам. Но на деле же просто сбегал, не забывая прихватить с собой груз всех ментальных расстройств. Признаться честно, он понятия не имел, что с ним творилось и почему. Точнее, знал лишь, откуда пошло обсессивно-компульсивное. Нет, естественно, все остальное тоже пошло из детства и бла-бла-бла (кому-то эта пустая фраза, сама по себе, без проработки, вообще помогла?), но именно к ОКР это «из детства» очень даже замечательно применялось, и никакие метаморфозы восприятия здесь не играли роли: все было вполне объяснимо и очень естественно. Но Аластор не любил говорить о себе в принципе, уж об этом — подавно.       Однако из всего вышеописанного следовала одна небольшая (читай: огромная) проблема, касающаяся как раз-таки непосредственно его мировосприятия в определенные моменты существования. Проблема, обнажающая всю слабость того, кто, по сути, на слабость в своем положении права просто-напросто не имел. Уже не новость — обсессии. С них начиналось все. В девяноста девяти процентах случаев это приводило к компульсиям. Аластор терпеть не мог эти приступы, потому как терял над собой контроль. Благо чаще всего мог предвидеть их и вовремя ото всех скрыться, дабы пережить это наедине с собой. Мелочи вроде бесконечного мытья рук и протираний стаканов его уже не особо волновали. Сохраняешь спокойный вид — никто и не заподозрит, что что-то пошло не так. И Аластор действительно чаще пребывал в здравости благодаря отказу от многократных погружений в прошлое. Но когда мысли начинали скручиваться в спираль и распухать в голове, он выходил из строя. Искусно прятался: никто до сих пор не знал этого секрета. Нет. Не только этого. Ни одного. Ни одного его секрета никто не знал.       Ровно до этого проклятого дня.       Аластору был действительно важен его статус. Каким бы ты сильным ни был, что физически, что морально — без статуса ты просто пустое место. Аластор уже выгрызал себе имя зубами. Заставил и Землю, и Ад себя возлюбить и наречь божеством. Маленького человека очень легко терять. А если умирает кто-то великий, орущая обезумевшая толпа своим ревом заставляет рыдать даже небо. При жизни Аластор тоже был великим. И тоже имел один ма-а-аленький (вы ведь уже уловили сарказм?) секрет, который мог бы из мессии превратить его в пыль. Их обожаемый радио-ведущий внезапно ха-ха оказался убийцей. А здесь, в Аду… Он, один из самых опасных и страшных существ — какой позор — краснокровый.       Аластор долго старался, долго мучился, долго добивался того, чтобы его считали тотальным злом, опасностью во плоти, а теперь все находилось под угрозой. Впрочем, возможно, конец уже настал, ведь Аластор понятия не имел, рассказала ли Солар кому-то о нем или еще не успела. Уповать на ее незнание Ада не стоило.       Так вот, об обсессиях и, кстати, о паранойе. Аластор сидел за тем столом в полнейшем ступоре, глядя на пустой стакан, но внутри него расходились все возможные швы. Он понимал, что, если ничего не предпринять в ближайшее время, начнется его падение. С этим уж точно никогда не смириться. Позволить, чтобы все, что он так долго строил, развалилось, было ни в коем случае нельзя.       Аластор встал, задвинул за собой стул. Мнимое спокойствие разрушилось в тот самый миг. Темная фигура, черная даже, несмотря на яркость костюма и недобрый блеск глаз, побрела по коридору, свысока поглядывая на всех, кто встречался ему на пути. Так смотрят антигерои перед расстрелом. Они остаются правы. Стоп. В том-то и дело: не остаются.       Все бурлило и клокотало. Пространство превращалось в масло, покрывалось плесенью, Ад целиком и полностью пропитался чем-то неведомым и гадким, воздух кололся, демонам стало вдруг беспричинно страшно. А Аластор просто шел вперед, казалось бы, непоколебимый и сильный, но ноги его едва сгибались, а пальцы, впившиеся в воротник, болели. Если Солар еще не раскрыла поганого рта — хорошо, однако что, если все на самом деле уже это знали? Аластор вспомнил вдруг, как странно на него смотрела Шарлотта в последние несколько дней, и спокойствие Вагаты вдруг сделалось вполне объяснимым. И Хаскер, уходящий от конфликта, тоже вел себя так, очевидно, не без причины. Они знали. Точно все знали. Может быть, не верили до конца. Может быть. Просто почувствовали свободу, ведь вероятная угроза оказалась с подвохом. И Ниффти уже не стремилась поговорить. И чертов Энджел отпускал меньше шуток. Они знали. Аластор остановился, сжав воротник так сильно, что одежда резанула по шее. Ему стало плохо. Они давно знали. Да-да. Да. А значит, знала и вся элита. Не могла какая-то девка просто молчать об этом! Радио-демона ненавидят, его могущество жаждут. Если вдруг появилась бы возможность его растоптать, разве враг взвешивал бы «за» и «против»?       