Безусловный рефлекс

Он смутно помнит, как разрыдался посреди города. Как набрел на стайку парней. Как подрался, впервые выпуская душераздирающую горечь на ком-то. Крики, удары. Кто кого? Не помнит. Он помнит только боль, переполнившую до краев. Джей не сразу осознает, что находится в помещении. И что боль прошла. Потолок молочный. Голоса родных. Близко. Кажется, он тогда потерял сознание. День? Светло. Он шевелится, убеждаясь, что нигде не болит. Странно. Джей же... выпил вчера. Выпил, точно выпил. Это был не мираж. А в конце резкие спазмы в животе… это не было сном. Но почему теперь так тяжко на душе? Он же избавился. – Солнышко, слава Богам! Мы так переживали… кто тебя так побил?.. – вопрос папы звучит, как сквозь пелену шума, приглушенно. Все стало на свои места. Иен, Чужаки, дитя. Дитя... – Что… – он хочет сказать «с ребенком». Ком в горле мешает говорить дальше. Если он в больнице, значит, родители знают. Но не кричат на него, не упрекают: даже отец, обычно безэмоциональный, заметно обеспокоен. Сглупил. Поспешил. На эмоциях. Как Джей мог вообще попытаться убить его? Теперь эта мысль кажется чужой и неправильной. Папа что-то спрашивает, а отец подходит ближе. Джей перемещает ладонь под одеялом на живот. Боли нет и он надеется, что обошлось. Успели привезти в больницу, спасли. Джею сложно представить, как он объяснит родителям, от кого. Соврет, скорее. Скажет, нагулял, случайно вышло. Он только представил этого маленького человечка, как теплее стало. Джей сжал ткань, думая, что ни за что не даст в обиду дитя. Плевать, от кого. Разве это имеет значение? От Иена он избавится. А маленького полюбит. И защитит. Обязательно. Станет лучшим папой для него. Пусть, молодым и неопытным. Родители помогут, Юта тоже. Они поддержат его. Что-то светлое заискрилось в груди. Надежда. Картины, где у него на руках его малыш, его маленькое чудо, яркие. Уже представился его родной запах, тепло, крохотные ручки. Глазки, которые наверняка будут серо-голубыми. Или золотистыми, как признак чистокровного Фахо. Чернявеньким будет. Красивым. И умным. Точно умнее своего глупого папы и жестокого отца. Джей успокаивается, стук сердца замедляется ближе к нормальному. – Солнышко мое, – папа обнимает его, переключая на себя внимание. Гладит по спине и вздыхает неровно, будто плакал. И правда, глаза красные. Чтобы папа и слезы? Не похоже на него. Ведь это он научил Джея не плакать. – Ты не помнишь? Тебе вкололи обезболивающее. У тебя был выкидыш. Джей леденеет. Жмурится. Ногтями в ладонь, в надежде, что это сон и он проснется. Раз, два три… восемь, девять десять. Девять, восемь, семь. Смотрит на папу, но тот серьезен. Шесть, пять, четыре, три. Слезы сами по себе катятся по щекам. Он задыхается. Руками за горло, а там бинты. Печет. Папа подносит к его губам стакан, говорит «пей», но Джей отмахивается – стакан на пол летит, разбивается, звенит. Он убил ребенка. Джей захлебывается в этой мысли. – Солнышко, послушай нас, посмотри сюда, солнышко. Боги… Рел нам сказал обо всем. Солнышко мое, это правда? – папа трясет его за плечи и в глаза заглядывает. – Говори. Это Иен сделал с тобой? – строгий голос отца наполнен злобой. Они знают. Знают. Окружающий мир плывет перед глазами, плавится. Джей зажимает простынь в кулаки, сдерживается из-за всех сил, но не выдерживает. Рыдает, а всхлипы в вой превращаются. Отбивается от рук папы, колени свои обнимает и воет в одеяло. – Он… он… предатель, это он во всем винова-ат, – запинаясь, вперемешку со всхлипами, выдавливает Джей. Его лихорадит. – Он издевался надо мной, принуждал делать… такое, я… Я не хотел, я, боялся, мне так страшно, он… придушит, – плач превращается в истерику. Джей не может говорить дальше. Рыдает, трясется и сжимается в комок, больше всего желая скрыться от мира. Накрыть себя невидимым колпаком. Спастись. Джей затихает так же резко, отчетливо ощущая, как холод пробирается под кожу и течет по венам. Медленно. Всхлипы все реже. А взгляд в пустоту. Ему кажется, что он мертв. Но стоит попробовать заговорить, как из горла звуки. Разве неживые могут говорить? Джей говорит, боясь, что если затихнет – пропадет, исчезнет, испарится. – Он пошел против вас, против кланов, он Чужак, создатель, их, они хотят повалить кланы, я, холодно, – говорит потоком, не разбирая, что где. – Он обманывал меня, вас, всех обманывал, меня, я верил ему, и ребенка… Убийца. Мне так холодно, папочка, я замерзаю. Я покрываюсь льдом, да? Так холодно, закройте окно, снег, как много тут снега. Закрыто? Нет, оно открыто, холодно, его нет, нет, он мертв, убил, пожалуйста, это не правда… – за голову руками, – я хочу проснуться, пожалуйста… верните время назад, его кровь на мне, мне так холодно, прошу вас, умоляю, верните его. Он жив, жив, да? Скажите, что он жив! Мое дитя... – Боги… Тед, он бредит, нужен врач! – еле слышно в потоке. – Боги, мой мальчик! – и руки, сжимающие предплечья. Но Джей не видит. – Иен, да я убью его! – крик отца. Дверь громко хлопнула, приводя Джея в чувства. – Постой! – голос папы и снова хлопок двери. Он остался один. Его морозит. Белые стены кажутся сугробами. Намело. Он хочет встать, прикрыть окно, оно – сплошным светлым пятном. Размыто все. Джей не понимает. Единственное, что осталось в голове – это осознание, что это конец.