С другой стороны, если ничего ужасного еще не произошло и вызов никто не бросил, стоило перестать накручивать себя. Воистину. Все это — не более, чем обсессии. А если вдруг и случится что-то плохое, Аластор выберется. Такие, как он, выбираются из любых передряг. В этом его особый навык: жить всем назло. Очень красиво жить.       Вдох-выдох. Вдох-выдох. Аластор не станет страшиться. Страх — этап пройденный, как и ненависть. Все закончилось. И заново не начнется. Растянуть улыбку до ушей. Вдох-выдох. Он чувствовал, что совершенно не в порядке, но выбрал обычную тактику борьбы с любыми личными проблемами: игнорирование. Зачем тратить время на эмоционирование, когда в разы лучше будет решить все быстро? Аластор убьет Солар — и существование станет прежним.       Покинув отель, он щелкнул пальцами и исчез. Открыл глаза на маленькой безлюдной улочке Пентаграмм-сити. Побрел вперед, выравнивая дыхание. Пригладил волосы, поправил галстук-бабочку и монокль. Вновь ощутил себя монстром. Понял, что это правильно. Кивнул сам себе: нельзя нарушать привычный ритм жизни. Это чревато расшатанными нервами. Ухмыльнулся, будто бы не был разбит. Перестал быть разбитым.       Луна освещала дорогу, а за поворотом слышались голоса. Аластор вышел на черный рынок, слился с толпой и стал лавировать меж торговых палаток, четко зная, куда должен попасть. Вся эта запрещенная литература Рая (домыслы демонов), ангельские крылья (на деле всего лишь фальшивки), зелья из ангельских слез (просто вода) никогда не вызывали у него интерес. Для чего их использовать в этой дыре? То-то. Хмыкнув, он подхватил перо с прилавка и провел по нему пальцем. Абсолютно незаряженная безделица. Смешно. Аластора не проведешь. Правда, было одно место, в котором всегда продавали подлинные товары.       Небольшая мрачная лавочка на первом этаже барака встретила характерной грибковой вонью, перебитой благовонием и дымом. В этой духоте невозможно было находиться дольше пяти минут, но молодой человек с мятым бейджем на груди курил, развалившись прямо в антикварном кресле, и его, похоже, не смущали ни запахи, ни собственное кощунство. Впрочем, собственное кощунство никогда никого не смущало.       — Добрый вечер, — поздоровался он, не утруждаясь подняться, и продолжил курить.       — Приветствую, — совершенно невесело отозвался веселый Аластор, осматриваясь. Давненько он не бывал здесь. Многое изменилось. Поубавилось предметов мебели. Некоторые экземпляры заменили на новые. Например, продавца.       — Чем могу помочь? — спустя н-ное количество времени удосужился поинтересоваться он, стряхивая пепел на пол. Аластор присмотрелся, пытаясь уловить брезгливость или издевку, проверяя, знает он или нет, но почувствовал лишь его страх, а значит, панибратское отношение к посетителю всего лишь прикрытие и попытка не потерять лицо.       Аластор обратил к нему несколько презрительный взгляд:       — Мне нужен кинжал из противодемонической стали. Цена ваша.       Молодой человек сразу же оживился, сжег сигарету по щелчку пальцев и принял закрытую позу:       — В наличии их сейчас нет. Когда появятся — сказать не могу. Сами понимаете, товар на дороге не валяется…       — Поторопите поставщиков, — Аластор устрашающе оскалился, всем видом показывая, насколько сильно его не устраивало то, что он услышал.       — Чистка еще нескоро. При всем желании я никак не смогу ускорить процесс. Мы получаем товары из Рая только при помощи самих ангелов, а связаться с ними и поторопить, если они не придут сами, увы, возможности не имеем.       Аластор сжал зубы до скрежета.       — Делаю предзаказ, — процедил он таким тоном, что у продавца мурашки пошли по спине.       — Как вам угодно, — молодой человек поднялся и спешно направился заполнять какие-то документы. Зашуршал бумагой, щелкнул ручкой. — Нажили врага? — осмелился поинтересоваться он, на мгновение оторвавшись от писанины.       — Кто знает, — бесстрастно отозвался Аластор, застыв перед столом с разноцветными колбами.       Парень вдруг, громко отбросив ручку, подошел к посетителю и затараторил заученный текст:       — Могу предложить зелье забвения. Есть несколько вариантов, различный спектр действий. От сильнодействующих жертва забудет даже, как говорить!       Аластор усмехнулся. Это могло бы быть воистину хорошей идеей, если бы не одно «но»: на ангела зелья, созданные на основах, доставленных прямиком из Рая, вряд ли подействуют. А без подключения Рая мощные снадобья, такие, как, например, нужное на данный момент, изготовить было просто нельзя. Однако стоило хотя бы попытаться, ведь Солар уже не являлась ангелом, посему он кивнул, требуя продолжить консультацию.       Охотно рассказав о товаре, продавец, выслушав пожелания, взял со стола колбу и упаковал ее. Приняв оплату, он протянул Аластору еще и документ, касающийся предзаказа на кинжал. Аластор чувствовал, что зелье ему ничем не поможет.       — Уточните, как с вами связаться, — попросил молодой человек. — Как только мы получим оружие, сразу же оповестим вас об этом. ***       Ритмичное эхо шагов искажалось и таяло, превращалось то в треск, то в грохот. Помехи вокруг Аластора возникали нечасто, но внезапно, в области висков, и пугали постояльцев, проходящих мимо. Сердце или то, что от него осталось, колотилось глухо и быстро. Он заведомо знал о своем провале. Однако все равно постучал в ее номер свободной рукой, в другой сжимая раскаленную чашку с чаем, вовсе не чувствуя боли. Если что-нибудь и болело, то только лицо от улыбки. Послышалось звучное: «Войдите», и он вошел, плотно закрыв за собой дверь.       Солар выглядела плохо, хотя с их последней встречи прошло всего лишь полдня. Она была лохматой, ссутулившейся, надломленной и сидела в кровати без дела, укрыв ноги тонким одеялом. Смятая постель, бардак на столе: стаканы, салфетки, книги и блестящее лезвие на одной из страниц. Аластор сразу понял, чем она занималась. Последствия оказались губительными, в отличие от небольшой царапинки (он предположил, что Солар все-таки не пыталась отрезать себе руку, это же абсолютно нерационально!).       — Красная? — спросил приличия ради, абсолютно не заинтересованный в ответе. Он, скорее, думал о том, как было бы замечательно повернуть время вспять и убить ее еще до падения. Почему он не сделал этого? Проклятое любопытство!       — Красная, — Солар подняла взгляд. Взгляд, тяжелый и пытливый, заставил замереть. Так смотрят ястребы или совы на тех, кто загнал их в угол. Аластору показалось, будто она уловила его враждебность. — Ты пришел попить чай?       — Принес чай тебе, — Аластор поставил чашку на прикроватную тумбочку, придвинул стул ногой и уселся напротив Солар. — Ну и поговорить, конечно же. Куда же без этого.       Она не обратила внимание на чашку, не двинулась с места. Просто сцепила руки в замок и тяжело вздохнула. Аластор пришел не вовремя. Он это прекрасно видел.       — Говори.       Аластор не собирался настаивать на том, чтобы она пила. Все равно зелье не подействует. Глупо на что-то надеяться. Он не надеялся. Но пробовал. Ха!       Помолчал немного, собираясь с мыслями и решая, как лучше начать, не выплеснув всю накопившуюся злость, а потом негромко спросил:       — Ты знаешь, кто я такой?       Солар вскинула бровь.       — Знаю ли я степень твоего могущества или названия территорий, на которые распространяется влияние?       Аластор рассмеялся, разочарованно покачивая головой. Солар нахмурилась.       — Дорогуша, я спросил то, что спросил. Отвечай.       — Вэгги рассказывала о тебе.       — И?       — Что ты хочешь услышать?       — Тебя увлекают иерархия Ада, политика? — Аластор, мастерски не выдавая своего напряжения, искал подвох, искал скрытую угрозу, однако находил лишь трескучий лед, созданный ее запредельной тоской.       Солар усмехнулась, пребывая в некоем подобии возмущения:       — Похоже на то?       — До-ро-гу-ша, — голос Аластора сделался угрожающим, — ты ведь прекрасно понимаешь, что интересуюсь я этим не просто так…       — Ну конечно.       —…и ты, полагаю, понимаешь также, к чему я веду.       — Нет, — отрезала скептически. — Я понятия не имею, чего ты хочешь. Узнать, боюсь ли я тебя? А должна? И вообще, почему тебя вдруг это волнует? Тебя все боятся, разве нет?       — Пока ты кажешься куда смелее других, — отметил Аластор со зловещим прищуром и поправил монокль. Этот жест оказался преисполнен раздражения, которое так и не получилось унять. Хотелось знать, насколько Солар хитра и что запланировала. Она не поддавалась. — Ты уже думала о будущем здесь?       Солар закатила глаза. Фарс и хождение вокруг да около ей надоели.       — Говори, зачем пришел. Говори прямо, — Аластору показалось, словно на мгновение в зрачках мелькнул вызов. Его едва ли не затрясло. Как она вообще смела?..       