***

Джей сел на кровать, отложив книгу в сторону. Вздохнул. Поесть бы, но до ужина долго. Сколько дней он тут? Точнее быть, сколько месяцев? Эти скучно-бирюзовые стены раздражают даже больше, чем работники госпиталя, пытающиеся ему угодить. Фахо ведь. Пха… Джею надоело это однообразие. Оно убивает больше, чем если бы он был в особняке – там, где произошло столько всего нехорошего. Родители считают, что ему пойдет на пользу свежий морской воздух и теплые края. Но Джей так не думает. Он давно не чувствует тепла. Наверно, и правда замерз тогда, в тот роковой день, когда его психика пошла по швам. Нервный срыв повлек за собою депрессивное состояние, из которого Джей до сих пор не вышел, хотя родным говорит, что все хорошо. И психологам-врачам, и персоналу, и себе. Он избавился от Иена, но тонет в чувстве вины и самоненависти. Лежит целыми днями. В глазах родителей сочувствие. Приезжают, жалеют его, а ему только хуже от их жалости. Душит-душит. Самое сложное – улыбаться при них. Об Иене ему ни разу не напомнили. Он все время порывается спросить про его судьбу, но язык не поворачивается произнести имя. Знает только, что система Чужаков уничтожена. Джей не может думать ни о чем, кроме того, что убил собственное дитя, а тот, кому он доверился, кого называл любимым, оказался предателем и кукловодом, дергал за ниточки и манипулировал. Зато тут, в госпитале, у него появилось много времени, чтобы все обдумать. На самом деле Иен умнее, чем считал Джей. Хитрее. Нашел подход, выстроил целый план. Наверно, ему интересно было играть в эту игру, осознавая, что Джей подчинился ему. Теперь его коробит от собственной безвольности. Он же не хотел этого – разумом не хотел, тело не в счет. Почему же тогда сдался? Да, Иен запугал его. Спланировал идеально, до мелочей. Так, что Джей и мысли не допустил, что альфа замешан во всем этом. Хотя, то, что Иен тогда – в первый раз – шантажировал его именно Чужаками, уже должно было насторожить. Но нет. Взволнованный Джей ничего не понял. А после брат и вовсе уверил, что не знает сам, кто такие Чужаки, что узнал случайно и что требует , чтобы он рассказал. Альфа изначально знал, что он слишком труслив, чтобы рассказать. Знал ведь, что для Джея важна репутация в глазах родных и особенно – в его глазах. Знал и воспользовался, как слабым местом. Потом эти уговоры, явная психологическая давка со стороны Иена, которую Джей не смог воспринять, как угрозу для будущего. А когда альфа «спас» его от Чужаков (что на самом деле было постановкой), он и вовсе возомнил его героем и окончательно сдался. Сам поверил, что появились чувства и поверил, что они взаимны. По-сути, Иен делал с ним все, что в голову приходило. Осуществлял все свои извращенные фантазии и принуждал их выполнять. Приказывал. А Джей, думающий, что выхода нет, подчинялся. Он не видел тогда выхода. А ведь стоило просто сесть и подумать: что мешало ему отказать Иену всерьез, воспротивиться? Да, гормоны, да, течка, да, истинность. Но все же, факт остается фактом: если бы захотел, он смог бы выбраться. Нашел бы способы. Слабый, поддавшийся гормонам омега – именно так клеймит Джей себя. День ото дня не лучше. Вина душит, а стоит вспомнить о прошлом, как успокоиться уже не удается. Теперь малейший намек или воспоминание – особенно о не рожденном ребенке – приводит к паническим атакам. Он помнит, помнит отчетливо, как наслаждался близостью с Иеном. И так же помнит то, как сказал родителям, что был против – а тот его силой взял. Джей оправдал себя в глазах родных, отбелил, но для себя чернее стал. По-сути, они оба виноваты. А он спихнул всю вину на Иена. Сдал его, сдал Чужаков, дело всей его жизни. И от этого не спастись. Но главная ошибка – его маленькое убийство. – Я выкарабкаюсь, – обещает себе, шепотом, стараясь отвлечься от мыслей. Он понимает, что ему нужна новая надежда. То, ради чего стоит продолжать жить и бороться с воспоминаниями. Цель, мечта. И Джей часто представляет, чего бы ему хотелось. Сначала список пуст был. Потом появилось «спокойствие». И сколько бы пунктов не добавлялось, первый всегда оставался на месте. – Я забуду «его» имя, как и этот кошмар. Когда-нибудь я смогу жить, не думая об этом. Обещаю. Обещаю, что найду новый дом, уйду из клана, стану смелее и самостоятельным. Обещаю, больше никогда не позволять «ему» к себе прикасаться. Клянусь. Клянусь не нарушать клятву, – Джей прервался, вглядываясь в оранжевый закат за окном на фоне зелени деревьев. Вечереет. Он улыбается, но без радости, а по-привычке. Улыбается и шепчет: – Что ж, мой Безымянный. Отныне «ты» для меня не существуешь.