Аластор настолько сильно погряз в собственной разбушевавшейся низости, что ссутулился, распространяя вокруг себя неизвестные знаки, помехи и шумы, и сложил руки на груди, дабы не вцепиться ей в горло в тот самый миг.       — Святой водой пахнет, — она усмехнулась. — Думал, я не замечу?       — Посмел понадеяться, — Аластор сдвинул брови, показывая зубы. — Ранее не имел опыта общения с ангелами.       — Я больше не ангел, — безэмоционально проговорила. Но Аластор уловил боль. Сильную, сильную боль. Боль буквально разрушала все ее естество.       — Прошу прощения за нанесенное оскорбление, — искренности в этой фразе можно было и не искать. В комнате стало душно, все раскалилось, наэлектризовалось. Аластор подался вперед. — Так, ты хотела перейти сразу к делу? Что ж. Здесь не любят слабых. Уязвимость никому не к лицу. Если не залатала пробоины — жди беды. Тебя сломают, растопчут и сожрут. Впрочем, еще прочувствуешь. Ведь вряд ли ты станешь бороться за свое имя. Но, — выдержав театральную паузу, Аластор подпер кулаком подбородок, устроив локоть у себя на колене, — за свое имя когда-то боролся я. Дважды. И, признаться честно, больше мне этого делать не хочется. Лишние телодвижения так выматывают… — Солар все еще смотрела непонимающе. Он потер переносицу, устало прикрывая глаза. Кто из них сошел с ума? Аластор никак не мог понять… «Говори прямо, говори прямо, говори прямо». Во всем признавайся. Признавайся, что… о, нет-нет, он не боялся. Осторожничал, не более. И вполне успешно не позволял обсессиям взять над собой верх на этом моменте должны были послышаться нервные смешки, но не произошло. Не позволял себе потерять лицо. Просто-напросто не имел право на это. Не после всего. — Я о крови. Ты понимаешь. Приятно обладать знанием, с помощью которого можно кого-то испепелить. Ну, или контролировать, да.       Солар наигранно пораженно улыбнулась. Она абсолютно не реагировала на гнетущую атмосферу. И вовсе не потому, что обладала какой-то потрясающей силой духа. Скорее, просто была морально мертва.       — Ты думаешь, я хочу тебя уничтожить? Я?!       — Пока, может быть, нет, — Аластор убедился в том, что Солар действительно была искренна и не задумывалась о нем. До этого момента. Впрочем, она все равно рано или поздно проболталась бы кому-нибудь. А этот кто-то уже… — Я хотел бы предупредить.       — Можешь не продолжать. Мне это вовсе не интерес…       — Я хотел бы предупредить, — отчеканил так жестко, что Солар вмиг прикусила язык и вытянулась как струнка. Такая вот магия. Аластор легко поставит на место любого. — Ты, кажется, достаточно умна для того, чтобы понять меня с первого раза.       Та прищурилась, напряженно вглядываясь в его глаза. Аластор не скатился до угроз, не приправил краткую речь звуковыми эффектами, не притронулся к Солар. Однако дышать стало больно, она ощутила небывалую слабость, оторопела.       Стоит, наверное, уточнить, что Солар действительно не была заинтересована ни в каких делах Ада и уж тем более не имела ничего против Аластора. И, что важнее всего, ни разу за все время пребывания в отеле не говорила о нем ни с кем. В этом попросту не было смысла. Аластор отнюдь не последний, кто ее волновал, потому что она сделала с ним ужасное, но вновь сотворить зло… Впрочем, Аластор, измученный недугами, вряд ли смог бы успокоиться. При этом он не хотел выглядеть параноиком в чьих-либо глазах.       — Я поняла, — ответила Солар серьезно. Без разочарования, без раздражения и любой другой мишуры. Все еще побаивалась и правильно делала.       — Вот и славно! — Аластор, задорно хлопнув себя по коленям, поднялся, собираясь уходить.       — Знаешь, я только хочу, чтобы ты сейчас услышал меня, — Солар заставила его остановиться. — Можешь не верить мне. Это вполне справедливо. Только, прошу, поверь в мою вину. Я хотела убить тебя. И за это буду гореть до конца. Для меня, понимаешь ли, усугублять ситуацию — это тотальная глупость, — ее въедливый взгляд мог бы заставить кричать. Но не заставил. Однако Аластору было неприятно, когда на него так смотрели. Затем она подытожила: — Я не собираюсь вступать с тобой в конфронтацию.       Море не вспенилось, молния не расколола планету надвое, реки не вышли из берегов. Ничего не случилось. И Аластор, на мгновение отпущенный болезнью, ощутил себя так мерзко, что едва устоял на ногах. Сглотнул, выдохнул и кивнул. Казалось бы, он остался умиротворен и доволен, но… Но. В любом случае, хотя бы временно, он победил. И победит снова, снова и снова.       Не разрывая зрительного контакта, пробыл с ней еще очень и очень долго, а потом удалился, ни слова не говоря.